Методология системы в оценке культуры как основополагающего социального феномена 2 страница

И все-таки необходимо отметить, что постепенно (в России примерно с 1994 года) однозначно негативная оценка массовой культуры сменяется попыткой разобраться в причинах устойчивости данного социального феномена. Так, Л.Г.Ионин[37] предположил, что упрямо негативное отношение к массовой культуре связано с «культурным шоком» сторонников «классической», устоявшейся в их сознании культуры, которую они постигали с самого раннего детства, а теперь видят ей угрозу в стремительном распространении с помощью СМИ некоей незнакомой им и потому кажущейся чужеродной культуры.

А.Я.Флиер[38] прямо указывает, что не стоит оценивать «массовую культуру» однозначно негативно. «Вполне возможно, массовая культура является эмбриональным предшественником какой-то новой, только нарождающейся культуры, отражающей социальный опыт на индустриальном и постиндустриальном этапах развития», – пишет данный автор, хотя и признается, что он не знает, опасна ли массовая культура или нет. Эта точка зрения находит все большее число сторонников, чему пример высказывание Г.Г.Марковой о двух сторонах массовой культуры: позитивной, то есть то, что она является своего рода «начальной школой» для «настоящей» культуры, и негативной, которая выражается в легкости «сваливания» в плоскость антикультуры^[39]. А М.Б.Дубнова приводит целый список исследователей, которые настаивают на полезности массовой культуры для свободного рыночного общества^[40].

Можно предположить, что однозначно негативное отношение к массовой культуре крайне вредит всему обществу. Помимо внесения в социум лишней агрессии (то, что вредно, должно быть уничтожено), негативное отношение к массовой культуре не дает возможности развития каналам распространения и «высокой» культуры. В данной связи упоминание А.Я. Флиером именно индустриального и постиндустрального этапов развития человечества не случайно, более того, крайне важно.

К сожалению, в настоящий момент в абсолютном своем большинстве произведения «истинной культуры» (за исключением, пожалуй, только литературы, да и то с очень серьезными оговорками) крайне плохо транслируются по имеющимся в распоряжении человечества каналам массовой информации. Например, классическая музыка в силу чрезвычайно жестких требований к каналу передачи звука при трансляции по теле- или радиоканалам теряет большинство своих обертонов и нюансов. Живопись в телевизионной передаче невозможно рассматривать так долго, как это требуется для постижения смысла изображения. Классический балетный танец лишается выразительности из-за отсутствия нормального музыкального сопровождения и «эффекта присутствия». Литературное произведение лишается при экранизации интимности и «особости», связанной с игрой воображения конкретного читателя, предлагая лишь некую, построенную сценаристом и режиссером, стороннюю картину понимания смысла экранизируемого произведения.

Но при этом все понимают, что просто сидеть и ждать, когда инженеры придумают новые технические средства для передачи по каналам СМИ произведений культуры без потери качества – невозможно. Надо использовать те каналы, что есть. То есть, речь идет о том, что общество должно научиться делать «высокую», «истинную» культуру – массовой.

В этой связи, очевидно, для осуществления процесса инкультурации есть два пути. Первый связан с поиском неких новых выразительных средств, новых методов раскрытия таланта автора того или иного художественного произведения с помощью средств, предлагаемых современными СМИ и создание таких каналов передачи информации, по которым произведения высокой культуры смогут транслироваться на самую широкую публику без потери качества.

Есть и второй путь – осознанное и целеустремленное создание таких художественных произведений, которые изначально предназначены для трансляции по ныне существующим каналам mass media. Они специально «огрубляются»: например, музыкальные ритмы становятся простейшими, создаются произведения с минимумом интонационных и выразительных полутонов и наоборот, насыщенные крикливыми эффектами для удержания внимания телезрителя или радиослушателя; видеоряд наполняется штампами, изобилующими различными драками, трюками, постельными сценами и так далее. Этот путь, безусловно, крайне вреден для общества.

Можно, конечно, предположить, что по мере развития техники передачи информации по каналам СМИ большая часть указанных недостатков исчезнет. Так, уже сейчас на интернет-сайтах выдающихся музеев и картинных галерей (например, Государственного Эрмитажа) можно рассматривать понравившееся произведение сколь угодно долго и даже с произвольно выбранной точки, можно начать переписку со специалистами данных галерей, можно заказать себе из любой точки мира экскурсию по залам музея и так далее.

Более того, по мере осуществления программы ЮНЕСКО «Информация для всех»^[41] и создания Общероссийской информационно-библиотечной компьютерной сети «Либнет», Обсерватории по вопросам информационного общества, осуществления различного рода проектов по различным аспектам информационного общества следует ожидать значительного прогресса в этой сфере.

То есть, по мере развития информационной цивилизации и совершенствования каналов передачи массовой информации прежнее отношение к массовой культуре, как к однозначно негативному социальному феномену, сменится осознанным использованием ее механизмов для создания и трансляции высокой, истинной культуры в наиболее выдающихся ее формах. Фигурально выражаясь, речь идет о том, что истинная культура может и должна стать массовой.

Для этого надо лишь осознать, что те образцы культуры, что выдержали жесточайшее испытание временем и не потеряли своей художественной ценности, будучи растиражированными по каналам СМИ, отнюдь не теряют своей способности оставаться явлениями истинной культуры. Точно так же, впрочем, как и околохудожественная халтура, изготовленная в единственном варианте, не приобретет – только от факта своей единичности – свойств явления истинной культуры. То есть, грубо говоря, фильмы А.Тарковского – это, безусловно, явления высокой культуры, и тот факт, что их посмотрели миллионы человек по всему миру, отнюдь не отразился на их качестве.

Не надо, впрочем, забывать, что помимо массовой культуры журналистика также активно «участвует» в остальных культурных течениях. Так, вполне определенно можно говорить, что политическая и социальная ориентация различных СМИ на различные эталоны социально-политического устройства жизни общества отражается и на их отношении к различным субкультурным течениям.

То есть можно видеть, что сама по себе культура в силу крайне большого числа своих проявлений не является неким самодостаточным и самоидентификационным фактором и не может в полной мере гарантировать, что не произойдет переоценки роли и места того или иного произведения, например, живописи, музыки, литературы, в жизни общества. И человечество не одну тысячу раз становилось свидетелем, когда такая переоценка совершалась.

И такая прогнозируемая смена социальных, культурных парадигм в отношении культуры может стать вехой на пути вхождения России в новую информационную постиндустриальную цивилизацию. Очевидно, что наиболее значимым фактором наиболее полной реализации возможностей этой цивилизации может и должно стать предоставление каждому человеку всего необходимого ему объема информации по интересующей его теме и формирование у него умения быстро мыслить и находить правильное решение среди множества предлагаемых. Человек должен уметь выбирать среди огромного объема информации ту, которая ему действительно нужна и отвечает всем необходимым критериям актуальности и объективности, а также всем иным критериям, выдвигаемым новой цивилизацией.

Очевидно, что эти принципы можно рассматривать как совокупность требований к современному человеку, способному самореализовываться в условиях информационной цивилизации. То есть, человеку нужно уметь использовать все преимущества происходящей информационной имплозии. Херберт Маршалл Мак-Люэн^[42] этим термином обозначал процесс «сжатия» мира посредством моментальной коммуникации электронных средств, при которых происходит переключение мирового сознания с внешней телесной составляющей человека и человечества на его внутреннее состояние, его нервную систему. Имплозия требует, прежде всего, быстрого мышления и способности находить правильное решение среди множества предлагаемых. И это является первым требованием к культуре современного человека.

Вместе с тем, и это также было отмечено Мак-Люэном, столь глобальное усиление роли коммуникации и, соответственно, СМИ, приводит к появления такого крайне негативного явления как манипуляция сознанием и поведением. То есть, на первый план выходит такое свойство человека, как его способность защитить свой ментальный суверенитет. Иными словами, современный культурный человек должен быть свободен не только в классическом триедином смысле «физически – юридически – материально»^[43], но и «ментально».

При этом необходимо уточнить, что ментальность (от лат. – mens – ум, мышление, образ мыслей, душевный склад) понимается как глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательное. Ментальность представляет собой совокупность готовых установок и предрасположенностей индивида или социальной группы действовать, мыслить, чувствовать и воспринимать мир определенным образом^[44].

Другое дело, что культурный традиционализм предполагает создание новой ментальности на основе имеющейся, а культурный маргинализм – за счет ее отвержения, но при этом используя имеющиеся культурные ценности как ориентир для того «что не надо делать».

Подобные процессы описал Леви-Стросс, когда пытался анализировать галилиевскую и «неолитическую» по его словам, традиции в науке. Он нашел, что «бриколяж» или использование в поиске истины неких знаков, каждый из которых несет в себе многогранный и зачастую неописываемый смысл, и «инженерия» или использование в поиске истины четко структурированных единых в своем смысле понятий – ведут к нахождению одного, единственно возможного в данных конкретных условиях результата^[45].

А если согласиться с предположением, что результатом деятельности в рамках любой культуры или субкультуры, или антикультуры (контркультуры) всегда является изменение основных ментальных установок в сфере мышления и последующая выработка на этой основе неких новых деятельностных и ментальных установок, то можно представить следующую концепцию управления реализацией культуроформирующих функций журналистики:

– деятельность в сфере художественной культуры является существенной частью журналистики, причем она происходит даже тогда, когда журналистика исполняет иные функции (идеологические, рекламно-справочные, рекреативные и другие) и наоборот;

– деятельность журналистики в сфере художественной культуры предполагает достижение определенного результата – перестройки ценностных ориентиров человека для достижения требований, предъявляемых к ментальности человека новой исторической эпохи – постиндустриальной гуманистической цивилизации с преобладающим влиянием средств массовой информации.

В данной связи вряд ли стоит повторять вслед за Н.Я. Данилевским, что начала цивилизации одного культурно-цивилизационного типа не передаются народам другого типа^[46]. Скорее, речь идет о том, что начинают сбываться предсказания Дж.Тойнби, что будущий мир не будет ни западным, ни незападным, но унаследует все культуры^[47].

В результате всех этих размышлений, можно сделать целый ряд крайне интересных выводов.

Например, со всей очевидностью надо признать, что в мире имеются, по меньшей мере, две независимых друг от друга культуры. Условно говоря, их можно назвать – функционирующей и развивающей. С точки зрения теории системы первая представляет собой культуру низкоквалифицированного управления высокоорганизованными системами. Вторая – это культура высококвалифицированного управления низкоорганизованными системами.

Если эти культуры обозначить соответственно деревенской и городской, то можно Действительно, даже самая сложная система, например, управления энергосистемой даже такого мегаполиса, как Москва, не идет ни в какое сравнение по сложности с организацией нервной системой, например, обычной утки, коровы или лошади. То же самое можно сказать и о других системах (в традиции «Органона» Френсиса Бэкона).

Ключевые отличия этих двух культур можно отразить в таблице:

Рис. 7. Системные различия культур

Характеристики	Деревня	Город
Способы принятия решения	Соборность	Выборность (мэритократия)
Нацеленность деятельности	Воспроизводство	Постоянные новации
Оплата труда	Натуральная	Денежная
Физиологичность	Открытость всех процессов жизнедеятельности	Закрытость (жесткая для процессов воспроизводства, выделения остатков пищи и др.)
Сезонность деятельности	Жесткая привязка	Без привязки к сезонам
Взаимоотношения в группе	Жесткая иерархичность	Равноправие (без учета служебных отношений)
Типы отношений	Жесткость	Гуманизм
Отношение ко времени	Непрерывность, цикличность	Материальный ресурс наряду с деньгами и иными

Данную таблицу можно продолжать и далее.

На самом деле разница в поведении, в выборе алгоритмов деятельности людей, выросших в той или иной культуре весьма заметна. Например, принципиально отличающееся отношение ко времени. Еще М.Л. Гаспаров отмечал, что, например, у древних греков время представлялось в виде постоянного, непрерывного и стабильного континуума[48]. И как сразу становится понятным тот факт, что период «застоя» связан с именем Л.И. Брежнева, выросшего в деревне. И в полном соответствии с деревенской культурой он, в периоды, когда от него требовалось кардинально менять направления деятельности, внешней или внутренней политики, предпочитал спокойно ждать, когда «само собой все рассосется». Межумочная позиция, например, М.С. Горбачева тоже логично описывается тем фактом, что он родился, вырос и повзрослел именно в селе, но при этом усиленно пытался стать «городским». С другой стороны, все три первых руководителей новой России, живущей по принципиально новым, невиданным за всю нашу историю алгоритмам (Б.Н. Ельцин, В.В. Путин, Д.А. Медведев) родились, выросли и повзрослели в городе, что в значительной мере объясняет их готовность к переменам, даже кардинальным, и их способность быть не просто на острие проблемы, но и управлять деятельностью по ее решению.

Отношение ко времени как к стабильному и постоянному субстрату деятельности объясняет и такой феномен деревенской жизни, как немногословность, блестяще отмеченную, например, М.А. Шолоховым: «Потом уже за Молчуна объяснился дед Щукарь: «Он у нас в хуторе, товарищ Давыдов, Молчуном прозывается. Всю жизнь молчит, гутарит в крайностях, через это его и жена бросила… Его при старом прижиме тубянской батюшка даже причастия за это лишал. На исповеди накрыл его черным платком, спрашивает (в великий пост было дело, на семой, никак, неделе): «Воруешь, чадо?» Молчит. «Блудом действуешь?» Опять молчит. «Табак куришь? Прелюбы сотворяешь с бабами?» Обратно молчит...»[49]

Главное же то, что на наш взгляд, как минимум, должен производиться учет типа культуры, в котором вырос тот или иной деятель, например, при его назначении на ту или иную должность. И здесь не идет речи о какой-либо дискриминации, отнюдь нет. Эта система не жестко детерминирована, но все же…

Данная тема является, по крайней мере, в российской культурологии, едва затронутой. Автору представляется, что работа в данном направлении может быть весьма и весьма продуктивной.

Речь можно вести, например, с точки зрения того, что именно дала миру одна из этих культур. Например, развивающая внесла в жизнь человечества такой социальный институт как изобретательство и вытекающую из него – науку, обеспечив на определенном этапе антропогенеза (примерно одного миллиона лет назад) «приручение» огня, тем самым категорически разорвав все связи человека с животным миром, и обеспечив нынешнее уверенное развитие человеческого социума. Зато функционирующая позволяет человечеству «просто» жить. Сначала, примерно до 10 тысячелетия до н.э., путем собирательства и простейшей охоты; затем, с 9-го тысячелетия до н.э., путем приручения животных: сначала овцы в Ираке, затем собаки, курицы, свиньи, гуся в Юго-Восточной Азии, крупного рогатого скота – на Ближнем Востоке, осла – в Африке, верблюда – в Аравии, лошади – на Кавказе.

С третьего тысячелетия до н.э. человечество ведет отсчет одного из крупнейших поворотных событий в своей истории, навсегда определившей нынешний облик цивилизации: началось выращивание пшеницы и других культурных растений. Сначала та же пшеница представляла собой просто траву Triticum tauschii, которая произрастала на побережье Каспийского моря. Путем последовательных (очевидно, первоначально – непроизвольных) гибридизаций и селекций позволила создать культуру, обеспечивающую питанием почти половину мира. Другая половина питается рисом, впервые начавшего выращиваться как культурное растение в Южной Индии со второго тысячелетия до н.э., или такими культурами как картофель (Перу – 6-е тысячелетие до н.э.) или кукуруза (Центральная Мексика – 4-ое тысячелетие до н.э.).

Развитие при таком угле зрения на человеческую историю представляется как расстановка неких реперных точек дальнейшего движения человечества. Как только, например, возникла необходимость выстраивания механизмов сохранения и каналов передачи информации – появились системы кодирования информации (письменность).

Пиктографическое письмо ведет свою историю с 3-го тысячелетия до н.э. из Египта и Месопотамии, консонантное угаритское письмо со 2-го тысячелетия до н.э. из Сирии, а Ливан подарил миру (в первом тысячелетии до н.э.) библское слоговое письмо. Китай в лице Цай Луня в третьем веке нашей эры предложил новый вид носителя информации – бумагу. Пергамент и папирус, применявшиеся до этого для письма были неудобны и крайне дороги. Бумага с легкостью их все заменила и за небольшой по историческим меркам срок завоевала весь мир: Япония, Центральная Азия и Персия – 8 век, Европа – 12 век.

Но носитель информации не может существовать без самой информации. Книгопечатание стало совершенно необходимым уже к X веку. Сначала в Китае, в 1045 году Би Шен предложил подвижный шрифт, затем в XV веке его усовершенствовали в Корее. В Европе Иоганн Гутенберг в 1454 году показал первый образец напечатанной книги – 42-строчной Библии. Его соотечественник Иоганн фон Шпейер в 1469 году получил привилегию на книгопечатание в Венецианской республике.

Далее Европу ждал невиданный до этого период нарастающего количества инноваций, способных коренным образом изменить ту или иную сферу жизни и деятельности человека: паровая машина Джеймса Уатта, мюль-машина, водяная рамка, механическая прялка «Дженни». Интересно, что кроме Уатта, все остальные не были специалистами. Первый – плотник, второй – цирюльник, третий – фермер… Да и потом было немало примеров, когда ключевые инновации делали «сторонние» изобретатели. Фотопленку «Кодахром» придумали музыканты, «Ксерокс» – патентоведы, шариковую ручку – скульптор, а пневматическую шину придумал врач-ветеринар. Как тут не прийти к мысли о детерминированности социального развития, в результате чего социально обусловленные инновации не всегда приходят в головы именно специалистов.

Правда, точно так же необходимо признать, что социальная обусловленность инноваций должна опираться на наличие достаточного количества подготовленных голов. К сожалению, автор полагает, что переход от функционирующей культуры к инновационной является трансцендентным и потому невозможным в границах жизни одного поколения. По результатам ряда долгосрочных наблюдений и анализа литературных и исторических текстов автор утверждает, что для такого перехода необходимо, как минимум, три поколения. Для России этот процесс выглядит так. Первое поколение, перебравшееся из деревни в город, идет работать (мужчины) на рабочие специальности на завод или в армию. Женщины – также на рабочие специальности на производство или на низшие должности в медицину. Второе поколение получает высшее техническое (специальное) образование, но опять-таки связанное с выпуском физической продукции. И лишь только третье поколение становится по-настоящему городским, способным к гуманитарной деятельности: в сфере образования, науки, управления.

Теперь необходимо вспомнить, что в работе упоминается лишь два проявления культуры, хотя в самом начале речь шла о ее тройственной природе. Настало время глубже рассмотреть смысловое ядро системы, одним из ключевых сегментов которого является «приобретение новых смыслов путем выведения из социальной практики устаревших». Это и есть третье проявление культуры. Принято считать, что смерть – всегда плохо[50]. Для мыслящего существа – безусловно, жуткая трагедия и причина мировой скорби. Но для той или иной системы смерть, выведение из пула алгоритмов той или иной группы правил и приемов функционирования – это нормальное явление. За ним всегда следует более успешная активная адаптация системы к изменившимся внешним условиям. Понимание этого факта крайне важно для СМИ и журналистики, поскольку эти социальные институты обречены на постоянное обновление и посему, на постоянный отказ от каких-либо умерших составных частей. Правда, судя по закону «О СМИ РФ», понимания этого факта в руководстве, например, союза журналистов России, не наступает. В этом законе существует множество норм и правил, устаревших еще в момент их внесения на рассмотрение, а в настоящее время – попросту мешающих нормальному развитию СМИ и журналистики, примерно так же как мешает нормальной жизни людей гниющий в спальне труп. (Об этом подробнее в главе пятой).

Но, к сожалению, вышесказанное верно для нормальных социальных систем, но не для нашей Родины. Россия в настоящее время находится в глубочайшем мировоззренческом инновационном кризисе, который имеет очень серьезные мировоззренческие основания и вековые исторические корни.

Изучение российской культуры неминуемо приводит нас к нахождению первопричин и тенденций возникновения такого кризиса. Можно даже примерно определить его возраст. Например, ни в одном из сохранившихся печатных источников до XVIII века нет даже никаких намеков на то, что Россия – страна, в которой невозможно жить и невозможно реализовать свои силы.

Анализ литературных текстов показывает со всей очевидностью, что чувство ненависти к Родине, к России в среде русской интеллигенции возникло с исторической точки зрения совсем недавно, в 30-х годах XIX века. Прародителем его можно считать П.Я. Чаадаева с его «Философическими письмами»[51], в которых он поставил вопрос о ничтожности России перед лицом западной цивилизации, о том, что православие должно быть заменено католичеством или даже протестантизмом, о том, что у нас есть лишь одни путь – слепое копирование западных достижений, причем, с изрядным временным отставанием.

С тех пор, кстати, об этом писал еще И.С.Тургенев в повести «Дым[52]», повелось тыкать «отсутствием» влияния России на развитие человечества. И хотя понимание России, как страны, не давшей миру ничего, никаких изобретений и идей, является лишь и только недомыслием «критиков» (для примера можно назвать колесо – основу всей современной человеческой цивилизации, краеугольный камень всей земной техники, которое впервые появилось именно на территории России в 3-м тысячелетии до нашей эры[53]), весь XIX век ситуация стремительно менялась в худшую сторону: «…Передонов – Русские – дурачье. Один самовар изобрели, а больше ничего[54](1902 год)». Идея неполноценности России проникла в самые глубины сознания. Даже такой художник как Виктор Васнецов писал, что «…тоскует русская душа по добру и красоте»[55].

Наступил период крайнего дуализма. Вместо того чтобы делать так же как делают все нормально мыслящие люди (можно вспомнить, например, рассказ Бернхарда Гржимека, которые, обнаружив, что его родной немецкий язык плохо подходит для радиосвязи, безо всякого морального ущерба перешел на английский язык[56]) брать лучшее в культуре, технике, экономике, политике, социальной сфере у Запада, решили попросту уничтожить страну. Вместо того, чтобы наложить алгоритмы, позволившее создавать эти лучшие образцы, на лучшие культурные и социальные традиции России, страна была поставлена перед жестким и бескомпромиссным выбором: или «как в Европе», без учета исторической традиции и даже климатических отличий, что объективно должно было бы привести к исчезновению России путем превращения ее в кучку мелких стран в границах 1100-х гг., или всё остается «как при Иване Грозном» (что также неминуемо привело бы к уничтожению страны).

К концу XIX века идеи нашей «неполноценности» и «невозможности» жить в России человеку творческому стали попросту банальными. Об этом хорошо написано в произведениях А.П.Чехова, который показал, что к 1890-м годам в интеллектуальной элите России господствовали две идеи:

– Необходимо во что бы то ни стало уехать, куда глаза глядят (лучше, в Париж),

– Разрушить жизнь в России до корней, до основания и создать на обломках «новое прекрасное царство справедливости, добра и счастья».

К сожалению, необходимо отметить, что проблемы с принижением роли и места России в сознании мыслящего и принимающего решения класса с революцией 1917 года не закончились. Место изрядно прореженной гуманитарной интеллигенции императорской России заняла интеллигенция советская, полностью перенявшая ее мировоззренческие установки. И как результат внедрение идей неполноценности России стало проводиться через станки, автомобили, самолеты, тогдашнюю электротехнику и электронику. Все 30-е и 40-е годы XX века прошли под знаком внедрения американских и западно-европейских изделий в наше производство. Причем, диктат при их внедрении был жесточайший. Можно вспомнить, например, что когда А.Н. Туполев ставил на производство аналог В-29, ему категорически запрещалось менять в нем даже размер заклепок. Единственное, разрешили «отвести душу» и создать один улучшенный экземпляр. Такой самолет, Ту-80, был создан. Он показал значительное улучшение всех ТТХ, но в серию пошел именно В-29 под маркой Ту-4.

А потом был разгон кибернетиков, генетиков, математиков, в результате чего, если в 40-е годы СССР был по уровню научно-технического развития с ведущими странами мира примерно на одном уровне, то теперь отстаем в среднем на 7-10 лет, что в условиях информационной цивилизации означает – навсегда...

В результате более чем столетнего диктата евроцентрических идей сложилась ситуация, что убедить нынешнюю российскую молодежь в том, что Россия – лучшая страна в мире (то, в чем абсолютно уверена по отношению к своей стране, например, американские, японские, французские, германские тинейджеры) – крайне сложно. И убедить их в необходимости напрягать мозги для страны – трудно. Если вообще возможно.

Так что же делать?

Современное состояние инновационного климата в России может быть оценено лишь и только как «катастрофический». В стране защищается патентов в десятки раз меньше, чем в США, причем, патентов с такой степенью защиты, которую предлагает патент США или Евросоюза в нашей стране защищается не более десятка(!) в год. Вклад инновационной деятельности в ВВП страны находится на уровне сотых долей процента. Это – катастрофа, это – деградация интеллектуального класса и отсутствие каких бы то ни было перспектив для дальнейшего развития и даже просто существования страны в обозримом будущем.

Причем, надо понимать, что инновационная катастрофа конца XX – начала XXI века в России спровоцирована не только перестроечным лихолетьем. Более того, это самое «лихолетье» – лишь и только следствие двух десятилетий застоя, когда вся система стимулирования труда и защиты интеллектуальной собственности была выстроена таким образом, что так называемые «лояльность», «активность» и «идейность» имели гораздо большее значение при повышении социального статуса гражданина, чем его даже самые замечательные технические изобретения или научные открытия.

В настоящее время государство осознало всю серьезность создавшегося положения. Но проводимая в настоящее время политика в данной сфере может быть оценена лишь и только как бессистемная, судорожная и крайне неэффективная.

Такие проекты как «Сколково» несут в себе катастрофические зародыши будущих когнитивно-деятельностных фрустраций: они могут великолепно справиться с решением некоего ограниченного круга научно-технических проблем, но социальное их влияние – минимально. Они с самого начала организованы именно как территориально-обособленные, с крайне затрудненным общением даже с окрестными населенными пунктами, не говоря уже о России в целом.

Есть еще одна угроза от современной политики стимулирования инноваций. Инновационная политика современного российского государства выстроена таким образом, что сразу же требует от разработчиков технологий мирового уровня, разработок выше уровня, достигнутого тем же MTI или Кембриджем. Но точно также как девять женщин не смогут родить одного ребенка за один месяц, точно также невозможно выйти на мировой уровень сразу же всем студентам, аспирантам, молодым ученым и инженерам только по факту их работы даже в самых что ни на есть приоритетных областях. Более того, категорическое требование обеспечить с первых шагов, с первых исследований «рыночность» разработок, их капитализации (при этом эту самую «рыночность», возможность успешного продвижения на рынок, должен обеспечить именно сам разработчик) – является самой большой ошибкой политики современного российского государства в сфере инноваций.

Категорически настаивая лишь и только на таком механизме внедрения инноваций, государство показывает, что в нем отсутствует понимание того факта, что создание новых устройств и их продвижение на рынке – это совершенно разные профессии, которыми должны заниматься совершенно разные люди. Времена Эдисона давно прошли. Совмещение столь разноплановой деятельности в одном человеке означает лишь и только резкое снижение уровня инновационности его технических или научных разработок при невозможности получения адекватной рыночной цены за уже созданный интеллектуальных продукт, поскольку у разработчика резко сократится время для его основной деятельности, а постижение всех мельчайших нюансов рыночных отношений сделает перспективы получения новых полезных результатов его основной деятельности еще более отдаленными.

Более того, при такой постановке вопроса есть угроза того, что инноватор, особенно молодой, может, что называется, надорваться, попасть в состояние фрустрации, при которой любая конструктивная деятельность становится невозможной, а Россия теряет человека, способного создавать принципиально новые идеи и устройства, новую прибавочную стоимость, если называть вещи своими именами, а вместо этого получает нытика и неудачника.

Как результат, при такой политике добавляются лишние аргументы для тех сил, которые постоянно твердят, что Россия – бесперспективное государство – и лучшее, что оно должно сделать, это исчезнуть с исторической арены, уступив территорию другим государствам. По крайней мере, об этом открыто говорит Збигнев Бжезинский[57], при этом особо отмечавший роль культуры, «поощрявшую эксперименты и новаторство и облегчавшую экспансию национального могущества», в превращении США в единственную (в его понимании) мировую империю.

Глава вторая

Дата добавления: 2015-06-28