Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 8 страница

Дж. Остин разграничил пять классов речевых актов в соот­ветствии с иллокутивной силой: 1) вердиктивы - решение, мнение, оценка, одобрение; 2) экзерситивы (exercise - англ. «осуществлять, использовать, проявлять») - приказ, принужде­ние, предупреждение, совет, назначение; 3) комиссией (англ. commitment - «обязательство») - обещание; 4) бехабитивы (англ. behave «вести себя» и habit- «привычка») - извинение, похвала, соболезнование, ругань, поздравление; 5) экспозити-вы (англ. exposition - «толкование, объяснение, описание, по­каз») - место высказывания говорящего в ходе разговора (Я доказываю, признаю, отвечаю, допускаю).

Опираясь на постулаты позитивизма об инструменталь-ности речи и о соответствии смысла высказываний фактам, Дж. Остин ввел понятие перформативного предложения (от perform - «исполнять, выполнять, делать, осуществлять») в противовес констативу, понимая перформатив как высказы­вание в ходе осуществленного действия, вводящее истинную пропозицию, соответствующую действию, намерением; Я завещаю свои часы брату - слова из завещания; Нарекаю судно «Королева Елизавета» - слова, сопровождающие раз­бивание бутылки с шампанским о нос судна [1986: 26-27]. Перформативы, по Дж. Остину, могут быть эксплицитны­ми типа: Я держу пари, обещаю, завещаю - и имплицитны­ми.^ крытым и) типа: Иди, т.е. Я приказываю идти. В случае, если действие, сопровождающееся перформативом, терпит неудачу, то высказывание нельзя назвать ложным, а лишь неуспешным. Этим положением Дж. Остин вводит в теорию речевых актов концепцию Infelicities - перформативных (коммуникативных) неудач.

Перформатив, по Дж. Остину, обеспечивает успешность ре­чевого акта, если он удовлетворяет конвенциональным усло­виям успешности, к примеру, социальным ролям коммуни­кантов, предопределенности их поведения. Соотнося успех речевого акта с рядом условий, ученый рассматривает неуда­чи - осечки (misfires), или неверности при нарушении про-58

цедурных действий, и злоупотребления (abuses) в случае не­искренности речевых партнеров.

Описание перформативов и конкретных высказываний, ком­муникативных неудач приводит Дж. Остина к важному выво­ду о необходимости рассмотрения речевого акта в ситуации, компонентами которой являются коммуниканты и предмет со­общения: «Мы должны учитывать целиком всю ситуацию высказывания - целостный речевой акт» [1986: 56].

Концепция Дж. Остина была критически оценена его после­дователями. С одной стороны, многие аспекты его теории были перспективными и стали фундаментом для прагматики и тео­рии коммуникации, с другой стороны, в учении Дж. Остина, а с него и «в традиционной версии теории речевых актов ос­тается зияние: концепция не охватила речевые интенции го­ворящего в полном объеме, а именно, в той части, где 1) они не исчерпываются и не совпадают с интенцией его высказы­ваний и 2) где реальные результаты речей (перлокутивный эффект) расходятся с интенционально-речевыми ожидани­ями говорящего» [Никитин 1997: 729].

Главным недостатком концепции Дж. Остина в целом явля­ется противоречие между наличием в целостном речевом акте иллокуции, локуции, перлокуции и полным игнорированием перлокуции, следствием чего стало отождествление иллокутив­ного акта с речевым, а также отнесенность перлокутивного акта и значения к области психологии [Чахоян, Невзорова 1986:17].

Данное противоречие было подмечено английским логиком П. Стросоном. В работе «Намерение и конвенция в речевых актах» (1964 г.) он рассмотрел соотношение намерения и реак­ции, критически оценил положение Дж. Остина о конвенцио-нальности иллокутивного акта, противопоставив ей общую конвенцию всякого речевого акта. Характеризуя понятие наме­рения (интенции), он соотносит его с понятием субъективного значения, введенного Х.П. Грайсом в статье «Значение» (1957 г.): «S намерен (i,) произнесением Х вызвать определенную реакцию (г) у слушающего А» [1986; 137]. Намерение П. Стро-сон рассматривал как сложное, выделяя намерение, направлен­ное на то, что слушающий должен опознать, и намерение говорящсго вызвать у него, слушающего, определенную реакцию [1986; 144-145]. Ответная реакция (response), считает П. Стро-сон, удобнее слова effect - результат, эффект, и это справедли­во, ибо перлокутивный эффект - это лишь достижение цели го­ворящего, т.е. ожидаемый говорящим эффект [Yule 1996:49]. В случае же коммуникативного конфликта, т.е. неожиданной ре­акции адресата необходим иной термин - реакция. В современ­ной теории речевых актов используется и более широкое пони­мание перлокутивного эффекта как реакции адресата вооб­ще. А.П. Портер характеризует иронический речевой акт как контрпсрформативный, т.е. достигающий перлокутивного эффекта путем иллокутивного провала [1993]. Такое двой­ственное толкование перлокуции, с одной стороны, как до­стижения целей говорящего, а с другой, как достижения любого результата, реакции адресата объясняется непосле­довательностью теории самого Дж. Остина: за основу он взял высказывания, результаты которых успешны и соответ­ствуют иллокутивным силам говорящего.

Перлокутивный эффект как тип результирующей реак­ции квалифицируется также двояко: либо как изменение психического состояния адресата [Watts 1981: 32], либо как изменение и в сознании, и в поведении в соответствии с иллокуцией или вне зависимости от нее [Почепцов 1986;

Чахоян, Невзорова 1986].

Замена понятием реакции перлокутивного эффекта ста­ла важным шагом к осознанию речевого акта не только как направленной передачи информации к пассивному или к сле­дующему за иллокутивной силой адресату, но и как движе­ния к конечной цели - управлению деятельностью собеседни­ка [Тарасов 1990: 7]. Исходя из этого, в речевом акте могут быть вычленены иллокутивный и перлокутивный акты: пер­вый воплощает намерение, второй - возможность воздействия.

Американский логик Дж. Серль (монография «Речевые акты» 1969 г.) вслед за Дж. Остином считал все речевые акты иллокутивными, называя их минимальными единицами языкового общения и не рассматривая перлокутивного ас­пекта речевых актов [1986: 152]. Функции речевого акта он называет иллокутивными силами (forces). Отмечая несовер­шенство Остиновской классификации речевых актов, уче­ный предлагает собственное деление, основанное на пара­метрах иллокутивной цели, направления приспособления, выраженного психологическим состоянием говорящего и др. [1986: 181-188]: 1) репрезентативы, или ассертнвы - обя­зывают говорящего отвечать за истинность высказывания (похвальба, жалоба): Хомский не пишет об ананасах (пример из [Yule 1996: 53]); 2) директивы - принуждение, приказ, просьба, мольба, совет, приглашение: Не трогай; 3) комис-сивы - накладывают обязательство на говорящего испол­нить то, что обещает: Мы не сделаем этого; 4) зкспрессивы - выражение психологического, эмоционального состояния говорящего (этикетные) - сочувствие, поздравление, изви­нение: Мои поздравления; 5) декларативы - назначение на должность, присвоение имен, званий, вынесение приговора и т.д., строго регламентированные социальными конвенци­ями: Я объявляю вас мужем и женой.

Примечательно, что Дж. Серль дифференцирует, в отли­чие от Дж. Остина, речевой акт на произношение, пропози­цию, которая осуществляет референцию и предикацию и описывается на основе глубинных структур, и иллокуцию, не вводя понятия перлокуции, внеположенной, по его мне­нию, речи. Дж. Серль подметил иной ставший перспектив­ным аспект исследования речевых актов, разграничив пря­мые и косвенные речевые акты и определив косвенность как передачу говорящим слушающему «большего содержания, чем-то, которое он реально сообщает» [1986: 197]. И. Мэй-баур вслед за Дж. Серлем подчеркивает, что прямые рече­вые акты передают дословную семантику, а косвенные -недословное содержание, не совпадающее по иллокутивно­му типу с иллокутивной интенцией [Meibauer 1986: 31].

Косвенные речевые акты основаны на правиле импликации:

эксплицитно манифестируется одно содержание, а имплицит­но - передается иное. Исходя из этого, косвенность речевого акта оборачивается его прямым вербальным характером, но косвенным способом репрезентации содержания. Поэтому ученые разграничивают иллокутивную силу (интенцию говоря­щего) и иллокутивный речевой акт как иллокуцию самого акта: Я бы сделал это, т.е. тебе это нужно сделать (иллокутив­ная сила - директив, речевой акт - репрезентатив). Адресат переосмысливает либо иллокутивную силу, либо пропозицио­нальный компонент, либо оба одновременно [см. Безуглая 1999: 5]. К примеру, в повести Конан Дойля, склоняя собеседника к тому, чтобы тот стал агентом говорящего, адресант-персонаж осуществляет косвенный (имплицитный) акт: «Для успешного завершения этого предприятия нам требуется доверенный агент. Агент этот должен быть очень способным человеком и в то же время абсолютно надежным.

Разумеется, мы гото­вы будем хорошо заплатить обладателю подобных качеств» (Конан Дойль, Торговый дом Гердлстон).

Рассматривая прагмасемантическую природу косвенного речевого акта, М.В. Никитин, описывает несоответствие илло­кутивных сил и иллокутивного акта как несовпадение экспли­цитных и имплицитных интенций, имплицитные говорящий строит на игре, взаимодействии эксплицитной интенции выс­казывания со значимым фоном речи [1997: 729]. Ученый обра­щается к причинам, по которым прибегают к имплицитности и языковой игре. Языковая игра представляет лишь один рече­вой акт, имеющий косвенный способ реализации. Возможно выделение двух иллокутивных сил: направляющей косвенность способа представления смысла и смыслонесущсй, т.е. силы вер­бализации и силы смыслопорождения.

Иной аспект косвенности речевого акта заложен в явлении совмещения различных типов речевых актов с позиций многих слушающих, в том числе сторонних участников [Кларк, Карл­сон 1986: 270-321]. Сущность данной концепции в том, что иллокутивный тип высказывания для адресата и сторонних участников коммуникации может быть различным, а иллокутив­ная сила одна. Приводя пример реплики Отелло Дездемоне в присутствии Яго и Родриго: Пойдем, Дездемона,- Г.Г. Кларк и Т.Б. Карлсон называют речевой акт для сторонних участни­ков информативом, подчеркивая, что для Дездемоны данное высказывание - просьба, для Яго и Родриго - информирование. Это положение чрезвычайно перспективно, ибо ин­тенция говорящего располагает ориентацией не только на адресата, но и на всех присутствующих посторонних. Неред­ко акты, являясь прямыми для одного, для других представ­ляются косвенными. Кроме того, иногда сторонний участ­ник именно и является настоящим адресатом, реагирующим на слова, обращенные к другому (в ресторане женщина в присутствии официанта обращается к своему спутнику:

«.Сюда бы солю>, однако принести соль должен официант).

В 80-е годы теория речевых актов приобрела новые исследо­вательские ориентиры, стремясь устранить некоторые недостат­ки и неясности концепций Дж. Остина, П. Стросона и Дж. Сер-ля. Не отрицая значимости данной теории, В.3. Демьянков от­мечал ее пунктирный характер, подчеркивая, что «в современ­ной зарубежной лингвистике о теории речевых актов пока еще рано говорить как о завершенной научной концепции» [Новое в зарубежной лингвистике 1986: 234].

Ученые отмечают недостаточность теории речевых актов в качестве базисного концептуального аппарата для построения прагматической теории вербального общения, объясняя это, во-первых, невозможностью всегда соотносить речевой акт только с одним типом, ибо даже в самой тривиальной бесе­де с помощью одного и того же высказывания говорящие часто совмещают целое множество действий одновременно;

во-вторых, сужением диапазона условий высказывания ин­вентарем перформативных выражений; в-третьих, отсут­ствием анализа именно взаимодействия коммуникантов при абсолютизации интенциональной позиции говорящего; в-чет­вертых, статичностью точки зрения теории речевых актов, игнорированием динамической и стратегической природы живой речи, ее внутренней логики развития и т.д. [Франк 1986:363-365].

Теория речевых актов конца 80-х годов характеризуется прагматической ориентацией, вниманием к обоим аспек­там коммуникативной ситуации - иллокуции и перлокуции. О.Г. Почепцов рассматривает их соотнесенность в виде схе­мы [1986: 54-57] (см. схему 3).

Схема дает представление о неразрывности локутивного и иллокутивного актов; «перлокутивный акт, в отличие от иллокутивного акта, связан не просто с локутивным актом, а с локутивно-иллокутивным гиперактом» [1986: 58]. Кро­ме того, разграничение перлокутивного акта как речевого воздействия на объект и перлокутивного эффекта как дос­тижения иллокутивной силой успеха позволяет рассматри­вать неуспешные акты с точки зрения адресанта, что полу­чило дальнейшее развитие в лингвопрагматике.

К концу XX века теория речевых актов накопила значи­тельный теоретический потенциал, который используется в прагматике и общей коммуникативной теории. К числу наиболее весомых речеактовых исследований нужно отнес­ти создание различных классификаций речевых актов на основе их намерений, целей, направленности, перформатив-ности, выражения психологического состояния говорящего, постакторечевой интенции, статусов адресанта и адресата, имплицитности и т.д.

Среди наиболее известных следует назвать классифика­цию речевых актов Г.Г. Почепцова, основателя Киевской прагмалингвистической школы [см. Почепцов 1981], а также классификацию перформативных глаголов Ю.Д. Апресяна [1995а], транспонируемую на речевые акты. В зарубежной лингвистике детальные классификации речевых актов раз­работаны Д. Вундерлихом, Дж. Личем, Г. Баллмером, А. Веж-бицкой и др.

Основными направлениями теории речевых актов последних десятилетий являются описание успешности/неус­пешности речевых актов, сложных речевых актов, модели, структуры, цели, языковых средств различных типов рече­вых актов и т.д. [см.: Падучева 1985; Почепцов 1986; Чхет1аш 1986; Карабан 1989; 2000; Тарасов 1990; Porter 1993; Callebaut 1994; Attal 1994; Mocschler 1996; Серль 1999; Минкин 1997, 1999; Шевченко 1998, 1999, 2000; Безуглая 1999; Андриенко 1999; Ейгер, Шевченко 2000 и др.].

Данные направления теории речевых актов интегрируют­ся с прагматикой, дискурсивным анализом, исследования­ми диалога и коммуникации.

2.3. Лингвопрагматика

Понятие «прагматика» в современной науке рассматри­вается широко. Дж. Лич сравнил развитие прагматики с процессом колонизации, ставшим последней стадией посте­пенного перехода лингвистики от узкой дисциплины, изу­чающей физические данные речи, к более широкой, рассмат­ривающей ее в единстве формы, значения и контекста [Цит. по: Дигоева 2000: 168]. Группа французских ученых объеди­няет под эгидой прагматики лингвистические аспекты ком­муникации: семантику и синтаксис - и нелингвистические принципы реализации дискурса и контекста как референтной ситуации. Нелингвистические аспекты должны, по их мнению, стать объектом анализа теории реализации (performance), a лингвистические ~ теории компетенции (competence), вобрав в себя психо- и социолингвистику [Moeschler et al. 1994: 35]. Такое широкое толкование прагматики способствует воз­никновению суждений о том, что «ни один исследователь... не возьмет на себя смелость заявить, что он знает, что яв­ляется и что не является прагматическим в исследовании языка» [Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики 1984: б].

Очевидной представляется тенденция современной праг­матики к сближению с общей коммуникативной теорией, к обогащению ее данными других антропологических наук. Л.М. Минкин подчеркивает: «Развитие прагматики вышло за рамки интегрированного с семантикой и синтаксисом раздела общей семиотики; прагматика превратилась в об­щую теорию коммуникации, предполагающую, что интерпре­тация вербальной коммуникации будет неполной, если она базируется только на определенных фактах и высказываниях, которые известны партнерам по общению» [1998: 21].

В целях выявления предмета данной дисциплины следу­ет обратиться к ее истокам и последующей интеграции с раз­личными отраслями гуманитарного знания. Формирование прагматики (греч. pragma - дело, действие) как отрасли се­миотики, изучающей отношение субъектов, воспринимаю­щих и использующих в процессах коммуникации какую-либо знаковую систему к самой знаковой системе, происхо­дило в непосредственной связи с теорией речевых актов [Anscombre, Ducrot 1988: 174], ибо общефилософской мето­дологической основой обеих был позитивизм, а в начале XX века - неопозитивизм как феноменологические субъектив­но идеалистические учения. Ответвлением позитивизма стал прагматизм, возникший в 70-х годах XIX века в США, ос­новоположник которого американский логик Ч. Пирс (1839-1914 г.г.) рассматривал мышление как средство при­способления индивида к среде в целях достижения им успеха, познавательные процессы - как орудие удовлетворения субъек­тивных интересов индивида. Именно Ч. Пирс заложил осно­вы прагматики, осознав важность взаимодействия субъектов практической и коммуникативной деятельности в процессе семиозиса. Если в европейской семиотике Ф. де Соссюра зна­ковый процесс рассматривался исходя из свойств самого знака sui generis, то в американской прагматике семиозис стал прежде всего коммуникативной деятельностью знако­вого средства и субъекта, воспринимающего знак. Ч. Пирс ввел триаду семиозиса: знаковое средство, обозначаемый объект и интерпретанту.

Интерпретантой он считал действие на интерпретатора в процессе семиозиса различных факторов - эмоций, логических рассуждений, поведения, энергетики и т.д. Это действие фик­сировалось как значение, но особенное, только отнесенное к следствию, практическому результату, которые способствуют успешности, эффективности общения. Интерпретанта знака коренится в навыке, считал Ч. Пирс, подразумевая под навы­ком - способность реагировать под влиянием знакового сред­ства на отсутствующий объект.

Соединение философии прагматизма Ч. Пирса с неопо­зитивизмом, в частности, с лингвистической философией (см. 2.2.) в рамках философии науки осуществил американ­ский философ Ч.У. Моррис. Вслед за Ч. Пирсом и Л. Вит-генштейном, своим современником, он рассматривал значе­ние в неразрывной связи с условиями его употребления (кон­текстом, ситуацией, целями участников коммуникации и т.д.), обнаруживая тем самым и приверженность к бихеви­оризму, ибо значение, по Ч. Моррису, сужалось до уровня эмпирического опыта индивида, его чувственного воспри­ятия как реакции на стимул. Анализ ученым трех измерений языкового семиозиса: семантики, синтактики и прагматики [1983: 42] - стал основополагающим для лингвистической прагматики, рассматривающейся как отношение языковых знаков к их интепретаторам. Хотя Ч. Моррис определял прагматику как раздел семиотики, и как ветвь философии языка, и как составную часть науки о сигнализации, он опе­рировал лингвистическим материалом в его отношении к коммуникативной деятельности интерпретатора. В отличие от Ч. Пирса, Ч. Моррис постулировал пятикомпонентную структуру семиозиса коммуникативной ситуации: знака, ин-терпретанты, интерпретатора, сигнификата и денотата [1983: 39]. Если семантика, по Ч. Моррису, обращалась к от­ношению знаков к десигнату, синтактика - к отношению зна­ков друг к другу, то прагматика рассматривала знаки в от­ношении интерпретаторам. По мнению Р. Монтегю, значи­мость данной теории Ч. Морриса в том, что внимание обра­щено и на тех, кто использует лингвистические выражения, и на возможные ситуации их использования [1981: 223].

Важным в семиотико-прагматической концепции Ч. Мор-риса представляется рассмотрение потенциальной интер-субъектности любого знака, как основного средства развития свободы личности и социальной интеграции [1983: 70-76]. Тем самым, в семиозисе реализуется интерактивность личностей на основе знаковых средств, что стало главным тезисом лингвопрагматики. «Интегрирующее действие че­ловеческого начала приводит к тому, что автономность прагматики в ряду выделенной Ч. Моррисом триады (семан­тики, синтактики и прагматики - Е.С.) становится все бо­лее условной. Прагматика движется навстречу семантике, обогащая наши знания о смысловом и функциональном по­тенциале языковых единиц и преобразуя методы синтакси­ческих исследований; составляющие триады наполняются специальным лингвистическим смыслом» [Ляпон 1986: б].

Современная лингв о прагматика интегративна по своей при­роде, ибо прагматическое значение высказываний остается не­понятым вне его информативного (семантического) содержания, которое зависит от грамматической (синтаксической структуры) [см. Минкин 1999: б]. Лингвопрагматика - это одна из отрас­лей прагматики, лингвистическая дисциплина, изучающая ис­пользование и функционирование языковых знаков в речевой коммуникации во взаимосвязи с интерактивностью ее субъек­тов, их особенностями, интенциями, реакциями, самой ситуа­цией общения и т.д. [см. Штерн 1998: 250]. Применительно к тексту А.М. Пятигорский ориентировал сферу прагматики на исследование субъективной ситуации создания текста как еди­новременного акта поведения автора в соотнесенности с вос­принимающим объектом, модель которого заложена субъектом автора [1962:144-154]. Тем самым, объектом лингвопрагмати­ки являются языковые единицы, в смысловой структуре кото­рых заложена эвристическая активность участников коммуни­кации. Прагмалингвистика сосредоточивает свое внимание на личностных факторах языкового общения, на их фокусировке в речевых средствах.

Наряду с лингвопрагматикой, направлениями прагматики являются социопрагматика, обратившаяся к проблемам со-циокультурного взаимодействия, «социолингвистического по­ведения индивида»[Schiffrin 1994]; и когнитивная прагматика, основные положения которой сформулировал Т. ван Дейк: «фундамент, на котором построены прагматические теории, является, с одной стороны, концептуальным, проявляющим­ся в общем анализе деятельности и взаимодействия, с дру­гой, - эмпирическим (исследования психологических и со­циальных особенностей порождения и восприятия речи в процессе коммуникации)» [1989: 12].

Современная когнитивная прагматика, названная Дж. Кас-пером «метапрагматикой», пытается объяснить природу дискурса через фрагменты концептуальных систем комму­никантов, их сознания: модели ситуации, суперструктуры, установки, фреймы интерпретации, сценарии - и такие фе­номены когниции, как представления, желания, нормы, оценки, мнения, фоновые знания и т.д. Наряду с этим, ког­нитивная прагматика выявляет когнитивные фильтры дис­курсивных импликатур, через которые проходит информа­ционный обмен коммуникантов.

Когнитивная прагматика сопрягается с положениями ана­литической философии и функционально-истинностной се­мантики, в частности, с концепцией языковых структур ис­тинностного знания (к примеру, пропозиции, или предикат­но-аргументной структуры Г. Фреге), с теорией логическо­го исчисления предикатов таких структур (А. Тарский), с положениями о точках референции (Р. Монтегю), о пресуп-позициях (Г. Фреге).

В последней трети XX века активизируются психолингвис­тические исследования в ракурсе функциональной прагмати­ки. Ее основоположники И. Ребайн и К. Элих, ученики Д. Вун-дерлиха, создали свою школу, обратившуюся к изучению различных аспектов устной звучащей разговорной речи, ее эк­спериментальному исследованию под углом зрения соци­альных ситуаций, в которых она используется. Данная отрасль прагматики представляет собой теорию функционально-праг­матического анализа дискурса, основывающуюся на концеп­циях К. Бюлера, традиционной лингвопрагматики, немецкой классической психологии. Объектом данной теории являют­ся общественно выработанные образцы речевого поступка, которые входят в систематически организованную общую конфигурацию поведения, обладающую внутренней струк­турой [см. Протасова 1999: 142-143].

Представители этого направления пользуются собственным терминологическим и методическим аппаратом, но многие понятия близки теории речевых актов. Функциональная прагматика активно использует понятие «текст», рассмат­ривая его как материализацию речевого поступка в обще­речевой ситуации, наряду с соответствующим рецептивным действием слушающего, вовлекая тем самым в круг текстов устную репрезентацию. Основными результатами функци­ональной прагматики являются экспериментальные иссле­дования дискурса различных типов (врач/пациент, учитель/ ученик; детский, юридический и др. дискурс).

Современная функциональная прагматика интегрирует для изучения конкретной социально-речевой ситуации различные типы прагматик и потенциал психолингвистики. Диалог праг­матики с различными отраслями знаний является объяснимым и закономерным, ибо речевое общение не может быть исследо­вано само по себе, оно предполагает вовлеченность прежде все­го человеческого фактора, который является сложным многоком­понентным феноменом коммуникации.

Современная лингвопрагматика также не может быть огра­ничена только языком и речью, она неизбежно должна обра­щаться к психологическим, социальным, политическим, куль­турным и др. факторам коммуникативного взаимодействия. Спектр ее исследований чрезвычайно широк, а объем данного пособия не позволяет осветить все ее направления. Используя четыре исследовательских позиций данной отрасли, предложен­ные Н.Д. Арутюновой [1990: 390], перечислим лишь наиболее важные ее ориентиры.

С позиций говорящего (адресанта) лингвопрагматика иссле­дует его мотивы, намерения, интенции, явные и скрытые, обус­ловливающие иллокутивный тип общения и манифестирующи­еся в определенных речевых единицах, к примеру, в перформа-тивах, Г.В. Эйгер и И.С. Шевченко рассматривают мотив как отправной момент формирования интенции речевых актов, то, что в отражаемой человеком реальности побуждает его к совер-70

шению действий и поступков и направляет его речевую деятель­ность. Мотив определяет интенцию - желание добиться нере­чевого эффекта и произвести с этой целью определенные рече­вые действия [2000: 11-12].

Интенция обуславливает речевые стратегии адресанта и его речевую тактику. Проблема коммуникативных стратегий в прагмалингвистике имеет обширную литературу [см.:

Goffmann 1967; Lakoff 1973; Gumperz 1982; Leech 1983; Чхе- Tiaml986; Brown, Levinson 1987; Дейк 1989; Wierzbicka 1991;

Романов 1992; Радз1евська 1993; Yule 1996; Fernando 1996;

Caffi 1999; Ярхо 2000; Тарасова 2000 и др.]. Стратегии зало­жены не только в коммуникативной компетенции адресан­та, но и в оценке им компетенции адресата, обусловливая тактику осуществления коммуникации, построения текста. Исследование и типологизация коммуникативных страте­гий связана прежде всего с разработкой 1967 году X. Грай-сом четырех кооперативных принципов-максим речевого поведения адресанта [Grice 1975: 45-46].

Первый принцип - количества: 1) Сделай свое высказыва­ние настолько информативным, насколько требуется; 2) Не де­лай свое высказывание более информативным, чем требу­ется. Дж. Грин [Green 1989: 89], объясняя этот принцип, под­черкивает, что вторая максима количества, возможно, не нужна, так как она сопрягается с максимой релевантности. Так считал и сам X. Грайс. Однако, на наш взгляд, такая двойная максима количества необходима, и отсутствие ее при переводе (ср. «Твое высказывание должно быть доста­точно информативным» [Штерн 1998: 144]) меняет суть принципа. Количество информации, передаваемое говоря­щим, должно соответствовать цели говорящего, пониманию им психологического, эмоционального, интеллектуального состояния своего собеседника, ибо перегруженность или недостаточность информации становится одним из факто­ров коммуникативного шума и может привести общение к коммуникативному цейтноту, т.е. условиям невозможности продолжения коммуникации. Несоблюдение этой максимы иллюстрирует Дж. Юл в книге «Прагматика» на примере такого сценария: женщина сидит на скамье в парке, большая собака лежит напротив на земле, мужчина подходит и садит­ся на скамью.

Мужчина: Ваша собака кусается?

Женщина: Нет.

(Мужчина пытается погладить собаку. Собака кусает его).

Мужчина: Ох! Вы же сказали, что ваша собака не кусается.

Женщина: Она не кусается. Но это не моя собака [Yule 1996: Зб].

Второй принцип- качества: твое сообщение должно быть правдиво [1. Не говори того, что ты считаешь неправдивым;

2. Не говори того, о чем у тебя нет адекватных данных). Пе­редаваемая информация, считает X. Грайс, должна быть ка­чественной, т.е. правдивой и адекватной.

Третий принцип - отношения: Будь релевантным, говори в соответствии с темой общения.

Четвертый принцип - манеры речи: 1) Избегай неясных выражений; 2) Избегай двусмысленности; 3) Будь краток, из­бегай ненужной избыточности; 4) Будь регламентированным. Д. Франк подчеркивает сходство Грайсовских принципов ко­операции с риторическими virtutes elocutionis (достоинствами слога): aptum - соразмерностью, упорядоченностью, адек­ватностью; latinitas - чистой латынью как языковой пра­вильностью; perspicuitas - прозрачностью, очевидностью как ясностью или понятностью для слушающего; ornatus -украшательством как выражением, приятным для слушаю­щего и т.д. [1986: 371]. С этими принципами исследователь­ница связывает оптимальную интерпретацию речи слуша­ющим и прогнозирование этой интерпретации говорящим. Безусловно, лингвопрагматика в данном аспекте обращает­ся к риторической проблематике, ибо в риторике значитель­ное внимание уделяется образу оратора, от которого зави­сит во многом отношение аудитории, а также речевой так­тике говорящего, строящейся с помощью двух видов средств: средств риторической психологии и риторической логики. Еще Аристотель в «Риторике» дал рекомендации для построения образа оратора и образа предмета речи. Современная неориторика непосредственно связывается с те­орией и практикой коммуникации и имеет сугубо прагма­тическую ориентацию, исходящую из эффективности речи адресанта [Безменова 1984: 37-83]. Эффективность общения определяют также постулаты искренности и мотивирован-ности [Гордон, Лакофф 1985], вежливости, сохранения лица [Leech 1983; Brown, Levinson 1987], рациональности, смяг­чения и т.д.

Дата добавления: 2017-01-14