Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 10 страница

Жанроопределение считается одной из техник пони­мания в герменевтике. В психолингвистике опознание сте­реотипов в тексте рассматривается в ракурсе установки, которая обеспечивает инерционность восприятия и возмож­ную игру с ожиданиями в целях обновления эстетических чувств и установок.

Третье условие - соотнесение воспри­нятого с собственным опытом адресата, его типовой про­граммой ситуации и языковым кодом этой ситуации, фоно­выми знаниями, т.е. общими для автора и адресата знания­ми о предмете обсуждения [Серль 1986: 197; ван Дейк 1989: 55], что позволяет декодировать текстовые импликатуры и пресуппозиции, подтекст. Это условие определяет рефлек­тивность понимания, ибо задействует «рефлективную реаль­ность реципиента таким способом, который позволяет пе­ревыразить осваиваемую текстовую ситуацию в тех следах уже пережитых онтологических картин, которые хранятся в его рефлективной реальности» [Богин 1999: 7]. В психоло­гии такая рефлексия адресата получила название эмпатии как вчувствования (термин введен американским психоло­гом Э. Титченсром в 1909 г.). Эмпатия предполагает зави­симость успешности понимания от возможности для реци­пиента найти в тексте отражение себя самого, своей жизни, опыта (Р.Г. Лотце, Т. Липпс). Причем, по Л.С. Выготско­му, вчуствование задействует сознательные и подсознательные механизмы реципиента.

Четвертое условие - соотнесе­ние воспринятого со знаниями адресата об адресанте, социо-культурной ситуации создания текста и т.д. Пятое - выве­дение основного концспта-макропропозиции на основе те­матических выражений или тематически ключевых слов, терминов, макроконнскторов {но, однако, напротив, более того и т.д.) [ван Дейк 1989: 59-60]. Лингвисты и психологи описывают данное условие как мыслительную операцию конденсации, смыслового сжатия [Жинкин 1982: 143] на ос­нове коагуляции - высвечивания одной информации и реду­цирования другой. Процессы редукции (компрессии) текста до уровня линейного минитекста - набора ключевых слов, по мнению Л.Н. Мурзина и А.С. Штерн, отображают предика­тивную смысловую организацию исходного текста и обуслов­лены нейрофизиологически как процесс запоминания в новой импульсной перекодировке [1991: 34]. Сукцессивный перцеп­тивный процесс преобразуется в симультанный образ, ин­формация конденсируется, то, что воспринималось после­довательно, трансформируется в одновременную целостную мыслительную картину [Ломов, Беляева, Носуленко 1986: 8].

Конечным результатом понимания является приобрете­ние сознанием адресата психокогнитивной модели текста, безусловно, неотождествимой с психокогнитивной моделью текста у адресанта. «Любая попытка стать на место друго­го, «влезть в чужую шкуру» может быть встречена скепти­ческим английским If A-were ahorse... {Будь я лошадью} [Ан-типов 1989: 19], но это не означает, что чужого вовсе нельзя понять, его можно стремиться понять и тогда понимание наиболее оптимально.

Исходя из герменевтических традиций, понимание рассмат­ривается также как реконструкция смысла текста с опорой на интерпретационную гипотезу (Э. Бетти). Возникая в со­знании адресата по мере продвижения по тексту, гипотезы разрешаются лишь по окончании чтения, слушания и обус­ловливают рекурсивный характер понимания, т.е. возврат к уже воспринятому ранее (ср.: теорию гипотез Ф. Шлейер-махера). В модели восприятия текста И.А. Зимней также используется тезис о вероятностном прогнозировании при раскрытии предметного содержания чужой речи через ана­лиз

всей иерархии смысловых связей высказывания... и пос­ледующий пространственный синтез всех предварительных решений [Зимняя 1973]. Ю.Н. Караулов выделяет в смысло­вом осознании текста четыре фазы: смысловое прогнозиро­вание, вербальное сличение, установление смысловых свя­зей и смыслоформирование [1987: 51]. В психолингвистике прогнозирование рассматривается как антиципация (термин введен в психологию В. Вундтом) - опережение представ­лений, предвидение дальнейшего содержания, ибо читатель ожидает в дальнейшем того, чего хочет сам. Если его ожи­дания обмануты, то это можно объяснить либо неподготов­ленностью читателя, несовпадением фоновых знаний, либо авторской стратегией (эффект обманутого ожидания).

В научной коммуникации, в отличие от художественной, прогнозирование соотносится с особым типом верификации -оценкой текста по шкале «истинность/ложность», имеющей градуальный характер: спектр читательских оценок колеблет­ся от полного и безоговорочного согласия, через частичное со­гласие до категорического несогласия, вплоть до квалификации сообщения как лженаучного [Колегаева1991: 34-35].

Результаты понимания фиксируются в процессе интерпре­тации - собственно читательской или адресатной вербализации воспринятого и понятого. А.А. Леонтьев подчеркивает:

«Вообще понятно то, что может быть иначе выражено» [1999: 142]. Ученый вводит термин «образ содержания тек­ста» как итог, конечный результат понимания. Когнитивная схема текста в сознании адресата и есть этот образ, но интер­претация предполагает лингвистическую репрезентацию это­го образа исходя из сознания воспринимающего текст: его мен­тального лексикона - знаний о языке и в языке; оценок, инту­иции, чувствований, ощущений, образов и т.д. П. Рикер раз­граничивает понимание и интерпретацию как процессы проникновения в другое сознание (первое) и понимания, направленного на зафиксированные в письменной форме языковые знаки (второе) [1995: 4]. И понимание, и интерпре-90

тация как перевыражение отражают в сознании реципиен­та рефлексию рефлексии чужого сознания, но не само созна­ние. Реципиент строит собственный модельный мир поня­того для чего используется внутренние психомыслительные ресурсы адресата в проекции на чужое сознание автора. Сущность интерпретации справедливо усматривают в уста­новлении и/или поддержании гармонии в мире интерпрета­тора, что может выражаться в осознании свойств контекста речи и в помещении результатов такого осознания в про­странство внутреннего мира интерпретатора [Кубрякова, Демьянков, Панкрац, Лузина 1996: 31].

Создание нового текста о тексте как интерпретация мо­жет иметь различный характер в зависимости от целей ин­терпретатора и интенций самого текста. Мы выделяем та­кие виды интерпретации: 1) пересказ (изложение), т.е. под­робное или менее подробное формирование с помощью язы­ка текста о тексте (пересказ книги, фильма, беседы, полный и подробный конспект и т.д.); 2) резюмирование (аннотиро­вание) - сжатое изложение концепта или основной темы ис­ходного текста; 3) анализ - разбор текста с различных по­зиций (например, лингвистический, филологический, фило­софский, исторический, логический, культурологический анализ текста); 4) диалог - использование исходного текста как опоры для создания собственного (нового) текста адреса­том, который становится адресантом и вступает в диалогичес­кие отношения с чужим текстом, цитируя его, используя его основные идеи, понятия, термины и т.п.; 5) перевод как пере­несение в инокультурное сознание на ином языке собственной интерпретации переводчиком оригинального текста.

Повышение степени свободы интерпретации заложено в амбивалентности самого текста, его текстеме, в них же заложен и предел степеней свободы, ограничивающий меру понима­ния и интерпретации текста.

2.5. Паралингвистика

Как уже отмечалось, вербальная коммуникация невозможна в чистом виде: «как бы ни были важны вербальные средства общения, реальный процесс взаимодействия личностей включает также и средства невербальные» [Чанышева 1984:

З]. По подсчетам О.Я. Гойхман и Т.М. Надеиной, коммуни­кативное взаимодействие осуществляется на 60-80% за счет невербальных средств, и только на 20-40% за счет вербаль­ных [1997: 4]. Сопровождающие речь, текстовую коммуни­кацию средства названы паравербальными, или паралингви-стическими (от греч. яара - около), а раздел лингвистики, изучающий типы, функции данных средств и их связь с вер­бальной сферой общения, - паралингвистикой.

Данный термин впервые был применен в 40-х годах XX века американским лингвистом А. Хиллом, хотя еще в XVIII веке некоторые аспекты современной паралингвистики были затронуты в трудах французского философа Э. Кондилья-ка, выдвинувшего идею первичности языка жестов и анало­гии с ними звуков человеческого языка. В XIX веке функ­ции жестов и мимики стали объектом изучения Ч. Дарвина и В. Вундта.

Становление паралингвистики как самостоятельной дисцип­лины произошло в 50-60-х годах XX века в рамках американс­кого неогумбольдтианства и антрополингвистики (Э. Сепир, Дж. Боллинджер, А. Хилл, Р. Холл, А. Браун, Дж. Трсгср и др.). В европейской лингвистике проблема паравербальных средств рассматривалась в работах Ш. Балли, включавшего в состав актуализаторов - средств превращения языка в речь - неарти-кулирусмыс знаки, жесты, мимику и т.п.; и представителей Пражского лингвистического кружка. В советском языкознании еще в 30-е годы проводились экспериментальные исследования по экстранормальной фонетике (Н.В. Юшманов), которые ста­ли основой для дальнейших паралингвистических разработок. Е.Д. Поливанов приблизительно в это время исследовал ме­лодику и жесты в речевом процессе, считая, что они подле­жат ведению лингвистики. Л.В. Щерба в последней своей ра­боте указал на одну из задач лингвистики - изучение языка жестов. С 60-х годов паралингвистические проблемы рас­сматривались в работах психологов, текстологов, лингвис­тов (Б.А. Успенский, И.Н. Горелов, А.А. Леонтьев, Т.М. Николаева, Г.В. Колшанский, В.Д. Девкин, 3.3. Чанышева, К.У. Геворкян, Л.И. Маевская и др.).

Паралингвистические средства являются составляющей ре­чевого действия, наряду с речевым актом, и выполняют важней­шую контактоустанавливающую функцию. Р.К. Потапова [1998: 3] рассматривает речевую коммуникацию как цепочку состоя­ний, в которой производство, прием и передача вербального сообщения являются лишь частью процесса коммуникации в целом. Подчеркивая огромную роль паралингвистических средств в процессе общения, американский социолог Т. Шибу-тани приводит любопытный пример. К числу симптомов одного из нервно-мышечных заболеваний - болезни Паркинсона - от­носится так называемое «масковидное лицо», лишенное спо­собности к мимике, а также отсутствие в речи голосовых мо­дуляций. Хотя в интеллектуальном отношении страдающие этой болезнью вполне нормальны и могут поддерживать беседу на любую тему, врачи и сиделки часто жалуются на чувство неуверенности, возникающее у них при общении с такими пациентами [Цит. по: Панов 1983: 218].

Одной из проблем современной паралингвистики является систематизация и типологизация паравербальных средств, хотя общепризнанным фактом является отсутствие системности дан­ных средств: «Паралингвистические средства никогда не об­разовывали систему в том же смысле, в каком ее образует естественный язык» [Николаева, Успенский 1966]. Однако ученые пытаются обосновать их системную уровневую при­роду и вычленить единицу. В качестве такой единицы исполь­зуются кинема, кине или кинеморф (Р. Бэрдуистел), формиру­ющие систему, коррелируя непосредственно с речевыми сег­ментами. «Системность паравер бальных средств, - подчерки­вает Г.В. Колшанский, - возможна только в соотношении с языком, и объединить их можно только по функции в речи, а не по материальному статусу» [1974]. Стремление лингви­стов систематизировать кинемы связано с аналогией систем­ности в языках жестов (или параязыках), которые не явля­ются паралингвистическими средствами, а формируют са­мостоятельные семиотические системы, план выражения которых строится на жестикуляторно-мимической основе (параязыки Америки, Африки, Австралии, Океании и др.).

Минимальной знаковой единицей параязыков является хе-рема (от греч. hejr, hejros - рука), т.е. жест. Число херем срав­нимо с числом фонем. Так, в амслене 55 херем, в шведских жестовых языках глухих - 64, в южно-французских - 53 [Бе­ликов 1990: 153]. Параязыки характеризуются своей грам­матической категориальной системой, не изоморфной сис­теме национального языка (так, в языке глухих США при­лагательное - подкласс предикатов, а не имен, в глаголе выражено число объекта, в том числе двойственное) и т.д. Вспомогательным для параязыка жестов является мимичес­кий компонент (взгляд, движение тела и т.д.), функции ко­торых шире, чем функции паравсрбальных средств звуково­го языка [Зайцева, Фрумкина 1981] (например, мимические наречия, дейксис, отрицание, вопросы и т.д.).

Проблема типологии паралингвистических средств рас­сматривается на основе разграничения устного, письменно­го или печатного характера вербальной коммуникации, что предполагает противопоставление непосредственных и опос­редованных кинем: первые сопутствуют устной речи, непос­редственному контакту с говорящим, вторые существуют в письменном и печатном тексте как знаковые маркеры кон­такта читателя с текстом (см. работы Ла Барра, Н.В. Нака-шидзе, Г.В. Стариковой, А.В. Филиппова и др.). К.У. Гевор­кян разграничивает кинемы трех типов: нормы (жесты), мимику (микрожесты) и телодвижения (макрожесты) [1991: 78].

Кинемы непосредственного взаимодействия в свою оче­редь можно подразделить на фонационные (тембр, темп, пауза, тон, мелодика, высота, сила, громкость, индивиду­альные особенности произношения, характер дыхания и т.д.); мануальные (жесты), мимические (движения мышц лица), пантомимические (движения тела, головы, ног), ситу­ационные (зрительные ощущения собеседником цвета кожи, одежды, общей манеры поведения говорящего). Последний тип кинем практически не исследовался, ибо традиционная классификация кинем исчерпывается тремя компонентами: фонацией, кинесикой и графическими средствами в тексте [Николаева, Успенский 1966; Колшанский 1974].

Однако ситуационные кинемы важны в процессе устной коммуни­кации и нередко становятся главными факторами ее эффек­тивности. Этот момент удачно обыгрывает А. де Сент-Эк зюпери в «Маленьком принце», где одежда говорящего слу­жит средством то коммуникативного провала, то удачи:

«У меня есть веские основания полагать, что Маленький принц прилетел с планетки, которая называется астероид Б-612. Этот астероид был замечен в телескоп лишь одинраз, в 1909 году, одним турецким астрономом.

Астроном доложил тогда о своем замечательном откры­тии на Международном астрономическом конгрессе. Но ему никто не поверил, а все потому, что он был одет по-турец­ки. Уж такой народ эти взрослые!

К счастью для репутации астероида Б-612, турецкий сул­тан велел своим подданным под страхом смерти носить евро­пейское платье. В 1920 году тот астроном снова доложил о своем открытии. На этот раз он был одет по последней моде -и все с ним согласились».

Манера речевого поведения, социально, этнически и культур­но обусловленная, сопровождающая коммуникативное воздей­ствие и опосредующая интерактивность коммуникантов, назва­на речевым этикетом.

«Глубокий смысл имеет вежливость, с помощью которой мы подчеркиваем взаимный интерес» [Почепцов 1987: 33]. Этикетная вежливость передается не только вербально, но и предречевым коммуникативным признаком, показателем готовности к коммуникативному акту. Этикетными паравербальными характеристиками яв­ляются дистанция собеседников, модуляция речи, их распо­ложение, движение по отношению друг к другу (вставание, приподнимание шляпы, поцелуй руки и т.д.). Так, старин­ный обычай предписывает членам ингушской семьи распо­лагаться в определенном порядке: в центре первой линии -глава семьи, справа и слева - родственники в порядке убы­вающей значимости, место справа оценивается выше, чем место слева, кровный родственник преимущественнее свойственника, старший возраст также [Гольдин 1983: 40].

Кинемы письменной и печатной коммуникации - графичес­кие. Это почерк, многоточие, подчеркивание, жирный шрифт, курсив, дефисация, краска, пометки и рисунки на полях, схе­мы, рисунки, диаграммы, таблицы, фото, картинки и т.д. Фун­кция этих кинем - способствовать эффективности коммуника­ции, пониманию и воздействию, научению (например, школь­ные учебники без паравербальных средств были бы неэффек­тивны). Письменная и печатная коммуникация также имеет свой паравербальный этикет (например, алфавитный порядок расположения авторов коллективной монографии свидетель­ствует о равноправии пишущих).

В художественном тексте коммуникативное взаимодействие персонажных антропоцентров предельно вербализовано, при этом маркерами паравербального взаимодействия героев явля­ются авторские описания их внешности, манеры поведения, речи. Слова и фрагменты, относящие читателя к паравербаль-ному взаимодействию коммуникантов, названы авторскими квалификаторами речи персонажей (в драматургии они пред­ставлены в ремарках) и «выполняют различные стилистичес­кие задания, повышая информативную емкость текста, по­скольку в нем средствами вербального языка воссоздаются вторичные коммуникативные системы» [Чанышева 1984: 69; Потапова 1997] или модельные коммуникативные ситуации.

Современная паралингвистика ориентирована на исследова­ния универсальных и этнических аспектов кинем. Этнические кинемы являются непосредственным рефлексом культуры, трак­туемой в антропологии как «целостный образ жизни людей, социальное наследство, которое индивид получает от сво­ей группы» [Клакхон 1998: 38].

В этнографии существует де­ление на контактные и неконтактные культуры, обусловлен­ные функцией такого паравербального средства, как взгляд, сопровождающий речь: в контактных культурах взгляд при разговоре семиотически значим (арабы, латиноамериканцы, народы юга Европы), в неконтактных культурах (индийцы, японцы, северные европейцы) взгляд практически не зна­чим. А.С. Баронин отмечает: «Индейцы племени навахо

учат детей не смотреть на собеседника... Японцы при раз­говоре смотрят на шею собеседника, куда-то под подборо­док, таким образом, что глаза и лицо партнера находятся в поле периферийного зрения. Прямой взгляд в лицо, по их пониманию, невежлив. У других народов, например у ара­бов, считается необходимым смотреть на того, с кем разго­вариваешь. Человек, мало смотрящий на собеседника, ка­жется представителям контактных культур неискренним и холодным, а «неконтактному» собеседнику «контактный» кажется навязчивым, бестактным; даже нахальным» [2000: 239]. Славяне принадлежат к контактной культуре, однако считается дурным тоном рассматривать в упор незнакомо­го человека, на что может последовать негативная реакция.

Дистанция в речи является также функционально-значи­мой для многих народов. А. Пиз подчеркивает, что разни­ца представлений о дистанции коммуникации японца и американца приводил их общение в постоянное движение:

«японец, чья интимная зона представляет 25 см, постоянно делал шаг вперед, чтобы сузить пространство. При этом он вторгается в интимную зону американца, заставляя его от­ступать на шаг назад» [1995: 41]. Дистанция речи имеет эт-нопсихологическое объяснение (склонность к интроверсии и к экстраверсии), как и различия в речевой жестикуляции. Английский психолог М. Арджайл установил, что в среднем на протяжении часового разговора финн используют жес­тикуляцию 1 раз, итальянец - 80, француз - 120, мексиканец -180 раз [Баронин 2000: 241].

Функциями паравербальных средств, сопровождающих ком­муникацию, являются информативно-изобразительная, эмотив-ная, экспрессивная, интерактивно-дейктическая и др. В плане соотношения с языковыми средствами паралингвистические нередко обусловливают элиминирование, свертывание, замеще­ние языковых форм, служа средством речевой экономии. Взаи­модействие вербальных и паралингвистических средств ха­рактеризуется следующей комбинаторикой [Потапова 1997:

13]: повторением (паравербалъные средства дублируют вер­бальные); контрдикцией (противоречием данных двух типов); субституцией (заменой паравербальными средствами вербальных); дополнением (паравербальные модифицируют вербальные); акцентированием (повышение внимания с по­мощью паравербальных средств); регулированием (паравер­бальные используются для того, что регулировать комму­никативный поток между индивидами).

Учет научного потенциала паралингвистики необходим для общей коммуникативно-текстовой теории, ибо паравер­бальные средства встроены в коммуникацию, определяя ее концептуальное и прагматическое пространства.

2.6. Стилистика

Выбор знаково-языковых способов осуществления вербаль­ной коммуникации является одной из управляющих сил дискур­са и основывается на свойстве естественных языков обладать множественностью выразительных средств [Балли 1961: 122] исходя из асимметрического дуализма языкового знака. Имен­но это свойство является предметом стилистики, исследователь­ский потенциал которой используется в лингвистической тео­рии текста и коммуникации.

И.В. Арнольд определяет стилистику как отрасль лингвис­тики, исследующую принципы и эффект выбора и использова­ния лексических, грамматических, фонетических и вообще язы­ковых средств для передачи мысли и эмоций в разных услови­ях общения [1990: 7]. А.Н. Мороховский ориентирует стилис­тический ракурс выбора этих средств на их целевое назначе­ние - достижение определенных прагматических результа­тов [Мороховский и др. 1991: 10].

Стилистика как лингвистическая дисциплина обладает раз­ветвленной дифференциацией направлений исследования и в соответствии с ними модифицирует ключевые концепты и под­ходы к изучению языкового (речевого) материала.

В соответствии с разграничением языка и речи в стилисти­ке выделяют стилистику языка и речи (стилистику единиц и стилистику последовательностей [Скребнев 1975]): первая ис­следует специфику языковых подсистем, называемых функ­циональными стилями и подъязыками, а также коннотативные свойства различных языковых средств; вторая изучает отдельные реальные тексты исходя из значащих отклонений от нормы языка [Арнольд 1990: 7]. Размежевание данных типов стилистики постоянно соотносилось с обратным про­цессом - поисками путей их интеграции. Стилистику языка обычно считали базой стилистики речи. Г.О. Винокур в 1925 году, считая стилистику наукой, изучающей употребление языка, т.е. речь, остерегался индивидуальности речи, а зна­чит и индивидуальности стиля (как в школе К. Фосслера), поэтому рассматривал стиль в рамках языковой системы. «Задача стилистики, - писал он, - состоит в том, чтобы на­учить членов данной социальной среды активно-целесооб­разному обращению с языковым каноном, препарировать лингвистическую традицию в таком отношении, которое позволило бы говорящим активно пользоваться всеми эле­ментами, заключенными в ее широких рамках, в зависимо­сти от конкретной социальной и бытовой обстановки, от цели, которая предполагается за каждым данным актом индивидуального говорения» [1925: 23].

К.А.Долинин разграничивает четыре направления стилисти­ки: стилистику языка (описательную), функциональную сти­листику, базирующуюся на обобщенном понятии стиля сооб­щения и изучающую большие классы текстов, объединенных по функциональному, жанровому, ролевому признаку; стилистику индивидуальной речи и сопоставительную, - отмечая суще­ствование еще двух направлений: практической стилистики и стилистики текста (на пересечении сфер функциональной стилистики и стилистики индивидуальной речи) [1987: 68]. Принято считать, что стилистика принадлежит не только лин­гвистике, но и литературоведческому циклу дисциплин. При стилистическом изучении текста с позиций его декодирования (восприятия) (Л.В. Щерба, Ю.С. Степанов, М. Риффатер) ис­пользуется база данных двух стилистик [Арнольд 1990: II].

Разграничение типов стилистики зависит от разработки ключевого понятия данной отрасли - стиля. В соответствии с типом стилистики стиль получает различные атрибуты:

языковой, речевой, функциональный, индивидуальный и т.д. Не обращаясь к проблеме их разграничения, рассмот­рим основные дефиниционные составляющие понятия «стиль». В современной стилистике существует свыше 100 дефиниций стиля. Их стержневыми определителями избира­ются различные слова в зависимости от разделения стилис­тики языка и речи. С позиций стилистики языка, квалифи­цирующей стиль как некий инвариант множества сходных фактуальных значений и средств в реальных текстах, стили определяются как подсистемы, характерные для различных сфер общения. Именно так стиль рассматривался Ш.Балли, который впервые в мировой лингвистике определил цели и задачи стилистики («Трактат по французской стилистике», 1909 г.). Полемизируя с К. Фосслером, считавшим стилис­тику центральной лингвистической дисциплиной и сводив­шим ее к изучению индивидуальных стилей, Ш. Балли свя­зывал стили с эмоциональным (аффективным) выражением. Ученый соотносил понятия нормы общенационального язы­ка и его различных подсистем

(стилей), различающихся систе­мой эмоциональных, экспрессивных выразительных средств.

Инвариантность стиля как подсистемы стала основанием для обоснования его как абстракции, обобщения, основываю­щихся на группах текстов, которые обслуживают коммуника­тивные сферы [Одинцов 1980: 24]. Ю.С. Степанов также ис­пользовал при определении функционального стиля стержне­вое понятие «подсистема»: «Функциональный стиль - это ис­торически сложившаяся, осознанная обществом подсистема внутри системы общенародного языка, закрепленная за теми или иными ситуациями общения... и характеризующаяся на­бором средств... выражения и скрытым за ними принципом отбора этих средств из общенародного языка» [Цит. по: Долинин 1987: 73]. Однако в данной дефиниции стиль-под­система связывается, кроме того, с ключевыми понятиями ситуации речи и принципа отбора средств выражения. Имен­но эти понятия были положены в основу стиля стилистикой речи и функциональной стилистикой. Ситуации речи обуслов­ливали особенности функций языка. Пражская лингвистичес­кая школа, опиравшаяся на работы Ш. Балли, связывала стиль с функцией языка в той или иной сфере общения. В.В. Ви­ноградов также разграничивал стили на основе функций об­щения, сообщения, воздействия. В 1955 году ученый опре­делил стиль как «общественно осознанную и функциональ­но обусловленную, внутренне объединенную совокупность приемов употребления, отбора и сочетания средств речево­го общения» [1963: б]. В данном определении стиль приоб­ретает предметное содержание совокупности.

В противовес предметности стиля как подсистемы, совокуп­ности, в стилистике в качестве стержневых понятий использо­вались более абстрактные функциональные понятия законо­мерностей, свойств {К.А. Долинин), способа (К. Гаузенблас) и даже стереотипа языкового поведения (А.Н. Мороховский) и т.д.

Анализ множественных дефиниций стиля позволяет вы­делить в них различные параметры его характеристики. Первьгм является ситуативность (коммуникативность), т.е. привязанность приемов и средств выражения к определен­ной речекоммуникативной ситуации. Р. Харвег рассматри­вал два варианта понятия стиля: типологический и тополо­гический. Второй вариант предполагает определенность стиля на основе мест, в которых он реализуется, к примеру:

одно или все произведения автора, публицистический орган, литературный жанр или литературная эпоха [1980: 213].

В современной русской стилистике и речеведении ситуа­ции общения обусловливают деление стилей как сфер на бытовую, деловую, научную, политическую, религиозную, эстетическую [Шмелева 1999: 28]. В английской стилистике исследователи используют понятие стиля для художествен­ного текста, а для других коммуникативных ситуаций вво­дят термин «регистр». Регистр сочетает в себе ситуативные условия общения, устную или письменную форму и ролевую структуру коммуникации [Арнольд 1990: 246].

Второй параметр стиля связан с первым и рассматрива­ется в ракурсе целенаправленной деятельности. Данный параметр обоснован еще на заре становления стилистики в 30-40-е годы XX века в Пражской лингвистической школе. Именно пражцы впервые обосновали соотношение стиля и акта речи. Понятие стиля у них соответствовало совокупнос­ти речевых актов, интенционально объединенных и комби­нирующих, исходя из выбора говорящего, определенные средства языка. Стиль связывался, в частности, со способом протекания целенаправленной деятельности (К. Гаузенблас). И.Р. Гальперин, определяя стиль языка как систему взаимо­связанных языковых средств, которые служат определенной цели коммуникации, подчеркивал, что выбор языковых средств прежде всего зависит от этой цели [Galperin 1971:18]. К.А. Долинин, соглашаясь с мнением П. Гиро, отмечает, что о чем бы ни шла речь, слово «стиль» подразумевает специ­фический способ действия, т.е. какие-то отличительные признаки, характеризующие человеческую деятельность и ее продукты [1987: 7]. Деятельностность и целенаправленность стиля в соотношении с ситуативностью обусловливают не­достаточность ограничения стиля лишь языковыми или ре­чевыми средствами, для этого следует учитывать и совокуп­ность определенных прагматических условий осуществле­ния коммуникации. Тем самым стиль проецируется в линг­вистическую теорию текста и коммуникации как составля­ющая любого дискурса.

Третьим параметром стиля служит избирательность - поня­тие, употребляющееся почти в каждом его определении. Изби­рательность предполагает осознанный выбор адресантом (ав­тором) определенного типа языкового поведения, речевой дея­тельности, обусловливающей в свою очередь, манеру поведения и выбор языковых средств. Специфика такого выбора у иссле­дователей различна: выбор производится из наличествующей в языке подсистемы или на основе существования некоего вари­анта языка или подъязыка (субъязыка). Выбор средств может опираться прежде всего на инвариант речевого жанра, интен­ционально заданного коммуникативного каркаса. Это положе­ние рассматривал М.М. Бахтин. Постулируя связь стиля с ре­чевым жанром, он считал, что «стиль неразрывно связан с оп­ределенными тематическими- единствами и - что особенно важно - с определенными композиционными единствами: с оп­ределенными типами построения целого, типами его завершения, типами отношения говорящего к другим участникам ре­чевого общения (к слушателям или читателям, партнерам, к чужой речи и т.п.)» [1996, 5: 164]. Отмечая слабость сти­листики языка, находившейся в то время (50-е годы XX века) в прямой зависимости от тезиса об общенародном единстве языка, ученый, с одной стороны, говорил о существовании стиля как определенного «целого» инварианта, с другой, ос­паривал жесткую детерминированность рамок стиля в мо­нологической стилистике, относя его к живой речи. Подвер­гая критике Виноградовское положение об ограниченности, замкнутости стиля как системы средств выражения (точку зрения о стилях как частных кодах одной системы выдвигал и P.O. Якобсон), М.М. Бахтин использует понятие гибрид-ности: «В процессе речевого общения, в процессе обмена мыслями (в широком смысле) стили, жаргоны, формы не лежат рядом друг с другом, а находятся в сложных взаимо­отношениях взаимодействия и борьбы, пересечения, взаимо­проникновения; таковы и их взаимоотношения в активном речевом сознании говорящих» [1996, 5: 293].

Дата добавления: 2017-01-14