Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 13 страница

Я = h^ + h^, где Н - величина информации языка, h - семан­тическое разнообразие языка, h^ - избыточность языка, т.е. возможность передать одно содержание разными способа­ми (лингвистическая энтропия), причем при h^== О поэзия невозможна [Ревзин 1962: 229]; лишь баланс системы языка и избыточности может привести к коммуникативному обмену информацией. Г.Г. Почепцов (мл.) отмечает значительную предсказуемость человеческого языка, приводя слова К. Шен­нона о 50% предсказуемости английского языка [1996: 10]. В любом языке существует две тенденции: к избыточности, повышающей предсказуемость и уменьшающей энтропию коммуникации, и к экономии, также повышающей предска­зуемость, ибо снятие несуществующих компонентов может повысить скорость обработки информации. Кроме того, «мно­гие сжатые речения... обладают способностью развертываться в большом количестве вариантов» [Гальперин 1974: 35].

В современной теории информации фундаментальной считается несколько модифицированная модель передачи информации (см. схему 8).

Схема о

Характеризуя данную модель, А.Н. Мороховский отме­чает значимость в ней компонента блока памяти, или теза­уруса, у получателя и отправителя сообщения. Данный блок представляет собой не только запас знаний, которыми об­ладает человек, но и всю совокупность его чувственного и эстетического опыта [Мороховский и др. 1991: 14]. Важным в данной модели является возможность ее транспонирова­ния на вторичные коммуникативно-семиотические системы особого кодового характера (поэзия, музыка, живопись и т.д.). Разграничение отправителя и кодирующего устрой­ства, получателя и декодирующего устройства подчеркивает асимметрию сигнала для адресанта и адресата, отраженную в наличии двух сообщений. При этом помехи постоянно сопровождают информационную передачу, в отличие от мо­дели К. Шеннона и У. Вивера, где шум - принадлежность канала. Коммуникативный шум в данной модели возможен при несовпадении тезаурусов, несовершенстве кодовых ус­тройств, самого кода, несоответствии среды общения.

Данная информационно-техническая модель является перспективной, но остается линейной, незамкнутой, не учи­тывающей погруженности живой коммуникации в бытие и культуру, а также целевых и стратегических аспектов общения.

3.4. Семиотические модели текста, дискурса

Моделирование коммуникативной ситуации как семи-озиса изменило сущность самой семиотики, существенно расширив ее границы. А.Ж. Греймас и Ж. Курте подчеркива­ли: «Поскольку термин «дискурс» неуклонно стремится отож­дествиться с термином «семиотический процесс» и даже стать метонимическим обозначением той или иной частной семи­отики в целом..., то заново встанет проблема определения семиотики (как объекта познания и как предмета науки, конструируемого описанием)» [1983: 491]. А.Ж. Греймас предлагает семь компонентов коммуникативной ситуации:

субъект; объект; адресат; субстанция, способствующая или мешающая коммуникации; пространственный и временной конкретизаторы и субстанция, к которой принадлежит субъект или частью которой является объект. Однако моде­лирование дискурса им осуществлено не было, а значит не были установлены корреляции данных компонентов.

Семиотической можно назвать условную модель Ю.М. Лот-мана, которая вытекает из всей его концепции. Г.Г. Почеп-цов (мл.) предлагает представить ее в таком виде [1996: 12] (см. схему 9):

Язык^ Языку

А дресант Текст А дресат Язык. Язык.

i 4

Схема 9

На наш взгляд, эта схема дана упрощенно, достаточно вспомнить приведенное нами ранее положение о семиосфе-ре и семиотическом универсуме. Опираясь в том числе на данную модель, попытаемся изложить сущность коммуни­кативной концепции Ю.М. Лотмана.

Прежде всего, любой текст, по Ю.М. Лотману, погружен в семиосферу и универсум, причем «части входят в целое не как механические детали, а как органы в организм» [1992, 1: 17]. Каждый текст сам представляет собой целое, замкнутое в своей с' ^ктурной самостоятельности. По отношению к целому 1"

универсуму текст обнаруживает свойство изоморфизма. «По­добно тому как лицо, целиком отражаясь в зеркале, отража­ется так же и в любом из его осколков, которые, таким обра­зом, оказываются и частью, и подобием целого зеркала, в це­лостном семиотическом механизме отдельный текст в опреде­ленных отношениях изоморфен всему текстовому миру, и су­ществует отчетливый параллелизм между индивидуальным сознанием, текстом и культурой в целом» [Лотман 1992,1:17-18]. Адресант и адресат, по Ю.М. Лотману, не изоморфны, однако они порознь изоморфны семиосфере, это позволяет им обмениваться информацией, т.е. коммуницировать.

Оценивая модель P.O. Якобсона как существенный вклад в семиотическую науку, Ю.М. Лотман модифицирует ее на основе тезиса о том, что «в механизме культуры коммуни­кация осуществляется минимум по двум, устроенным раз­личным образом каналам» [1992, 1: 76]. В едином механиз­ме культуры обязательно наличествуют изобразительные и словесные связи -два различных канала передачи информа­ции, что, как отмечает ученый, в модели P.O. Якобсона от­сутствует. Исходя из идеи деавтоматизации литературного языка, ученый вводит в коммуникацию «Я - ОН» четыре языка: два словесных и два изобразительных на основе пе­рехода «Я - Я¹» к «ОН - ОН⁷» через текст. Ю.М. Лотман [1992, 1: 77] представляет отношения «Я - Я⁷» в схеме 10 та­ким образом:

Схема 10

«Текст в канале «Я - Я¹» имеет тенденцию обрастать ин­дивидуальным значением и получает функцию организато­ра беспорядочных ассоциаций, накапливающихся в созна­нии личности. Он перестраивает ту личность, которая вклю-

чена в процесс автокоммуникации» [1992, 1: 83].

Словесный язык «Я» - это механизмы устойчивости, га­рантирующие текст от искажения, от индивидуальной вари­ативности кодирующих устройств [1992, 1: 26]. Однако эта индивидуальная вариативность, обусловленная творческим кодированием и декодированием, отражается в изобрази­тельных языках «Я» и «ОН». Ю.М. Лотман как бы вводит понятие нового текста как многоязычного, многократно за­шифрованного образования, которое в рамках любого из от­дельно взятых языков раскрывается лишь частично. Создавая такой текст по схеме Я - Язык1 (текст простого типа) - Язык (нетривиальный текст) - Текст (знак), адресант пере­дает его адресату, который декодирует его по той же систе­ме и получает исходный смысл: Текст (знак) - Язык (изоб­разительный) - Язык4 (словесный). Различие словесного и изобразительного языков Ю.М. Лотман объясняет исходя из асимметрии левого и правого полушарий головного моз­га человека, парности органов чувств, создающей, напри­мер, стереоскопичность видения мира. Ученый считает, что любой текст не может быть адекватно описан в перспекти­ве только одного языка: «Мы можем сталкиваться со сплош­ным закодированным двойным кодом, причем в разной чи­тательской перспективе проявляется то одна, то другая орга­низация...» [1996: 432].

Выдвигая тезис о порождении текстом нового языка, иссле­дователь подчеркивает, что нетривиальный текст обнаружи­вает черты интеллектуального устройства, обладающего па­мятью, и, включаясь в коммуникативную цепь, создает иные новые сообщения, исходя из личности адресата, хранящего в памяти некоторые предшествующие сообщения, т.е. обладаю­щего памятью культуры. К примеру, семиотическую ситуацию дискурса Ю.М. Лотман называет «взрывным переходом» от состояния Природы к состоянию Культуры [1992, 1: 28].

Отсутствие зеркального отражения текста «Я» в сознании «ОН» Ю.М. Лотман считает двигателем прогресса, сред­ством саморазвития и сохранения, энтропийного равнове­сия семиосферы и человечества. Одним из факторов «дол-

гой жизни», сохранения текста в культуре, семиосфере яв­ляется обеспечивающееся временем переформулирование основ структуры текста: «он вступает во взаимодействие с неоднородным ему сознанием и во время генерирования новых смыслов перестраивает свою структуру, но при этом это переформулирование не должно переходить границ сво­боды смыслов, которых нет в тексте» [Лотман 1996: 434]. Такое разрушение текста, по мнению ученого, иногда при­водит к культурному взрыву: «Чем сильнее разрыв и чем труднее дешифруется новое текстовое вторжение средства­ми кадров «материнского» текстового кряжа, тем динамич­нее состояние, в которое попадает культура в целом» [1996:

435]. Так произошло при вторжении христианских текстов в семиосферу народов Европы.

Семиотическая модель Ю.М. Лотмана является оптималь­ной для художественных текстов, однако не раскрывает многих составляющих коммуникации в целом, к примеру интенциональности, структуры сознания коммуникантов, референтных отношений и т.д. Кроме того, требует разгра­ничения понятие семиосферы и семиотического универсума:

первое представляет собой систему знаковых реализации од­ного кода и соотносится с устойчивыми прототипами рече­вых жанров, текстем, стилей; второе охватывает все знаковые продукты этноса или цивилизации. Семиосферы в таком слу­чае служат компонентами семиотического универсума.

Семиотическое моделирование коммуникативных про­цессов осуществляется и в компьютерном программирова­нии. Так, ученица Р.Г. Пиотровского Е.А. Шингарева пред­ставила знаковую модель в виде стереометрической двойной пирамиды с общим базисом - концептуальным треугольни­ком, в углах которого денотат, десигнат и коннотат, в вер­шинах пирамид - референт как объект мира и имя. В ком­муникативном акте этот знак сфокусирован на адресата [Шингарева 1987]. Данная модель имеет чисто прикладное значение, она апробирована, однако ее целью является лишь структурная разработка языкового знака, могущего иметь коммуникативный потенциал.

3.5. Прагмалингвистические модели дискурса

В современной прагматической теории следует выделить ряд перспективных моделей дискурса.

Первая - макросинтагма коммуникации Э.Р. Атаяна, в основу которой положен феноменологический методологи­ческий принцип - объект, репрезентируемый высказывани­ем, исследуется не сам по себе, а в связи с тем, как его на­блюдает субъект, причем сами субъекты также рассматри­ваются как интериоризованные друг другом объекты интен-ционального созерцания и переживания. Э.Р. Атаян дает об­щее определение коммуникации как «объектно-направлен­ной интенционно-телеологической деятельности интра-ин-терсубъектного характера, в котором акцентируется интер­субъектный (социальный или квазисоциальный) аспект язы­ковой знаковой деятельности: синтагматика субъектов, -тогда как аспекты интрасубъектный (парадигматика субъек­тов) и объектный (предикативный и квазипредикативный) включены в интерсубъектный как дополнительные» [1981: 3-4]. Интра-интерсубъектный характер коммуникации можно соотнести с двумя языками «Я» и «ОН» в модели Ю.М. Лот-мана, однако доминирующим у Э.Р. Атаяна являются интер­субъектные отношения «Я - ОН», т.е. их синтагматика, ос­тальные же не менее важные аспекты рассматриваются как дополнительные к главному.

Макросинтагма Э.Р. Атаяна имеет следующий вид (см. схему II):

^хема л

где S, и S^ - непосредственные участники коммуникации, S⁷ - предмет сообщения для адресанта; IIО II- факторы ком­муникации, / О' I - объект сообщения, представленный в языковой форме. Его репрезентация в сознании говоряще-140

го закреплена в формуле / О, / (S,), а / Од / (S^) представля­ет восприятие информации адресатом. / Q" I - выражение адресата в предмете сообщения, S" - предмет сообщения для адресата [1981: 12].

Данная макросинтагма учитывает прагматический фон (эмпирические границы чувственного восприятия объекта), условия коммуникации, ее асимметрию, интенциональ-ность, результативность. Однако данная модель линейна, симметрична в плане зеркальности операций «языковая форма - содержание - смысл» для адресанта и наоборот «смысл - содержание - языковая форма» для адресата. Неяс­ным также является различие звеньев IQ"! и /О j (S^) и их рас­положение: если Ю'1 представляет языковую опосредован-ность сообщения, то процесс его восприятия адресатом на­чинается с сенсомоторной стадии, логично появление 10"1. Кроме того, наличие интенции и реакции коммуникантов, очевидно, зашифровано в некоем предмете сообщения для адресанта и адресата, однако в модели это не выражено.

В концепции Э.Р. Атаяна перспективным представляет­ся выделение в типологии коммуникативных процессов ин-траобъектной коммуникации (0<->) как коммуникативного отчуждения объекта, его существования без связей, т.е. ну­левой коммуникации. Этот тип значительно расширяет пред­ставление об информационном обмене до уровня имплицит­ной субъектности объектов, что приводит к мысли о сопря­женности познавательных и коммуникативных процессов:

непознанный текст или явление не включены в семиосферу или память культуры, но потенциально они могут быть по­знаны и восприняты. В результате текст займет свое триви­альное или нетривиальное место, в последнем случае, воз­можно, станет катализатором семиосферы (ср. крах старых теорий и появление новых в науке; роль находки «Слова о полку Игореве» для русской литературы).

Вторая рассматриваемая нами прагматическая модель при­надлежит И.П. Сусову, творчески развившему идеи Ч. Пирса и Ч. Морриса [см. 2.3]. Ученый представил замкнутую мно­гореляционную модель, введя в нее два сигнификата - содержания: порождаемого адресантом и воспринимаемого адресатом, - а также две прагматемы: намерение (интенцию) и интерпретанту. Важным в модели И.П. Сусова является разграничение одного высказывания (форма знака) и двух смыслов, исходящее из прагматической знаковой концепции Ч. Пирса. В основе прагматической модели - треугольник, включающий два антропоцентра-коммуниканта и референт­ную ситуацию как контекст высказывания. Все составляющие метасхемы взаимно соотнесены и обусловлены (см. схему 12).

Схема 12

Критически пересмотрев знаковую модель Ч. Морриса, И.П. Сусов подчеркивает, что она «не учитывает того, что знаки (как простые, так и сложные) являются посредниками не столько между интерпретатором, с одной стороны, и интер-претантой и десигнатом, с другой, сколько они опосредуют коммуникацию между участниками общения» [1990: 130-131].

Модель И.П. Сусова содержит лишь одну референтную ситуацию, что возможно обычно в устной спонтанной речи при ее практически одновременном порождении и воспри­ятии. В письменно-печатной коммуникации в соответствии с концепцией текстового времени X. Рейхенбаха не менее двух режимов: режим порождения, режим интерпретации и режим событий, описываемых в тексте. А значит сведение текста к корреляции с одной референтной ситуацией воз­можно далеко не всегда. В данной модели отсутствует и ком­понент семиосферы, культурного кода этноса, не выражены структуры сознания коммуникантов в единстве их интен­ции, сигнификатов, интерпретанты, коррелирующих, но как бы оторванных от адресанта и адресата.

Попытка фиксации фрагмента такого единства представ­лена в модели И.С. Шевченко (см. схему 13), где дискурс осу­ществляется в проекции на лингвокультурный уровень ком­муниканта - вариативную картину мира отдельной лично­сти, базирующуюся на общей для эпохи базовой инвариант­ной картине действительности, «через прагматический уро­вень языковой личности - специфику мотивов и целей ее по­ведения, управляющей текстопроизводством, иерархию смыслов и ценностей - в ее языковой модели мира» [Шев­ченко 1999:153].

Схема 13

В своей речеактовой модели И.С. Шевченко демонстри­рует внутреннюю структуру акта речи как состоящую из трех блоков: антропоцентрического (адресант, адресат, ин­тенция), блока условий и способов реализации речевого акта (ситуативный, контекстный, метакоммуникативный аспек­ты), центрального блока (локутивный, денотативный, илло­кутивный аспекты) [1998: 43]. Данная модель является перс-

пективной и для изучения целостной коммуникативной си­туации, хотя при этом требуется ее сопряженность с первой моделью в ракурсе внешней и внутренней диалогичности.

3.6. Диалогическая модель коммуникативной ситуации

Необходимость интегративного учета собственно комму­никативных и экстралингвальных факторов дискурса обус­ловила разработку нами иной модели коммуникативной си­туации, базирующейся на концепции диалогичности гума­нитарного познания М.М. Бахтина и новейших психолинг­вистических, лингвопрагматических, семиотических и куль­турологических теориях.

Предлагаемая нами модель включает пять модулей - са­мостоятельных функциональных узлов, диалогическое соот­ношение которых обеспечивает осуществление коммуника­тивного процесса: модулей адресанта (автора), адресата (чи­тателя), текста как знаковой формы организации дискурса, интериоризованного бытия лингвокультурной общности и модуля кода культуры, науки и других семиосфер, т.е. семи­отического универсума (см. схему 14).

Модуль адресанта включает сферу его сознания, в сопря­женности с коллективным бессознательным опосредующую порождение высказывания, текста. В сфере сознания адре­санта как ментально-психонетическом континууме, включа­ющем пять психических функций: мышление (вербальное, невербальное), ощущения, чувствования, интуицию и транс-ценденцию (см. 2.4), - происходит лингвопсихоментальный процесс порождения текста исходя из замысла и интенции, базирующихся на мотиве и прогнозирующей установке. Процессы внутреннего программирования и затем вербали­зации осуществляются путем высвечивания (селекции) фраг­ментов как пропозиционального компонента, так и ассоци­ативно-терминальной сферы нетривиальной, неистинной информации. Коннекции данных сфер с образами и другими психическими функциями обусловливают в соответствии с за­мыслом и интенцией словесно-изобразительный код текста (язык^) и реализует его во внешней речи, в вербальной форме. 144

Схема 14

Знаковая природа текста опирается на ментальный лек­сикон - знания о языке и в языке. Знания в языке - это су­ществующая в языковой форме информация, ибо «значи­тельный объем информации приобретается нами через тек­сты и устные речевые произведения (лекции, выступления, беседы, сообщения и т.п.). Это любые описания мира - на­учные, художественные, фольклорные, отразившиеся на нашей концептуальной модели, но прошедшие перед этим вербальную обработку другими говорящими и потому при­ходящие к нам тоже в языковой форме» [Роль человеческо­го фактора в языке: Язык и картина мира 1988: 145]. К зна­ниям в языке относятся сведения о речевой системе, речевых жанрах, стилях. Знания о языке - это информация о языко­вой системе как уровнево-категориальной иерархии, о се­мантике, синтактике и прагматике языковых знаков.

Модуль адресата также представляет собой сферу созна­ния реципиента текста, обеспечивающую восприятие, а на основе интерпретанты - понимание и интерпретацию. Ин-терпретанта рассматривается нами как предрасположен­ность понимания текста интерпретатором, исходящая из непосредственного восприятия (опознания) сообщения и сферы сознания, коррелирующей с семиотическим универ­сумом и интериоризованным бытием. Сложность корреля­ции модуля адресата с другими модулями коммуникативной ситуации нашла отражение в принципах рецептивной эсте­тики, согласно которым понимание смысла художественно­го произведения требует анализа истории его вхождения в культуру и бытие и истории опыта культурного становле­ния реципиента. Последнее как раз и формирует интерпре-танту модуля адресата.

Модуль текста (высказывания) является семиотическим пространством, репрезентирующим авторский концепт и ин­терактивные стратегии как встроенную в знаковую форму про­грамму, отражающую стиль и манеру общения в зависимос­ти от коммуникативной компетенции, цели адресанта по от­ношению к адресату(ам). Р. Паррэ определял стратегию тек­ста как вписанную в текст вероятностную структуру должен-

ствования, отражающую развитие программы порождения или предписывающую программу восприятия [1986: 73].

Модуль ннтериоризованного бытия, в которое погруже­ны все компоненты модулей коммуникантов и текста, есть осознанная лингвокультурной общностью действитель­ность либо на этапе порождения, либо в режиме интерпре­тации, либо в аспекте знаковой репрезентации событий дей­ствительности в тексте, создающей превращенный, имити­рованный мир - коррелят не бытия, а его интериоризации коммуникантами. Осознанная действительность многопла-нова и включает интериоризацию социума, природы, мира вещей, отношений и т.д. Погруженность коммуникантов в ин-териоризованную референтную ситуацию может иметь и кон­кретный характер ситуации осуществления непосредственной спонтанной коммуникации в режиме «сейчас здесь».

Модуль семиотического универсума, развивающийся в диалогическом соотношении с предыдущим модулем во вре­мени и пространстве, представлен семиосферами научных текстов, художественной литературы, искусства, культуры и т.д. Л.Н. Мурзин и А.С. Штерн приходят к выводу, что уровень текста не является наивысшим уровнем языка. Та­ким уровнем они считают уровень культуры: «Культура вы­ходит за пределы совокупности или даже системы текстов и растворяется в социуме» [1991: 10].

Ситуативная сопряженность всех модулей в коммуника­ции сопровождается процессором коммуникативного шума, возникающего либо в сфере бытия, либо по причине семиоти­ческой аномальности текста в универсуме, либо в сфере со­знании коммуникантов из-за расхождения ментальных лек­сиконов, тезаурусов, либо из-за недостаточной или непра­вильной текстовой программы интерпретации и т.д. (см. 4.4).

Диалогическое взаимодействие всех модулей обеспечива­ет осуществление дискурса. Диалогический механизм дис­курса является всеобъемлющим и разноаспектным, имея в каждом звене специфическое проявление.

Концепция диалогичности в одном из ее аспектов утвер­дилась в лингвистике начиная с В. Гумбольдта, который по-нимал язык как имеющую целью взаимопонимание совокуп­ность актов речевой деятельности [1984: 70]. В философской герменевтике Ф. Шлейермахера также постулировался прин­цип диалога. Однако и у В. Гумбольдта, и у Ф. Шлейермахе­ра диалогичность представлена лишь в общем положении о коммуникации как о диалоге между адресантом и адресатом, посредником которого является текст. Ограничив диалогич­ность простым речевым взаимодействием двух антропоцент-ров, В. Гумбольдт считал язык - энергейю лишь одним из объектов лингвистики: «Через описание формы мы должны ус­тановить тот специфический путь, которым идет к выражению мысли язык... Надо абстрагироваться от того, как он функци­онирует для обозначения предметов и как средство общения, и вместе с тем с большим вниманием отнестись к его тесной связи с внутренней духовной деятельностью» [1984: 69, 73].

Даже разработка под влиянием Л. Витгенштейна и лин­гвистической философии теории речевых актов в западной лингвистике (Дж. Остин, Дж. Серль, П. Стросон) середины XX века не вскрыла сущности коммуникативного (диалоги­ческого) акта, обратившись к абстрактному, инвариантно­му говорящему, учитывая слушателя как пассивного наблю­дателя, не фиксируя его активную ответную позицию. Праг­матическая концепция Ч. Пирса и Ч. Морриса с их ориен­тацией на адресата содержала в себе элементы диалогично-сти, именно этим основоположникам прагматики американ­ская лингвистика во многом обязана активизацией дискур­сивных теоретических и экспериментальных исследований.

И все же, как отмечал М.М. Бахтин, лингвистика, начи­ная с В. Гумбольдта, «не отрицая коммуникативной функ­ции языка, старалась отодвинуть ее на задний план как не­что побочное; на первый план выдвигалась функция незави­симого от общения становления мысли» [Бахтин 1996, 5: 167].

Несмотря на фиксирование лингвистикой еще с античных времен коммуникативной функции языка и далее пассивной позиции слушающего, язык оставался монологическим сред­ством общения, хотя ориентация многих лингвистических исследований была антропоцентрической. Сущностью лин-148

гвистики длительное время была интерпретация чужого, мертвого текста, его кодификация и трансформация в пла­не пригодности для процесса научения [Волошинов 1993: б6].

Внедрение в лингвистику исследовательских принципов прагматизма и дискурсивности (диалогичности) изменило взгляд на сущность языка, ибо, как совершенно справедли­во отмечает А.В. Джонсон в «Трактате о языке»: «Из-за не­правильного понимания нами природы языка было потра­чено впустую больше времени, энергии и гения, чем из-за всех других ошибок и иллюзий, которым подвержено чело­вечество. Это неизмеримо замедлило развитие нашего есте­ственнонаучного знания в любой области и испортило то, что не могло замедлить» [Цит. по: Клакхон 1998: 175].

В русской лингвистике зарождение интереса к диалогич­ности детерминировано активизацией в начале и середине XX века исследований речи, процессов ее порождения, дея-тельностного аспекта языка. Разграничение активной и пас­сивной грамматик Л.В. Щербой, введение им в речепорож-дение фактора восприятия, адресатности; концепция диало­га Л.П. Якубинского, разработки Московской психологи­ческой школой вслед за Л.С. Выготским теории речевой деятельности обусловили методологический поворот к по­ниманию языка прежде всего как коммуникативного (диа­логического) феномена в противовес идеалистической лин­гвистике XIX века.

Наиболее значимыми для методологического переворо­та науки второй половины XX века стали идея М.М. Бах­тина о диалогичности гуманитарного познания и ее разра­ботка применительно к речевым жанрам, тексту, лингвогно-сеологии. Концепция диалогичности М.М. Бахтина оказала влияние на все последующее развитие теории литературы, текстологии и теории коммуникации. Понимание диалогич­ности М.М. Бахтиным не исчерпывалось активно-ответным характером речи и текста, а распространялось на ряд аспектов коммуникативного процесса и познания в целом.

Исходя из модулей коммуникативной модели следует вы­делить несколько аспектов диалогичности.

Первый - гносеологический - представляет диалогические отношения модулей коммуникантов с интериоризованным бытием в процессе восприятия и познания ими окружающе­го мира, социума, природы, с одной стороны, и языковых стереотипов, с другой. Сосуществуя с окружающим миром и познавая его, человек диалогизирует, участвуя в диалоге мира и социума, формируя отношения к миру и видение себя, социума в этом мире. Без такого гносеологического диалога невозможны человеческое бытие и культура.

Гносеологический аспект диалогичности разрабатывает­ся М.М. Бахтиным на основе философского изучения одной из наиболее популярных в 20-30-е годы XX века категори­альной антиномии личности, предмета и вещи. Обосновы­вая диалогичность личности и мира как предмета, рассмат­ривающегося как «вещь, что располагается перед нами» [Хайдеггер 1991: 14], ученый апеллировал к Платону, к кан­тианской и неокатианской философии, релятивизму Б. Рассе­ла и Р. Карнапа, идеалистической философии жизни В. Диль-тея, феноменологической позиции Г.Г. Шпета, платонизму А.А. Мейера, П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова, С.Л. Фран­ка, А.Ф. Лосева и других, творчески перерабатывая их кон­цепции, оппонируя или

следуя им. Полемизируя с Г.Г. Шпе-том, максимально сближающим личность, предмет и вещь («я есть предмет», «я есть социальная вещь» [Шпет 1994:

101]), М.М. Бахтин рассматривал возможность двусторон­него акта познания-проникновения, диалогичности через неотождествимость личности и вещи; предметом гуманитар­ных наук от считал «выразительное и говорящее бытие» [1996: 8], что до сих пор неоднозначно воспринимается в бах-тинистике, ибо бытие употреблено ученым не в традицион­ном философском смысле. Думается, что, поскольку этим сло­вам предшествуют высказывания о невозможности мертвой вещи и о том, что всякое целое (природа и все ее явления) в какой-то мере личностно, то выразительное и говорящее бы­тие, по М. Бахтину, - это словесная и культурная фиксация сущего личностью творца выразительных и говорящих ве­щей. Эти персонифицированные вещи и составляют предмет 150

гуманитарных наук, а их объектом является скрытое диало­гическое отношение интериоризованного бытия как персо­нифицированного явления литературы, искусства, культу­ры, с одной стороны, и личности адресанта, с другой. В плане текста соотношение личности и вещи транспонирует­ся на антиномию личности и языка и далее - текста и язы­ка. Диалогическое же отношение личности и природы зак­лючается, по М. Бахтину, в пантеистическом одухотворении природы и ее взаимодействии с человеком: бог не дан в мире субстанционально, но субстанции как бы диалогизируют с личностью на основе бога, то есть слышатся через его («Бог внутри меня и вне меня»). Такая идея близка воззрением А.А. Мейера, М. Бубера, М. Хайдеггера и даже к арелиги-озной теории Логоса Г.Г. Шпета. Диалог подразумевает некую общность, но не субстанциональный монолит лично­сти и вещи, текста и языка, "а функциональное единство, предполагающее одновременно и неслиянность, и нераз­дельность. Эту общность в терминологии кантианства и неокантианства следует толковать как отношение, ставшее основой релятивизма позитивистов и структуралистов. При­оритетами М.М. Бахтина всегда были реляции диалогично­сти, отношения Я и ТЫ, общего духовного кровообращения (по С.Л. Франку), а не МЫ как субстанциональное онтоло­гическое единство, ведущее к монологизму. Однако реляти­визм М.М. Бахтина функционален и не влечет за собой эфе­мерности и отрицания целостности компонентов соотноше­ния, а фиксирует такое соотношение. Ученый усиленно при­влекает к нему внимание исследователей, требуя ориентации на диалогичность при анализе речи, текста, культуры.

Дата добавления: 2017-01-14