Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 16 страница

Ставя перед собой задачу наметить узловые моменты дан­ной проблемы, мы избираем в качестве материала исследова­ния фрагменты квазидискурса художественных произведе­ний - диалоги и полилоги в тексте, анализ которых в некото­рой степени может дать объективную картину помех воспри­ятию и пониманию и стать основой для дальнейшего изучения.

Главными признаками коммуникативного шума являет­ся неясность и неоднозначность передаваемой информации. Неясность (vagueness) характеризует большую степень шума, чем неоднозначность (ambiguity), хотя оба признака могут

вызывать нарушение или прерывание коммуникации. Неясность, по мнению Дж. Лича, требует устранения по­средством ввода дополнительной информации, имеющей прямое отношение к неясному положению вещей; неоднознач­ность отображает двузначность интерпретации, нередко запрограммированную интенционно, снимающуюся даль­нейшим развитием событий, динамикой образа без дополни­тельного информационного ввода [Leech 1981:12]. Как подчер­кивает У. Эко, полностью неоднозначное сообщение предель­но информативно, но граничит с шумом [1998: 79].

Когнитивная природа неясности заключена в недостат­ке в сознании адресата фрагментов пропозиционалъно-фреймовой структуры требуемых знаний (фрейма интерпре-181

тации - Ч. Филлмор) или в неспособности их коагуляции в памяти читателя. Неоднозначность же базируется на высве­чивании двух концептуальных моделей, их эвристическом сканировании при поиске правильного решения с учетом понимания авторской стратегии, на построении особого фрейма интерпретации.

Прагматический аспект данных признаков также разли­чен: если при неясности создается ситуация «Я не понимаю», «Что такое?», «Поясните», то при неоднозначности адресат регулирует ситуацию методом апробации обоих вариантов:

«Может быть то, а может быть иное», «Которое же из двух?».

Рассмотрение признаков, механизма и типов коммуника­тивного шума осуществляется на базе уровневой структуры коммуникативной ситуации. Данные уровни настолько слитны и интегрированны, что подчас трудно установить однозначно механизм и тип коммуникативного шума, уро­вень его источника.

На формально-семиотическом уровне помехами могут быть фонетическая организация речи (затрудненная речь, дефекты, тихий голос и проч.), речевые ошибки различных типов. Причем речевые ошибки и дефекты фонации не всегда создают шумовой эффект - при достаточном семантико-синтаксическом и ситуационном прогнозировании со сто­роны адресата шум сведен к минимуму. Кроме того, в вос­приятии речи человека, по мнению ученых, существует не­кий механизм, осуществляющий, с одной стороны, сегмен­тацию слышимой речи, а с другой стороны, коррекцию до­пускаемых ошибок [Речевые приемы и ошибки 1989: 50-55]. В частности, типовой пример: Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа - автоматически исправляется слушателем и не создает коммуникативного шума. Тем самым, девиации (ошибки, неудачи речи) можно разграничить на те, которые вызывают шумовые эффекты и те, которые не являются шумовыми, так как корректируются в процессе восприятия и понимания (см. описание девиаций в [Городецкий, Кобо­зева, Сабурова 1985; Бацевич 2000]).

На данном уровне дискурса наиболее типичными случа-182

ями помех являются завышенная метафоричность и вслед­ствие этого запредельная сознанию коннотативность. Так, прочтение начального фрагмента газетной статьи: Нам, киев­ским любителям футбола, сами обстоятельства велели ревно­стно реагировать на колебания атмосферы, в которой расцве­тает нежный цветок престижа главной команды страны...И если в отношении к национальной сборной преобладают «метал­лические» мотивы неумолимой требовательности, явно заим­ствованные у военной трубы, то мы в ее медном горле намос­тим гнездо нежности... [Вечерний Киев, 20 октября 1986] -вызывает у читателя некомфортность восприятия: адресат пытается найти объяснение непониманию в изменении жан­ра статьи (это, может быть, фельетон или юмореска?) или пропускает информацию как незначительную из-за неясно­сти, вникая в дальнейшее содержание текста, кстати сказать, совершенно строгое, информативное.

Излишняя метафоричность и ассоциативность рассматри­вается как ввод определенных лексикодов (И. Трир, Ж. Мато-ре, X. Шпербер) на фоне установленных кодовых систем. Лексикоды служат семантическим шумом для кодов [Эко 1998: 72]. В литературоведении подобный шум описывает­ся как эффект «очуждения», используемый в драматурги­ческой практике Б. Брехтом, или «остранения», введенный в научный обиход представителями русского формализма (В. Шкловский). Этот эффект основан на деавтоматизации восприятия и понимании знакомого как нового, необычно­го, потому с трудом декодируемого и порождающего актив­ную позицию адресатов по отношению к остраняемой действи­тельности. Отсюда концепция «заумного языка» у теоретиков ЛЕФа как языка для затрудненного восприятия (ср. идея при­тяжения новизны В. Шершеневича в русском имажинизме).

Шум возникает также при непонимании коммуниканта­ми значений слов: попытки его выяснения приводят к пере­ключению темы или к комическому эффекту в художествен­ном тексте. Примером последнего является фрагмент знаме­нитого романа М. Твена, где Том Сойер с друзьями пыта­ется выяснить значение слова выкупить: - А ты сам дума- 183

ешь, что это такое?- Ну, уж не знаю. Сказано: надо их дер­жать, пока они не выкупятся. Может, это значит, что надо их держать, пока они не помрут?-А почему же нельзя взять дубину, да и выкупить их сразу дубиной по башке?.

На формально-семиотическом уровне коммуникативный шум создается также за счет

- излишней экономии речевых средств: - Валенки, - мо­нотонно ответил Най и, скосив глаза к носу, посмотрел туда, где находились носки его сапог. - Как? - не понял генерал и удивленно уставился на полковника (Булгаков);

- высокой степени глубины связности, отсутствия анте­цедента местоименной анафоры: А механик кому-то сзади: -А их ведь теперь уже три стало. - Кого их? -Да судов-то, которые с «Потемкиным» (Замятин);

- значительного количества наименований лиц и их ко-референтных рядов при отсутствии конкретизаторов на фоне общей беспорядочности построения речи: Я иду по Невскому и замечаю идет господин, которого характер я желал бы определить. Мы замечаем третьего прохожего. только что раздавленного лошадью. Теперь, вникните: про­ходит четвертый господин и желает определить характер всех нас троих, вместе с раздавленным. Вы следите? - Изви­ните, с большим трудом (Достоевский);

- нарушения грамматической связности речи, обрывов:

- Я -не то... вы напрасно. Я - потому, что у вас... Я знаю:

вы хотите его завтра утром... - Кого его? - Куковерова. Я-я не могу, чтобы он... И я вам - все... (Замятин);

- эллипсиса, компенсирующегося дальнейшим разъясне­нием положения дел: - Не аккуратен! Свои взгляды на дело. С Петербургской? - То есть вы пришли с Петербургской? -переспросил я его. - Нет, это я вас спрашиваю (Достоевский).

Когнитивно-интерпретационныйуровень дискурса, безус­ловно, коррелирует с первым уровнем при возникновении коммуникативного шума, находясь в прямой зависимости от третьего интерактивного, ибо личность адресата при ее способности распознавать коммуникативные стратегии и концепт говорящего, наличие у коммуникантов адекватной базы данных, их заинтересованности в общении обусловли­вает снятие преград для продолжения речи. Данный

уровень дискурса в наибольшей степени способен сбалансировать шумовые эффекты, устранить их и обеспечить высокую по­мехоустойчивость коммуникации. Когнитивная природа коммуникативного шума на данном уровне заключена в не­полноте, конгломеративности когнитивных моделей порож­дения или интерпретации, в отсутствии необходимых для понимания коннекций в концептосистемах автора и чита­теля, адресанта и адресата.

Источниками коммуникативного шума на втором уров­не являются:

- алогизмы как отсутствие логики или своя, особая логи­ка, непонятная другим: - На свете везде второй человек. Я -второй человек. Есть первый человек, и есть второй человек. Первый человек сделает, а второй человек возьмет. Значит, второй человек выходит первый человек, а первый человек -второй человек. Так или не так? - Может, и так, только я вас, по обыкновению, не понимаю (Достоевский);

- намеки: Голову набок и сладким голосом: - Так-то, вот, грехи наши тяжкие. И не замолить. А на том свете - он-то, батюшка, все припомнит, он, батюшка, в геене серной дурь-то всювыкурит. Барыба молчал. «И куда это она гнет?» (Замятин);

- парадоксальность речи, основанная на эффекте ожида­ния, разрешающегося далее: - Потому что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила. Так что заседание не состоится. Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание. - Простите, -после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего че­пуху иностранца, - при чем здесь подсолнечное масло... и ка­кая Аннушка (Булгаков);

- несовпадение концептосистем коммуникантов, в част­ности, несоответствие онтологического, модального, акси-ологического, прагматического информационных про­странств, энциклопедических знаний по причине отдаленно­сти временных планов автора и читателя. К примеру, в пьесе «Горе от ума» требует специального разъяснения целый ряд 185

фрагментов: А в те поры все важны! В сорок пуд.../раскланяйся

- тупеем lie кивнут./ Вельможа в случае - тем паче;/ не как другой, и пил и ел иначе. (Вельможа в случае - фаворит госуда­рыни, тупей - взбитый хохол на голове по тогдашней моде). Причиной концептуального несовпадения является разли­чие культурных, национальных стереотипов сознания (ла­куны). А.А. Брудный приводит любопытный пример куль­турного архетипа циферблата как пространственного ука­зателя для американцев: Корабль Кеннеди был атакован японцами. Крик вахтенного: «Японец на двух часах», т.е. под углом справа, - был мгновенного декодирован, но в других условиях стал бы источником непонимания [1998: 60];

- затруднения при декодировании подтекста: Воланд об избавлении от милосердия - Остается, пожалуй, одно - об­завестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни!

- Вы о чем говорите, мессир?- изумилась Маргарита, выслушав эти действительно непонятные слова (Булгаков);

- несоположение ситуаций, известных коммуникантам:

- Вы из Житомира? - Ну да, - ответил неизвестный, - и пред­ставьте: я прибыл одновременно с вашим братом. - Каким братом?- Как с каким? Ваш брат прибыл вместе со мною, -ответил удивленно неизвестный. - Какой брат? - жалобно вскричал Николка. - Из Житомира?! (Булгаков);

- зашифрованность текста при отсутствии у адресата ключа его декодирования (в рассказе К. Дойля «Глория Скотт» записка: «С дичью дело. мы полагаем, закончено. Гла­ва предприятия Хадсон. по сведениям, рассказал о мухобой­ках все! Фазаньих курочек берегитесь»}:

- обман, ложь, вводящие в заблуждение адресата (бенбе-ризм в пьесе О. Уайльда «Как важно быть серьезным») и т.д.

На социально-интерактивном (прагматическом) уровне коммуникативный шум возникает из-за

- нерелевантных теме общения занятий: - Вот-с писатель был граф Лее Толстой, артиллерии поручик. Жалко, что бро­сил служить... пас... до генерала бы дослужился... Без козы­ря. - Три бубны, -робко сказал Лариосик (Булгаков);

- наличия или появления посторонних лиц, мешающих

коммуникации или прекращающих ее: - Где ты был? Отку­да ты, - взвизгнула Татьяна Павловна и буквально вцепилась мне в плечо, - ты подслушивал, ты шпионил? (Достоевский);

- отсутствия заинтересованности адресата в коммуника­ции, сосредоточенности на своих проблемах: - Почем я знаю. Извините мне очень трудно следить за вами. - Трудно?-Да, вы меня утомляете (Достоевский);

- нежелания говорящего далее общаться с адресатом, этому может предшествовать оскорбление, несоблюдение этикета, определенное эмоциональное состояние коммуни­кантов, интимность затронутой темы и проч.: - Мальчиш­ка, вишь, его дразнили, так он поклялся отомстить челове­честву... Сволочь ты этакая. Признаюсь, я был поражен этой выходкой. Я встал и некоторое время смотрел, не зная, что сказать (Достоевский);

- разницы коммуникативных стратегий (коммуникация Чичикова и Ноздрева, где каждый преследует свои цели; Нозд-рев единственный, кто не продал Чичикову мертвых душ);

- стремления адресанта уйти от нежелательной для него темы: - Эти лестницы... -мямлил Версилов, растягивая сло­ва, видимо, чтоб сказать что-нибудь и, видимо, боясь, чтоб я не сказал чего-нибудь, - эти лестницы. - я отвык, а у тебя тре­тий этаж, а впрочем, я теперь найду дорогу... (Достоевский);

- использование имплицитных речевых актов, при этом адресат не может идентифицировать иллокуцию адресанта или затрудняется с выбором возможной: Слабосердов вдруг твердо: «Однако граждане, вы решаете исторические вопро­сы. Так что историю вспомнить не грех». - Куда клоните? -хмурится Шура (Трифонов) и т.д.

Механизм создания коммуникативного шума задействует все составляющие дискурса, опосредован речевым жанром и категориальной структурой. В художественном произве­дении шум может реализовываться глобально как помеха декодированию авторского концепта читателем и на мик­роуровне модельных диалоговых и полилоговых систем. В последнем случае коммуникативный шум может служить средством создания стилистических эффектов комического, 187

парадокса, гиперболизации и т.п. Устранение шума в худо­жественном тексте прогнозируется автором с помощью раз­личных приемов, а также основано на прокурсивно-рекур-сивных связях читательского восприятия.

В статье «Лингвистика и теория связи» P.O. Якобсон рас­сматривал еще один важный аспект коммуникативного шума - его возникновение в межкультурной коммуникации. В данном случае шум объясняется лакунизированньш ха­рактером соотношения одной лингвокультурной общности с другой [Этнопсихолингвистика 1988;Антиповидр. 1989]. Посредником межъязыковой коммуникации является пере­вод как опосредованный, двойной дискурс говорящего (ав­тора), его текста, интерпретируемого переводчиком, транс­формирующимся для адресата (читателя) во второго адре­санта (автора), который осуществляет вложение программы дискурса одной лингвокультурной природы в дискурс для другой лингвокультурной общности. «Разница культур и речевых норм нередко требует от переводчика таких глубо­ких преобразований, что вряд ли справедливым было бы рассматривать перевод лишь как изменение правил перехо­да от внутренней программы речи к ее реализации» [Текст и перевод 1988: 25], ибо в процессе перевода происходит столкновение не только языковых систем, но и коммуника­тивно-прагматических, лингвоэтнических, психологичес­ких, идеолого-коннотативных и др. представлений, этничес­ких концептосистем как способов интериоризации мира и внутреннего рефлексивного опыта различных народов.

Причины шума в межкультурном общении следует ис­кать прежде всего в психоментальных сферах, обусловлен­ных онтологически, бытийностью этносов: уровнем их раз­вития, социальной стратификацией, идеологическими и культурными стереотипами сознания и поведения и т.д.

Коммуникативный шум при межкультурных контактах обусловлен в конечном счете несовпадением этнопсихомен-тальных систем как на высшем категориальном уровне (opiso в древнегреческом означает прошлое, позади и будущее, ибо греки считали себя неподвижными, а время - надвигающим-188

ся сзади, догоняющим человека и уходящим в прошлое; ка­тегоризация притяжательности в языках Меланезии), так и на базисном уровне (классификаторы австралийского пле­мени, описанные в статье Дж. Лакоффа «Мышление в зер­кале классификаторов»; 20 глагольных префиксов образа действия в языке индейцев хайда), так и на уровне примар- ных понятии (ср. около 6 тысяч названий верблюда, частей его тела и снаряжения в арабском языке; множество назва­ний снега в языках народов Севера).

Конкретизация и спецификация опыта, эксплицируемые в одном языке, сталкиваются при переводе с генерализаци­ей в другом (ср. to go в англ. языке и дифференциация всех деталей возможного передвижения в языке навахо). Концеп-тосистемы могут иметь свою специфику даже для близких друг другу этносов. Маргарет Мид приводит пример различ­ной шкалы оценок у американцев и англичан: ответ на вопрос «Какой ваш любимый цвет?» у американца не вызовет затруд­нения, а для англичанина потребует ответной реплики «Цвет чего?», ибо американцы могут градуировать качества, редуци­руя их объекты; англичане же прежде всего подразделяют объекты, приписывая каждому из них шкалу качества.

Подобные несоответствия в коммуникации создают шу­мовые эффекты, устранение которых возможно лишь за счет дополнительных пояснений; комментариев, примечаний в текстах. Такая компенсация осуществляется и при коммуни­кативном шуме, обусловленном неполнотой или отсутстви­ем информированности читателя об истории, реалиях, ми­фах, обычаях, традициях другого этноса. Так, к одной из статей-лекций Ф.Г. Лорки: «Давайте и мы пройдемся вслепую, оставив наши глаза на ледяном блюде, дабы впредь не кичилась Санта Лусия» - для снятия шума требуется комментарий: по преданию, святая Лусия ослепила себя, чтобы не привлекать поклонников; обычно ее изображают с подносом, на котором лежат ее глаза. Такой культурно обусловленный шум компен­сируется сменой топиков, заменой реалий (гранадская мело­дия вильянсико объясняется как рождественская колядка;

фрагмент из Библии о путешествии за море для индейцев 189

Мексики трансформируется в путешествие за болото).

На лингвокогнитивном уровне коммуникативный шум обусловливается также несоответствием метафорической встроенности концептуальных областей в каждом из язы­ков: к примеру, концептуальное сближение «головная боль» и «имущество» в англ.: A have a headache. A got a headache. The noise gave me a hadache [Ченки 1997: 353] - требует при переводе на русский язык снятия данной встроенности.

Психоментальные сферы этносов проецируются в дис­курсивные параметры интерактивно-прагматического типа, которые также могут быть источниками коммуникативно­го шума. Различие коннотативных мотиваций, стратегий воздействия на адресатов, этикетной интерактивности при­водит к неясности, искаженному пониманию оригинала при переводе. К.М. Клакхон описывает любопытный пример таких различий: «Однажды я спросил у японца, хорошо знавшего английский, как бы он перевел со своего языка вы­ражение из японской конституции, воспроизводящее наше «Жизнь, свобода и поиски счастья». Он перевел: «Разрешение предаваться похоти» [1998: 185]. Шумовой эффект на дан­ном уровне создает использование слова компромисс в по­литическом дискурсе Англии и США: для англичан «пойти на компромисс» значит выработать приемлемое решение, для американцев - выработать плохое решение, потеряв нечто важное. Способы устранения коммуникативного шума в моно- и межкультурной коммуникации представля­ют собой отдельную проблему, связанную с изучением ком­муникативных стратегий, диалогической встроенности всех компонентов дискурса.190

РАЗДЕЛ 5. ТЕКСТОВО-ДИСКУРСИВНЫЕ КАТЕГОРИИ

Функциональное взаимодействие самостоятельных моду­лей в дискурсе демонстрирует его особую системность, ибо каждый из модулей представляет собой отдельную систему. Подключение каждого модуля друг к другу на основе функций порождения и восприятия, информационного обмена и воз­действия образует более сложную деятельно стную суперсисте­му коммуникативной ситуации. Эту суперсистему нередко называют средой, однако, хотя коммуникативный процесс в дискурсе, действительно, погружает текст в определенную среду, эта среда во взаимодействии с текстом и другими эле­ментами обнаруживает устойчивые признаки системности.

Семиотической системной формой, опосредующей орга­низацию данной суперсистемы, является текст. Рассмотре­ние системы текста как предметно-знаковой основы развер­тывания коммуникации обусловило установление его кате­гориальной структуры, но отчуждая текст от автора и игно­рируя себя как интерпретаторов, исследователи текста, как правило, устанавливали его категориальный состав исходя из самого текста sui generis. В лингвистике текста длитель­ное время оставалась актуальной проблема систематизации и описания собственно текстовых категорий в отрыве от дискурса. Даже внедрение коммуникативности в сферу тек­ста существенно не изменило такого положения дел, на что указывает обособление текстовых и коммуникативных или языковых, функциональных и системных категорий текста [Сидоров 1987:48].

На наш взгляд, категориальный аппарат коммуникатив­ной ситуации должен описываться исходя из наиболее об­щих свойств этой суперсистемы, а текст как одна из мате-

риальных форм дискурса воплощает и манифестирует опре­деленные общие свойства коммуникативной ситуации, ибо все свойства текста подчинены одной цели - осуществлению коммуникативного взаимодействия как информационного обмена и воздействия.

Многие из описанных учеными категорий текста отража­ют его дискурсивную природу, однако за основу их анали­за принимается опять-таки фокус текста как материально­го субстрата, фокус «вне текста» либо описывается обособ­ленно, либо сливаясь с первым фокусом, проецирует его на внутритекстовые отношения. Именно этой причиной объяс­няется «существующий разнобой в оценке статуса, основных характеристик, самой возможности и принципов исчисле­ния категорий текста, критериев их классификации», а так­же тупиковость ситуации с описанием категориальной структуры текста, отмечаемая учеными [Воробьева 1993: 20]. Ограниченность описания категорий лишь одним модулем дискурса обусловила даже определенные сомнения у неко­торых исследователей в целесообразности выделения тек­стовых категорий [Мороховский 1989: З]. Однако отрицание свойств определенного явления ставит под сомнение суще­ствование самого явления или его отграничение от других явлений. Текстовая коммуникация же есть безусловная фор­ма человеческой деятельности, хотя и многообразная, но отличная от других видов деятельности.

Самоотождествление текстовой коммуникации на осно­ве множества ее типов осуществляется исходя из их наибо­лее общих свойств - инвариантов, присущих всякому тексту в дискурсе. Вычленение таких инвариантных сущностных признаков и есть установление категорий, «предельно об­щих фундаментальных понятий, отражающих наиболее су­щественные, закономерные связи и отношения реальной действительности и познания» [Горский и др. 1991: 77]. По­скольку коммуникация является деятельностным процессом связи реальности и человеческого познания, то текстово-дискурсивные категории - это инвариантные закономерные свойства этого процесса во всем разнообразии форм его 192

организации и знаковых посредников - текстов.

О.П. Воробьева пишет о двух подходах к выявлению тек­стовых категорий: один предполагает, что текст, формиру­ясь, приобретает определенные свойства - категории, вто­рой основывается на том, что сами категории формируют или составляют текст. Абсолютизация последнего приводит к тому, что категории текста начинают изучаться как от­дельные сущности, а их описание, как бы в отрыве от тек­ста, становятся самоцелью [1993: 22-23]. Думается, соотно­шение категорий и текста, дискурса предполагает взаимо­обратимую ориентацию: с одной стороны, порождение тек­ста осуществляется с опорой на инвариант текстового уров­ня языка - текстему, речевой жанр, а значит некие общие ка­тегориальные свойства типа дискурса, с другой, автомати­ческое соблюдение схемы естественно влечет за собой вклю­ченность порождаемого текста в систему семиосферы, име­ющей определенную категориальную структуру. Следова­тельно, изучение категорий на основе многих дискурсивных разновидностей и текстем есть не что иное, как моделиро­вание наиболее общего инварианта относительно как инва­риантов речевых жанров, так и вариантов актуализирован­ных текстов в различных коммуникативных ситуациях. В отличие от функционально-семантических категорий, тек-стово-дискурсивные устанавливаются на основе не разно­уровневых средств языка и имплицитных смыслов, а целенап­равленного взаимодействия модулей коммуникативной ситу­ации. Средства ряда функционально-семантических категорий (темпоральности, персональности, модальности и др.) могут быть речевыми манифестантами текстово-дискурсивных кате­горий в случае, если они рассматриваются в линейной после­довательности организации текста на основе всеобъемлющей диалогичности дискурса. Не случайно Ю.С. Степанов рассмат­ривает возможность проекции функционально-семантических категорий, вычленяемых в процессе «укрупнения грамматики, на категориальное пространство текста» [1975: 18].

Функциональные семантико-стилистические категории нередко отождествляются с текстовыми, объединяя систему языковых средств разных уровней, употребляемых автором с определенной коммуникативной целью [Кожина 1989: 15]. Функциональные семантико-стилистические категории вы­являют, по мнению М.Н. Кожиной, речевую системность, ибо берутся на текстовой плоскости (пространстве), линей­но как функционально-семантические связи. Однако, во-первых, функциональные семантико-стилистические катего­рии интегрируются на базе семантических связей языковых единиц, пускай даже имеющих определенную коммуника­тивную цель, а не в пространстве интерактивности, во-вто­рых, они присущи, как и отмечают исследователи, опреде­ленной стилистической парадигме текстов и текстем (науч­ному, публицистическому, художественному и др. стилям речи) и реализуются в каждом стиле по-своему.

Текстово-дискурсивные категории представляют собой сверхпарадигмальные свойства множества текстов и их тек­стем в различных дискурсах. О.П. Воробьева справедливо называет текстовые категории концептуальными признака­ми, которые отражают «наиболее существенные свойства, прототипические характеристики текста, взаимодействие которых обеспечивает его специфику и устойчивость как ка­чественно определенного лингвосемиотического, коммуни­кативного и речемыслительного образования» [1993: 24]. Проблема анализа текстово-дискурсивных категорий имеет несколько сторон рассмотрения, включая вопросы о глав­ной категории, о типологии и количестве текстово-дискур­сивных категорий и их внутренней иерархичности.

5.1. Вопрос о главной текстово-дискурсивной категории

Данный вопрос имел два аспекта разрешения. Первый ас­пект, возвращая нас к тексту sui generis, рассматривался в лин­гвистике текста исходя из интегрального свойства качествен­ной определенности текста в отличие от не-текста. Р. Богранд, В. Дресслер в книге «Введение в лингвистику текста» [1981], выдвинули тезис о главенстве и интегративности тексту­альности как текстовой категории, но данное положение было лишь плеоназмом, ибо текстуальность не имела четкой дефиниции. Ученые считали, что главными критерия­ми текстуальности являются когезия поверхностных текстов (грамматическая связность) и когерентность текстовых ми­ров (textual world). Само определение текстовых миров как мира внутри текста (text-internal world), подразумевающее смысловую (семантическую) картину текста, еще более усу­губляло «текстостремительную», ориентированную на сам текст тенденцию лингвистики текста в период становления. Наряду с данными критериями, ученые рассматривали еще пять критериев текстуальности: интенсиональность, прием­лемость, информативность, ситуативную обусловленность, интертекстуальность. Р. Фаулер под текстуальностью пред­лагал понимать признаки когезии, динамичности, локализо-ванности [Fowler 1977]. Тем самым, установление сущности текстуальности как и самого текста в отличие от не-текста, как уже отмечалось в разделе 1, в тот период потерпело фиаско.

Е. Агрикола представляет в качестве главного признака текста тему как понятийное ядро, конденсирующее и обоб­щающее содержание текста. Однако тему может иметь и выс­казывание, и сверхфразовое единство, и абзац, и фрагмент текста (не-текст). Текст может быть, по выражению Р. Харве-га, монотопичным или политопичным, т.е. обладать одной или несколькими потенциальными тематическими фокуса­ми или аспектами сообщения [Harweg 1974].

В.А. Кухаренко применительно к художественным тек­стам считает их главной категорией концепт как главную идею произведения: «Есть произведения без сюжета, без лег­ко вычленяемой темы, но произведения без концепта нет... Поэтому обязательное наличие концепта - концептуаль-ность художественного текста - можно считать его основопо­лагающей категорией... Все, что вводится в текст и функцио­нирует в нем, в том числе... и текстовые категории, - все служит одной цели: формированию концепта» [1988: 7 5-76]. Трудно оспорить это утверждение, ибо концептуальность присуща и другим, нехудожественным текстам. Она опреде­ляется авторским замыслом, адекватностью его отражения в тексте в процессе понимания и интерпретации его читате-195

лями. Концептом в таком смысле можно считать некий кон­денсат воплощения авторского замысла, интерпретируемый реципиентом. И все же и фрагмент текста, и высказывание могут передавать концепт. Он может быть задан мегатек-стом - аннотацией, эпиграфом и т.д. Бесспорно, концепт-идея - сущностная черта текста, необходимая, но не доста­точная для его обособления других единиц. Кроме того, концепт является подкатегорией информативности, ибо концептуально конденсированное содержание формирует­ся на базе всего массива текстово-дискурсивной информа­ции. Информативность также рассматривается в качестве ведущей текстовой категории [Васильев 1988: 49], однако и нетекстовые знаковые единицы также несут в себе инфор­мативность, обычно большую, чем их семантика.

Дата добавления: 2017-01-14