Возрождение и новая жизнь естественного права 1 страница

Идеи и время

В потоке событий. — Уроки. — Гражданские законы. — Революции в праве.

В потоке событий. Вновь повторяю: философия права как особая, самостоятельная отрасль знаний рождена "сво­им временем". Тем временем, эпохой Просвещения, которое стало преддверием и главным звеном перехода человечест­ва от традиционных к либеральным цивилизациям, к персоноцентристскому типу политической и правовой культуры, демократического переустройства общества, и было как бы заказано Историей. Да и последующее развитие философско-правовых взглядов, их огранка, восхождение на новые, более высокие ступени сопровождалось "своим", тоже развивающимся временем, когда происходило становление, сформирование и упрочение свободного гражданского обще­ства, его демократических институтов, права.

¹ См.: Мунъе Э. Персонализм. М., 1992.

² Хайек Ф. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 11. С.128.

Характеризуя же саму механику соединения юридических и философских знаний, нужно постоянно держать в поле зрения то существенное обстоятельство, что право — по сво­ей основе институт практического порядка, функционирую­щий в самой гуще жизни, а правоведение, соответственно, наука в своей основе прагматическая. И поэтому вторгнуться в дебри правопонимания и мировоззренческого обоснования права способны лишь те философские взгляды, которые:

во-первых, не только прошли проверку на прочность, жизненность и значительность в потоке событий, "прозе" жизни, противоречивых жизненных обстоятельствах, но и в связи с этим "спустились на землю", получили, если угод­но, приземленность, воплотились в положениях, близких к жизненным реалиям;

во-вторых, в силу потребностей самой жизни (неважно — правильно или неправильно понятых и реализованных) переплелись с самими фактами жизни общества, в том чис­ле, реализовались в адекватных научных построениях, а в общественной жизни — вылились в более или менее широкое интеллектуально-духовное и социальное движение, ре­ально существующее и влияющее на жизнь общества.

Очевидно, что главные идеи эпохи Просвещения, де­мократического переустройства общества — идеи Свободы с конца XVIII века стали определяющими. Именно они, вы­ражая саму суть человеческого бытия и предназначение человечества, красной нитью прошли в сложных процессах становления и первых фаз развития свободного граждан­ского общества, институтов либеральных цивилизаций.

Вместе с тем важно видеть и то, что прозвучавшие гром­ким набатом в годы демократических революций, прежде все­го французской¹, идеи свободы не сразу нашли достаточно полное и развернутое воплощение в действующем праве стран, вставших на путь демократического развития. И не сразу, надо добавить, складывающаяся на основе идей свободы система философских взглядов обрела свой вполне определенный об­лик, выступила в качестве гуманистической философии.

И в этой связи примечательно то, что История тут же вслед за счастливыми мгновеньями озарения, героики и славных свершений демократических революций (увы, во многом наносных, иллюзорных) преподнесла людям горькие уроки, Продемонстрировав, помимо всего прочего, противоречивость и глубокую порочность самого феномена "революция".

¹ Есть основания полагать, что Франция — страна, которая благода­ря революции избрала для всего мира демократическую культуру и пото­му "буржуазные революции, имевшие место ранее, а именно: голландская, английская, американская, только благодаря французской революции об­рели свой облик в качестве революций.-" (Хабермас Ю. Демократия. Ра­зум. Нравственность. С. 62).

Уроки. Пожалуй, самым жестоким уроком для демо­кратии в славное героическое время первых буржуазных революций стало то обстоятельство (весьма существенное для понимания миссии права), что сами по себе лозунги свободы, даже получившие превосходное воплощение в сло­весных формулах исторических документов — деклараци­ях, конституциях и в сентенциях ряда властителей дум той поры, таких, как Жан-Жак Руссо, — сами по себе не только не обеспечивают фактическую реализацию свободы на прак­тике, но и, к несчастью, служат каким-то стимулом и чуть ли не идеальным оправданием, индульгенцией для бесче­ловечных кровавых дел, революционных драм.

Такой драмой, еще в обстановке восторга, вызванного французской революцией, стала страшная якобинская дик­татура, показавшая, что лозунги "идеального государства", "власти народа", "свободы и братства", причем сопровож­даемые практикой свободных выборов, могут прикрывать жесточайшее своеволие вождей — вожаков толпы и сти­хии. И именно эти годы сделали еще более очевидный тот неумолимый "социальный закон" (он, кажется, так и не до­шел до ума людей, несмотря на опыт предшествующих ре­волюционных сломов), что всякая революция неотделима от насилия. Насилия тем более страшного, что оно, прикры­тое героикой и революционным восторгом, благообразными формулами и фанатизмом, глубоко проникает в недра об­щества и уже в последующем долго-долго дает о себе знать

Поэтому революции, сколь бы ни были значительны их причины, объявленные цели и романтически обаятельна революционная героика, всегда жестоко бьют по людям, нередко прежде всего — по ее верным сынам и служите­лям (отсюда и знаменитая формула о том, что революция "пожирает своих детей").

Судя по всему, кровавая якобинская диктатура в те далекие годы не поколебала общего революционного настроя, порожденного революцией, долгое время воспринималась как некоторая оправданная издержка бурных революцион­ных событий, простительная для фанатов-революционеров. Тем более, что в те годы и впоследствии работал, казалось, чуть ли не единственный институт, будто бы обеспечиваю­щий незыблемость демократии, — свободные выборы. И пожалуй, только в нашем, XX веке, когда идеологи наибо­лее жестоких в истории человечества коммунистических режимов открыто называли якобинцев своими прямыми предшественниками, стало ясным, как чудовищный монстр революционного насилия и террора ворвался в жизнь лю­дей и затаился в ожидании новых жертв и потрясений.

Другой урок того же времени — это наполеоновское правление во Франции. И здесь под обаянием революционных лозунгов и революционной эйфории в жизнь общества вошли как бы родные сестры бескрайней революционной диктатуры — "революционная война" и "империя".

До настоящего времени мы еще не осознали с необходи­мой ясностью то существенное обстоятельство, что револю­ция — это не что иное, как известным образом облаго­роженная война, война за власть, осуществляемая теми же средствами, что и война, — война внутри страны; а война в свою очередь — не что иное, как беспощадное вооруженное насилие, в том числе неизбежно над невооруженными и не­причастными людьми, то есть террор, притом широкомас­штабный государственный террор. Ибо все обозначенные явления (и революция, и война, и террор) с точки зрения человеческих измерений — одинаковы, однопорядковы. И первое, и второе, и третье равным образом построены на насилии, на возможности прямого уничтожения людей, убий­ства. И первое, и второе, и третье одинаково могут быть от­несены к внеправовым явлениям — явлениям, находящимся "по ту сторону права" — там, где господствует хаос произво­ла, беспредел бесчинства и своеволия (оправдываемые при особых переломных исторических обстоятельствах только так, как может быть оправдана неотвратимая стихия).

И если ныне индивидуальный и групповой террор, ка­жется, получает всеобщее осуждение, то до нашего созна­ния никак не доходит тот факт, что другие родные сестры террора, революция и война, также имеют террористиче­скую природу и достойны не менее суровых оценок.

Наполеоновские войны, потрясшие Европу в начале XIX века, хотя и проходили под знаком очарованности лозунгами и романтической атмосферой французской революции (что стало позитивным фактором в мировом общественном разви­тии), в то же время — в какой-то мере легализовали практи­ку захватнических войн и принесли с собой чудовищные жертвы — в противовес ценностям возрожденческой культу­ры реанимировали средневековые стандарты традиционного общества, низвели жизнь человека до некой "просто потери".

Другая беда, происшедшая вслед за славными рево­люционными свершениями конца XVIII века, — это воцарившаяся в годы наполеоновского правления империя. И опять-таки здесь надлежит высказаться по одному из об­щих вопросов обществоведения. Суть вопроса в том, что власть, опирающаяся на насилие, легализованное революцией, тем более в обстановке победоносных революционных войн, неизбежно превращается в могущественную автори­тарную силу, которая в условиях обширных многонацио­нальных территорий приобретает имперский облик с импер­скими атрибутами. А отсюда еще одно несчастье — прише­ствие и воцарение среди населения имперского державного сознания, превращающего людей из гордых граждан, сво­бодных и ответственных личностей в безропотных подан­ных, готовых переносить бесправие и унижение во имя сознания имперского величия, своего превосходства над другими людьми и крох завоеванных богатств.

Если подходить к послереволюционной поре, вылив­шейся в наполеоновское правление, с более широкими со­циальными мерками, то отчетливо можно различить те глобальные негативные процессы, которые способна вызвать свобода, рождаемая революцией. Это — гигантское, некон­тролируемое усиление власти, ее беспредел и бесчинства, формирование громадных (имперских) государственных конгломератов, вновь бросающих людей в условия униже­ния, полурабства, "сладостного бесправия".

Выпущенные "на волю" в условиях свободы — даже при функционировании порядков свободных выборов — демоны власти, идеологические фантомы и сделали неиз­бежной во Франции, в других европейских странах череду сменяющих одна другую полос реакции, реставраций, "но­вых наполеонов", войн, революционных потрясений.

И еще одно общее соображение на тему революции и насилия. К числу выдвинутых революционной бурей посту­латов, поддерживаемых мыслителями эпохи Просвещения, относится постулат о неизбежности насилия в обстановке, когда у народа нет иного способа "свергнуть тирана".

С позиций сегодняшнего дня очевидна уязвимость и трагическая опасность приведенного постулата. Насилие, даже использованное против тирана, дает импульс допус­тимости насилия вообще, возможности его использования во имя каких-то идеалов. И надо сделать все-все-все, чтобы преодолеть его в существующих юридических формах. Во всяком случае, насилие "против тиранов" может быть как-то признано в традиционном обществе, притом признано относительно допустимым, только при несовершенстве юри­дической системы, неспособной обеспечить смену власти, и невозможности легально добиться такого совершенства.

Насильственное устранение тирана и при указанных обстоятельствах может быть социально оправдано (с точки зрения права в широком смысле, естественного права) только как неподконтрольная разуму стихия или как самый крайний случай, да притом с таким непременным последствием, когда происходит не простая "смена лиц" на властвующих тронах, а наступает конец порядку, при котором судьба об­щества зависит от одной лишь "смены лиц". Оно может быть оправдано, если все участвующие в такого рода акции лица-революционеры не становятся властвующими персонами (при подобном, увы, привычном повороте событий в систе­ме властеотношений все вскоре возвращается на круги своя), а навсегда покидают сферу жизни, где правит власть, или отдают себя в руки демократического правосудия, дейст­вующего на основе международно-признанных юридических установлений при безусловном доминировании прав чело­века.

Впрочем, только что высказанные соображения о наси­лии и тиранах - не более чем умозрительные соображения, отдающие к тому же некой романтической мечтательностью. Жизненная практика еще ни разу не продемонстрировала примера, когда бы бескорыстные революционеры поступи­лись властью. Напротив, она повсеместно показывала дру­гое — как революционные жертвенные свершения, направ­ленные против тиранов, по большей части тут же перераста­ли в разгул стихии, массовое истребление людей, захват имущества — то есть те "революционные акции", в осущест­вление которых тут же включались люди из криминального мира и которые неизменно завершались достижением рево­люционерами и их попутчиками вершин власти.

И все же уроки есть уроки. Они ничего не стоят, если из них не делаются надлежащие, практически значимые выводы.

И вот из всех невероятной сложности хитросплетений исторических событий, последовавших за Французской ре­волюцией, наиболее важными, непреложными представля­ются по крайней мере три вывода, имеющих самое непо­средственное отношение к теме настоящей работы.

Во-первых, это то, что дух свободы, ее значительность для человека, для будущего всего человечества со времен знаменитых американских и французских деклараций и Конституций оказались в конечном счете все же неистреби­мыми; они, несмотря на все ужасающие минусы и издерж­ки, стали выражением, знаком и символом человеческого прогресса, спасения и благополучия людей.

Во-вторых, при всей важности свободных выборов (все­общих, равных, прямых, при тайном голосовании) в процессе формирования властных учреждений государства, они еще не обеспечивают демократического развития обществу в известных же исторических и ситуационных условиях свободные выборы (плебисциты, референдумы) приводят к результатам, обратным тем, в отношении которых строи­лись демократические надежды и расчеты, — к установле­нию диктаторских, тиранических режимов власти.

И, в-третьих, более чем двухсотлетний период суще­ствования демократической культуры, рожденной француз­ской революцией и североамериканской государственностью, показал, что ее утверждение требует (вслед за внедрением в жизнь великих лозунгов свободы и учреждения институ­тов демократической государственности) всестороннего раз­вития позитивного права, закона. При этом — такого позитивного права, такого закона, которые способны вопло­тить начала свободы в само бытие людей, а саму прозу жизни, в быт и повседневную практику людского общения.

А в этой связи — более конкретное замечание по пово­ду отмеченной ранее сложной диалектики развития фило­софии права. После того, как в главных своих очертаниях сложилась философская основа философско-юридической науки, дальнейшее накопление интеллектуального материа­ла, уготовленного ходом Истории для философии права, происходило при все большем утверждении в жизни запад­ноевропейских стран и США демократической и правовой культуры, рожденной французской революцией, а главное — в процессе развития позитивного права как нормативно-ценностного регулятора, в потоке многообразных событий, в сложных, порой драматических взаимосвязях позитивно­го права с его человеческой основой — естественным пра­вом и с властью.

Ключевым звеном в этом многосложном процессе ста­ли гражданские законы.

Гражданские законы. Развитие законодательства, всего комплекса институтов позитивного права в Европе, странах Америки, Азии в XIX—XX веках представляет собой пест­рую, многоплановую картину, охватывающую все сферы общественной жизни — от конституционного регулирова­ния до юридической регламентации фабрично-заводских, бытовых и семейных отношений.

Но что же все-таки может быть отмечено как наиболее важное, существенное из происшедшего в характере и со­держании законов, во всем позитивном праве после того, как в эпоху Просвещения в громогласных революционных документах — декларациях, конституциях прозвучали ло­зунги и формулы свободы, были провозглашены их верхо­венство, неотделимость от личности? И в чем должна была бы состоять миссия позитивного права — в том, чтобы при­дать реальность указанным лозунгам и общим формулам? И не допустить те беды, которые обрушились на общество? Подобного рода вопросы тем более оправданны, что по внешним показателям юридический быт позднего европей­ского средневековья отличался как раз такой максималь­ной детализацией, казалось бы, предельной насыщенностью многообразных юридических документов, регламентов, ус­тавов, дотошно регламентирующих "все и вся", что созда­валось впечатление, что возможности позитивного права вроде бы полностью исчерпаны.

Решающую роль среди законов, появление которых было равнозначно "прорыву" в праве континентальной Ев­ропы, а затем и всего мира, сыграли гражданские законы. Это французский гражданский кодекс 1804 года (Кодекс Наполеона) и Германское Гражданское Уложение 1900 года.

При указании на достоинства этих законодательных документов можно было бы ограничиться некоторыми авто­ритетными свидетельствами и объективными данными. До­пустим, в отношении Французского гражданского кодекса тем общеизвестным фактом, что Наполеон, кстати, прини­мавший непосредственное участие в его подготовке, уже в изгнании оценивал кодекс "выше своих сорока побед". Или (уже в отношении Германского Гражданского Уложения) — тем, что именно этот кодекс оказался той главной силой, которая после всякого рода неудачных попыток фактически объединила разрозненные германские земли в целостное государство. Или (в отношении обоих документов) — я, что оба эти документа дали подробное и отработанное юридическое регулирование всего обширного спектра разнообразных отношений собственности, договорно-рыночных отношений, наследования, отношений интеллектуальной собственности, личных благ — всего того, без чего современное цивилизованное общество, построенное на свобод­ной рыночно-конкурентной экономике, функционировать не в состоянии.

Но все же, как и в других случаях, тут важна сама суть дела. Есть значительные основания утверждать, что именно гражданские законы — это те главные факторы, с помощью которых идеалы свободы, требования демократической и правовой культуры фактически реализуются в повседневной жизни граждан, и тем самым с юридиче­ской стороны обеспечивается реальное формирование со­временного свободного гражданского общества.

Здесь следует отметить ряд существенных моментов.

Прежде всего, гражданские законы, как ничто иное, выражают "связь времен", причем по основополагающим институтам человеческой культуры¹. Ведь гражданские за­коны Франции и Германии, как и гражданские законы дру­гих стран, — это прямые преемники одного из великих шедевров культуры, заложенных в античности, — римского частного, права, его уникального, непревзойденного юридиче­ского богатства, выраженного в отточенных юридических инструкциях, строгой и точной лексике, математически строй­ных формулах и классификациях. Можно с достаточной определенностью утверждать, что юриспруденция оказалась, в сущности, единственным участком современной культуры, который напрямую, по большей части чуть ли не в первозданном, готовом виде воспринял одно из высших достижений культуры античности.

И в этой связи — еще один существенный момент. В гражданских законах воплотились такие достижения куль­туры, которые обогащены разумом. Об этом ранее, и как раз в отношении римского частного права, уже упомина­лось: большинство древнеримских юридических формул и сентенций — не результат сглаженной и усредненной кол­лективной проработки, характерной для законодательного правотворчества, а плод сильного и оригинального ума. Но не менее существенно и то, что древнеримские конструк­ции и формулы стали уже после периода расцвета древне­римской правовой культуры, во II—III веках, предметом интеллектуальной обработки, раскрывшей их значение "пи­саного разума", — сначала в юстиниановской систематике (VI век н. э.), а затем, тысячелетие спустя, — в проработках глоссаторов и постглоссаторов, приведших к формирова­нию нового интеллектуально-правового шедевра — "права университетов" средневековой Европы.

¹ Знаменательно, что гражданское право имеет и глубокие исторические корни. Еще в первобытном обществе, в условиях производящего хозяйства, нор­мативная регламентация все более сосредоточивалась на вопросах имущества, его раздела, наследования, договорных имущественных обязательств — того, что, по мнению А.И.Першица, может быть названо "гражданским предправом", с той, правда, существенной особенностью (раскрывающей господствующие в ту пору естественно-природные императивы), что "основные нормы закрепля­ют иерархическую структуру общества и неравенство в статусах лиц различ­ных категорий" (История первобытного общества. Эпоха классообразования. М. 1988. С 456).

А теперь — самое существенное. Гражданские законы в нынешнее время восприняли не просто тысячелетиями отработанную с технико-юридической стороны и в этом от­ношении совершенную юридическую материю. Они воспри­няли частное право — такое подразделение права, которое со времен античности как будто уготовано для современной эпохи. Ибо частное право — это как раз такая юридическая сфера, которая непосредственно не зависит от усмотрения власти. Оно, стало быть, в демократическом обществе при достаточно развитой юридической культуре и есть один из тех элементов права, который позволяет юридической сис­теме возвыситься над властью.

Ведь частное право — потому и "частное", что оно юри­дически закрепляет автономный, суверенный статус лич­ности и свободу личности в ее, данной личности, делах — частных делах.

В сфере частного права утверждается такой строй юридических отношений, в соответствии с которым: (1) все лица — отдельные граждане, их объединения, государст­венные органы как юридические лица — выступают по от­ношению друг к другу как юридически равные, несоподчиненные друг другу субъекты; (2) все лица на равных сами своей волей и в своем интересе устанавливают взаим­ные права и обязанности; и (3) все лица, выступающие как субъекты гражданского права, защищены от незаконного, неправомерного вмешательства в их дела. И именно в част­ном праве возникает парадоксальная ситуация, которая, о чем более подробно будет показано дальше, и делает "пра­во правом" — возвышает юридическую систему над госу­дарством, его произволом.

И наконец, еще одна характеристика гражданских за­конов, раскрывающая их миссию, их роль в формировании и развитии современного гражданского общества. Граждан­ские законы — это как раз те юридические установления, которые, по-видимому, носят наиболее приземленный, утилитарно-деловой характер, они касаются всех людей стра­ны, ежедневно, а то и ежечасно воспроизводятся и воспроизводятся в нашей безостановочно повторяющейся повседневности. Изо дня в день, от раза к разу. И это не некий минус (как может показаться на первый взгляд), а, напротив, гигантское уникальное преимущество гражданских законов, исподволь упорно превращающих свободу людей в повседневную само собой разумеющуюся данность. Непрерывно повторяясь, влезая во все закоулки нашего человеческого бытия, гражданские законы, как ничто другое, спо­собны "приручить к себе людей", стать непреложными пра­вилами, напрямую входящими в образ жизни, в повсед­невную действительность, в наши нравы.

В этой связи становится непреложной реальностью Сво­бода людей, а отсюда и — общая атмосфера категорической недопустимости любых ее нарушений, признания элементарно необходимыми условий для осуществления свободы челове­ка, его достоинства, высокого статуса.

Словом, свобода человека — отдельного, автономного человека! — при помощи гражданского права входит в быт, в повседневность. И это, быть может, является наиболее устойчивым признаком современной западноевропейской (причем персоноцентристской) культуры — показателем того, что в жизни общества возникла твердая почва для практической свободы отдельного автономного человека, личности и, следовательно, для существования и развития современного свободного гражданского общества, общества либеральной цивилизации.

Можно, пожалуй, утверждать, что именно гражданское право воплощает в адекватной нормативно-юридической форме ту "игру свободы", которая, по мнению Шеллинга, выражает наиболее существенную сторону миссии права в современном обществе. Обратим внимание — не "правила игры" (они выражены во всем праве), а именно цивилизо­ванную игру свободы, которая и раскрывает наиболее мощ­ные позитивные творческие, созидательные силы в жизни общества.

Франция, Германия, другие западные страны, в кото­рых утвердились гражданские законы, в XIX—XX веках прошли непростой путь развития. Путь с периодами застоя, войн, разрухи и — что оказало особо пагубное воздействие — с трагическими сломами в политико-правовой жиз­ни, когда в таких странах, как Германия, Италия, Испания, воцарялись фашистские тоталитарные режимы. И все же надо учитывать, что в эти трагические годы в странах, бро­шенных в бездну фашизма, сохранялись островки правовой западноевропейской культуры, выраженные в гражданском законодательстве. И вовсе не случайно поэтому так быстро, воистину стремительно состоялось в этих странах демокра­тическое возрождение — не только вновь утвердились и заработали в оптимальном режиме свободная рыночно-конкурентная экономика и институты парламентаризма, но и произошли новые крупные перемены в праве.

Революции в праве. В цепи реальных событий XVIII— XX веков, ставших основой формирования и развития ми­ровоззренческих основ философии права, есть события наиболее значительные, поворотные, обозначившие началь­ную и завершающую фазы становления европейской (за­падной, персоноцентристской) правовой культуры.

Конечно же, как уже не раз упоминалось ранее, ре­шающую роль сыграла здесь возрожденческая культура, эпоха Просвещения, процесс перехода к либеральным ци­вилизациям, демократическое переустройство общества. Все это и привело к таким крупным переменам в политико-юри­дической сфере жизни общества, которые с полным основа­нием можно назвать первой (антифеодальной) "ре­волюцией в праве".

Сразу же оговорюсь: термин "революция" в отноше­нии права с учетом ранее высказанных положений о сути революций в обществе, неотделимых от насилия и террора, используется с немалой долей условности. И конечно же, в данном случае имеются в виду не какие-то насильственные акции и даже не сопровождающая их романтическая ге­роика, а только то, что позволяет использовать термин "ре­волюция" в естественных и технических науках, — скачко­образный переход из одного качественного состояния в дру­гое.

И если в эпоху Просвещения, в конце XVIII — начале XIX века, в Европе и Северной Америке произошли бур­жуазные революции со всей гаммой присущих им противо­речивых свойств, то одним из безусловно положительных последствий таких революций является как раз "револю­ция в праве".

Основой такой "революции в праве" стали отмеченные ранее социальные и политические процессы, в соответст­вии с которыми человек как личность начал высвобождаться из-под рабско-крепостнических оков власти и религиозной идеологии. Именно тогда великие просветители той поры выдвинули идеи, связывающие закон, право, правосудие не только с общими этическими и религиозно-этическими на­чалами, но и, сообразно идеям естественного права, с самими основами человеческого бытия — со свободой.

И что особо показательно, именно в таком ключе строились основные философские системы XVIII—XX веков, пре­жде всего кантовская, а также философские взгляды Гегеля, Шеллинга, Фихте. Не менее важную роль в этом отношении играет и само время — демократическое переустройство общества, демократические и персоналистические правовые процессы в политической жизни, заложенные Великой фран­цузской революцией. Оценивая наследие французской рево­люции, его противоречивую судьбу, современные философы обращаются "к тому единственному, что у нас осталось, — к тем идеям, которые инспирировали демократическое право­вое государство"¹, да так, что ныне "политическая свобода всегда воспринимается как свобода субъекта, который сам себя определяет и сам себя осуществляет"².

Сказанное относится к концу XVIII — началу XIX века, к тому времени и к тем событиям, которые названы первой "революцией в праве".

Прошло более столетия.

Ключевыми, поворотными для развития права в сере­дине и второй половине XX века оказались события 1950 — 1960-х годов, во многом явившиеся не только результатом общего постиндустриального социального развития, но и своего рода правовой реакцией на кровавый кошмар фашистского и сталинского тоталитаризма. Именно тогда вновь произошли крупные перемены в праве. Перемены, затро­нувшие юридические системы развитых демократических стран и означавшие по сути дела не что иное, как вторую (антитоталитарную) "революцию в праве".

Основой таких перемен стало возрождение естествен­ного права, и не просто возвращение в сегодняшний день того, что было ранее, а возрождение, означающее новую жизнь естественного права.

Естественное право — историческое явление. — Естествен­ное право в условиях демократического переустройства общества (начальная фаза). — Новая жизнь естественного права (продол­жение; истоки второй "революции в праве"). — Неотъемлемые права человека: проблемы, "поколения" прав. — Серьезные по­следствия. — Новое соотношение.

Естественное право — историческое явление. Данные истории свидетельствуют, что глубинная сущность естествен­ного права как предосновы позитивного права — то вечное, непреходящее, поистине человеческое, что в нем заключено, раскрылась в ходе исторического развития не сразу.

Дата добавления: 2017-01-14