Перенос как смещение 3 страница

Прояснилось также другое качество опозданий Мартина. Это качество охватывало все его существование — абсолютная необходимость контролировать свой собственный мир и собственный курс. Его потребность не уступать чьим-либо желаниям стала единственным гипертрофированным способом установления и сохранения границ собственного Я от вторжения и разрушения.

В воспоминаниях Мартина его мать была красивой женщиной, которая никогда не хотела выходить замуж. Если что-то случалось, еще до выяснения сути происшедшего она начинала возмущаться, вопить и придираться к досаждавшим ей сыновьям. Она запомнилась ему как подавленная, стремящаяся к уединению женщина, отчаянно старавшаяся приучить его к тому, что позволило бы ей сбросить с себя бремя и получить некоторое облегчение. Она безуспешно пыталась приучить Мартина к туалету в возрасте 8-ми месяцев, потому что моча и кал символизировали для нее его отвратительные, омерзительные и порабощающие ее проявления. Она предприняла вторую попытку приучить его к туалету, когда ему было два года, но снова безуспешно. Мартин очень рано стал вызывать у нее хроническое раздражение, являясь постоянным напоминанием о ее неудачах и ограниченности ее собственных возможностей; и она стала для него придирающейся, ворчащей, постоянно твердящей: “не делай”, “нельзя”. “когда же ты наконец...”, которые он слышал всякий раз, когда появлялся в поле ее зрения.

Как казалось Мартину, настроения его матери колебались между усталостью, ледяной отстраненностью, с одной стороны и упреком по отношению к нему — с другой. Особенно его расстраивала ее абсолютная непредсказуемость. Он никогда не знал, в какой момент она прервет их разговор пощечиной за то, что он слишком нервирует ее, пересадит его на заднее сидение машины или ударит, потому что он создает слишком много шума. Детство Мартина, как оно ему запомнилось, было похоже на “ожидание побега от красавицы-нацистки”. Однако порой, когда он делал что-то действительно приятное матери, на ее лице вспыхивала улыбка, ее глаза излучали свет и блеск. Он безропотно надевал ту одежду, которую она для него выбирала, и таким образом выражал ей свою заботу, несмотря на то, что мальчики в школе дразнили и унижали его за внешний вид. Он должен был скрывать, что шерстяные брюки, которые она для него купила, раздражают кожу. Мартин вспоминал, как она сияла гордостью, когда в надежде с помощью сына произвести эффект, которого сама она была не способна вызвать, чистила, наводила лоск, украшала его форму и еженедельно устраивала показ перед ее собственными родителями. “На этом мальчике все прекрасно”,— говорила она, после чего могла добавить: “Просто хочется его съесть”.

Еще одно переживание вызывало небесный свет в глазах матери и улыбку удовольствия. Она любила меха, драгоценности и изделия из серебра; эти вещи знаменовали границу между ощущением себя нежно любимой и погружением в депрессию. Единственное, что неизменно вызывало у нее сильный интерес, были походы за покупками в магазин. Они оживляли ее и вызывали свет у нее на лице за исключением тех моментов, когда Мартин, которому надоедало ждать ее, нарушал ее состояние, докучая ей. Он приходил с ней после посещения магазинов и наблюдал, как она до прихода отца магически трансформировалась, выставляя перед ним напоказ приобретенные днем сокровища.

Поощряемая демонстрациями матери грандиозность и экспансивность обеспечивала важные для Мартина защитные и восстановительные функции. Иногда он удалялся в свою комнату и там, находясь в своем собственном, защищенном пространстве, мечтал о славе, что позволяло ему восстанавливать пострадавшее и подорванное самоощущение. Эти мечты принимали образ мира, в котором он может все: зарабатывать миллионы, быть признанным, тем самым триумфально продемонстрировать своим родителям, что они были неправы, когда так часто говорили ему, что он никем не станет. Он воображал, как осыпает ноги матери драгоценностями, навечно изгоняя ее мрачное настроение и угрюмое уединение. Раз и навсегда он бы поправил свое наследство и восстановил ее мир, который, как ему неоднократно давали понять сотнями реплик, поднятий бровей и опускании уголков рта, обрушился из-за него, потому что он не сделал того, что должен был сделать.

От матери Мартин перенял несколько устойчивых качеств, которые также структурировали его переживание аналитика. Он научился держаться в отдалении, что стало его единственным средством защиты. Он развил и сохранил жгучее желание стать богатым, как Крез, чтобы никогда более не быть беспомощным и вызывать восхищение, о котором он так тосковал. В то же время Мартин демонстрировал упорное сопротивление за что-либо платить, в том числе и за лечение. Каждый денежный счет аналитика являлся для него мучительным напоминанием об ограниченности их отношений и о его собственной ограниченности. Для Мартина плата аналитику подтверждала доминирующий в его внутренней жизни принцип: любые отношения зависят от его вклада; он должен платить, чтобы понравиться кому-то. Таким образом, плата была для него непереносимым унижением, и поэтому он изобретал мириады всевозможных способов, чтобы отсрочить оплату, платить небольшими частями и, таким образом, платить и не платить одновременно.

Возможно, самым разрушительным последствием ранних отношений Мартина с матерью стала задержка развития в сфере дифференциации Я. Самостоятельно он не мог поддерживать позитивное представление о себе, а его самоощущение находилось в полной зависимости от отклика восхищенных женщин из его окружения. Соответственно, он был особенно уязвим к изменениям настроения выбранных им партнерш, которые оказывали опустошающее влияние на его самооценку. Такая крайняя уязвимость была основной чертой его детства. Когда он ложился спать или оставался один, он не мог противостоять тем картинам, которые переполняли его и в которых он представал плохим, эгоистичным и ущербным. Интерсубъективно индуцированное видение себя, лежавшее в основании ночных ужасов, толкало его к родителям за утешением. Эта особенность его переживания себя проявилась в анализе, когда Мартин рассказал о досаждающих самоупреках, которые сопровождали любой неуспех или разочарование и которые являлись причиной упорной и жестокой бессонницы.

От неудовлетворительных альтернатив (зависимость и изоляция), присутствовавших в его отношениях с матерью, маленький мальчик обратился к усердному, напряженно работающему отцу. Его отец был во многом необычным человеком, и у них были особые отношения. Он часто был для Мартина источником поддержки, особенно когда Мартин оказывал ему уважение и обращался к нему за советом. Но его отец также мог внезапно непредсказуемо измениться. Он не мог спокойно, не вмешиваясь, смотреть на то, что делалось, по его мнению, неправильно. От Мартина же исходило многое, что казалось отцу неверным. Он особенно укорял Мартина за плохое состояние матери. Отец мог сказать: “Что с тобой случилось? Как ты можешь не слушаться своей матери? Я спал в погребе с мышами — и то любил свою мать. А твоя мать содержит дом в чистоте и порядке, работает на тебя как раб, а ты этого не ценишь”. Если они дрались с братом, то отвечал всегда он, так как был старшим. Если у него болел живот, то потому что он слишком много съел. Каждое отклонение Мартина — его непочтительность, своенравие, пугливость и болезненность — свидетельствовало о том, что он не является членом их клана. Мартину необходимо было делать все по-своему, однако отец считал, что это угрожает его власти и душевному равновесию. В большинстве случаев отец пытался контролировать Мартина посредством уничтожающего сарказма и непрерывных подначек. Иногда это доходило до того, что Мартину угрожали отправить его в приют или в военное училище. Однажды двоюродный брат Мартина (который был немного старше) был уличен в приеме наркотиков. На это отец пригрозил Мартину:

“Если ты хоть раз попытаешься стать наркоманом, то, клянусь Богом, я отравлю тебя ядовитой фрикаделькой. А если меня арестуют и посадят на электрический стул, то я умру счастливым человеком, потому что буду знать, что очистил свою совесть — избавил мир от бедствия, которое сам в него привнес”.

Даже после установления прочной трансферентной связи пропуски сессий сохранялись. Причем пропуск был более вероятен после очень продуктивной сессии, а не после неудачных сессий. По мере вовлечения в отношения Мартин все более настоятельно нуждался во временных и пространственных границах аналитического сеанса, чтобы противостоять возрастающей угрозе его собственным границам. Становясь более надежным, он остро переживал неудовольствие аналитика всякий раз, когда ему не удавалось следовать кодексу, согласно которому он должен прекратить собственное “вовне-действие”, с пониманием относиться к собственной жене, заботиться о детях и вести непорочную жизнь, чего, по его убеждению, ожидал от него аналитик.

Один раз он пришел на сессию с большим опозданием. Он говорил об опоздании, о том, что встал в 6 часов утра и мог бы принять душ и прийти вовремя, но чувствовал себя уставшим. Он изложил ряд ситуаций предыдущего дня, которые, по его признанию, ослабили его самоощущение. После подобных переживаний ему всегда было трудно встать с постели на следующий день. Это становилось работой, которую он мог выполнить, только сконцентрировавшись. Он находился в постоянной борьбе с собственным истощением. В отношениях с аналитиком он воссоздал свое раннее детство. Его амбиции были связаны с ожиданиями его отца, которые всегда превышали его возможности. Он постоянно разочаровывал своих родителей.

Я валяюсь в постели, убивая время. Я читаю. Я ем, когда мне удобно, а затем иду в книжный магазин. Я хотел бы полежать в моей детской кроватке, чтобы от меня ничего не ожидали. Утром я бываю в сноподобном состоянии, что помогает мне оправиться от требований, которые истощают меня и убивают во мне человека. Если мне не удалось хорошо выспаться, это на меня ужасно действует. Мне никогда не разрешалось полежать в постели. “Почему ты всегда усталый?” — мог спросить меня отец. Я всегда был истощен, и у меня было впечатление, что происходящее по сути неправильно. Меня всегда притесняли внешними предписаниями — пойти в школу вовремя, носить именно ту одежду, которую для меня выбрали. Мне хотелось контролировать мое окружение, но мать и отец напирали на меня.

Мое опоздание — это текущая манифестация постоянно переживаемого вторжения, узурпации и нарушения моего пространства. Опоздание — это последняя, отчаянная мера, исходящая из жизни по расписанию, которое составлено не мной, но которому я должен строго следовать, чтобы выжить. Действительная причина опоздания заключается в том, что мне недоставало защищающего мое собственное время и пространство окружения. Если бы я серьезно возражал против вторжений матери и отца, меня могли просто выгнать, послать в приют, а затем и в военное училище.

Опоздание отражает мою неспособность воспользоваться предстоящим днем, поскольку я “сдан в набор”. Каждый день содержит лишь нескончаемые серии дел, каждая из которых отмечена тем, что мне следует делать. Я принял такую жизнь, чтобы выжить. Выживание же само по себе стало сомнительной ценностью.

Процесс анализа был отмечен периодами регулярного посещения, сменявшихся другими периодами, во время которых Мартин в течение 5-ти или 6-ти недель не приходил. Тем не менее произошло много существенных изменений. Одно из них состояло в появлении нежности и заботы, которые, однако, уничтожались стеной закрытое (defensiveness). Проявился интерес к артистическому и поэтическому самовыражению, приносивший Мартину ощущение мирной удовлетворенности. Постепенно Мартин смог принять ограниченность как собственных возможностей, так и возможностей других людей. Было прояснено также и то, какое положение занимал аналитик в глазах Мартина. На пятом году анализа после серьезной финансовой неудачи Мартин прервал лечение и пропустил 25 сессий. Ниже следует заметка, которую сделал аналитик после возвращения Мартина:

Мартин вернулся на этой неделе после шестинедельного отсутствия. Было две сессии, на которых он кое-что рассказал о причинах исчезновения, затем пропустил одну сессию и снова вернулся. Он начал, сказав, что хочет, чтобы я знал, как важно для него было иметь возможность вернуться обратно после пропуска и быть встреченным улыбкой и теплым жестом. Он сказал, что все те моменты, когда он был с радостью принят обратно без переживания себя плохим за то, что его здесь не было, оказали на него просветляющее влияние. Эти переживания катапультировали его через заросли джунглей и сделали возможным для него пережить собственную цельность и надежду. И он хотел, чтобы я знал, что эти прерывания отражают не недостатки лечения, а, как он все более осознает, его достижения и ту ограниченность (limitation) в Я, которые оказывают исцеляющий и развивающий эффект.

На последующих сессиях Мартин смог ясно выразить и подвергнуть сомнению возникшие чувства опасения, которые автоматически сопровождали развитие прочной связи с аналитиком. Он сказал: “Для меня эти отношения с вами подобны биопсии, которую я посылаю в лабораторию для проверки, не заболел ли я раком”.

В то время как дистанцирование и недисциплинированное поведение Мартина характеризовало его попытки дифференцировать себя от аналитика, угрозы такой дифференциации собственного Я в рамках трансферентной связи имели для него всеобъемлющий характер. Он боялся, что его критическое восприятие и аффективные реакции на аналитика приведут к непреодолимой сепарации, которая была описана нами. Подобные страхи распространялись на его выбор товарищей, на источники удовольствий, на эстетические интересы и на избранные им цели и идеалы. Он всегда тщательно “сканировал” лицо и позу аналитика на наличие возможных признаков беспокойства и неодобрения, когда рассказывал о поступке, который, как он чувствовал, расходится с тем, что от него ожидает аналитик. Он был убежден, что аналитик будет расстроен и недоволен успехом, к которому так стремился Мартин и на который, как он чувствовал, он был способен. Однажды, тщательно следя за лицом аналитика, он сказал:

Я знаю, мне следовало бы доверять вам, но не могу: я чувствую, что истощил весь свой запас. Как будто я перед каменной стеной, и мне не следует идти дальше. “Почему я хочу причинить боль этому мужчине?” — спрашиваю я себя. “Он относился к тебе здесь все это время так хорошо, шел навстречу, когда были проблемы с оплатой счета, помог избавиться от ипохондрии. Чего ты хочешь от него?” Я нуждаюсь в ободрении, чтобы продолжать; мы или открыто вытащим все это, или закопаем опять.

Я не верю вам. Я не верю, что вы поможете мне сделать то, чего хочу я. Я не верю, что, когда я похудею, приведу себя в норму и стану красивым, вы не подумаете о своей собственной молодости и том, что вы не являетесь хорошим атлетом. Я не верю, что когда я буду с красивой женщиной, вы не опечалитесь оттого, что это не вы рядом с ней; что если у меня будет десять миллионов долларов при работе 3 дня в неделю, вы не съедите себя от разочарования в том, чем вы занимаетесь. Я знаю это, потому что вижу вас иногда расстроенным и подавленным.

Благодаря столь откровенной коммуникации были вскрыты различные аспекты развития самости Мартина, которые были прерваны и стали очень конфликтными. Также стало возможным осветить лежащий в основании конфликт во всей его вездесущести — пропитывающее собой каждый уровень развития убеждение в том, что резонирующий отклик окружения может быть вызван лишь ценой отчуждения от аффективного ядра, составляющего сущность его собственного Я. Все больше и больше аналитическая работа фокусировалась на исследовании его опыта отношений с аналитиком, который сохранял это убеждение, и на раскрытии закодированных контекстов развития, которые придали этому центральному организующему принципу его инвариантный и до этих пор неоспоримый характер.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Для поддержания развития индивидуальной самости на протяжении всей жизни требуются специфические, эволюционирующие Я-объектные переживания. Патогенные крушения этого процесса развития происходят в интерсубъективных ситуациях, в которых отсутствует отклик на центральные аффективные состояния, сопровождающие дифференциацию Я, или в которых они даже активно отвергаются. Посредством этого устанавливается фундаментальный внутренний конфликт между требованием, чтобы развитие Я происходило через приспособление к потребностям родителей, и убеждением, что развитие Я укоренено в оживляющем аффективном ядре собственной самости. Пациенты обращаются к аналитику с надеждами, что в интерсубъективном контексте могут быть освобождены ранее нарушенные стремления к дифференциации собственного Я (связь, которая освобождает), и с опасениями повторения с аналитиком пережитых в детстве нарушений переживания собственного Я (узы, которые сковывают). Как показано в нашей клинической иллюстрации, сопротивления в подобных случаях инкапсулируют стремления к дифференциации Я, а для прогресса анализа и развития пациента важное значение приобретает детальное исследование всех тех аспектов, которые способствуют переживанию пациентом угрозы его самости со стороны аналитика.

Глава 5 Аффекты и Я-объекты

(Глава написана в соавторстве с Дафной С. Столороу)

Во второй главе мы отметили, что считаем концепцию Я-объектной функции одной из трех главных опор Я-психоло-гии Кохута. Однако мы сознаем, что этой концепции угрожают две опасности, подстерегающие важные теоретические идеи на ранних стадиях их развития. С одной стороны, есть вероятность того, что эта концепция останется слишком узкой и статичной, ограниченной рассмотрением главным образом идеализирующих и отзеркаливающих связей, как было определено ее создателем. С другой стороны, вдохновенное распространение теории может привести к тому, что она станет чрезмерно общей и широкой (как, собственно, и происходит, когда при помощи этой концепции пытаются объяснить чуть ли не всякие действия, выражающие заботу, в которой может нуждаться ребенок или взрослый, имеющий проблемы развития). В этой главе мы попытаемся расширить и уточнить концепцию Я-обьекта, что, по нашему мнению, поможет обойти как Сциллу окостенения теории, так и Харибду ее чрезмерной генерализации. Мы убеждены, что функции Я-объекта существенно связаны с интеграцией аффекта в организацию опыта Я и что потребность в Я-объектной связи — это, по сути, потребность получать отклик, созвучный нашим аффективным состояниям, в течение всей жизни. Чтобы развить это утверждение, мы должны прежде всего рассмотреть стержневую роль аффекта и интеграции аффектов в процессе структурализации Я.

Как указывалось нами во второй главе, мы рассматриваем Я как организацию опыта, что в особенности относится к структурированию переживания человеком самого себя. С этой точки зрения, Я — это психологическая структура, благодаря которой переживание себя приобретает характерную форму, слитность, непрерывность и устойчивую организацию. Фундаментальная роль аффективности в организации опыта Я отмечалась поколениями аналитических исследователей и нашла надежное подтверждение в последних исследованиях паттернообразующей роли ранних взаимодействий ребенка с теми, кто о нем заботится (Emde, 1983; Lichtenberg, 1983; Basch, 1985; Stern, 1985; Beebe, 1986; Demos, 1987). Штерн (1985) считает, что аффективность тесно связана с Я и участвует в течение первых месяцев жизни в развитии “ядерного самоощущения” (69). Он доказал, что “интераффективность” — взаимообмен аффективными состояниями — это “неотъемлемая и клинически наиболее значимая черта интерсубъективных отношений” (138), определяющая для ребенка “очертания и протяженность его внутреннего мира, который может быть разделен с кем-то” (152). Основываясь на работе Сандлера (Sandier, 1982), Демос (Demos, 1987) утверждает, что зачатки самоощущения ребенка кристаллизуются вокруг его внутреннего переживания повторяющихся аффективных состояний, и отмечает важнейшую роль откликаемости заботящегося о нем окружения, которая играет существенную роль в развитии способностей ребенка к аффективной регуляции и саморегуляции. Эти исследования демонстрируют первостепенную роль интеграции аффекта в эволюции и консолидации переживания себя, а также интерсубъективной матрицы, в которой происходит этот процесс развития.

Аффекты можно рассматривать как организующие факторы опыта Я в процессе развития, если они встречают необходимый подтверждающий, принимающий, различающий, синтезирующий и контейнирующий отклик со стороны лиц, осуществляющих заботу о ребенке. Отсутствие непрерывной, созвучной откликаемости на аффективные состояния ребенка приводит к кратковременным, но значительным крушениям в области оптимальной интеграции аффектов, побуждая к диссоциации или отрицанию аффективных реакций, поскольку они угрожают достигнутой к этому моменту, еще непрочной структурализации. Иными словами, ребенок становится уязвимым для фрагментации Я, поскольку его аффективные состояния не получили необходимого отклика от заботящегося окружения и поэтому не были интегрированы в организацию его переживания себя. В таком случае для сохранения целостности хрупкой структуры Я становятся необходимыми защиты от аффектов.

Тезис этой главы заключается в том, что функции Я-объекта существенным образом связаны с аффективным измерением переживания себя и что потребность в связях с Я-объектом — это потребность в специфической откликаемости на разнообразные аффективные состояния на протяжении всего развития. В терминах интеграции аффектов кохутовские концептуализации отзеркаливающего и идеализированного Я-объектов (1971, 1977) могут быть рассмотрены как отдельные и исключительно важные составляющие предлагаемой нами расширенной концепции Я-объектных функций. Его открытие того, насколько важно для развития фазосоответ-ствующее отзеркаливание грандиозно-эксгибиционистских переживаний, на наш взгляд, указывает на важнейшую роль созвучной откликаемости окружения в интеграции аффективных состояний, в том числе и таких, как гордость, экспансивность, ощущение силы и приятное возбуждение. Как показал Кохут, интеграция таких аффективных состояний является решающей для консолидации самооценки и амбиций. С другой стороны, важность ранних переживаний единства с идеализированными источниками силы, безопасности и успокоения указывает на центральную роль утешающих и успокаивающих откликов от заботящихся лиц в интеграции таких аффективных состояний, как тревога, беспомощность и дистресс. Кохут также показал, что такая интеграция имеет огромное значение для развития способностей к самоутешению, которые, в свою очередь, жизненно важны в развитии толерантности к тревоге и в формировании общего чувства благополучия.

В своих рассуждениях о двух способах, которыми родители могут отвечать на характерные для эдиповой фазы аффекгивные состояния ребенка, Кохут (1977), как нам кажется, движется в направлении расширения концепции Я-обьекта:

На любовное желание и упорное соперничество ребенка, находящегося в эдиповой стадии, достаточно эмпатичные родители могут отвечать двумя способами. Они могут реагировать на сексуальные желания ребенка и на его стремление соревноваться и соперничать с ними сексуальным возбуждением и контрагрессией, и в то же время они могут радоваться и гордиться достижениями ребенка в развитии, его энергией и самоутверждением (230).

Будет ли эдипов период благоприятным или патогенным для развития, зависит от баланса переживаний ребенка между этими двумя видами родительских реакций на его эдиповы чувства:

Например, если маленький мальчик чувствует, что отец с гордостью смотрит на него как на свое продолжение и позволяет ему объединиться с собой и со своей взрослой силой, тогда эдипова фаза будет решающим шагом в консолидации Я и укреплении “паттерна Я”, включая принятие одного из нескольких вариантов интегрируемой маскулинности... Если, однако, во время эдиповой стадии этот аспект родительского “эха” отсутствует, то даже если нет грубо неадекватных откликов на либидозные и агрессивные побуждения ребенка, его эдиповы конфликты, скорее всего, приобретут злокачественный характер. Более того, неадекватные родительские реакции, похоже, чаще проявляются именно при этих обстоятельствах. Другими словами, родители, которые не способны установить эмпатический контакт с развивающимся Я ребенка, имеют тенденцию видеть проявления эдиповых стремлений ребенка изолированно: они склонны видеть... в ребенке тревожащую их сексуальность и враждебность вместо более значительных конфигураций утверждающейся любви и соперничества,— и в результате эдиповы конфликты ребенка будут усиливаться (234-235).

Здесь Кохут не только подчеркивает важность родительской откликаемости на чувства любви и соперничества, характерные для эдиповой фазы,— говоря о них, он расширяет аффективную область, требующую созвучной откликаемости, выходя за пределы того, что включено в его ранние, более ограниченные формулировки отзеркаливающих и идеализированных связей.

Басх (Basch, 1985) при обсуждении ранней сенсомо-торной фазы выдвигает сходные с нашими аргументы, расширяя первоначальную концепцию отзеркаливающей функции Кохута (1971) как относящейся к архаической грандиозности до включения в нее и других областей “аффективного отзеркаливания”. Опираясь на работу Штерна, он пишет:

Через аффективную настройку мать выполняет основную роль Я-объекта для своего ребенка, разделяя его переживания, давая подтверждение его действиям и выстраивая сенсомоторную модель того, что станет впоследствии его Я-концепцией. Аффективная настройка дает возможность поделиться своим миром; без нее любая деятельность оказывается одинокой, сугубо личной и имеет исключительно индивидуальное значение... Если.. в эти ранние годы аффективная настройка отсутствует, или она неэффективна, то недостаток разделенного с кем-то опыта может привести к чувству изоляции и убеждению, что твои аффективные потребности так или иначе неприемлемы и постыдны (35).

Басх считает, что защиты, которые проявляются в терапии как сопротивление против аффектов⁸, происходят из отсутствия ранней аффективной настройки.

Теперь мы хотим распространить понятие Я-обьектных функций на некоторые другие аспекты аффективного развития, которые мы считаем центральными для структурализа-

⁸ Басх ссылается на Фрейда, который еще в 1915г. также выразил мнение, что защиты всегда работают против аффектов

ции Я-опыта. Они включают: (1) дифференциацию аффектов, связанную с формированием границ Я; (2) синтез аффективно противоречивых переживаний; (3) развитие толерантности к аффектам и способности использовать аффекты как сигналы для Я; и (4) десоматизацию и когнитивную артикуляцию аффективных состояний.

ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ АФФЕКТОВ И САМОАРТИКУЛЯЦИЯ

Кристал (Krystal, 1974), преуспевший в применении психоаналитической развитийной перспективы к теории аффектов, указывал, что важный компонент трансформации аффектов в процессе развития — “их выделение и дифференциация из общей матрицы” (98). Он отмечал также особое значение материнской откликаемости, которая помогает ребенку осознавать и различать его разнообразные и меняющиеся аффективные состояния. Здесь следует подчеркнуть, что такая ранняя дифференцирующая аффекты настройка на эмоциональные состояния ребенка делает решающий вклад в прогрессивную артикуляцию его переживания себя. Более того, такая дифференцирующая отклика-емость на аффекты ребенка составляет центральную Я-объектную функцию заботящегося о нем окружения — установление ранних, зачаточных Я-представлений и формирование границ Я (см. главу 4).

Таким образом, самые ранние процессы установления границ собственного Я и индивидуации требуют присутствия заботящегося лица, которое благодаря своему прочно структурированному самоощущению и ощущению другого способно достоверно распознавать, различать разнообразные аффективные состояния ребенка и соответствующим образом отвечать на них. Когда родители не могут различать и адекватно отвечать на эмоциональные состояния ребенка (например, когда эти состояния входят в конфликт с их потребностью использовать ребенка для обслуживания собственной потребности в Я-объектах), ребенок будет переживать серьезные крушения в развитии его собственного Я. В частности, такие ситуации будут серьезно препятствовать процессу установления границ Я, так как ребенок чувствует себя принужденным “становиться” Я-объектом, в котором нуждаются родители (Miller, 1979), а следовательно — подчинять или дис-социировать собственные центральные аффективные качества, которые вступают в конфликт с этим требованием (детальные клинические иллюстрации см.: Atwood and Stolorow, 1984, ch. 3).

СИНТЕЗ АФФЕКТИВНО ПРОТИВОРЕЧИВЫХ ПЕРЕЖИВАНИЙ

Вторая исключительно важная Я-объектная функция заботящегося окружения касается синтеза противоречивых аффективных переживаний ребенка — процесса, жизненно необходимого для установления интегрированного самоощущения. Этот ранний процесс синтеза аффектов требует присутствия заботящегося лица, которое, благодаря интегрированному восприятию, способно с доверием принимать, выносить, понимать и, в конечном итоге, давать вразумительное объяснение интенсивным, противоречивым аффективным состояниям ребенка как исходящим из цельного, непрерывного Я. Когда родители, напротив, вынуждены воспринимать ребенка как “расщепленного” (например, на одного, чьи “хорошие” аффекты удовлетворяют Я-объектные потребности родителей, и другого, чьи “плохие” аффекты фрустрируют эти потребности),— развитие аффективно-синтетической способности ребенка и соответствующего продвижения к его интегрированной самости встречают серьезное препятствие, поскольку аффективно противоречивые переживания надолго остаются изолированными друг от друга в соответствии с фрагментарными родительскими восприятиями (клинические иллюстрации см.: Atwood and Stolorow, 1984,ch. 3).

Дата добавления: 2017-01-14