Рождение изгоя 5 страница

Макнил был местом, позволявшим заключенному изменить свою жизнь. Здесь действовала приличная образовательная программа и проводилось обучение различным ремеслам на профессиональном уровне. Мне было двадцать семь лет, а за плечами — от силы четыре класса школы. На протяжении последних двенадцати-тринадцати лет я скрывал, что у меня нет образования. Я всегда увиливал от всего, что было связано с чтением или письмом. У меня была цепкая память и хорошо подвешенный язык, так что мало кому удавалось понять, что я не умею грамотно читать и писать. Я действительно хотел научиться большему, но гордость не позволяла мне начать со школьной программы для четвертого класса, когда ребята, с которыми я общался в тюрьме, закончили колледж. Я всегда читал тихо, почти про себя. Мне было трудно, но я стал читать и заниматься у себя в камере.

Больше всего меня занимал самоанализ. Тюремные психиатры частенько повторяли, что я страдал «манией преследования» и «комплексом неполноценности», но они и пальцем не пошевельнули, чтобы помочь мне справиться с этими психическими нарушениями. Однако даже если бы они попытались что-то сделать, не думаю, что прислушался бы к их советам: ну кому хочется думать о себе, как о человеке с отклонениями. Но теперь, когда я испытывал дикое желание измениться, мне требовалась помощь.

Я обратился к христианству. При этом я не искал объект для поклонения, просто хотел разобраться в себе и понять причины, объяснявшие мое негативное мышление. Я начал ходить на службу с некоторыми своими приятелями. Я слышал, как эти парни говорили «о, да» и «аминь», читали вслух Библию, а потом, выйдя из церкви, воровали сигареты у своих друзей, говорили заведомую ложь или торопились найти укромное местечко, чтобы заняться сексом с каким-нибудь петухом. Я не собираюсь критиковать христианскую религию — лишь лицемеров, притворяющихся праведниками. При желании я мог бы прикинуться христианином, и, возможно, это помогло бы мне выбраться, но я пытался найти себя. Я стремился измениться в лучшую сторону без всякого притворства.

В тюрьме можно встретить верующих самых разных конфессий. Кто-то действительно искренне верует, другие только делают вид. То, что хорошо и правильно для одного человека, не обязательно годится для другого. Поэтому я интересовался всем. Я стал обращать внимание на конкретных людей и на их принципы. Если мне попадался парень, который, казалось, был всегда на высоте и сохранял контроль над собой, я начинал придерживаться его убеждений, пытаясь стать внутренне сильнее. Меня стали привлекать различные группы, возникавшие в тюрьме не совсем с разрешения начальства. Если я видел, что парни, участвовавшие в сходках, были по-настоящему искренни, то старался разузнать о цели их сборищ. Я был белым, но это не помешало мне познакомиться с верованиями чернокожих мусульман. То же самое с индейцами. Я обнаружил, что они строго придерживаются своей веры, поэтому я начал наблюдать за ними и оценил их ритуалы и традиции. Я изучал гипноз и психиатрию. Я читал все книги, которые только мог найти (и понять), посвященные развитию умственных способностей. Сосед по камере увлек меня сайентологией. Вместе с ним и еще одним парнем я довольно глубоко погрузился в дианетику и сайентологию. Благодаря этим и другим своим занятиям мне удалось выйти из депрессии. Я учился лучше понимать себя, смотрел на жизнь позитивно и знал, как распределять свою энергию в течение каждого дня и на что ее направлять. Я поверил в себя, и настал день, когда я решил действовать, тогда как раньше всегда удовлетворялся тем, что слушал и делал так, как мне говорили.

Что касается профессиональной подготовки, то в тюрьме Макнил действовали программы по обучению разнообразным профессиям, но большинство из интересовавших меня требовали менее строгого тюремного режима, чем был назначен мне. Сварочная мастерская и автосервис находились за пределами тюрьмы. Слесарная и электроремонтная мастерские были расположены на тюремной территории, но списки желающих туда попасть были довольно внушительны. С учетом того, что я успел натворить (и здесь, и в других тюрьмах — все было записано в моем личном деле), моей лживости и того факта, что я ни разу не заканчивал программу подготовки, хотя у меня была такая возможность, понятное дело, мне не светило там работать. Чаще всего я оказывался в самом конце списка. Мои слова звучат как оправдание, будто я ищу какую-то отговорку, чтобы меня не поймали на отказе от имевшихся в тюрьме возможностей получить профессиональную подготовку. Но на самом деле это всего лишь объяснение причин, побудивших меня профессионально заняться музыкой.

С музыкой я был уже немного знаком. Еще до воспитательного дома Гибо мама разрешала мне ходить на уроки вокала и музыки. Да и потом, оказываясь в разных тюрьмах, я занимался музыкой. В тюрьме музыка всегда помогает убить время и при этом доставляет удовольствие. Не важно, играешь ты сам или слушаешь кого-нибудь, музыка позволяет перенестись тебе в другое измерение. Давным- давно один мексиканский друг научил меня основам игры на гитаре, и за много лет гитара стала для меня своеобразным отдохновением и средством отвлечься от однообразной тюремной жизни. Раз уж я не подходил для обычных подготовительных программ, то вполне естественно, что я занялся игрой на гитаре, не исключая, что однажды стану профессиональным музыкантом.

В тюрьме профессиональное музыкальное образование или подготовка не предусмотрены, так что здесь тебя не станут учить так же, как если бы ты получал какую-нибудь профессию или занимался по школьной программе. Музыка считается в тюрьме хобби или развлечением. Ты можешь заниматься ею в свободное время после завершения назначенной тебе на день работы или по выходным. Поэтому я старался получить работу, позволявшую мне как можно больше времени уделять занятиям музыкой. И хотя тюрьма не нанимала преподавателей музыки, здесь нашлось немало заключенных, которые на воле были профессиональными музыкантами. Кое-кто из них оказался очень умелым педагогом. Как и при обучении любой другой профессии, чтобы стать хорошим музыкантом, требуется упорство, сосредоточенность и практика. Времени у меня было полно. Я отсидел меньше двух лет из десяти, когда решил, что займусь музыкой. Время, практика, целая куча порванных гитарных струн и многочисленные учителя сделали меня гитаристом средней руки.

Стоило мне заняться музыкой, как все, похоже, стало на свои места. Открылась вакансия на работу в зрительном зале—и мне больше было не нужно подстраиваться под тюремный распорядок при желании заниматься: музыкальным классом служил мне зрительный зал. Единственная неприятность, чуть не убившая во мне желания стать музыкантом, была связана с матерью. Она не переехала в Вашингтон, чтобы быть ко мне ближе, судьба занесла ее в Такому, так что она приходила ко мне пару раз. Загоревшись идеей заняться музыкой, я попросил маму походить по магазинам и прикупить мне неплохую подержанную гитару за пару сотен долларов. «Слушай, Чарли, я бы рада, да денег лишних нет. Даже прийти сюда — трата наших денег на продукты», — ответила мне мать. Зная не понаслышке, что такое сидеть без копейки, я сказал ей, что это не беда, и если у нее не найдется денег на гитару, я все пойму. Через пару месяцев мама снова нарисовалась у меня, на этот раз с маленькой девочкой на руках. Она встретила меня словами: «Чарли, познакомься со своей сестренкой». — «Ого, — удивился я, — и как такое только могло случиться?» — «Ну, уже несколько месяцев мы пытались удочерить девочку. И вот недавно агентство сообщило нам, что они нашли для нас ребенка, — объяснила мама. — Разве она не само очарование?» Мне все дети кажутся милыми, но в тот момент — был тому причиной острый приступ ревности или, может, воспоминание о моем не слишком веселом детстве — я не почувствовал никакой радости, услышав слова матери. Особенно после того, как она призналась, что заплатила за оформление приемного ребенка больше двух тысяч долларов. Я рассвирепел и наговорил матери откровенных грубостей. «Пошла ты вместе со своей дочерью! Два месяца назад у тебя не нашлось каких-то вшивых двухсот долларов мне на гитару. Когда я был маленьким, в половине случаев ты спихивала меня кому-нибудь еще, а когда стало некому, ты сделала так, чтобы судья запер меня в школе, чтобы я не мешался у тебя под ногами. Ты солгала мне, что у тебя не было денег». Сказав маме, что я больше не хочу ее видеть, я встал и ушел из комнаты для свиданий. Сцена была отвратительная, ничего не скажешь — потом я часто сожалел об этом. Но в тот момент я снова злился на весь мир и чуть было не дошел до того, чтобы наказать самого себя. Пару дней я твердил себе: «К черту гитару и музыку!» Но это недолго продолжалось — к концу недели мое увлечение музыкой лишь окрепло.

Одним из тех, кто научил меня кое-чему, был всем известный бандит тридцатых годов Элвин (Крипи) Карпис*. Его перевели в Макнил после того, как правительство решило закрыть федеральную тюрьму Алькатрас. Старик Крипи был членом знаменитой банды Ма Баркер и уже был осужден за четырнадцать убийств в гангстерском духе, когда я только появился на свет. С тех пор он все сидел. Проведя больше тридцати лет за решеткой, какой-нибудь другой заключенный превратился бы в покорного, усохшего, разбитого старика. Но только не Карпис. Ему было уже за шестьдесят, но он по- прежнему был в хорошей форме. Он отличался невероятно острым умом и спокойным чувством собственного достоинства, чем завоевывал уважение других заключенных, охранников, сотрудников тюрьмы и вообще всех, кто с ним встречался. Карпис играл на электрогитаре, и хотя мы увлекались разными стилями, благодаря общему интересу к гитаре и музыке мы крепко сдружились. Он показал мне несколько аккордов, да и я мог научить его чему-то. Во многих отношениях я был все тем же сопливым пареньком без будущего, но у Элвина всегда находилось для меня время.

Когда мы не играли на гитарах и не занимались, то просто разговаривали, причем довольно долго. Старик мне нравился, и я внимал каждому его слову. Он почти не говорил о событиях, из-за которых оказался в тюрьме, но для человека, отсидевшего такой срок, он был хорошо осведомлен о том, что происходило там, на воле. Меня всегда поражало, как это он так разбирается в политике правительства, деятельности профсоюзов и международной обстановке. Как большинство заключенных со стажем, он не уставал рассуждать о коррупции, в которой погрязла система. Причем в отличие от других, лишь описывавших положение вещей, Карпис подробно разбирал обстоятельства и причины, стоявшие за законами и деятельностью правительства. Он просветил меня насчет того, чем занимается в других странах ЦРУ (потом выяснилось, что он действительно знал, о чем говорил). Черт, в ту пору я даже понятия не имел о существовании ЦРУ!

Что же до профсоюзов, все знали, что у Карписа были связи с лидерами профсоюзного движения. Не раз он использовал свои контакты, чтобы помочь тому или иному заключенному подготовить условия для досрочного освобождения, сделав так, чтобы ему предложили работу через профсоюз.

Порой я пытался соблазнить Карписа сайентологией. «Малыш, — говорил он мне в таких случаях, — разум — твой лучший друг, и в то же время он может оказаться твоим злейшим врагом. Так не порти его больше, чем мир уже его изуродовал!» В другой раз он добавлял: «Не пытайся быть тем, кем ты не являешься на самом деле. Никогда не лги. Не жди милости от судьбы, иди своим путем. Не доверяй политикам или богатым людям. И никогда не оставляй друга в беде».

Я попал в Макнил в июле 1961 года. Тогда мне было двадцать шесть лет. Первые пятнадцать месяцев я старался вести себя так, словно навидался в жизни всякого и познал все, что только можно. Для себя и для слушателей я, не жалея красок, расписывал «кадиллаки», кучу красивейших голливудских шлюх и роскошную жизнь. Я изображал из себя беспечного парня, которому на все наплевать, перед приятелями заключенными и тюремным начальством. Я постоянно влипал во что-то и явно не напрягался по этому поводу.

Но в конце 1962 года, когда надо мной нависла туча, я увидел себя тем, кем был на самом деле: незрелым, запутавшимся человеком, который только и умел, что сотрясать воздух. У меня не было подходящей цели в жизни, я шел по ней наугад. В последующие годы я перестал быть несерьезным дурачком. Я искренне хотел лучше узнать себя и научиться жить честно. Мое увлечение музыкой было серьезным, и я чувствовал, что выбрал верное направление. Мне казалось, будто я прошел какой-то долгий путь. Я ощущал себя честным человеком и больше не врал и даже не преувеличивал случаи из прошлого. Я с оптимизмом смотрел в будущее и трезво оценивал то, что могло ожидать меня после освобождения. Никаких неосуществимых фантазий у меня в голове не было. Впрочем, я так и не избавился от какого-то детского желания производить на окружающих впечатление, особенно когда брал в руки гитару и пел перед приятелями. Развлекая ребят игрой на гитаре, я чувствовал себя очень уверенно. Когда меня начинали расхваливать, я чувствовал себя более чем польщенным, но тщеславие не позволяло мне почивать на лаврах. Оно заставляло меня заниматься еще больше и стремиться к такому мастерству, чтобы обо мне можно было сказать: да, он явно талантлив. Я был одержим музыкой. Мне нравилось играть песни известных исполнителей, но еще больше удовольствия приносило мне сочинение собственных песен.

В июне 1966 года меня перевели из тюрьмы Макнил на Терминал-Айленд. Примерным поведением я зарабатывал себе досрочное освобождение, а для федералов это обычное дело — перевести тебя в тюрьму (если таковая имеется) поближе к месту, где тебе определят жить после окончания заключения.

Эта была желанная перемена. Я устал от вечного дождя и тумана и, мягко говоря, от какого-то тления на Макниле. Я уже бывал на Терминал-Айленде и мог сказать, что если уж тебе пришлось отбывать срок, то Терминал-Айленд был одним из лучших мест для этого. Кроме того, здешние условия позволили мне добиться еще больших успехов в игре на гитаре. Терминал-Айленд находится невдалеке от Лос-Анджелеса и Голливуда, так что там всегда бывает много исполнителей, оттачивающих перед тюремной аудиторией новые песни и постановки, которые потом играют в турах. Что еще важнее, многие из них приветствовали участие в концертах способных музыкантов из числа заключенных. Я воспользовался этими обстоятельствами и играл каждый раз, когда была такая возможность. Это был хороший опыт для меня, и я чувствовал себя профессионалом, поднимаясь на сцену.

Мне показалось, что последний год в тюрьме пролетел как один день. Я был так поглощен сочинением музыки и игрой на гитаре, что перестал думать о жизни на воле. Несмотря на то что именно вольная жизнь и желание оставаться свободным побудили меня заняться музыкой и справиться с навязчивыми идеями, я был страшно доволен тем местом, где оказался. Может, это и дико прозвучит, но я был очень счастлив на Терминал-Айленде. У меня были там хорошие друзья. Меня приняли и даже оценили как личность. Если не считать того, что у меня не было любимой девушки — или, по крайней мере, девушки, с которой я мог спать, — в остальном жизнь на Терминал-Айленде была, пожалуй, самой лучшей для меня. Размышления о возвращении на свободу снова вызвали у меня чувство неполноценности, преодолеть которое, как я уже знал, было невероятно трудно.

Дата добавления: 2015-08-31