АГРЕССИЯ Конрад Лоренц 19 страница

мира на две части. Как уже указывалось, страх перед при-

чинностью, о котором мы только что говорили, является

одним из эмоционально мотивированных оснований для

высокой оценки непознаваемого; однако здесь замешаны

и другие неосознанные факторы. Непредсказуемо поведе-

ние Властителя, Отца, в образе которых всегда присутст-

вует какая-то доля произвола и несправедливости. Непо-

стижим приговор Божий. Если нечто можно естественным

образом объяснить, им можно и овладеть; и вместе со

своей непредсказуемостью оно часто теряет почти всю

свою ужасность. Из перуна - который Зевс метал по сво-

ему произволу, не поддающемуся никакому разуме-

нию, - Бенждамен Франклин сделал простую электри-

ческую искру, и громоотвод защищает от нее наши дома.

Необоснованное опасение, что причинное постижение

природы может ее развенчать, является вторым главным

мотивом страха перед причинностью. Так возникает еще

одна помеха исследованию, которая тем сильнее, чем вы-

ше в человеке благоговение перед красотой и величием

Вселенной, чем прекраснее и значительнее кажется ему

какое-то явление природы.

Запрет исследований, происходящий из этой трагиче-

ской причины, тем опаснее, что он никогда не переступает

порог сознания. Спросите - и каждый с чистой совестью

отрекомендуется поклонником естественных наук. Более

того, такие люди могут и сами быть крупными исследова-

телями в какой-то ограниченной области; но в подсозна-

нии они решительно настроены не заходить в попытках

научного исследования в границы того, к чему относятся с

благоговением. Возникающая таким образом ошибка со-

стоит не в том, что допускается существование непознава-

емого. Никто не знает лучше самих ученых, что человече-

ское познание не безгранично; но оно постоянно доказы-

вает, что мы не знаем, где проходит, его граница. "В глубь

Природы, - писал Кант, - проникают исследование и

анализ ее явлений. Неизвестно, как далеко это может по-

вести в будущем". Возникающее подобным образом пре-

пятствие к исследованию является совершенно произ-

вольной границей между познаваемым и уже не познава-

емым. Многие отличные натуралисты испытывали такое

благоговение перед жизнью и ее особенностями, что про-

водили границу у ее возникновения. Они предполагали

особую жизненную силу, некий направляющий всесозда-

ющий фактор, который нельзя признать ни необходимым,

ни достаточным для научного объяснения. Другие прово-

дят границу там, где, по их ощущению, человеческое до-

стоинство требует прекратить все попытки естественного

объяснения.

Как относится или как должен относиться к действи-

тельным границам человеческого познания настоящий

ученый, я понял в ранней молодости из высказывания од-

ного крупного биолога, которое наверняка не было обду-

мано заранее. Никогда не забуду, как Альфред Кюн делал

однажды доклад в Австрийской академии наук и закончил

его словами Гете: "Высшее счастье мыслящего челове-

ка - постичь постижимое и спокойно почитать непости-

жимое". Сказав это, он на миг задумался, потом протесту-

юще поднял руку и звонко, перекрывая уже начавшиеся

аплодисменты, воскликнул: "Нет, господа! Не спокойно,

а не спокойно!" Настоящего естествоиспытателя можно

определить именно по его способности уважать то пости-

жимое, которое ему удалось постичь, не меньше чем

прежде. Ведь именно из этого вырастает для него возмож-

ность хотеть, чтобы было постигнуто то, что кажется не-

постижимым; он совершенно не боится развенчать приро-

ду проникновением в причины ее явлений. Впрочем, при-

рода - после научного объяснения какого-либо из ее про-

цессов - никогда не оставалась в положении ярмарочно-

го шарлатана, потерявшего репутацию волшебника. Есте-

ственно-причинные взаимосвязи всегда оказывались еще

прекраснее и значительнее, чем самые красивые мифиче-

ские толкования.

Знаток природы не может испытывать благоговения к

непознаваемому, сверхъестественному; для него сущест-

вует лишь одно чудо, и состоит оно в том, что решительно

все в мире, включая и наивысший расцвет жизни, возник-

ло без чудес в обычном смысле этого слова. Вселенная ут-

ратила бы для него свое величие, если бы ему пришлось

узнать, что какое-то явление - скажем, поведение бла-

городного человека, направляемое разумом и моралью, -

может происходить лишь при нарушении вездесущих и

всемогущих законов единого Всего.

Чувство, которое испытывает натуралист по отноше-

нию к великому единству законов природы, нельзя вы-

разить лучше, чем словами: "Две вещи наполняют душу

все новым и растущим изумлением: звездное небо надо

мною и моральный закон во мне". Изумление и благого-

вение не помешали Иммануилу Канту найти естествен-

ное объяснение закономерностям звездного неба, и при-

том именно такое, которое исходит из его происхожде-

ния. Мы и моральный закон рассматриваем не как нечто

данное a priori, но как нечто возникшее естественным

путем, - точно так же, как он рассматривал законы не-

ба. Он ничего не знал о великом становлении органиче-

ского мира. Быть может, он согласился бы с нами?

13. СЕ ЧЕЛОВЕК

Я на то, с ноги снимая

свой сапог, ему ответил:

"Это, Демон, страшный символ

человека: вот нога из

грубой кожи; то, что больше

не природа, но и в дух не

превратилось; нечто меж звериной

лапой и сандалией Гермеса".

Христиан Моргенштерн

Предположим, что некий беспристрастный этолог сидит

на какой-то другой планете, скажем на Марсе, и наблюдает

социальное поведение людей с помощью зрительной трубы,

увеличение которой слишком мало, чтобы можно было уз-

навать отдельных людей и прослеживать их индивидуаль-

ное поведение, но вполне достаточно, чтобы наблюдать та-

кие крупные события, как переселение народов, битвы и

т.п. Ему никогда не пришло бы в голову, что человеческое

поведение направляется разумом или, тем более, ответст-

венной моралью.

Если предположить, что наш внеземной наблюдатель -

это чисто интеллектуальное существо, которое само лишено

каких-либо инстинктов и ничего не знает о том, как функ-

ционируют инстинкты вообще и агрессия в частности, и ка-

ким образом их функции могут нарушаться, ему было бы

очень нелегко понять историю человечества. Постоянно по-

вторяющиеся события этой истории нельзя объяснить, исхо-

дя из человеческого разума. Сказать, что они обусловлены

тем, что обычно называют "человеческой натурой", - это

пустые слова. Разумная, но нелогичная человеческая нату-

ра заставляет две нации состязаться и бороться друг с дру-

гом, даже когда их не вынуждает к этому никакая экономи-

ческая причина; она подталкивает к ожесточенной борьбе

две политические партии или религии, несмотря на порази-

тельное сходство их программ всеобщего благополучия; она

заставляет какого-нибудь Александра или Наполеона жерт-

вовать миллионами своих подданных ради попытки объеди-

нить под своим скипетром весь мир. Примечательно, что в

школе мы учимся относиться к людям, совершавшим все эти

дикости, с уважением; даже почитать их как великих му-

жей. Мы приучены покоряться так называемой политиче-

ской мудрости государственных руководителей - и на-

столько привыкли ко всем таким явлениям, что большинст-

во из нас не может понять, насколько глупо, насколько вред-

но для человечества историческое поведение народов.

Но если осознать это, невозможно уйти от вопроса: как

же получается, что предположительно разумные существа

могут вести себя столь неразумно? Совершенно очевидно,

что здесь должны действовать какие-то подавляющие силь-

ные факторы, способные полностью вырывать управление

у человеческого разума и, кроме того, совершенно не спо-

собные учиться на опыте. Как сказал Гегель, уроки истории

учат нас, что народы и правительства ничему не учатся у

истории и не извлекают из нее никаких уроков.

Все эти поразительные противоречия находят естест-

венное объяснение и полностью поддаются классификаци,

если заставить себя осознать, что социальное поведение

людей диктуется отнюдь не только разумом и культурной

традицией, но по-прежнему подчиняется еще и тем законо-

мерностям, которые присущи любому филогенетически

возникшему поведению; а эти закономерности мы доста-

точно хорошо узнали, изучая поведение животных.

Предположим теперь, что наш наблюдатель-иноплане-

тянин - это опытный этолог, досконально знающий все,

что кратко изложено в предыдущих главах. Тогда он должен

сделать неизбежный вывод, что с человеческим обществом

дело обстоит почти так же, как с обществом крыс, которые

так же социальны и миролюбивы внутри замкнутого клана,

но сущие дьяволы по отношению к сородичу, не принадле-

жащему к их собственной партии. Если бы наш наблюдатель

на Марсе узнал еще и о демографическом взрыве, о том, что

оружие становится все ужаснее, а человечество разделилось

на несколько политических лагерей, - он оценил бы наше

будущее не более оптимистично, чем будущее нескольких

враждебных крысиных стай на почти опустошенном кораб-

ле. Притом этот прогноз был бы еще слишком хорош, так как

о крысах можно предсказать, что после Великого Истребле-

ния их останется достаточно, чтобы сохранить вид; в отно-

шении людей, если будет использована водородная бомба,

это весьма проблематично.

В символе Древа Познания заключена глубокая истина.

Знание, выросшее из абстрактного мышления, изгнало че-

ловека из рая, в котором он, бездумно следуя своим инстин-

ктам, мог делать все, чего ему хотелось. Происходящее из

этого мышления вопрошающее экспериментирование с ок-

ружающим миром подарило человеку его первые орудия:

огонь и камень, зажатый в руке. И он сразу же употребил их

для того, чтобы убивать и жарить своих собратьев. Это дока-

зывают находки на стоянках синантропа: возле самых пер-

вых следов использования огня лежат раздробленные и от-

четливо обожженные человеческие кости. Абстрактное

мышление дало человеку господство над всем вневидовым

окружением и тем самым спустило с цепи внутривидовой от-

бор; а мы уже знаем, к чему это обычно приводит. В "по-

служной список" такого отбора нужно, наверно, занести и ту

гипертрофированную агрессивность, от которой мы страда-

ем и сегодня. Дав человеку словесный язык, абстрактное

мышление одарило его возможностью передачи над-инди-

видуального опыта, возможностью культурного развития;

но это повлекло за собой настолько резкие изменения в усло-

виях его жизни, что приспособительная способность его инс-

тинктов потерпела крах.

Можно подумать, что каждый дар, достающийся чело-

веку от его мышления, в принципе должен быть оплачен

какой-то опасной бедой, которая неизбежно идет следом.

На наше счастье, это не так, потому что из абстрактного

мышления вырастает и та разумная ответственность че-

ловека, на которой только и основана надежда управиться с

постоянно растущими опасностями.

Чтобы придать какую-то обозримость моему представ-

лению о современном биологическом состоянии человече-

ства, я хочу рассмотреть отдельные угрожающие ему опас-

ности в той же последовательности, в какой они перечисле-

ны выше, а затем перейти к обсуждению ответственной мо-

рали, ее функций и пределов ее действенности.

В главе о моралеподобном поведении мы уже слышали о

тех тормозящих механизмах, которые сдерживают агрес-

сию у различных общественных животных и предотвраща-

ют ранение или смерть сородича. Как там сказано, естест-

венно, что эти механизмы наиболее важны и потому наибо-

лее развиты у тех животных, которые в состоянии легко

убить существо примерно своего размера. Ворон может вы-

бить другому глаз одним ударом клюва, волк может одним-

единственньш укусом вспороть другому яремную вену. Ес-

ли бы надежные запреты не предотвращали этого - давно

не стало бы ни воронов, ни волков. Голубь, заяц и даже шим-

панзе не в состоянии убить себе подобного одним-единствен-

ным ударом или укусом. К тому же добавляется способность

к бегству, развитая у таких не слишком вооруженных су-

ществ настолько, что позволяет им уходить даже от "про-

фессиональных" хищников, которые в преследовании и в

убийстве более сильны, чем любой, даже самый быстрый и

сильный сородич. Поэтому на свободной охотничьей тропе

обычно не бывает, чтобы такое животное могло серьезно по-

вредить себе подобного; и соответственно нет селекционного

давления, которое бы вырабатывало запреты убийства. Если

тот, кто держит животных, к своей беде и к беде своих пи-

томцев, не принимает всерьез внутривидовую борьбу совер-

шенно "безобидных тварей" - он убеждается, что таких за-

претов действительно не существует. В неестественных ус-

ловиях неволи, где побежденный не может спастись бегст-

вом, постоянно происходит одно и то же: победитель стара-

тельно добивает его - медленно и ужасно. В моей книге

"Кольцо царя Соломона" в главе "Мораль и оружие" описано,

как горлица - символ всего самого мирного, - не имеющая

этих запретов, может замучить до смерти своего собрата.

Легко себе представить, что произошло бы, если бы игра

природы одарила какого-нибудь голубя вороньим клювом.

Положение такого выродка, наверно, было бы совершенно

аналогично положению человека, который только что об-

наружил возможность использовать острый камень в каче-

стве оружия. Поневоле содрогнешься при мысли о сущест-

ве, возбудимом, как шимпанзе, с такими же внезапными

вспышками ярости - и с камнем, зажатым в руке.

Общераспространенное мнение, которого придержива-

ются даже многие специалисты в этой области, сводится к

тому, что все человеческое поведение, служащее интересам

не индивида, а общества, диктуется осознанной ответствен-

ностью. Такое мнение ошибочно; что мы и покажем на кон-

кретных примерах в этой главе. Наш общий с шимпанзе пре-

док наверняка был по меньшей мере так же предан своему

другу, как дикий гусь или галка, а уж тем более волк или па-

виан; несомненно, что он с таким же презрением к смерти

был готов отдать свою жизнь, вставая на защиту своего сооб-

щества, так же нежно и бережно относился к молодым соро-

дичам и обладал такими же запретами убийства, как и все

эти животные. На наше счастье, мы тоже в полной мере

унаследовали соответствующие "животные" инстинкты.

Антропологи, которые занимались образом жизни авст-

ралопитека и африканского человека, заявляют, что эти

предки - поскольку они жили охотой на крупную дичь -

передали человечеству опасное наследство "природы хищ-

ника". В этом утверждении заключено опасное смешение

двух понятий - хищного животного и каннибала, - в то

время как эти понятия почти полностью исключают друг

друга; каннибализм представляет у хищников крайне ре-

дкое исключение. В действительности можно лишь пожа-

леть о том, что человек как раз не имеет "натуры хищника".

Большая часть опасностей, которые ему угрожают, проис-

ходит от того, что по натуре он сравнительно безобидное все-

ядное существо; у него нет естественного оружия, принад-

лежащего его телу, которым он мог бы убить крупное живо-

тное. Именно потому у него нет и тех механизмов безопас-

ности, возникших в процессе эволюции, которые удержива-

ют всех "профессиональных" хищников от применения ору-

жия против сородичей. Правда, львы и волки иногда убива-

ют чужих сородичей, вторгшихся на территорию их груп-

пы; может случиться даже, что во внезапном приступе яро-

сти неосторожным укусом или ударом лапы убьют члена

собственной группы, как это иногда происходит, по крайней

мере в неволе. Однако подобные исключения не должны за-

слонять тот важный факт, что все тяжеловооруженные хищ-

ники такого рода должны обладать высокоразвитыми меха-

низмами торможения, которые - как уже сказано в главе

о моралеподобном поведении - препятствуют самоунич-

тожению вида.

В предыстории человека никакие особенно высокоразви-

тые механизмы для предотвращения внезапного убийства

не были нужны: такое убийство было попросту невозможно.

Нападающий, убивая свою жертву, мог только царапать,

кусать или душить; причем жертва имела более чем доста-

точную возможность апеллировать к тормозам агрессивно-

сти нападающего - жестами покорности и испуганным

криком. Понятно, что на слабо вооруженных животных не

действовало селекционное давление, которое могло бы вы-

зывать к жизни те сильные и надежные запреты применять

оружие, какие попросту необходимы для выживания видов,

обладающих оружием опасным. Когда же изобретение ис-

кусственного оружия открыло новые возможности убийст-

ва, - прежнее равновесие между сравнительно слабыми за-

претами агрессии и такими же слабыми возможностями

убийства оказалось в корне нарушено.

Человечество уничтожило бы себя уже с помощью самых

первых своих великих открытий, если бы не одно замеча-

тельное совпадение: возможность открытий, изобретений и

великий дар ответственности в равной степени являются

плодами одной и той же сугубо человеческой способности,

способности задавать вопросы. Человек не погиб в результа-

те своих собственных открытий - по крайней мере до сих

пор - только потому, что он способен поставить перед со-

бой вопрос о последствиях своих поступков - и ответить на

него. Этот уникальный дар не принес человечеству гарантий

против самоуничтожении. Хотя со времени открытия камня

выросли и моральная ответственность, и вытекающие из нее

запреты убийства, но, к сожалению, в равной мере возросла

и легкость убийства, а главное - утонченная техника убий-

ства привела к тому, что последствия деяния уже не трево-

жат того, кто его совершил. Расстояние, на котором действу-

ет все огнестрельное оружие, спасает убийцу от раздражаю-

щей ситуации, которая в другом случае оказалась бы в чув-

ствительной близости от него, во всей ужасной отвратитель-

ности последствий. Эмоциональные глубины нашей души

попросту не принимают к сведению, что сгибание указа-

тельного пальца при выстреле разворачивает внутренности

другого человека. Ни один психически нормальный человек

не пошел бы даже на охоту, если бы ему приходилось уби-

вать дичь зубами и ногтями. Лишь за счет отгораживания

наших чувств становится возможным, чтобы человек, кото-

рый едва ли решился бы дать вполне заслуженный шлепок

хамоватому ребенку, вполне способен нажать пусковую

кнопку ракетного оружия или открыть бомбовые люки, об-

рекая сотни самых прекрасных детей на ужасную смерть в

огне. Бомбовые ковры расстилали добрые, хорошие, поря-

дочные отцы - факт ужасающий, сегодня почти неправдо-

подобный! Демагоги обладают, очевидно, очень хорошим,

хотя и только практическим знанием инстинктивного пове-

дения людей - они целенаправленно, как важное орудие,

используют отгораживание подстрекаемой партии от раз-

дражающих ситуаций, тормозящих агрессивность.

С изобретением оружия связано господство внутриви-

дового отбора и все его жуткие проявления. В третьей главе,

где речь шла о видосохраняющей функции агрессии, и в де-

сятой - об организации сообщества крыс - я достаточно

подробно разъяснил, как конкуренция сородичей, если она

действует без связи с вневидовым окружением, может по-

вести к самым странным и нецелесообразным уродствам.

Мой учитель Хейнрот для иллюстрации такого вредного

воздействия приводил в пример крылья аргус-фазана и

темп работы в западной цивилизации. Как уже упомина-

лось, я считаю, что и гипертрофия человеческого агрессив-

ного инстинкта - это следствие той же причины.

В 1955 году я писал в небольшой статье "Об убийстве со-

родича": "Я думаю - специалистам по человеческой пси-

хологии, особенно глубинной, и психоаналитикам следова-

ло бы это проверить, - что сегодняшний цивилизованный

человек вообще страдает от недостаточной разрядки инс-

тинктивных агрессивных побуждений. Более чем вероятно,

что пагубные проявления человеческого агрессивного инс-

тинкта, для объяснения которых Зигмунд Фрейд предполо-

жил особый инстинкт смерти, основаны просто-напросто на

том, что внутривидовой отбор в далекой древности снабдил

человека определенной мерой агрессивности, для которой

он не находит адекватного выхода при современной органи-

зации общества". Если в этих словах чувствуется легкий уп-

рек, сейчас я должен решительно взять его назад. К тому

времени, когда я это писал, уже были психоаналитики, со-

вершенно не верившие в инстинкт смерти и объяснявшие са-

моуничтожительные проявления агрессии как нарушения

инстинкта, который в принципе должен поддерживать

жизнь. Я даже познакомился с человеком, который уже в то

время - в полном соответствии с только что изложенной по-

становкой вопроса - изучал проблему гипертрофированной

агрессивности, обусловленной внутривидовым отбором.

Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денве-

ра, штат Колорадо, провел очень точное психоаналитиче-

ское и социально-психологическое исследование на индей-

цах прерий, в частности из племени юта, и показал, что эти

люди тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений,

которые им некуда деть в условиях урегулированной жизни

сегодняшней индейской резервации в Северной Америке.

По мнению Марголина, в течение сравнительно немногих

столетий - во время которых индейцы прерий вели дикую

жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабе-

жей, - чрезвычайно сильное селекционное давление долж-

но было заметно усилить их агрессивность. Вполне возмож-

но, что значительные изменения наследственной картины

были достигнуты за такой короткий срок; при жестком отбо-

ре породы домашних животных меняются так же быстро.

Кроме того, в пользу предположения Марголина говорит то,

что индейцы-юта, выросшие при другом воспитании, стра-

дают так же, как их старшие соплеменники, - а также и то,

что патологические проявления, о которых идет речь, изве-

стны только у индейцев из прерий, племена которых были

подвержены упомянутому процессу отбора.

Индейцы-юта страдают неврозами чаще, чем какие-ли-

бо другие группы людей; и Марголин обнаружил, что общей

причиной этого заболевания оказывается постоянно подав-

ленная агрессивность. Многие индейцы чувствуют себя

больными и говорят, что они больны, но на вопрос, в чем же

состоит их болезнь, не могут дать никакого ответа, кроме од-

ного: "Но ведь я - юта!" Насилие и убийство по отношению

к чужим - в порядке вещей; по отношению к соплеменни-

кам, напротив, оно крайне редко, поскольку запрещено та-

бу, безжалостную суровость которого так же легко понять из

предыдущей истории юта: племя, находившееся в состоянии

беспрерывной войны с белыми и с соседними племенами,

должно было любой ценой пресекать ссоры между своими

членами. Убивший соплеменника был обязан, согласно тра-

диции, покончить с собой. Эта заповедь оказалась в силе да-

же для юта-полицейского, который, пытаясь арестовать со-

племенника, застрелил его при вынужденной обороне. Тот,

напившись, ударил своего отца ножом и попал в бедренную

артерию, что вызывало смерть от потери крови. Когда по-

лицейский получил приказ арестовать убийцу, - хотя о

предумышленном убийстве не было и речи, - он обратился

к своему бледнолицему начальнику с рапортом. Аргументи-

ровал он так: преступник хочет умереть, он обязан совер-

шить самоубийство и теперь наверняка совершит его таким

образом, что станет сопротивляться аресту и вынудит его,

полицейского, его застрелить. Но тогда и самому полицей-

скому придется покончить с собой. Поскольку более чем не-

дальновидный сержант настаивал на своем распоряже-

нии - трагедия развивалась, как и было предсказано. Этот

и другие протоколы Марголина читаются, как древнегрече-

ские трагедии, в которых неотвратимая судьба вынуждает

людей быть виновными и добровольно искупать невольно

совершенные грехи.

Объективно и убедительно, даже доказательно говорит

за правильность марголинской интерпретации такого пове-

дения юта их предрасположенность к несчастным случаям.

Доказано, что "предрасположенность к авариям" является

следствием подавленной агрессивности; у индейцев-юта

норма автомобильных аварий чудовищно превышает нор-

му любой другой группы автомобилистов. Кому приходи-

лось когда-нибудь вести скоростную машину, будучи в со-

стоянии ярости, тот знает - если только он был при этом

способен к самонаблюдению, - насколько сильно прояв-

ляется в такой ситуации склонность к самоуничтожающим

действиям. По-видимому, и выражение "инстинкт смерти"

произошло от таких особых случаев.

Разумеется, внутривидовой отбор и сегодня действует в

нежелательном направлении, но обсуждение всех этих яв-

лений увело бы нас слишком далеко от темы агрессии. Отбор

так же интенсивно поощряет инстинктивную подоплеку на-

копительства, тщеславия и проч., как подавляет простую

порядочность. Нынешняя коммерческая конкуренция гро-

зит вызвать по меньшей мере такую же ужасную гипертро-

фию упомянутых побуждений, какую у внутривидовой аг-

рессии вызвало военное состязание людей каменного века.

Счастье лишь в том, что выигрыш богатства и власти не ве-

дет к многочисленности потомства, иначе положение чело-

вечества было бы еще хуже.

Кроме действия оружия и внутривидового отбора, голо-

вокружительно растущий темп развития - это третий ис-

точник бед, который человечество должно принимать в рас-

чет, пользуясь великим даром своего абстрактного мышле-

ния. Из абстрактного мышления и всех его результатов -

прежде всего из символики словесной речи - у людей вы-

росла способность, которой не дано ни одному другому суще-

ству. Когда биолог говорит о наследовании приобретенных

признаков, то он имеет в виду лишь приобретенное измене-

ние наследственности, генома. Он совершенно не задумыва-

ется о том, что "наследование" имело - уже за много веков

до Грегора Менделя - юридический смысл, и что это слово

поначалу применялось к биологическим явлениям по чис-

той аналогии. Сегодня это второе значение слова стало для

нас настолько привычным, что меня бы наверно не поняли,

если бы я просто написал: "Только человек обладает способ-

ностью передавать по наследству приобретенные качества".

Я здесь имею в виду следующее: если человек, скажем, изо-

брел лук и стрелы - или украл их у более развитого сосе-

да, - то в дальнейшем не только его потомство, но и все его

сообщество имеет в распоряжении это оружие так же посто-

Дата добавления: 2015-07-13