К вопросу о понятии коррупции

Обратим внимание на то, что в странах с самым низким уровнем коррупционности легальное определение коррупции отсутствует (Канада, Дания), что позволяет применять данный термин к самым разным формам ее проявления. Данное в ст.1 упомянутого Федерального закона определение значительно ограничивает возможность его применения к явно коррупционным по природе и сущности деяниям. Рассмотрим недостатки данного определения подробнее.

Во-первых, законодатель очередной раз пошел по неверному с точки зрения юридической техники пути, перечисляя конкретные деяния, признаваемые коррупционными, а затем делает расширительное, пояснение, что в понятие коррупции входит и «иное незаконное использование…», что напоминает обычную формулу «и т.п.». Во-вторых, представляется неверным акцент на перечислении именно уголовно-наказуемых деяний, который игнорирует признание большей роли за начальными фактами проявления коррупции, наказуемых в административном и дисциплинарном порядках. В-третьих, непонятно соотношение понятий «злоупотребление полномочиями» и «злоупотребление служебным положением», потому как в российском законодательстве есть только «злоупотребление должностными полномочиями». Ратифицированная Россией в 2006 г. Конвенция ООН против коррупции содержит только «злоупотребление служебным положением», что также не решает вопрос о соотношении прописанных законодателем понятий. Отметим, что данные понятия частично пересекаются, но по смысловому объему наиболее широким представляется «злоупотребление служебным положением». Налицо несоблюдение принципа системности и единства антикоррупционного законодательства.

Рассматривая вторую часть легального определения, которая начинается со слов «иное незаконное использование…», обратим внимание на употребление термина «использование», которым законодатель ограничил круг актов, признаваемых коррупционными, поместив внутрь круга лишь действия, т.е. активность субъекта по отношению к объекту посягательства, а за его гранью остались бездействия, также коррупционные по своей сути. Более удачной является формулировка, применяемая в проекте закона Киргизской республики «О борьбе с коррупцией», в котором идет указание не только на возможную активность или пассивность субъекта по отношению к объекту посягательства - т.е. совершения именно деяния, но и на необходимый умысел в данных деяниях, то есть затрагивается обязательная для возможности несения ответственности субъективная сторона.

Заметим, что в предыдущих проектах российского закона также указывалась необходимая виновность лица для признания его действий коррупционными, хотя и не конкретизировалась форма вины таких действий. Возможно, законодатель отказался от данной формулировки с учетом мнения ряда авторов, что деяния должностных лиц признаются коррупционными уже ввиду факта их совершения, безотносительно к необходимости установления вины лица, что ошибочно ввиду общих принципов и понятия ответственности.

Другим недостатком второй части легального определения коррупции является четкая формулировка корыстных целей должностных лиц, как имущественной выгоды. Такое ограничение понятия коррупции является законодательной недоработкой. Ранее существовавший законопроект «Основы законодательства об антикоррупционной политике» формулировал коррупцию как «любое незаконное использование лицом своего публичного статуса, сопряженное с получением выгоды, в том числе неимущественного характера…». Указание на возможность получения лицом с использованием положения иных видов благ и выгоды, нежели имущественного характера, содержится во многих международных актах и внутренних правовых актах зарубежных стран. Так Межамериканское соглашение против коррупции 1996 г. подчеркивает возможность получения публичным должностным лицом не только «предметов денежно-кредитного значения», но и «другой выгоды в виде покровительства, обещания или преимущества для себя или для любого третьего лица или объекта». Статья 3 Закона Грузии «О несовместимости интересов и коррупции на публичной службе» 1997 г. указывает, что коррупция - это «использование должностным лицом должности или связанных с ней возможностей в целях извлечения запрещенных законом имущественных или иных благ». Необходимость закрепления иной кроме корыстной цели в антикоррупционном законодательстве подтверждается и практикой существования явлений непотизма, т.е. кумовства, продвижения родственников по служебной лестнице, протекционизма, фаворитизма, как предоставление властных ресурсов предпочтительным группам (проявления клиентеизма, патрон-клиентских отношений). Такие «управленческие аномалии» именуются учеными «кадровой коррупцией». За рубежом, в частности в США, Израиле, для урегулирования проблемы кадровой коррупции создаются специальные комитеты по контролю за кадровой политикой государства. Однако, в российском законодательстве кадровая коррупция даже не включена в само понятие коррупции. Подводя итог сказанному и учитывая отмеченные недостатки легального определения, сформулируем собственное определение коррупции, как противоправного виновного деяния, состоящего в использовании либо неиспользовании должностным лицом РФ либо иностранным должностным лицом должности или связанных с ней возможностей в целях извлечения имущественных и иных благ, а также в передаче ему этих благ, пособничестве в их получении или легализации.

Заключение

В перспективе реализации Федерального закона РФ от 25 декабря 2008 г. № 273-ФЗ «О противодействии коррупции» основным препятствием на пути развития борьбы с коррупционными актами может стать ограниченность юридической формулировки понятия коррупции. При произнесении данного понятия в сознании всплывает его фактура - то, что данным понятием обозначено - его черты, свойства и иные качественные характеристики, отражающие природу объекта. В связи с этим при формулировании определения коррупции в его основу должны быть положены только сущностные, а не второстепенные черты объекта. Стоит заметить, что данное логическое правило формулировки определений законодателем практически проигнорировано.

Дата добавления: 2017-01-13