Album of experiences 5 страница

Глава 10

В этот раз отъезд Павла впервые не превратился для Саши в трагедию. Она не считала дни до его возвращения, а ночами, находясь без сна в темноте собственной квартиры, ждала наступающего нового дня почти без страха.

Думать о том времени, когда их жизнь переменится, было все еще непросто, но ей удалось без содрогания заглянуть в собственное прошлое. Возможно, не за горами тот час, когда она сумеет осмыслить и будущее? Без него.

Кто бы мог подумать, что мужчина займет в ее жизни такое важное место? Саша точно не представляла. А ведь если бы не он, вряд ли бы вообще осталась жива.

И чем больше анализировала случившееся, тем очевиднее это становилось.

***

После проверки, который устроил мне Филипп, мы стали видеться с ним крайне редко. Казалось, мужчина прилагал все усилия, чтобы любым способом избежать моего общества.

Разумеется, приходилось регулярно пересекаться в офисе, он все так же нагружал меня работой, но при этом стал излишне строг и серьезен, не допуская больше ни шуток, ни подколов в мой адрес. И даже на деловые встречи, где присутствовал сам, отправлял в другой машине – с Павлом.

Это причиняло боль, но что-то изменить я была не в состоянии. Кажется, настал момент, когда следовало очнуться, выбросить из головы наивные мечты о том, что волнующее меня чувство однажды окажется взаимным. В юности легко вообразить подобное, но назвать себя юной уже не поворачивался язык. А взрослому человеку рассчитывать, что сказки превратятся в реальность, было смешно. Да, я влюбилась всем своим глупым сердцем, но мужчину, обосновавшегося в нем, это нисколько не волновало. Таких девочек в его жизни имелось… наверное, много. Я не смогла бы поинтересоваться их числом, да и он бы вряд ли ответил. Мой скудный, почти ничтожный опыт взаимоотношений казался смешным мне самой, а предлагать его в качестве критерия истины другому мужчине я бы не осмелилась.

Вначале ощутимо острая печаль от разбившихся иллюзий постепенно сменилась чувством легкой грусти. Она почти меня не оставляла, но при этом не терзала, не лишала сна и не побуждала бесконечно лить слезы, оплакивая свою нескладную долю.

Я жила, погрузившись в работу и наслаждаясь все новыми гранями, открывающимися с каждым днем. Уже потом, годы спустя, поняла, что Кирман на самом деле был первоклассным специалистом и почти идеальным начальником. Он давал подчиненным возможность раскрыться, стимулируя их на эти шаги. Поддерживал разными способами, материальными в том числе, тех, кто всерьез намеревался чего-то достичь. Его заявленная жесткость постепенно стала казаться неизбежной и необходимой.

Но при этом я не смогла ответить самой себе, чего мне хотелось больше: вырасти профессионально или увидеть одобрение в глазах своего главного авторитета. Два желания сплелись воедино, побуждая меня работать так, чтобы у Филиппа не было претензий. Убедившись, что не могу получить его любовь, я стала стремиться хотя бы добиться уважения. Старалась изо всех сил, но при этом постоянно испытывала их недостаток, не дотягивая до стандартов, которые сама же и установила. Училась сдерживать эмоции, ежедневно наталкиваясь на стену отчуждения, осязаемую почти физически. Не расстраиваться, видя рядом с ним других женщин. Они были. Не слишком часто, и почти никогда – на работе, но по каким-то необъяснимым случайностям мы сталкивались с Кирманом и в других местах. Я не верила в то, что это спланировано им как способ очередного внушения мне: слишком спонтанными выходили встречи, но от того переживались не менее болезненно. Оказалось почти невыносимым замечать, как мимолетом, вскользь его руки касаются не меня, как он улыбается, шутит, общается с другими, в то время, как я не удостаиваюсь даже простого внимания за рамками рабочего процесса. Хотя… разве он обещал мне что-то? Давал повод? Как раз наоборот: сделал все, чтобы убедить в обратном. И с какой стати я взяла на себя право обижаться? Глупая, наивная девчонка…

Я записалась на курсы немецкого языка, одни из самых дорогих в городе. Их хвалили, рассказывая о потрясающих результатах, а мне хотелось как можно скорее освоить новый язык. Но он все равно давался тяжело, гораздо труднее двух предыдущих, и даже денег было не жаль, лишь бы справиться со склонениями и падежами. Порой чувствовала себя непонятливой школьницей, когда не могла понять не только иностранцев, но даже самого Филиппа, владеющего немецким ничуть не хуже своих зарубежных партнеров. Не успевала за речью, путала слова, терялась и краснела, видя снисходительные улыбки, которыми меня одаривали собеседники. Смотреть ЕМУ в глаза в такие моменты было стыдно, и, возвращаясь домой, я заставляла себя зубрить учебники с удвоенной силой, чтобы в следующий раз допустить новые ошибки, совсем в других вопросах.

У меня не получалось, и это расстраивало ничуть не меньше, чем невнимание Кирмана. Убеждалась лишний раз, что не ровня ему, никогда ей не стану, а значит, отсутствие интереса с его стороны вполне оправдано. Я не могла не понимать, что привлечь такого мужчину мне попросту нечем. Рядом с ним вращались дамы, куда более привлекательные, чем я, раскованные и впечатляющие. Они знали его вкусы, наверняка были осведомлены о желаниях, остававшихся для меня самой тайною за семью печатями. А я… я не могла выучить какой-то язык, куда уж претендовать на большее!

Очередная встреча превратилась в кошмар наяву. Я вновь оказалась в компании заместителя Кирмана, резковатого и угрюмого человека, чьи знания иностранных языков ограничивались возможностью поприветствовать партнера. Сам же Филипп собирался подъехать позже, к самому концу общения. И вроде бы это должно было быть мне на руку: не зная немецкого, его зам не мог оценить количество моих ошибок. Но все оказалось куда хуже: я банально не понимала, о чем идет речь. Даже сути не улавливала. В речи звучал какой-то абсолютно жуткий акцент, мешающий пониманию. Лишь позже я узнала, что приезжие оказались из Австрии, потому их произношение и казалось мне таким непривычным. Но когда спустя десять минут разговора стало ясно, что мы не продвинулись ни на шаг, впору было спрятаться под стол или сбежать из зала, подальше от позора. Но такой возможности не существовало. Злой шепот над самым ухом подтвердил худшие опасения:

– Если этот договор не будет подписан по твоей милости, сразу после ресторана можешь писать заявление об уходе.

Мне ничего не оставалось, кроме как проглотить сдавивший горло ком вместе с остатками собственного достоинства и обратиться к уже раздраженным гостям с мольбой перейти на английский язык. Моя просьба вызвала очевидное недовольство, но иных вариантов не было.

Все остальное происходило почти автоматически. Я говорила, не слыша саму себя, забыв о том, что обязательным условием работы переводчика является доброжелательная улыбка на лице. У меня не имелось никакой: я почти хрипела, ощущая, как лицо исказила гримаса. Больно и горько, и стыдно до такой степени, что когда в зале появился Филипп, мне в буквальном смысле захотелось умереть, тем более что для оценки ситуации ему хватило лишь мгновенья.

А я так и не решилась поднять на него глаза до того самого момента, пока немцы не начали прощаться после подписания бумаг. Не могла уйти первой, нарушая негласные законы компании, но едва они скрылись за пределами зала, сорвалась с места так, что едва не уронила стул. Слова Кирмана нагнали уже у дверей.

– Александра, останьтесь. Мне нужно кое-что обсудить с Вами.

Разумеется. Я только рассчитывала, что этот разговор состоится хотя бы завтра, и у меня будет время немного прийти в себя и успокоиться. Напрасно.

Зам хмыкнул, оглядывая мое понурое лицо, попрощался с Филиппом и ушел, оставив нас вдвоем. Сколько я ждала этого времени, а теперь не знала, где укрыться от его внимания. Мужчина кивнул в сторону побережья.

– Пойдемте к воде? Там никто не помешает поговорить.

Я смогла лишь горестно хмыкнуть в ответ, в очередной раз поражаясь его манерам: даже уволить меня хочет без свидетелей, спасая от неловкости.

Застыла, глядя на темнеющую воду. С этой стороны бухты было почти безлюдно, лишь одинокая старушка неподалеку выгуливала смешную крошечную собачонку, да в небольшой торговой палатке скучала девушка-продавец.

– Хотите мороженого?

Менее уместный вопрос было сложно представить. Или он смеялся?

– Тогда уж попкорн… Как в цирке, с одним клоуном.

Его смех на самом деле раздался, вынуждая отвести глаза, мгновенно ставшие влажными. Силы кончились, а вместе с ними – выдержка, которой я спасалась весь вечер.

– Раз получается шутить, значит, еще не все плохо. А? Саша?

Он лишь дважды называл меня так, и воспоминания обстоятельств этого лишь добавили горечи, обжигая глаза уже настоящими слезами. Но отвернуться Филипп не позволил: удержал за подбородок, заставляя взглянуть на него. Пальцем коснулся щеки, стирая мокрую дорожку.

– Эта вода облегчает боль здесь?

Его рука замерла напротив моей груди, не дотрагиваясь, а по губам растеклась улыбка, но не злая, не ехидная и даже не снисходительная. В ней чудилась теплота, но такого быть просто не могло.

– Что за повод лить слезы?

Сразу вспомнились слова про нелюбовь к плачущим женщинам. Что ж, вот и последняя капля к моим сегодняшним достоинствам.

– Я все понимаю, Филипп Аланович. И спасибо, что позволили мне работать у Вас столько времени.

Он нахмурился.

– И что же Вы понимаете?

Смотрел на меня в упор и находился всего лишь в шаге, а я не могла отвести глаз, так некстати подумав о том, что даже работой готова заплатить вот за такие минуты. Несмотря на рвущую душу тоску, наслаждалась тем, что Кирман впервые меня не отталкивал. Какой был смысл ему делать это, прежде чем прогнать насовсем. Сама уйду… уже скоро. Но от следующих слов меня бросило в дрожь.

– Какой же ты еще ребенок, Сашка… и в то же время такая сильная…

Я? Он в самом деле смеется надо мной? Но ни на губах, ни в глазах не было ни тени веселья. И, не двинувшись ни на сантиметр в мою сторону, мужчина вдруг словно укрыл своим присутствием, сметая расползшуюся по телу тоску. Его взгляд тронул мокрые ресницы, стряхивая с них непрошенные слезы, согрел губы, проник под кожу, заставляя удержать дыхание, и выдохнуть вновь уже одновременно с ним. Забыть и о провале в ресторане, и обо всем окружающем мире.

– Саша, в моей компании нет человека более преданного и надежного. А такого рвения в учебе я не встречал уже очень давно. И ты единственная из всех известных мне людей, кому пришло в голову сменить языки, чтобы достигнуть желаемого в беседе.

Я поперхнулась.

– У меня не было выхода. Я не понимала ни одного слова…

– И, тем не менее, мы заключили контракт, и сделали это благодаря твоим стараниям. С чего ты взяла, что я чем-то недоволен?

– Но им не понравилось, что я захотела говорить по-английски…

Мужчина улыбнулся, и вновь показалось, что эта улыбка дотронулась до моего лица.

– Им не понравилось, что они расстроили красивую девушку. И мне тоже не нравятся ее слезы.

Слова о моей красоте из его уст показались слишком привлекательными, хоть он и озвучил только мнение немцев. Но слезы…

– Я помню, что Вы терпеть не можете плачущих женщин…

Он приподнял бровь, усмехаясь.

– И память просто завидная. Саша, дело в том, что я знаю единственный способ утешения. Самый действенный, бесспорно, но совсем неуместный для нас с тобой. Поэтому давай ты перестанешь плакать сама. Хорошо?

Я бы предпочла, чтобы он поступил как раз действенно и неуместно, но шутить или возражать не было сил. Оставалось лишь кивнуть, подставляя лицо теплому ветру, высушившему слезы почти мгновенно, но так не сумевшему остудить внутренность.

Глава 11

С Павлом мы совершенно неожиданно сдружились и проводили немало времени вместе. Он подвозил меня домой, поскольку, как оказалось, жил неподалеку. Иногда вместе ужинали, многое обсуждали, и, делясь с мужчиной тем, что не могла доверить подругам, я понимала, что в этом человеке неожиданно увидела ту самую родственную душу, с которой хорошо рядом и кому не страшно поведать секреты, хотя это и не задевает романтикой воображение. Как будто сбылась мечта о старшем брате, которого у меня никогда не было. Открытый, искренний, добродушный парень уже тогда стал неожиданным подарком судьбы, однако я представить не могла, какую роль ему суждено сыграть в моей жизни. Но в то время будущее казалось почти безоблачным, у меня была замечательная, интересная работа, вполне устроенный быт, друзья и … сердце, переполненное любовью. А на замечания новообретенного друга я реагировала достаточно ровно, видя в его словах заботу о моем душевном равновесии. Но и согласиться с ним не получалось, потому что ни до, ни после никогда не испытывала такого умиротворения внутри, как в те краткие дни, когда влюбленность стала осознанной, а предвкушение нового этапа в судьбе еще не завладело мною целиком.

Начало зимы в тот год стало неожиданным подарком: Филипп отправлялся в командировку в Мюнхен и взял меня с собой. Как было не вспомнить в очередной раз провальный перевод на встрече с австрийцами! Но теперь по этому поводу получалось даже шутить. Павел вез меня в аэропорт, усмехаясь, глядя на мое довольное лицо.

– Чему больше радуешься, Саш? Маршруту или сопровождению?

Тому и другому одновременно. Скрывать не хотелось, да он и сам все видел без моих слов.

– А как же Париж? – напомнил о моих грустных воспоминаниях, в которые был посвящен. Я только улыбнулась, чувствуя себя слишком хорошо, чтобы возражать. – Сашка, спустись на землю. Тогда будет не так больно падать.

– По-твоему лучше вообще не взлетать, если есть опасность свалиться?

Мужчина пожал плечами.

– Это решать тебе. Не взлетать проще, а опасность оказаться внизу в твоем случае велика. Прости, Саша, это правда, – он даже от дороги отвлекся, смотря на меня с непривычной для него серьезностью. – Но ты же уже все равно расправила крылья. Да, бабочка? Только не сгори. Мне будет жаль, если это случится.

От любого другого человека подобные увещания вообще не стала бы выслушивать. Но Павел действительно волновался, как и я о нем, зная о поселившейся в его сердце юной девушке, еще школьнице, взросления которой он был готов терпеливо дожидаться, хрупкой и нежной, как весенний цветок, еще не тронутый бурями жизни. Потому забота друга была приятна, несмотря на то, что я многое видела в ином свете.

– Справишься дальше сама? – он дошел до стойки регистрации, где мы должны были расстаться. До Москвы предстояло добираться одной: Филипп вылетел двумя днями раньше и должен был встретить меня в столице, чтобы дальше уже двигаться вместе.

– Есть варианты? Пашка, езжай домой. Если поторопишься, успеешь встретить свою принцессу из школы, – я рассчитывала отвлечь его мыслями о любимой девочке, но он не улыбнулся, как делал всегда при упоминании о ней.

– Не наделай глупостей, малыш.

– О чем ты говоришь? Это рабочая поездка.

Лишь хмыкнул в ответ:

– Конечно. Рабочая, только без свидетелей и посторонних. И Кирман – мужчина, который неровно к тебе дышит, а ты – влюбленная по уши девчонка. Умная и красивая. Я бы не устоял на его месте.

О неровном дыхании Филиппа я могла бы поспорить, но времени на это уже не оставалось.

– Хорошо, что каждый из нас на своих местах, – я обняла друга, в очередной раз радуясь тому, как легко с ним говорить обо всем. – Паш, все будет хорошо.

Он кивнул, скрывая в улыбке затаенную в глазах грусть, и легонько подтолкнул меня в сторону выхода на посадку. Я обернулась уже у самых дверей, встречаясь с ним взглядом, еще не догадываясь, что уже совсем скоро все будет иным: и наша с ним дружба, и даже сама жизнь.

***

В Шереметьево мне пришлось оказаться впервые, и размеры аэропорта потрясли. Я ощутила себя букашкой среди огромной толпы, и несколько минут не решалась сдвинуться с места, опомнившись, лишь когда теплая, твердая ладонь сжала мои пальцы.

– Давайте выберемся из этого муравейника. До регистрации нашего рейса еще больше часа, успеем выпить кофе.

Филипп всего лишь коснулся моей руки, а показалось – укутал объятьями. Укрыл от посторонних. И мне сразу стало спокойно. Больше не было ни страха заблудиться, ни потерянности в новом незнакомом месте, где никак не удавалось сориентироваться. И даже тревога перед предстоящей поездкой и общением на нелюбимом мною немецком языке уже не причиняли дискомфорта, словно своим прикосновением мужчина смел все негативное, что терзало меня. Отвлек. Я уже потом, в самолете, поняла, что он сделал это умышленно, хотя цели, которые преследовал, пока оставались загадкой.

Первая встреча произошла почти сразу после прилета, едва я успела привести себя в порядок в отеле. Времени переживать или раздумывать о чем-то попросту не было, а к концу дня устала так, что уснула, едва голова коснулась подушки.

А во время завтрака Филипп неожиданно сообщил, что планы изменились и вместо общения с партнерами мы поедем… в музей.

Я рассмеялась, вспомнив это определение, когда оказались в нужном месте. Музей ассоциировался в моем сознании с чем-то иным: полупустынными залами, уставленными многочисленными экспонатами, скрипучими полами и не слишком любезной старушкой, пристально следящей за порядком. Именно к такому я привыкла в родном городе. Но дворец, куда привез меня Кирман, поражал роскошью и неописуемой красотой, в буквальном смысле слова вынуждая застывать в немом оцепенении от увиденного. Я только слышала название прежде, но не могла представить, что знаменитый Нимфенбург так красив, несмотря даже на мрачность сизой, бесснежной немецкой зимы.

Казалось, что время остановилось, настолько удивительным выглядело все, что окружало нас здесь. Я словно вновь превратилась в маленькую девочку, озирающуюся вокруг разве что не с раскрытым от восторга ртом. И хотя с трудом представляла, что делаю в этом потрясающем дворце вместе со своим начальником, не могла не наслаждаться ситуацией, особенно когда оказалась в знаменитой Галерее красавиц.

Никогда не испытывала к живописи какого-то особенного трепета. Сама совсем не умела рисовать, а с творениями известных художников была знакома лишь в рамках учебной программы. Вот так – вживую, близко, на расстоянии лишь нескольких шагов не видела подобного.

А картины впечатляли настолько, что и мне, не имеющей к искусству никакого отношения, не требовались пояснения для оценки шедевров. Видя выверенное движение кисти, запечатленное на холсте, хрупкую красоту, ожившую в полотнах художника, я словно забыла о времени, всматриваясь в лица, над которыми было не властно время: прекрасные, юные, впечатляющие не внешним лоском, но щедростью судьбы, подарившей им такую неповторимую внешность. Каждой. Эти мысли настолько завладели мной, что я почти полностью прослушала рассказ аудиогида. А решив воспроизвести все по-новой, неожиданно наткнулась на внимательный взгляд Кирмана.

Он смотрел не на картины и не на убранство дворца – на меня – пристально и задумчиво, а от тронувшей губы легкой улыбки я ощутила озноб.

– Что-то случилось?

Филипп покачал головой.

– Нет. Нравится? – кивнул в сторону портретов, не глядя на них.

– Очень. Они потрясающие. Такие красивые… – я снова обернулась туда, где со стены за нами наблюдали более тридцати девушек. Но их взгляды не могли затмить одного, обращенного ко мне.

– Действительно, потрясающая, – его улыбка стала шире, а мое смятение усилилось. Мужчина произнес одними губами, и я скорее прочитала, чем расслышала: – Ты.

Щекам стало горячо, а ладони вспотели. Возьми он меня сейчас за руку – я бы умерла от стыда.

– Откуда у тебя такая неуверенность в себе, Саша? Ты прекрасна, отчего же смущаешься и краснеешь, как неловкая школьница?

Я и ощущала себя такой: неловкой девчонкой, которая не знает, как сделать следующий шаг, и немыслимым было поверить в то, что произносили его уста. Нет, я вполне адекватно оценивала свою внешность и знала о собственных достоинствах. Но слова «потрясающая» или «прекрасная» никак не подходили для описания, а слышать их от Филиппа было еще более удивительно. Он усмехнулся вдруг, рассматривая мою растерянность, и, взяв за плечи, развернул к огромному зеркалу. Пальцы разжались, но прежде чем покинуть меня, чуть коснулись волос. Неощутимо физически – о жесте мужчины подсказало лишь наше отражение – но меня окатило волной жара. Чем могла привлекать моя бледность или нездоровый румянец, сменяющие друг друга с молниеносной скоростью?

– Живая. Юная. Такая настоящая… и откровенно влюбленная… Что может быть прелестней в девушке, чем эта удивительная смесь? Я словно чувствую ее аромат, который затмевает иные ощущения…

Он произнес все вслух, или я начала наяву видеть сны? В бесконечной зеркальной глади отразилась мечта: далекая и недоступная, но склонившаяся в то мгновенье надо мной с неведомой прежде нежностью.

– Так что, красавица? – Филипп опять улыбнулся. – Почему ты в себя не веришь?

– У меня не было повода убедиться в том, что Вы говорите…

Что я могла ему поведать? Как меня задело невнимание? Как оно день ото дня утверждало мою ничтожность в собственных глазах? Красивым женщинам дарят цветы, в их честь слагают поэмы, им признаются в любви до гроба…

Последняя мысль отрезвила, и я, оторвавшись от зеркала, впилась глазами в стоящего рядом мужчину, вдруг понимая, что мне все это не нужно. Удивительные портреты, написанные по заказу короля, должны были увековечить красоту, но стала ли счастливей хоть одна из этих девушек от того, что ее черты навечно впитал мертвый холст? И был ли рядом тот единственный, который насладился этой прелестью и воспел ее в собственном сердце? Оценил в простоте будней и подарил теплоту взаимности?

– Почему твое отношение к самой себе зависит от моей прихоти? А если я глуп, Саша? Или слеп?

Это заявление казалось настолько нелепым, что я рассмеялась.

– Но ведь это неправда! Вы не… – это даже повторить не получилось. Передо мной находился самый достойный мужчина из всех, кого приходилось встречать. Умный, знающий, опытный, еще и невероятно привлекательный. А не нравиться ему я могла лишь по одном причине…

– Никогда не меряй себя чужим мнением. Ты достойна самого лучшего. Всегда. Если кто-то не оценил твои достоинства, не значит, что их нет. Если чувства остались безответными, не спеши с выводами, что ты недостойна любви. Проблема может быть совсем в ином…

– В чем? – я метнулась вслед за своими словами, торопясь услышать ответ. Приблизилась к Кирману почти вплотную, словно это могло понять его лучше.

– И тут не спеши, – он смотрел почти с нежностью, но к ней добавилось еще что-то, и я не могла интерпретировать его взгляд, потому молчала, ожидая, что мужчина сам все прояснит. Но Филипп не торопился с ответом.

– Если закончила любоваться картинами, пойдем: пора подумать о хлебе насущном. Ты наверняка проголодалась, да и время уже позднее.

При мысли о том, что нас ждет совместный ужин, настроение мгновенно улучшилось, хотя я и так была счастлива, ведь изначально настраивалась на совсем другое. Предполагала, что будет повторение горького угощения, преподнесенного мне в Париже. Это было вполне вероятно, учитывая отстраненность Кирмана все последние месяцы и его молчание на протяжении полета. Но музей, а теперь еще и ресторан… Казалось, что за спиной раскрываются крылья, а сдерживать улыбку становилось все труднее. И не хотелось это делать. Я расслабилась, всматриваясь в незнакомый пейзаж за окном. Старинные улочки и относительно невысокие дома, в окнах которых уже начал зажигаться свет, почему-то напоминали сказку, словно я рассматривала книжку с волшебными картинками, оживавшими при перелистывании страниц. До поездки о Мюнхене мне было известно лишь то, что он находится в Германии, а в аэропорту успела прочесть о некоторых достопримечательностях. Но изучать все в реальности было куда интересней, а компания добавляла ощущениям остроты.

Казалось, что самому Филиппу вид за окном был неинтересен: он почти все время смотрел на меня, улыбаясь, когда мое лицо заливалось румянцем из-за его внимания. Происходящего я не понимала. Мужчина изменился, поменял свое поведение по отношению ко мне, и никаких объяснений этому у меня не было. Но, отбрасывая прочь дерзкие мысли о том, что действительно интересна ему, я не могла не наслаждаться моментом. Пусть потом случится то, что должно, а пока я впитаю каждую капельку этого драгоценного времени.

Пешеходная улочка привела к ресторану, название которого я помнила из моей интернет-экскурсии.

– Мы идем в Придворную Пивоварню?

Я знала, что Кирман забронировал столик, и спорить не собиралась, хотя пиво терпеть не могла, потому посещение всемирно известного заведения меня абсолютно не привлекало. Но мелькнувшее на лице разочарование, по-видимому, не удалось скрыть, потому что мужчина рассмеялся и, легонько взяв за плечо, развернул к себе.

– Саша, это твоя проблема. Зачем ты собралась терпеть то, чего не хочешь на самом деле?

Вопрос заставил задуматься. А ведь такое случалось нередко. Я всю жизнь пыталась угодить кому-то: сначала родителям, смиряясь с покорностью матери и закрывая глаза на поведение отца, делала вид, что у нас нормальная, совершенно обычная семья. Привыкла к тому, что сделанные подарки чаще всего рассчитаны на вкус дарителя и не имеют ничего общего с тем, чего на самом деле желает тот, кому они предназначены. Принимала всякий раз с улыбкой и благодарностью, и мне даже в голову не приходило что-то возразить. Но именно тогда, находясь в нескольких шагах от известного на весь мир «Хофбройхауса» вдруг поняла, что Филипп прав. Кому и что я доказывала своим молчаливым принятием действительности? Старалась выглядеть любезной перед подругами, которые не удосуживались предусмотреть, какой дар на самом деле доставит радость? Или подстраивалась под общепринятые рамки приличий? Что в жизни было настоящего, МОЕГО, а не навязанного извне? И как я дожила до двадцати четырех лет, так и не научившись отстаивать собственные интересы?

Кирман не сводил с меня глаз, а в их глубине медленно разгоралось одобрение, к которому я так стремилась в предыдущие месяцы. Он словно проникал в мою внутренность, читая то, что я еще не успела озвучить.

– Не люблю пиво. И поужинать предпочла бы в другом месте. Если можно…

Мужчина расхохотался.

– Неплохо для начала. Кстати, я так и думал, что это тебе будет не интересно, поэтому мы идем вон туда, – он кивнул в противоположную сторону на небольшой, с виду уютный ресторанчик с красивыми арочными окнами. Подтолкнул меня к входу, и я неожиданно для себя самой расслабилась.

Интерьер располагал к спокойному отдыху, меню приятно поразило ассортиментом блюд, а рядом был человек, украсивший мой вечер и всю поездку. И даже жизнь, хоть и ограниченную кратким временным интервалом.

– Почему ты решила стать переводчиком? Родители ведь не одобрили этот выбор?

Я с неожиданной откровенностью поведала о своей давней мечте, но при этом не могла не удивиться. Откуда он знал? Ни время, ни обстоятельства никогда раньше не позволяли обсуждать данный вопрос. Хотя, с другой стороны, мог ли не знать что-то о своих сотрудниках? Я вспомнила учиненную проверку, но на этот раз мысли о ней не причинили боли. Обида улеглась, а страх давно отступил, когда поняла, что вряд ли мой начальник пошел бы на такие меры без острой на то необходимости.

– Прости. Я понимаю, что это было … жестоко по отношению к тебе.

Слушая его слова, я недоумевала о том, что происходит. Он изменился так быстро или просто долгое время скрывал то, что теперь прорвалось на поверхность? И если еще вчера я была недостойна внимания, то почему сейчас ведет себя так, словно…

Мне стало жарко, но дело было не в пощипывающем губы вине. Это взгляд мужчины прожигал насквозь, внимательный и серьезный, но при этом напоминающий легкий порыв ветра, который способен лишь чуть колыхнуть волосы или коснуться кожи, но его все равно ждешь, как блаженную свежесть, впитываешь в себя и мечтаешь о продолжении, о новом дуновении, таком же невесомом и сладком.

– Саша, я люблю тебя.

Вилка выскользнула из рук, со звоном падая на уже полупустую тарелку. Я была готова к объяснениям, к длительным умным рассуждениям о том, как важна безопасность компании, согласилась бы даже просто принять его точку зрения как начальника, не возражая, тем более, что уже давно пережила и переосмыслила случившееся. Но эти слова стали для меня шоком, а какая-то горькая сдержанность, застывшая на красивом лице, подтверждала их истинность. Филипп не лгал и не шутил, но что делать с его откровенностью, я не знала.

Дата добавления: 2017-01-13