Способ видения и понимания реальности Дж. Скоттом

Практика как объект приложения социологической науки.

План

Лекция 4. Многообразие практической парадигмы

План

1. Знаковая субстанция в системе вещей Бодрийяра, Понятие знака у Ч. Пирса и П. Соссюра.

2.Концепции формирования ценностей в этнометодологии.

3.Теория Э. Гидденса

4. Российская конфликтология

Литература:

Рощина М.Я. Социология потребления. М.:Издательский Дом ГУ ВШЭ. –2007. С. 110 – 120.

Гидденс, Э. Устроение общества. М.:Академический проект. – 2003. – 525с.

Конфликты современной России. М.:Эдиториал УРСС. – 1999. – 344с.

Ритцер Дж. Современные социологические теории

М., СПб, Н./Новгород, Воронеж, Р/на Дону, Екатеринбург, Самара, Киев и др.-2002.

– 665с.

1. Практика как объект приложения теории

2. Понимание практики в этнометодологии

3. Способ видения и понимания реальности Дж. Скоттом

4. Практика и габитус

В общественной науке неоднократно предпринимались попытки создать специальную науку о человеческой практике. В качестве примеров можно назвать тектологию (А.А. Богданов), праксиологию (Т. Котарбинский), а также более частные — эргономику, научную организацию труда. Что касается социологии, то здесь на многие вопросы практики все еще не найдены ответы. Нет, например, ответа на вопрос о том, имеет ли практическая социальная деятельность свою методологию, отличную от методологии и методов познавательной деятельности, науки.

Это довольно отрицательно сказывается на действительном взаимодействии социальной теории и социальной практики. Разрыв между ними становится как никогда глубоким и разрушительным. У одних это вызывает вполне обоснованные сомнения в возможности социальных наук (особенно социологии, на которую возлагались большие надежды) предложить что-либо серьезное для понимания и преодоления социального кризиса. Другие не верят в возможность преодоления иррациональности самой социальной практики, ее стихийности и невосприимчивости к рекомендациям социальной науки.

Проблема практики в социологической науке

Известно, что социология изучает и отражает социальную реальность в свойственном только ей аспекте. Но совпадает ли социальная реальность с человеческой практикой, с практической деятельностью общества? Если совпадает, то социальная практика не может быть особым предметом социологии, в частности особой социологии практики. Если не совпадает, то социальная практика может быть предметом специфической отрасли социологии или соответствующих наук: праксиологии, тектологии и др.

При первом подходе практическая деятельность людей предстает лишь иным обозначением социальной реальности — функционирующим обществом. Тогда практика будет не только входить в предмет социологии, но и составлять только ее единственный предмет. Так, содержащееся в марксизме обращение к производству и производительным силам, к трудовой деятельности как определяющему фактору жизнедеятельности общества, общественного бытия было в свое время истолковано Д. Лукачем в том плане, что весь марксизм является не чем иным, как "только теорией практики". Соответственно сама социальная действительность, поскольку она создается людьми, была представлена в своей основе деятельностью, исключающей допущение всякой иной, тем более, внешней по отношению к практике социальной действительности, деятельности. В последней работе "Онтология общественного бытия" Д. Лукач, хотя и допускает внешнюю природную реальность как предпосылку общественного бытия, все же теорию последнего сводит к онтологии практики, т.е. практическую деятельность рассматривает как онтологическую основу общественной жизни. "Если понимать практику правильно, в духе Маркса, — пишет он, — со всеми ее онтологическими предпосылками, то... практика объективно оказывается онтологическим центральным пунктом человеческого бытия человека... тем центральным пунктом его бытия как человека и общественного существа, исходя из которого только и могут быть адекватно поняты все другие категории в их развивающейся бытийности".

Деятельность в форме осмысляемого человеком социального действия была представлена предметом социологии еще М. Вебером. Социология, по его мнению, есть "наука, стремящаяся, истолковывая, понять социальное действие и, тем самым, каузально объяснить его процесс и воздействие". Действие выступает в виде человеческого поведения, которое, чтобы быть социальным, должно иметь смысл для действующего лица и быть соотнесенным по смыслу с действиями других лиц. Смысловое значение социального действия образует соответственно сущность социальной реальности.

Сведение предмета социологии к изучению социального действия в социологии М. Вебера и в функциональных социологических теориях (Т. Парсонс) не дает возможности выделить социальную практику в качестве особого предмета особой отрасли социологической науки. В нашей современной социологической литературе аналогичный подход представлен в работах по теории человеческой деятельности. В них обычно категория социальной практики подводится под якобы более широкое понятие — категорию деятельности, включающую в себя в качестве равноценных своих моментов как материальную, так и познавательную (духовную) деятельность Анализ той и другой формы деятельности подгоняется под более общий объяснительный принцип — принцип человеческой деятельности вообще, которая по существу исчерпывает социальную реальность.

При таком подходе сама социальная реальность "распредмечивается", а вместе с ней социология лишается своего предмета, находящегося вне познающего и деятельного субъекта. Практика, в свою очередь, неизбежно субъективизируется, поскольку ее существование как объективного процесса обычно ставится в нерасторжимую зависимость от субъективной познающей деятельности. В лучшем случае она оказывается синтезом естественноисторического процесса как объективного момента и человеческой деятельности как субъективного момента. В практике объективный процесс развертывается в соответствии со своими законами, а субъект реализует свои жизненные смыслы по своем усмотрению. В этом случае человеческую практическую деятельность можно легко отождествить с познавательной эмпирической деятельностью: рассматривать практику как обширную область фактического знания, описаний действительности и таким образом снять гносеологическую противоположность материальной практики и познавательной деятельности.

Второй подход к практике представлен в ее трактовке как особой формы социальной реальности, не совпадающей с обществом в целом. Ей придаются свойства особого предмета исследования как со стороны философской и социологической наук, так и специально научных отраслей знания. В истории философии, например, исследование практики выделялось в специфическую отрасль философии со специфическими, только ей присущими особенностями. У И. Канта практика оказалась предметом практического разума (в отличие от предмета чистого разума), у Г. Гегеля — предметом практической идеи (в отличие от проблематики теоретической идеи). У И. Канта практический разум реализуется в форме категорического императива — поступать так, чтобы принципы индивидуальной воли могли иметь всеобщую силу. Это — требование не к теоретической, а к практической деятельности. Соответственно, практический разум имеет дело с правилами, непосредственно воздействующими на поведение эмпирического человека.

Практический разум и его воплощение в мыслящем велении предполагают действие императивных, объективных законов, которые указывают не на то, что есть мир, что есть истина, а на то, "что должно делать". Практический разум предъявляет требование, чтобы принцип добра (его высшее определение) осуществлялся в действительности, обладал объективностью, т, е. чтобы мысль была не только субъективной, но и объективной.

Гегель в своей логике практическую идею поместил после теоретической идеи и рассматривал первую как звено на пути перехода познания к конечному результату — к познанию абсолютной идеи, обладающей абсолютной объективностью. В "Феноменологии духа" — это переход от субъективного к объективному духу. Веление, в котором реализуется практическая идея, снимает субъективность цели. "Если интеллект старается брать мир лишь так, как он есть, воля, напротив, стремится к тому, чтобы теперь сделать мир тем, чем он должен быть".

В социологии подход к практике как к предмету особой области знания представлен в концепциях авторов, признающих необходимость практической, прикладной социологии. П.А. Сорокин, например, выделял из социологии ту ее часть, которая призвана обслуживать социальную политику. В такой роли, по его мнению, выступает "теория должного социального поведения". "Эта дисциплина должна быть прикладной дисциплиной, которая, опираясь на законы, формулированные теоретической социологией, давала бы человечеству возможность управлять социальными силами, утилизировать их сообразно поставленным целям, подобно тому, как прикладная химия, технология, агрономия, медицина, санитария, опирающиеся на соответствующие теоретические науки — физику, химию, биологию и т. п., отдали на служение человечеству силу пара, электричества, воды, ветра, теплоты, короче, силы неорганического и, в меньшей мере, силы органического мира".

Нередко практика как предмет изучения вообще выводится из предметной области философии и социологии. Она объявляется предметом исследования особых наук — или общей организационной науки (тектология у А.А. Богданова), или праксиологии (Т. Котарбинский), или таких наук, как исследование операций, теория решения задач, эргономика и др.

2. Понимание практики в этнометодологии.

В последнее время сходные позиции занимает этнометодология. Она претендует на альтернативное положение по отношению к традиционной теоретической социологии; вместо социальной реальности, изучаемой теми или иными познавательными средствами (теориями), выдвигаются "явные и неявные методы людей для создания предположений о социальном порядке... Для этнометодолога то, что является непосредственно наблюдаемым, представляет собой усилия людей по созданию общего смысла социальной реальности. Субстанция этой реальности рассматривается как нечто менее интересное, чем методы, используемые группами людей, как социологами, так и неспециалистами, для построения, подтверждения и изменения видения и образа того, что существует "вне''".

Речь идет о методах, создаваемых и используемых всеми людьми (народом), независимо от того, ученые они или рабочие, домохозяйки и т. д. Это методы, основанные на общем восприятии определенных понятий, определений, ценностей и используемые при создании образа того, что имеется в реальном мире. Люди, например, создают видимость согласия друг с другом относительно черт, присущих обстановке их взаимодействия, в частности относительно установок, верований, межличностной практики. Эти наблюдаемые методы созидания образа внешнего мира, представлений об этом мире важнее для понимания социальной организации людей в обществе, чем субстанция и содержание этого образа и этих представлений повседневной жизни. Формулировки социологов, с этой точки зрения, суть их рабочие представления о том, что есть "вне" нас. Для них используются те же методы, которыми пользуются все.

Мы исходим из того, что практика должна стать предметом изучения особой отрасли социологической науки — социологии практики. Она, с одной стороны, представляет собой отраслевую социологию по отношению к общей социологии, с другой — должна стать одной из общих основ всей прикладной социологии, ее специальных областей, продолжить дело прикладной социологии.

Необходимость социологии практики как особой науки может быть обоснована, если практика не отождествляется со всей социальной реальностью (обществом) и со всей деятельностью, т. е, если кроме деятельности признается наличие еще и ее основы — области социальной предметности, субстанции, по отношению к которой практическая деятельность является способом существования, т, с способом общественного бытия, а не самим этим бытием.

Общественное бытие не исчерпывается способом, формами существования общества — деятельностью, процессом деятельности и его протеканием во времени и пространстве. В качестве своей основы оно имеет предметность, не сводимую к социальному движению, так же как и материя вообще не сводима к движению. Обычно авторы, отождествляющие социальную реальность с практикой, деятельностью, исключают из характеристики этой реальности ее субстанциональную основу, материальность явлений общественной жизни, социального мира. По существу это приводит к отрицанию материального существования носителей самой деятельности — людей. Между тем сам человек, рассматриваемый как наличное бытие рабочей силы, есть предмет природы, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы.

Аргументом для отрицания социальной субстанции обычно служит специфически вульгаризованная ее трактовка как исключительно вещного, природного образования. Д. Лукач, например, считает признание овеществленности, или, как он выражается, "овещнения", социальных явлений первобытным предрассудком, фетишизмом. Для него никакой проблемы различения вещного и процессуального не существует: они сливаются в процессуальности. Последняя, по его мнению, составляет не способ, а основу бытия, и потому первичными элементами бытия выступают некие комплексы.

Мы подчеркиваем необходимость признания субстанциональности общественного бытия не только для выделения практики как предмета социологии, но и для указания на ее объективность. Практика, соответственно, является не только предметом исследования, но и объектом: недостаточно признать практику предметом социологического познания, необходимо еще его представить объектом познания, независимым от самого познания. Это исключает не только субъективизацию практики, но и понимание ее объективности в кантианском и гегелевском смысле — как общезначимости принципов воления, нравственности, морали или как их обусловленности движением абсолютного духа, его стремлением к необходимой объективизации в процессе своего саморазвития.

Из признания объективности практической деятельности вытекает важное для трактовки предмета социологии практики обстоятельство — он не должен ограничиваться изучением проблематики прикладных, практических форм социального познания, преобразованием теоретической идеи в практическую, чистого разума в практический. Главная задача социологии практики — поиск и формулировка принципов методологии и методов самой социальной практики, их своеобразия по сравнению с методологией и методами познавательной деятельности, если даже речь идет о ее прикладных формах.

Что касается исходных принципов социальной практики, то критическому обсуждению с позиций социологии подлежат уже выдвинутые концепции относительно основ организационной деятельности и организации социальных систем, а также правил хорошей работы, научной организации труда, управления социальными процессами и т.д. В известной мере к этой сфере можно отнести методы, непосредственно сопровождающие социальную практику: проектирование социальных мероприятий; разработку долгосрочных и краткосрочных социальных программ и планов социального развития, механизмов их реализации; проведение социальных реформ, экспериментов и других социальных преобразований. Необходимо серьезно заниматься изучением социальных технологий, процедур и техники воспроизводства и созидания социальных форм жизни.

Анализ многообразных форм и методов социальной практики не должен заслонять то обстоятельство, что лежащие в их основе законы, выступающие на поверхности в виде правил и норм человеческого поведения, образа жизни, являются законами функционирования и развития общества как объективного естественноисторического процесса. Нет двух независимых друг от друга рядов законов: один ряд для практики как объективного процесса, другой — для практики как субъективной целесообразной деятельности людей. Эти законы являются одновременно, именно одновременно, законами практики и как объективного процесса и как целесообразной деятельности людей, их действий, их поведения независимо от того, что эти действия сопровождаются сознанием, волей, чувствами.

Действительная сущность практики не дуалистична: объективно закономерные процессы деятельности и сама целесообразная деятельность не две противоположные сущности, а формы существования одной и той же сущности. Законы практики как объективного процесса в то же время выступают и ее законами как целесообразной деятельности, т.е. последняя осуществляется по этим же законам. Дело лишь в том, что под влиянием неокантиантства естественноисторический процесс развития общества долгое время от имени марксизма представлялся не как процесс деятельности живых людей, а как нечто принципиально отличное от нее, как некая особая сущность, социальная "вещь в себе", противоположная являющемуся, феноменологически данному субъекту миру, миру его опыта. Этот субъективный мир, в свою очередь, превращался в единственную данную человеку действительность, состоящую из психического "я" и того, что ему дано.

Преодоление этого дуализма в теории и на практике (дуализм субъективистских решений и слепого следования за стихией) в конечном счете должно привести к следующему выводу: то, что есть социальный мир и истина о нем, должно совпадать с тем, что должно быть, что должно делаться людьми, и, наоборот, делаться должно быть так, как мир устроен, т.е. по его законам, открываемым разумом.

Решение вопроса о методологии и методах практики, на наш взгляд, следует искать не в придании методологии практики значения самостоятельной науки и не в отрыве ее от методологии отражающей познавательной деятельности, а в их соединении. Верно, конечно, что следует, с одной стороны, придать теоретической методологии практический, применимый к социальной деятельности характер, а с другой — возвести практическую деятельности на научный уровень, поставить ее на фундамент теории. Но этого недостаточно. Когда речь идет о модификации теории для ее приспособления к практике, о ее превращении в практическую идею, то в этом качестве она все же остается в сфере субъективного духа, мышления, хотя и практического. В логике Гегеля, например, практический дух прослеживается лишь до пункта, с которого начинается ее объективизация, т.е. лишь до той стадии, после которой продукт воли перестает быть делом простого наслаждения и начинает становиться деянием и поступком.

Серьезные трудности возникают при решении вопроса о том, как методы деяния преобразовать в методы познания, и наоборот. У Гегеля просматривается желание обосновать их единство, но единство это возникает из того, что практика мирового духа (идеи) совпадает с субъективным практическим духом, с самосознанием человека. Эта основа является односторонней, обходит реальную практику. Гегель, по словам А. А. Богданова, не доходит до действительной, непосредственной практики, до хозяйственной жизни. А.А. Богданов полагает, что эта задача оказалась нерешенной и в материалистической диалектике. Лишь немногим ее положениям был придан практически действенный характер. В целом же она осталась теорией, объясняющей жизнь.

Сам А. А. Богданов, не поддерживая принцип сущностного разграничения теории и практики по их методам, предпринял попытку объединить их на основе организационной теории, позволяющей одновременно решать как познавательные, так и практические задачи. И все же практика, положенная в основу тектолотии, была истолкована им в субъективном смысле. Отсюда сложившееся недоверие ко многим положениям тектологии А.А. Богданова.

Подход к практике как основанию для единства методов познания и практической деятельности, безусловно, должен быть принят. Вместе с тем необходимо отметить, что еще не выяснено, как методы практики преобразуются в методы познания. Можно утверждать, что здесь соединительным звеном со стороны социальной практики выступают ее собственные методы. К ним, конечно, относятся методы организации социальной деятельности, принципы ее технологии и т.п. Например, разделение и соединение трудовых функций, являясь методом организации практической деятельности, применимы и к познавательной деятельности не только в их прямом смысле, но и в логико-методологическом — как аналоги методов анализа и синтеза. "Когда Гегель, — отмечает В.И. Ленин, — старается подвести целесообразную деятельность человека под категории логики... то это не только натяжка, не только игра. Тут есть очень глубокое содержание, чисто материалистическое. Надо перевернуть: практическая деятельность человека миллиарды раз должна была приводить сознание человека к повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить значение аксиом", Именно методы и принципы практики, ставшие нормой реальной деятельности, в конечном счете, закрепляются в сознании человека фигурами логики.

Связь методов практической деятельности с методами познания осуществляется прежде всего через такое ее свойство, каким является ее целесообразность, целеполагание. Человек необходимо предполагает результат своей деятельности, и сначала этот результат фигурирует идеально в виде цели. Познание в форме целеполагания, отражающего то, что еще должно осуществиться, призвано непосредственно сопровождать практическую деятельность, служить ее прикладным средством. Человек, как известно, не только изменяет то, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель.

Этой функцией цель выступает переходным звеном от познания к практической деятельности: целеполагание из познавательного процесса (творческого процесса целеобразования, опережающего отражения) превращается в фактор практической деятельности. Цель выступает прежде всего в качестве непосредственного побудителя практической деятельности, выполняет роль "целевой причины" деятельности и сопровождает ее как постоянный стимулирующий момент. Кроме того, цель направляет практическую деятельность, регулирует ее ход в случае отклонений. Она в значительной мере определяет содержание и морфологию деятельности, ее способы и средства.

Целеполагание, выполняя названные выше функции, не освобождается, однако, от подчиненности объективным факторам практической деятельности, объективному взаимодействию ее предпосылок и результатов. Достигнутый результат сначала выступает предпосылкой деятельности, служит объективной основой для выдвижения той или иной цели. Реализованная цель в форме нового результата, в свою очередь, образует предпосылку дальнейшего результата, порождает новую цель, которая необходимо включается в постоянную объективную связь предпосылок и результатов социальной деятельности.

Поскольку реализованная цель выступает как результат, то последний должен быть предсказуем, предвидим. Отсюда метод социального прогнозирования, являющийся не только инструментом опережающего отражения, но и методом социальной практики. Прогнозирующая деятельность как форма социального практического сознания тоже постоянно сопровождает практическую социальную деятельность.

Подобную же функцию в социальной практике выполняет социальное проектирование. При его помощи результат деятельности полагается не просто в его целевой ориентированности, но и в форме конструируемого состояния будущего социального объекта. Достижение результата в виде поставленной цели и реального состояния социального развития нуждается в соответствующих действиях, которые осуществляются опять-таки своими специфическими методами — социальным программированием, планированием, методами управления. В них воплощается единство методов познания и практики — осуществляется практически духовное освоение социальной действительности.

Со стороны познания, методологии науки, а также теории морали, нравственности, права сделано немало для обоснования правил и норм социальной жизни, ее смыслового значения, рациональности. Так, свой категорический императив И. Кант выводил из свойств практического разума, из необходимости его объективизации, воплощения в общезначимых для всех людей принципах поведения. Воление у Гегеля выполняет аналогичную функцию: снимает субъективность цели и объективирует практическую идею.

В этом же ключе работают многие современные социологические концепции рациональности поведения, хотя в последнее время высказывается сомнение относительно приложимости позитивистски понятой рациональности к социальной практике. П. Фейерабенд, например, считает идеалистической мысль о том, что разум руководит практикой, формирует ее в соответствии со своими требованиями. С его точки зрения, практика по своим традициям, стандартам и правилам равноправна с разумом (наукой), с традициями последнего, практика и разум образуют две стороны единого диалектического процесса. Что же касается тезиса о том, что разум свое содержание и авторитет получает от практики, что разум описывает способ, которым осуществляется практика и формулирует лежащие в ее основе принципы, то его он называет натурализмом.

Однако без признания определяющей роли практики (материалистически понятой) по отношению к разуму (познанию) констатация их единства не достигает цели — остается не ясным, практика или тот же разум ("чистый" или "практический") является основанием этого единства. Решение проблемы, с нашей точки зрения, — в разработке материалистической феноменологии общественного бытия и рассмотрении учения о практике в качестве ядра этой феноменологии.

Дело не только в том, что точка зрения практики выступает для теории познания, но и в том, что мир явлений общества, проявлений общественной жизни относится к миру практической деятельности людей.

Социологический анализ практики необходим для того, чтобы разрешать скопившиеся противоречия в вопросах соотношения рациональности науки и рациональности практики. Классической социологии (О. Конт) и неопозитивизму не удалось их разрешить. Она рассматривала общество и человека преимущественно в форме объекта познания, поэтому принцип рациональности познания (научная рациональность) здесь прямо и непосредственно совпадал с разумностью социальной действительности практики.

Противоположную позицию занимает антиклассическая и феноменологическая социология, которая, обращаясь к деятельности субъекта, утверждает, что субъективное, смысловое значение деятельности не может постигаться так же, как познается объект. Деятельность образует специфический мир субъективных явлений, принципиально отличный от находящейся вне его объективной реальности (объекта). К деятельности, соответственно, не могут быть применены традиционный принцип научной рациональности и традиционные научные методы.

Оба указанных подхода оставляют без решения вопрос о совмещении критериев социологического познания и социальной практики. Нередко утверждают, что объективистская и субъективистская традиции в социологии вообще нс совместимы, несоизмеримы. Подобно тому, как нельзя найти общего критерия для определения, какой чемпион лучше — по прыжкам в длину или по прыжкам в высоту. К другому выводу приходят польские социологи. "Социологический разум", по их мнению, должен или отказаться от претензий на научные решения, или освободиться от власти этого научного идеала, от попыток найти в теории ответ на вопрос об истинности социального познания. Они выражают свое согласие с К. Марксом, по мнению которого вопрос о предметной истинности мышления представляет собой не вопрос теории, а практический вопрос.

Наиболее ярким представителем в отечественной традиции является Э.В. Ильенков. Он, в частности, писал: "...главная трудность — и, потому, главная проблема философии заключается вовсе не в том, чтобы различить и противопоставить друг другу все, что находится "в сознании отдельного лица", всему, что находится вне этого индивидуального сознания (это практически всегда нетрудно сделать), а в том, чтобы различить мир коллективно исповедуемых представлений, т.е. весь эмоционально организованный мир духовной культуры, со всеми его устойчивыми и вещественно зафиксированными схемами его структуры, его организации, и реальный — материальный мир, каким он существует вне и помимо его выражения в этих социально узаконенных формах "опыта", в объективных формах "духа"". В данном случае идеальное рассматривается как "объективное идеальное", т.е. как особая реальность, существующая независимо от индивидуального сознания и обладающая по отношению к каждому индивидуальному сознанию своего рода "принудительной силой".

Проблема таким образом понятого идеального не раз поднималась в истории социологии под разными названиями. Достаточно упомянуть хотя бы "социально организованный опыт" у А.А. Богданова, "универсальные структуры субъективной ориентации" в феноменологической социологии. Но общей чертой социологических теорий, в той или иной форме затрагивавших проблему "объективного идеального", является то допущение, что мир "социально организованного опыта" и есть для индивида тот единственный предмет, с которым индивид вообще имеет дело и за которым уже ничего более глубоко упрятанного нет. При подобном допущении мир "общих культурных значений" представляется той средой, которая конституирует социальную жизнь, социальность, а практическая деятельности человека играет подчиненную роль.

Социологическая наука постепенно отходит от представлений, что деятельность человека встроена в готовые идеальные, культурные структуры и что, следовательно, сам человек является лишь пассивным следствием социальных механизмов. В большинстве современных социологических теорий человек рассматривается как создатель, творец культурных форм, а социальная реальность — не только как условие, но и как продукт его деятельности. Но при подобном подходе зачастую на сцену выступает абсолютизация "идеального" с другой стороны — объективно существующие идеальные явления и структуры трактуются как продукт множества индивидуальных смыслов и интерпретаций. Отказываясь от принципа, который объяснял социальную деятельность как продукт устойчивых культурных структур, социологи начинают искать ответ на вопрос: как вообще возможно социальное действие, как согласуются между собой индивидуальные смыслы и интерпретации?

Разрешить эту трудность возможно, если трактовать практику как основу возникновения идеальных форм. С этой точки зрения и смыслы и интерпретации не являются индивидуальными по своему происхождению. В них нет ничего индивидуального, кроме их носителей — индивида или группы индивидов. Идеальные формы в своем неовеществленном бытии (в виде целей, идеальных схем деятельности, норм и т.д.) представляют собой лишь "кристаллизации" определенной системы отношений, своего рода обобщения предшествующей практики. Свою индивидуальную "физиономию" идеальные формы обретают лишь в овеществленном виде, при соприкосновении с практикой, когда действующий субъект, пытаясь реализовать идеальную цель и воплотить в жизнь определенные мыслительные построения, испытывает "сопротивление среды" и оказывается вынужден практически изменять, корректировать нормы своей деятельности (причем часто бессознательно). Как писал К. Маркс, люди "поставлены в такие условия, которые определяют их сознание без того, чтобы они обязательно это знали". Таким образом, индивидуальным, конкретным является само практическое действие, а не его смысл, индивидуальны те практические отношения, которые порождают это действие. Смысл, значение возникают не из самого действия, а из всего комплекса связей и отношений системы.

Человеческая деятельность, по сути дела, только так и может осуществляться, ибо ее основное отличие состоит именно в том, что между человеком и природой, человеком и человеком стоит вся система общественных отношений, через которую субъект и воспринимает объект. С этой точки зрения социальная деятельность людей предстает как идеально-практическая — как продукт взаимодействия конкретного практического содержания и идеальной формы.

Идеально-практические формы деятельности являются, по существу, превращенными формами, поскольку, обладая реальным существованием, они представляют нечто другое, лежащее за ними. Человек в своей практической деятельности в основном имеет дело именно с "превращенными формами" и "именно превращенные формы действительных отношений являются содержанием мотивов, побуждений к действию непосредственных агентов общественных отношений".

Так, отношения обмена трудом между людьми могут принимать идеальную форму денежных отношений. Основным содержанием экономической деятельности становится получение прибыли, а первоначальное, практическое содержание, которое состоит в обеспечении материального воспроизводства социальных субъектов, выступает лишь одним из условий получения прибыли. Тогда воспроизводство индивидуальной личности представляется нс как автономное воспроизводство, а как воспроизводство его в качестве части той системы, в которую индивид включен, следовательно, оно выступает в своей идеальной форме — в форме воспроизводства определенным способом, посредством определенного набора благ, соответствующего статусу индивида в системе. Хотя для самого человека все его потребности, интересы, мотивы представляются как его собственные индивидуальные черты, на самом деле они являются лишь частью определенным образом интегрированной системы, продуктом всего комплекса взаимосвязей системы и с необходимостью "навязываются" индивиду как ее части. Таким образом, не только бытие человека, но само его индивидуальное сознание и мышление определяются, в первую очередь, теми абстракциями, которые продуцируются взаимодействиями а конкретной системе и составляют необходимое условие ее существования. Иными словами, "объективное идеальное" в основе своей представляет совокупность практических абстракций, т.е. абстракций, которые не только определяют способ мышления индивида (мышление как раз осуществляется в формах более сложных), но составляют необходимое условие его практической деятельности. Само же мышление возникает из попыток логической увязки и рационализации этих непосредственно данных практических абстракций.

Теоретические абстракции всегда несут в себе черты идеального типа с его главным требованием логической непротиворечивости, с возможностью доведения определенных черт действительности до своего предельного выражения. Теоретические абстракции служат для систематизации под углом зрения определенной теории абстракций практических и на практику могут оказывать лишь опосредованное воздействие, воплощаясь в идеологии, мировоззрениях.

Практические абстракции, напротив, возникают из самой практической жизни, обслуживают отношения людей в определенном обществе. Практические абстракции "деньги", "стоимость", "цена труда" представлены в "Капитале" К. Маркса как видимости, как идеальные представления. Однако такие видимости диктуют свои законы, определяют практическую деятельность людей. Практические абстракции в основном не осознаются как нечто идеальное, поскольку имеют своих эмпирических, телесных представителей. Но специфическая черта этих представителей, как уже было сказано, в том и состоит, что, выступая в виде конкретных вещей и явлений, они представляют отличное от их телесной формы общественное содержание.

Любая социологическая теория строится на основе практических абстракций, иногда непосредственно заимствованных из языка обыденной жизни, иногда определенным образом рационализированных, логически упорядоченных, доведенных до уровня теоретического понятия. Но такого рода разработки содержания практических абстракций в ряде случаев могут существенно искажать его, в результате чего и происходит тот самый отрыв теории от практики, когда первая начинает вращаться лишь в кругу собственных представлений.

С нашей точки зрения, исходный пункт построения "практической теории" должен заключаться в обнаружении механизмов практики, формирующих определенные идеально-практические формы, т.е. формы, которые не относятся к числу представлений, суждений, а являются теми первичными абстракциями, которые обеспечивают связь индивидов в конкретной социальной системе, возникают из этой связи и являются материалом для дальнейших идеализации (развития мыслительных идеальных форм).

В стремлении раскрыть сущность социальных отношений заключается опасность упустить из виду тот факт, что на практике сущностные отношения выступают в своих идеально-практических, превращенных формах, имеющих собственные закономерности. С этой точки зрения "эссенциалистский" подход, нацеливающий единственно на поиск сущности исследуемых явлений; столь же односторонен и недостаточен, как и чисто феноменологический подход. Если в первом случае начинают конструировать сущности, полностью отвлекаясь от их реальных жизненных проявлений, то во втором — анализ нацелен исключительно на положения здравого смысла, что лишает исследователя возможности осуществить обобщение и дать целостную картину действительности, т.е. носит чисто описательный характер и не обеспечивает практического действия.

Власть и способ ее практической реализации как фундаментальная проблема социальных и гуманитарных наук относится к числу “вечных” и всегда будет привлекать внимание исследователей самой разнообразной ориентации. Особый интерес к ней возникает в переломные эпохи социального развития, когда реальной становится угроза дестабилизации механизма социального управления и многое зависит от функционирования политической системы и распределения власти в обществе. Именно такой момент переживает сегодня Россия. Распад прежних властных структур и формирование новых отношений власти/подчинения, определение “социальной цены” реформ и поиск ответственных за прошлые и настоящие неудачи, разработка антикризисных мероприятий и программ модернизации постсоветского общества актуализируют поиск теоретических оснований адекватной политической стратегии, соответствующих структур и коммуникаций.

Современная кратология – “наука о власти” – является информационно-поисковой системой, в которой представлены конкурирующие исследовательские программы. Роль базового элемента в этих программах и Основного регулятива эмпирических исследований властных отношений в обществе играет понятие власти. От определения данного понятия в значительной мере зависят качество социологической информации, характер практических рекомендаций и, конечно, теоретическая картина социальной реальности. Поэтому концептуальный анализ власти является одним из важнейших направлений социального исследования, которое дает основания для междисциплинарного синтеза знаний и стратегических коммуникаций в науке.

Констатация принципиальных различий в концептуальном опыте традиций и персоналий – общее место современных дискуссий о власти. По мнению редактора трехтомного издания по кратологии, репрезентирующего ее нынешнее состояние, Дж. Скотта (1994), власть встала одним из наиболее дебатируемых и оспариваемых понятий в социологическом лексиконе”. Несмотря на широкий спектр предпочтений, большинство исследователей согласны в том, что в основе понятия власти лежит идея производства каузальных следствий: власть представляет собой способность оказать определенное воздействие на объект. “Абсолютным общим ядром или примитивной идеей, лежащей в основании всех рассуждений о власти, – пишет С. Льюкс, – является идея о том, что А каким-то образом воздействует на Б” (Lukes, 1974: 26)2. Однако в таком виде определение власти остается весьма аморфным, неопределенным. Далеко не каждая способность воздействовать и не каждое воздействие есть власть. Концепция власти поэтому должна определить критерий (или критерии) существенного [с.6] (значимого) влияния, отличающие власть от обычной каузальной связи.

Критерии значимости, в свою очередь столь же неочевидны при этом связаны со многими дискуссионными вопросами: Что есть власть: потенциал, его осуществление или и то, и другое? Атрибут, отношение или действие? Власть сделать что-то или власть над кем-то? Что является непосредственным объектом воздействия власти; интересы, преференции, поведение, сознание, выбор деятельности, их комбинация? Может ли власть осуществляться ненамеренно? Означает ли власть, по определению, конфликт, оппозицию, сопротивление, асимметрию? Кто является субъектом власти: индивиды, группы, организации или же социальные структуры и системы? В чем состоит специфика отдельных видов власти? Данные вопросы определяют проблемное поле концептуального анализа власти.

Трудности в определении понятия и сохраняющийся разброс мнений по поводу его содержания связаны со следующими обстоятельствами. Во-первых, семантика слова “власть” крайне вариативна. Термин “власть” используется подчас для обозначения совершенно разнородных явлений. Последние, в свою очередь, допускают различные интерпретации. Власть может рассматриваться в экономических категориях обмена и распределения, на основе психологических моделей личности и коммуникации, социологических моделей организации труда и управления, политических моделей лидерства, рационального выбора, и т.п.

Во-вторых, исследовательскую задачу осложняет так называемая “проблема существования”. Повседневный опыт недвусмысленно свидетельствует о присутствии [с.9] власти (в отличие, например, от нереализованных идеалов свободы и равенства). Тем не менее, ее эмпирическая фиксация вызывает немалые трудности. “Власть по своей природе невидима и реальность не может подсказать нам прямо, какая концепция власти является правильной” (Barnes, 1993: 199).

В-третьих, существуют эпистемологические источники разногласий по поводу содержания понятия. Концепции власти имеют разные методологические основания и тесно связаны с философскими метапроблемами и методами социального познания. Они “встроены” в более общие социальные теории – поведения, социального контроля, политики, общества, их содержание соответствует эвристическому диапазону этих теорий, их логике и специфике. Наконец, анализ власти и ее определение находятся под влиянием личности исследователя, его теоретических предпочтений, стиля мышления, опыта и образования.

Трудности концептуализации власти и отсутствие согласия в ее понимании породили сомнения в необходимости такого понятия, в его научной полезности и пригодности для проведения исследований социальной практики. Некоторые авторы считают понятие власти столь неопределенным, что от него следует отказаться или, по крайней мере, всячески избегать. В этой связи Дж. Марч назвал “власть” “разочаровывающим понятием” (March, 1966: 70).

Сомнения в необходимости концептуального анализа власти еще более усилились после появления идеи “сущностной оспариваемости политических понятий” (essential contentestability of political concepts), разделяемой ныне многими исследователями3. Понятие власти, [с.10] согласно С. Льюксу, является “сущностно оспариваемым” и “неискоренимо ценностно-зависимым”, оно неизбежно порождает бесконечные диспуты по поводу его содержания и использования (Lukes,1974: 9, 26). Льюкс отвергает возможность достижения общепринятой концепции власти. Более того, он убежден, что сама попытка ее создания является ошибочной, поскольку исследователей интересуют различные аспекты власти и общее понятие не может быть применено во всех ситуациях (Lukes, 1986: 4–5). В связи с этим неизбежно возникает вопрос о целесообразности концептуального анализа: какой смысл стремиться к строгому определению власти, если это невозможно в принципе?

Концепция “сущностной оспариваемости” отражает становление неклассической рациональности в [с.11] социальной и гуманитарной науке. Это серьезный симптом радикального изменения социально-политической практики и, следовательно, стратегии ее концептуализации. Однако классический подход, на мой взгляд, далеко не исчерпал свои возможности. Существуют рациональные основания для сравнения и оценки различных интерпретаций власти, поэтому концептуальный анализ власти остается необходимым моментом ее исследования.

Значимость любого социального понятия обусловлена его способностью выражать определенные аспекты социальной реальности. Понятие власти необходимо, во-первых, для описания и объяснения социальных отношений, в которых одни индивиды или группы добиваются подчинения других индивидов и групп. Власть –это способность воздействовать на людей определенным образом; понятие власти выражает вероятность тех или иных социальных событий и условия их реализации, ресурсы и их использование, возможности достижения определенных социальных целей и их границы, т.е. важные стороны общественной жизни, связанные со сферой социального контроля и управления. Власть поэтому стала центральным понятием в политических науках, изучающих функционирование государственных институтов, формирование политики и механизмы принятия решений. Выражая относительно устойчивую способность индивидов и групп реализовать свою волю в отношении других индивидов и групп, “власть” незаменима при объяснении социальной стратификации и политического неравенства; она позволяет понять, почему люди вынуждены мириться с несправедливым социальным устройством, дискриминацией и угнетением, будучи не в силах что-либо изменить.

Во-вторых, указывая на социального субъекта, ответственного за определенный результат в отношениях с другими социальными субъектами, “власть” играет важную роль в моральных оценках человеческих действий и событий. “Когда мы говорим о выборах, социальных конфликтах и государственной политике, [с.12] подчеркивает Дж. Исаак, – мы стремимся объяснить события и процессы в политическом мире, возлагая ответственность за них на определенных людей и социальные институты. Тем самым мы говорим о власти” (Isaac, 1992: 56).

В-третьих, понятие власти играет важную роль в анализе социальных изменений, источников трансформации и развития общества. “Власть” указывает на связь между социальными событиями и индивидуальными или групповыми действиями, способствуя тем самым объяснению эволюции социальных процессов, например эволюции политических режимов, бюрократизации государственной системы или движения к демократии. “Власть” не только подразумевает возможность изменений в социальной системе, она делает понятным, почему те или иные политические события происходят или не происходят.

Таким образом, понятие власти является важным инструментом объяснения и исследования социальной реальности. Использование других терминов не отменяет проблему репрезентации определенного набора свойств и отношений, ассоциирующихся с понятием власти. От термина “власть” нельзя просто избавиться, как избавляются от чего-то лишнего, даже если его значение нас не устраивает. В этом случае, как отмечают Дж.-Э.Лэйн и Э.Стенлунд, “проблемы, касающиеся власти просто "перекинутся" на другие понятия, близкие к власти” (Lane and Stenlund, 1984: 317).

“Власть” стала ключевым понятием в политической науке и одним из наиболее употребляемых в лексиконе социальных наук не только в силу ее значимости для анализа политики и общества в целом. Это связано и с традиционным восприятием власти как чего-то очень важного, определяющего ход событий и характер социальных отношений. Власть обычно ассоциируется с главными политическими проблемами, государственными решениями, основными принципами социального устройства общества. Наряду с богатством [с.13] и славой, власть относится к числу важнейших ценностей; она возносит человека на вершины социальной иерархии, символизируя его жизненный успех. Но одновременно власть, как деньги и золото, приобрела дурную репутацию, поскольку часто отождествляется с насилием, принуждением, несправедливостью и ограничением свободы человека. Борьба за власть, как правило, сопровождается обманом, лицемерием, коррупцией, (опять же) насилием и кровью. Такой имидж власти стимулирует общественный интерес к изучению данного явления и обеспечивает популярность самого термина. Власть, отмечает Д. Болдуин, – “это не обычный термин; это термин, который, хотим мы того или нет, занимает уникальное место в политическом анализе.... Даже те исследователи, которые хотели бы избавиться от термина “власть”, признают, что он слишком глубоко укоренился в вокабуляре политики, чтобы это действительно могло произойти” (Baldwin, 1989: 81). Другими словами, мы навсегда “обречены” иметь дело с “властью” и не можем избежать использования данного понятия при исследовании общественной жизни. Я также не склонен абсолютизировать значение ценностных факторов при выборе дефиниции власти и соперничающих теоретических перспектив. Здесь я солидарен с авторами (Falkemark, 1982: 70–74; McLachlan, 1994: 313–314; Morriss, 1987; 200–202; Oppenheim, 1981:150–176; и др.), которые считают, что хотя в научных исследованиях дескриптивные и нормативные элементы тесно взаимосвязаны, это не означает, что они совершенно неотделимы друг от друга в так называемых “ценностно-зависимых” понятиях, и последние неизбежно содержат в себе идеологические, политические или моральные предпочтения. Как и другие понятия, “власть” имеет дескриптивное содержание. Дескриптивное определение понятия власти вполне совместимо с моральной оценкой различных властных отношений, которая однако не делает нормативным само понятие. “Мы вначале должны определить наличие самой власти [с.14] и ее распределение в обществе – пишет П.Моррис, – то есть дать ее описание, прежде чем одобрять или осуждать ее за соответствие нашим ожиданиям или опасениям. То есть (нормативная) функция определения того, каким должно быть оптимальное социальное устройство, отличается от (дескриптивной) функции описания данного социального устройства” (Morriss, 1987: 201).Отсутствие всеми признанного определения не означает, что дискуссия по поводу содержания понятия беспредметна. Безусловно, споры вокруг понятия власти неизбежны, но они базируются на рациональных основаниях4. Необходимость в концептуальных исследованиях власти определяется следующими обстоятельствами. Во-первых, имеющиеся концепции не свободны от недостатков: некорректность дефиниций, непоследовательность в изложении, противоречия в логике построения понятия, неравномерная проработка проблемного поля.

В-вторых при наличии обширной литературы по данной тематике набирается не так уж и много трудов монографического уровня, специально посвященных; концептуальному анализу власти и содержащих всестороннее и обстоятельное исследование самого понятия5. Преобладает рассмотрение отдельных аспектов власти [с.15] без анализа всего спектра проблем, касающихся содержания понятия, поэтому с точки зрения концептуального анализа власти эти исследования носят фрагментарный анализ. Исключение составляют монографические труды Х.Лассуэлла и Э.Кэплэна (Lasswell and Kaplan, 1950), П.Бэкрэка и М.Бэрэтца (Bachrach and Baratz, 1970), С.Льюкса (Lukes, 1974), С.Клэгга (Clegg, 1989), Р.Хендерсона (Henderson, 1981), Дж.Дебнэма (Debman, 1984), П.Морриса (Morriss, 1987), Б.Барнса (Barnes, 1988). Д.Ронга (Wrong, 1988). Однако и в данных работах не все проблемы определения власти рассмотрены с достаточной степенью обоснованности. Что касается отечественной традиции, то следует подчеркнуть, что далеко не все работы (особенно написанные в 70–80 годы) отвечают современным стандартам научного поиска. Многие авторы недостаточно знакомы с концепциями власти, разработанными в западной литературе, поэтому важные проблемы концептуального анализа власти, являющиеся основным предметом дискуссий в западной социальной философии, социологии и политологии, оказались вне их поля зрения. Отечественная наука определять власть главным образом на макрополитическом уровне, обосновывала ее классовую природу и обусловленность характером господствующих экономических отношений. Специально анализу понятия власти посвящены лишь три работы монографического уровня (Осадчий, 1983; Ледяева, 1989; Плотникова, 1997). Кроме того, тема власти относилась к наиболее идеологизированным фрагментам советского обществоведения.

В-третьих, по мере накопления социального опыта возникает потребность в изменении и уточнении даже наиболее успешных попыток концептуализации власти.

Литература:

Богданов А.А. Тектология (Всеобщая организационная наука): В 2 кн. Кн. 1. М., 1989.

Быстрицкий Е.К. Практическое знание в мире человека. // Заблуждающийся разум? (Многообразие вненаучного знания). М., 1990.

Мамардашвили М, К. Как я понимаю философию. М., 1992.

Ленин В.И. Философские тетради. // Полн. собр. соч. Т. 29.

Лукач Д. К онтологии общественного бытия. М., 1991.

Маркс К. Капитал. Т. IV. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. II

Дата добавления: 2013-12-14