Что такое философия. Философия и религия. Философия и наука. Философия в современном мире

Итак, мы с вами вступаем в область философии. На этом пути нас ждут определенные трудности. Я имею в виду и вас, и себя. И главная трудность здесь состоит не в усвоении какой-то специальной терминологии, понятий, или, как в философии называют самые общие понятия, — категорий, но в самом способе философского размышления, раздумья. Этот способ очень не похож на наши обычные рассуждения, наш современный здравый смысл. Он очень не похож на научное мышление; он совершенно другой. Трудность здесь состоит в необходимости самоизменения и изменения своего отношения к миру, понимания мира. Эти отношение и понимание должны стать философскими. Для этого нужно время, способность и желание преодолевать различного рода внутренние ограничения, которые сформированы в нас нашим воспитанием, образованием, нашим современным "здравым смыслом".

Мне приходилось много раз читать различные курсы философии и проводить философские семинары. И так уж случилось, что в большинстве случаев моими слушателями были ученые-естественники, сотрудники различных институтов Академии наук СССР. И каждый раз в начале чтения курса я сталкивался с явлением, которое можно назвать самоотождествлением. Я, например, говорил: "Вот вы — физики, вы определенным образом представляете себе мир, как он выглядит с точки зрения физики. Вы строите физическую картину мира и начинаете отождествлять ее с мировоззрением как таковым. Но посмотрите, ведь эта картина мира, которую вы принимаете за истину, на самом деле складывалась на протяжении ну, скажем, последних четырехсот лет и только в Западной Европе. Между тем только письменная история человечества, то есть тот период, когда человек стал записывать события и мысли, насчитывает многие тысячелетия и протекает не только в Западной Европе. За это время сменилось множество различных представлений о мире. Почему вы считаете, что именно ваша картина мира, та, которую строит современная наука, является правильной, а остальные, которые исходят из других, противоположных научным, оснований, полагаете неправильными?". И дальше я показывал ограниченность и в определенном смысле античеловечность так называемой "современной научной картины мира".

Тогда в аудитории выделялись люди, которые начинали со мной яростный спор; и вот для меня эти спорщики сразу разбивались на две группы. Поводом для спора у одних служило любопытство и желание в конце концов установить истину, потому что до сих пор они учились в школе, в вузе, они работали в научном институте и были уверены, что мир устроен вот так-то и так-то, а затем приходит некий Арсеньев и начинает говорить какие-то совершенно несообразные вещи про эту привычную им картину мира. Другие же спорили из самозащиты. Дело в том, что у них произошло вот это самое, упомянутое мной, самоотождествление собственного внутреннего внесознательного "я" с определенным мировоззрением, с определенной теорией, с определенной позицией, с определенным пониманием мира и так далее. Это моет быть и научная, и идеологическая позиция, какая угодно, важно, что она является конечно определенной и достаточно жесткой. И моя критика этой позиции или мировоззрения подсознательно воспринималась ими как нападение на их собственное "я", и это "я" стремилось защититься любым способом, а так как между подсознанием человека и его сознанием есть так называемая внутренняя цензура, то на уровень сознания эти попытки самозащиты выходили в совершенно преобразованном виде и этим людям казалось, что они спорят из научных, объективных соображений, логически правильно, последовательно и опровергают какие-то глупости, которые я говорю.

Я уже знал, что первые из этих спорщиков будут в дальнейшем самыми активными моими слушателями в течение всего курса, а вот вторые едва ли удержатся среди моих слушателей в течение более чем двух первых лекций. Вызванный страхом за целость "я" подсознательный импульс оказывался настолько энергетически сильным, что легко, как карточный домик, сметал логику рассуждения на сознательном уровне. И поэтому было не трудно этих спорщиков подвести в конце концов к тому, что они начинали употреблять в споре со мной аргументы, в которые не верили они сами и не верила остальная аудитория, но они этого не замечали. И, опасаясь за целостность своего самоотождествленного с позицией, или мировоззрением, или какой-то теорией внутреннего "я", они переставали ходить на лекции. Признаться себе в этом страхе они не могли, мешала внутренняя цензура, и потому их отказ от моих лекций на сознательном уровне приобретал форму такую: "я не сумасшедший, чтобы тратить время и ходить на лекции слушать ерунду, которую говорит этот лектор".

Не в такой яркой и резкой форме, но в различных случаях все-таки такое самоотождествление в нас присутствует и так или иначе себя проявляет, представляя собой препятствие для восприятия всего нового. Поэтому среди некоторых, достаточно известных, историков науки — физики, например, — существует мнение, что новые взгляды в науке, существенно отличные от предшествующих, утверждаются не потому, что представители старых взглядов меняют свою позицию, точку зрения и принимают эти новые взгляды, а потому, что постепенно представители старых взглядов вымирают и вот тогда начинают господствовать новые.

Тем не менее я все же надеюсь, что хотя бы некоторые из вас заинтересуются и почувствуют вкус к философии. Эти мои надежды основываются на том, что, с моей точки зрения, каждый человек где-то в глубине своей души — прирожденный философ. Об этом я сегодня немного позже еще скажу. И вот эта его способность, не только способность, но даже потребность в философском размышлении просто убивается системой образования, воспитания, ну и всей системой нашей жизни, которая прочно привязывает его к миру вещей и вещных отношений — что это такое, об этом мы еще будем говорить — и не позволяет ему вырваться из этого узкого круга. Я, со своей стороны, попытаюсь, как я уже говорил в предыдущей лекции, использовать все средства для того, чтобы помочь вам понять и почувствовать, что такое философия.

Можно было бы начать с того, что философия — это прежде всего размышление, раздумье; размышление неспешное, глубокое и к тому же носящее всеобщий, универсальный характер, такое, предмет которого в отличие от предмета любой науки не ограничен, не специализирован. Есть такое шуточное сравнение дилетанта со специалистом. Говорят, что дилетант знает ничего обо всем, а специалист знает все ни о чем. Так вот, философ в какой-то степени похож на дилетанта из этого сравнения, однако с тем отличием, что философское "ничего" оказывается, как мы с вами увидим, удивительно глубоким и богатым по содержанию.

Предметом философии, как я полагаю, является Мир и Человек в Мире, но не в их отдельных качествах, проявлениях, свойствах, а непосредственно во всей их бесконечной всеобщности, или, как говорят, универсальности. Мир и Человек предстают в философии как единое целостное отношение "Человек—Мир", а все конечно определенные качества, свойства Мира и Человека получают смысл и понимаются только в соотношении с этим Целым. При этом философия не может (и не должна) рассуждать о Мире или о Человеке в их отделенности друг от друга, ее предметом является именно их отношение. Само слово "философия", как известно, означает "любовь к мудрости". Так что же такое мудрость? Вот посмотрите, как об этом писал крупный советский философ и психолог Сергей Леонидович Рубинштейн (1889-1960): "Способность, вырабатывающаяся в ходе жизни у некоторых людей, осмыслить жизнь в большом плане и распознать то, что в ней подлинно значимо, умение не только изыскать средства для решения случайно всплывших задач, но и определить самые задачи и цель жизни так, чтобы по-настоящему знать, куда в жизни идти и зачем — это нечто, бесконечно превосходящее всякую ученость, хотя бы и располагающую большим запасом специальных знаний, это драгоценное и редкое свойство — мудрость" (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. — М., 1946. — С. 681).

В порядке шутки можно было бы сравнить философа с пьяным из известного анекдота. Пьяный спрашивает прохожего:

— Гражданин, объясните, пожалуйста, где я нахожусь?

— Вы находитесь на углу Петровки и Столешникова переулка.

— К черту подробности! В каком городе?

Много лет назад я рассказал этот анекдот своему, ныне уже, к сожалению, покойному, товарищу в ответ на его упрек в том, что я не читаю газет и потому не знаю, что делается в стране. Я сказал ему, что, будучи философом, я знаю, в каком я городе, и замечу, если город изменится, раньше, чем он, потому что он рискует за Деревьями не увидеть леса.

А вот рассуждение о философии не профессионального философа, а писателя — Фазиля Искандера: "По-видимому, чтобы быть мудрым, надо думать много, но лениво. Только тот, кто думает, забывая, что он думает, может до чего-нибудь додуматься. Чтобы думать, надо выпадать из жизни.

Дар философа — дар выпадения из жизни при сохранении памяти о ней. <...>

Как только философ начинает изменять жизнь, он теряет возможность справедливого суждения о ней, потому что он становится частью потока этой жизни. И чем сильней философ меняет течение жизни, войдя в ее поток, тем ошибочнее его суждение о том, что делается в ней" (Искандер Ф. Человек и его окрестности. — М., 1993. - С. 10).

В этом высказывании Искандера я хотел бы отметить два момента. Первый: нельзя одновременно глубоко размышлять и действовать. Второй: для того чтобы понять нечто как целое, нужно выйти за границы этого целого, "выпасть" из него. Михаил Михайлович Бахтин сказал бы, что нужно по отношению к понимаемому занять "позицию вненаходимости". Можно сказать, пожалуй, что позиция философа — это позиция вненаходимости по отношению ко всем конечным формам и видам бытия. Под бытием имеется в виду все, что существует, вся природа, весь мир, включая и человека (как мы увидим ниже, эта позиция вненаходимости парадоксальным образом оказывается одновременно позицией центра Бытия).

Можно задать вопрос, каким же образом вот такая позиция вненаходимости в философии обретается. Сейчас я не могу достаточно полно ответить на этот вопрос, но надеюсь, что к концу этой лекции или следующей мы сможем начать в нем разбираться. Пока что я хотел бы сказать, что эта позиция ни в коем случае не приобретается путем обобщения данных естествознания или исторического развития. Обобщение — это такой процесс, когда из различных явлений или теорий отбирается то, что есть у них одинакового, похожего. При этом происходит абстрагирование, то есть отвлечение от того, чем они друг от друга отличаются. Поэтому всякое обобщение оказывается беднее по содержанию, чем те явления, от которых оно было отвлечено.

И кроме того, любое обобщение не может вести к всеобщему, оно всегда остается только общим, причем общим конечным, общим для данного ограниченного круга явлений. Например, в науке никакая теория не может быть построена путем обобщения наблюдаемых фактов до тех пор, пока не сформулирован некий общий принцип, который может быть положен в основу этой теории. Сам же этот принцип не может быть получен обобщением эмпирического материала, и вообще никакой логический путь не ведет от эмпирии к теории. Послушаем, что об этом пишет один из крупнейших физиков нашего времени Альберт Эйнштейн (1879-1955): "Но до тех пор, пока принципы, могущие служить основой для дедукции (вывода, логических следствий. — А. А.), не найдены, отдельные опытные факты теоретику бесполезны; ибо он не в состоянии ничего предпринять с единичными эмпирически установленными общими закономерностями. Наоборот, он застывает в беспомощном состоянии перед единичными результатами эмпирического исследования до тех пор, пока не раскроются принципы, которые он сможет сделать основой для дедуктивных построений" (Эйнштейн А. Физика и реальность. — М., 1965. — С. 6). А вот другой творец современной науки, Луи де Бройль (1892—1958): "Таким образом (поразительное противоречие!), человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения, которые называются воображением, интуицией, остроумием" (Бройль Луи де. По тропам науки. — М., 1962. — С. 109). Я говорю об этом потому, что у нас, к сожалению, до сих пор бытует мнение, что теория получается путем обобщения эмпирии. Ну, например, в педагогике путем обобщения опыта передовых школ или передовых педагогов; в психологии даже есть заявления о том, что из наблюдений можно вывести, скажем, теорию личности или теорию нравственного сознания и даже дать рекомендации для воспитания. На самом деле ничего подобного сделать нельзя, и об этом я буду говорить в нашем цикле. Все это прекрасно известно, об этом писали практически все крупнейшие творцы современной науки, но до сих пор вышеупомянутый предрассудок имеет сторонников, в том числе в среде педагогики и психологии.

И все же остается вопрос: откуда человеку дается знание всеобщего, каким образом он может занять позицию вненаходимости по отношению ко всему бытию? Ответ здесь может быть только один. Это знание дано человеку априори, то есть до всякого опыта. Оно в форме некой возможности или задатка появляется вместе с человеческим "я". Эмпирические отношения человека с миром могут лишь пробудить нечто, что в качестве задатка или возможности уже присутствует в человеке именно как в человеке. Вот через это присутствие он и определяется как человек, а не животное. По этой же причине никакими внешними факторами нельзя в животном сформировать человеческое сознание. Достаточно известен в психологии эксперимент Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс, которая пыталась детеныша шимпанзе воспитывать в тех же самых условиях, что и своего сына, чтобы осмотреть, что из этого получится. Ну, естественно, шимпанзенок вырос обезьяной.

Всеобщность как априорное (доопытное) отношение к миру дана человеку в форме некой возможности, вместе с религиозным отношением к миру и с его личным "я". Кстати, ведь это личное "я", которое заложено в человеке в форме возможности, может под влиянием различных условий внешнего характера развиться или, наоборот, быть заглушенным. Так же точно обстоит дело с религией и философией. Поэтому можно говорить, что каждый человек по своим задаткам, по своим возможностям философ, и вопрос состоит в том, насколько эта возможность будет реализована в течение его индивидуальной жизни. Она спонтанно пробивается в нем на переходе от подросткового к юношескому возрасту и даже получила в психологии и психиатрии специальное название: "транзиторная метафизическая интоксикация". Социальные условия жизни, особенно в нашем современном обществе, подавляют развитие этой способности к философии, так же, впрочем, как они подавляют и развитие личностного начала в человеке.

Теперь несколько слов о взаимоотношениях философии с религией и наукой. Я думаю, что возникновение человека связано с возникновением первичного религиозного непосредственного отношения "Я—ТЫ", где одновременно появляются человеческое "Я" и представляющее для него весь Мир божественное "ТЫ". Из него, из этого отношения, впоследствии возникают различные известные нам формы религий. Первичное религиозное отношение захватывает человека всего целиком, включая все его чувства и все мысли, которые, по-видимому, на первоначальной стадии еще и не были разделены между собою. Поэтому религию как таковую я бы определил, пожалуй, как самонахождение и самовосприятие человека в мире, а вот рациональная сторона этого отношения, опосредованная сознанием, то есть размышление о нем с позиции "вненаходимости", когда оно предстает как отношение "Человек—Мир", дает начало философии. Поэтому философию я бы назвал самоосознанием или самопониманием и самоопределением Человека в Мире. Он как бы пытается, уже размышляя, найти свое место в Мире, кто он, что он и зачем он в Мире пребывает. Из этого вытекает генетическое родство философии с религией. Философия выделяется из первичного религиозного отношения как рациональная его сторона.

Что касается науки, то она появляется достаточно поздно и лишь в Западной Европе, как я уже говорил в прошлой лекции, и существует приблизительно четыре века. Таким образом, тот способ познания и отношения к миру, который мы называем наукой, представляет собой локальное, исторически ограниченное явление и по месту, и по времени. Как мы увидим ниже, наука имеет дело не с миром как таковым, не с бытием, а с определенной стороной мира, которую можно было бы назвать вещной стороной, от слова "вещь". Что такое в философском понимании вещь и вещное отношение, я буду говорить позже, а сейчас только обращу ваше внимание на то, что человек не вещь, а противостоит вещи, больше того, вещь и человеческая личность — это как бы противоположные полюса действительности, отрицающие друг друга. Это азбучная истина в философии, но, к сожалению, обычно плохо понимаемая, а потому я буду специально это объяснять. Сейчас же сделаем пока что общий предварительный вывод: поскольку наука есть знание о мире вещей и вещных отношений, или о вещной стороне Мира, а Человек не вещь, то, следовательно, Человек как целое не может быть предметом исследования науки. Наука может исследовать только то, что в человеке есть вещного, вещную сторону человека. Она может рассматривать его как рабочую силу, как биологический вид, как члена социума, как субъекта права, она может рассматривать отдельные его стороны, свойства, но как целое, как Личность, он бесконечно выходит за узкие пределы научного мышления, так как имеет другое основание. По той же причине выражение "научная философия" или "научная теория личности" это все равно, что "деревянное железо". Поэтому наука создает так называемую "научную картину мира", в которой просто нет места для человека и для мира. По меткому выражению Сергея Леонидовича Рубинштейна, в этой картине человеку просто негде находиться.

Интересно отметить, что очень многие научные работники, а также психологи и педагоги не понимают, не видят границ применимости научного мышления и научных методов, в то время как крупнейшие творцы этой самой науки прекрасно видели ее ограниченность и даже предупреждали об опасности применения научных методов в областях знания и жизни, выходящих за пределы компетенции науки, то есть за пределы вещных отношений. Вот, например, тот же Альберт Эйнштейн: "И я убежден, что распространенная в настоящее время мода применять аксиомы физической науки к человеческой жизни не только полностью ошибочна, но и заслуживает известного порицания" (Эйнштейн А. Собрание научных трудов. — М., 1967. — Т. IV. — С. 160). А вот Макс Борн: "Мы должны также заботиться о том, чтобы научное абстрактное мышление не распространялось на другие области, в которых оно не приложимо. Человеческие и этические ценности не могут целиком основываться на научном мышлении. Сколь ни привлекательно для ученого было абстрактное мышление, какое бы оно ему ни приносило удовлетворение, какие бы ценные результаты оно ни давало для материальных аспектов нашей Цивилизации, чрезвычайно опасно применять эти методы там, где они теряют силу, — в религии, этике, искусстве, литературе и других гуманитарных сферах человеческой деятельности.

Таким образом, совершая экскурс в философию, я намеревался не только осветить основы науки, но и выступить с предостережением о разумном ограничении применения научных методов" (Борн М. Моя жизнь и взгляды. — М., 1973. — С. 128-129). Указывая на ограниченность науки и ее методов, ни Эйнштейн, ни Борн, ни другие великие ученые — создатели науки — вовсе не умаляют ее значение. Наоборот, четкое осознание границ ее возможностей позволяет не попадать в ситуации, где ее действенность и методы могут быть подвергнуты сомнению. Со времени Жан Жака Руссо (1712-1778) и Иммануила Канта (1724-1804), поднявших вопрос о различии и даже в некотором смысле противоположности гуманитарной и научной областей знания, по этой проблеме возникла большая литература, которая тоже могла бы послужить расширению сознания, в том числе психологов и педагогов.

Сказанное не означает, что наука и ее методы вообще не применимы в гуманитарных областях знания, в том числе в педагогике и психологии. Научные методы обработки экспериментов и наблюдений, научные приборы, расчеты, статистика и так далее — весь этот арсенал научных средств и методов применим и в этих областях, но нужно понимать, что он касается только вещной стороны человека и мира, только количественных отношений и поэтому может рассматриваться как некий подсобный, в то же время человек, личность, любовь, нравственность, свобода, психика — все это выходит за пределы науки и научного знания. Поэтому не может быть научной теории человека, личности, нравственности и так далее. Это также связано с неорганичностью науки и научного мышления, о чем разговор у нас будет тогда, когда мы будем рассматривать органические и неорганические системы.

Я остановился на этом вопросе и буду к нему еще неоднократно возвращаться, так как считаю, что нашей педагогике (как и философии) очень мешает желание быть научной. Науки из нее все равно не получается, и никогда не получится, а употребление научной терминологии и соответствующей логики создает некую наукообразность, возникает толстая кора из словесной шелухи, которая закрывает собою суть дела, не позволяя проникнуть вглубь. Это как раз пример упомянутого выше вербального псевдопонимания.

Мне кажется, имеет смысл обратить здесь внимание на различение некоторыми авторами знания и понимания. Знание, в том числе научное, всегда относится к какой-то конечно определенной области и этой же областью замыкается. Поэтому, например, Вернер Гейзенберг (1901-1976) рассматривал науку как состоящую из самостоятельных относительно замкнутых, отделенных друг от друга областей (См., например: Гейзенберг В. Шаги за горизонт. — М., 1987). Понимание же состоит в соотнесении понимаемого как части с неким более обширным целым, понимать что-то — это значит представлять себе место и роль этого "что-то" в составе более обширного целого. Только в этом случае и само это "что-то" может быть понято как целое. В той же книге В. Гейзенберг говорит и об этом. Вы теперь уже знаете, что для понимания нужно занять по отношению к понимаемому позицию вненаходимости. о которой уже говорилось. Философия, имеющая дело с бесконечностью, вследствие этого всегда находится в позиции вненаходимости по отношению к любой конечной определенности и, парадоксальным образом, к самой себе тоже.

Здесь, вероятно, пора сказать несколько слов о парадоксальности философии. Дело в том, что когда мы с вами выходим в область философии, то есть в область бесконечного, то привычные нам понятия и их отношения друг к другу начинают менять свой смысл и даже свое содержание и приводить нас к парадоксальным выводам и следствиям.

Несколько слов о том, что такое парадокс. Слово "парадокс" употребляется в двух смыслах. Во-первых, парадокс — это неожиданное, расходящееся с привычным утверждение или вывод, иногда поражающий воображение. Во-вторых, это логическое противоречие, когда два правильных с точки зрения формальной логики рассуждения ведут к противоположным, взаимно исключающим друг друга выводам, логическое согласование которых невозможно.

Что такое формальная логика? Да это логика нашего так называемого здравого смысла, здравого смысла современного человека. Она лежит также в основании математики и всех математических теорий и построений, а также в основании всех теорий современной науки. Формальной она называется потому, что в ее основе лежат формы связи понятий и терминов, полностью отвлеченные от содержания этих понятий. Остается одна форма, которая в этом случае оказывается применимой везде и всегда, где мы имеем дело с соответствующей связью понятий. Эти связи между понятиями еще в IV веке до нашей эры установил древнегреческий философ Аристотель, установил основные формы этих связей или, как они были названы, силлогизмов. Поэтому эта логика также называется силлогистической. Ее также можно назвать логикой демонстративной, рассудочной, а также, например, логикой вещных отношений. Об этом мы тоже еще будем с вами говорить. Не вдаваясь в подробности, приведу здесь общепринятый в учебниках логики пример силлогизма. "Все люди смертны. Кай — человек. Следовательно, Кай смертен". Это также пример вышеупомянутой мною дедукции, или дедуктивного умозаключения (вывода). Из общего ("все люди") выводится частное, касающееся одного человека (Кая). Всем вам приходилось иметь дело в школе с доказательством геометрических теорем, вот все эти доказательства представляют собой ходы такой формальной логики. Эта же логика лежит и в основе работы, например, всей современной компьютерной техники. В современном своем виде она представляет собою широко разветвленную на различные отделы, выделившуюся из философии самостоятельную область знания.

Именно в этой логике и могут возникать парадоксальные ситуации, парадоксы. Парадокс — тупик для логического рассуждения, тупик, из которого средствами этой логики выхода не может быть найдено. Парадоксы возникают в различных науках, есть парадоксы в математике, парадоксы в теории относительности и так далее. Сейчас хочу обратить ваше внимание на парадоксальность философии. Я уже имел случай назвать человека парадоксальным существом. Парадоксальность его состоит в том, что он одновременно и бесконечное, и конечное существо. Вот эта бесконечность-конечность никак не может быть выражена в терминах формальной логики и в соответствующих ее силлогизмах (силлогизм — умозаключение, состоящее из двух суждений и вывода из них). То же самое можно сказать и относительно философии. Философия претендует на всеобщность, бесконечность, универсальность, и в то же время она вынуждена строить какие-то определенные рассуждения и размышления. Но всякое определение есть ограничение и всякая определенность, следовательно, есть конечность, исключающая бес-конечность как свою противоположность. Поэтому всякое глубокое философское размышление является парадоксальным, и именно поэтому наши обыденные понятия, понятия нашего здравого смысла, в сфере философии начинают этот смысл изменять и становятся сами тоже парадоксальными. В этом одна из трудностей освоения философии, поскольку философия ломает обыденные, обычные представления и понятия нашего обыденного здравого смысла и выходит в такую область, где они размываются и оказываются совершенно другими по своему содержанию и смыслу.

Опыт чтения курсов философии убедил меня в том, что пони-мание достигается не сразу и требует длительного времени. Кроме того, оно требует неоднократного возвращения к каким-то идеям и мыслям с различных сторон, их повторной углубляющей проработки. Мне представляется, что это может быть связано с тем, что человек считает своими те мысли, которые "всплывают" в его сознании из его собственного подсознания, и тогда исключается вот то самое вербальное псевдопонимание, о котором я говорил. Человек не просто воспроизводит, повторяет чужие мысли, которые он запомнил, но мысль, явившаяся ему из его собственного подсознания (бессознательного), уже прочувствована и воспринимается им как своя собственная, которую он готов отстаивать, а не просто, скажем, формально доказывать с помощью правил логики. Формально доказывать можно и не понимая, а просто выучив доказательство, соответствующее правило. Но это означает, что для понимания содержание услышанного или прочитанного должно пробить "кору" сознания, достичь подсознания (или, в другой терминологии, бессознательного), существовать какое-то время там, что называется, "дозреть", и тогда оно сможет выйти снова в план сознания уже как свое собственное содержание, своя собственная мысль. Это требует времени и определенных внутренних усилий, но и результаты тоже интересны, когда удается этого достичь. Я думаю, что у меня будет возможность и повод об этих результатах поговорить. Особенно они интересны, когда дело касается глубокого понимания основ диалектики.

Каким представляется мне положение философии в современном мире?

Это положение крайне противоречивое, можно сказать, парадоксальное. Дело в том, что разворачивающийся на наших глазах глобальный кризис, связанный с концом и разложением эпохи неолита, о чем я говорил выше, создает ситуацию, когда человек острейшим образом нуждается в том, чтобы самоопределиться в мире, иначе он просто теряет себя, теряет смысл жизни, происходит вышеупомянутая его дегуманизация. Жизнь в его глазах обессмысливается, и возникают формы протеста, протестного поведения против бессмыслицы жизни. Здесь и попытки обрести смысл внутри каких-то локальных групп, начиная от семейной группы или групп подростковых, включая группы социальные, национальные, религиозные и так далее, вплоть до различного рода групп преступного характера. Причем каждая такая группа вырабатывает для себя какие-то цели и интересы в жизни, противопоставляя себя остальным группам. Другая форма ухода от обессмысленной жизни — это алкоголизм и наркомания. Это стремление может быть и неосознанным, то есть диктоваться некими бессознательными импульсами, но в основе-то лежит неудовлетворенность жизнью, отсутствие жизненных смыслов.

Современная социальность подавляет человека, желая сделать его своей собственной, правильно, с точки зрения этой социальности, действующей частью. А живущее в нем личностное начало, присутствующее хотя бы даже еще и в неразвернутой, в мало реализованной, в значительной степени бессознательной форме, тем не менее сопротивляется этому воздействию, поскольку личность не может стать частью чего бы то ни было — социума, общества, еще каких-то других конечных определенностей. Личность — это всегда, как выразился бы Гегель (о котором мы будем говорить позже), некое "целое в себе" и не может стать частью чего-то Другого, не может быть использована для чего-то другого, кроме как для своего собственного саморазвития.

Эту ситуацию в свое время прекрасно понял Лев Толстой. Он интересовался социалистическими учениями, включая Маркса, критически их анализировал. Попробуем воспроизвести логику его рассуждения. Всякая социальная система, считал Толстой, хочет, чтобы отдельный индивид был исправно действующим винтиком социального механизма. Она подчиняет его себе, превращает в свою собственную часть. Но индивид, развиваясь как личность, не может оставаться частью чего бы то ни было, он должен формироваться как самостоятельное целое. Поэтому ограничения, которые накладывает на него социальная система, он воспринимает как мешающие его жизни, его развитию, как превращающие его в раба. Но, говорит Толстой, что предлагают социалисты? Они предлагают совершенствовать жизнь, начиная с совершенствования именно социальной системы, но совершенствовать социальную систему — это значит совершенствовать систему рабства. Я, говорит Толстой, с этим не согласен, я считаю, что совершенствование жизни может и должно начинаться с другого конца, с отдельного человека, с индивида как личности. Во главу угла должно быть поставлено нравственное совершенствование личности, а вот какое общество при этом возникнет — дело второстепенное. В центре внимания должна стоять личность. Такова позиция Льва Толстого, и, мне кажется, совершенно правильная. Толстой вообще считал, что социальные системы складываются сами, в зависимости от уровня и характера развития личности, и что проектировать социальную систему независимо от развития личности совершенно бессмысленно, потому что попытки ее осуществить всегда будут неудачны, всегда будет получаться не то, что задумано. От этой позиции Толстого и исходит общественное движение, которое получило название толстовства.

В нашу кризисную, катастрофическую эпоху все противоречия личности с условиями ее жизни крайне обострились и человек как никогда прежде нуждается в том, чтобы понять свое место и назначение в мире, смысл своей жизни, самоопределиться в мире. Он, я думаю, должен радикально самоизмениться, и здесь ни наука, и никакие социальные проекты будущего ему помочь не могут. Самоизменение должно начаться с его внутреннего существа, с его сознания, с его нравственных устоев, а ни в коем случае не с изменения внешней стороны его жизни. Из этого — здесь, пожалуй, нужно тоже согласиться с Толстым — ничего хорошего в принципе получиться не может.

Помочь в этом самоизменении ему могли бы религия и философия. Я говорю "могли бы", потому что самим своим существом они для этого предназначены, но в наше время, мне представляется, как религия, так и философия сами тоже находятся в глубоком кризисе. Самоизменение Человека не может быть отделено от изменения его взаимоотношений с Миром, потому что это самоизменение и есть, прежде всего, изменение его взаимоотношения с Миром как Целым. Я уже говорил о том, что философия может быть понята как самоопределение Человека в Мире. И парадоксальность ее положения, ее существования в современном кризисном мире состоит в том, что, с одной стороны, человек, как никогда раньше, остро нуждается в философии как одном из средств его самоизменения, а с другой стороны, по-видимому, за все время своего существования философия не находилась в том небрежении, в таком положении где-то на задворках человеческого сознания, которое занято в основном наукой и заботами непосредственного, сиюминутного своего материального существования. В таком же положении находится, впрочем, и религия. С другой стороны, как я уже сказал, философия находится также в своем собственном внутреннем кризисе и в своем нынешнем состоянии и нынешних формах едва ли может всерьез помочь человеку самому определиться в мире. Как я представляю себе возможный выход из этой ситуации, буду рассказывать уже на следующей лекции, а сейчас, пожалуйста, у кого есть вопросы, прошу их задавать.

Вопрос. Вы сказали, что принципы, лежащие в основе научных теорий, не могут быть получены непосредственно из экспериментов и наблюдений, и привели взгляды ученых по этому вопросу. Тогда возникает следующий вопрос. Как сами ученые понимают источник этих принципов?

Ответ. Большинство ученых, которые рассуждали об этой проблеме, приходили к выводу, что сам источник и вообще любое начало теоретического построения находятся за пределами научного мышления и соответствующей логики. Конкретно, как они об этом думали, я обещаю вам в последующих лекциях рассказать.

Вопрос. Вы выразили свое согласие с рассуждением Льва Толстого, но известно, что толстовство подверглось в свое время резкой критике прогрессивной интеллигенции. Как в России, так и за рубежом. Как Вы к этому относитесь?

Ответ. Я выразил свое согласие именно с теми идеями Толстого, о которых шла речь. Помимо этих идей у Толстого были и другие, которые вошли в состав толстовства. Ну, например, непротивление злу насилием. Вот, например, именно это учение встретило различные возражения, и вокруг него развернулась серьезная полемика, о которой я вам расскажу, когда буду говорить о нравственном сознании личности. Кроме того, я весьма критически отношусь к "прогрессивной интеллигенции".

Вопрос. Почему, если сами творцы современной науки предупреждали о недопустимости перенесения научного мышления и научных методов на гуманитарную область, все же многие мыслители, связанные с гуманитарной областью, делали и проделают делать попытки ее как можно более "онаучить", внедряя в нее эти научные методы?

Ответ. Дело в том, что, уже в новое историческое время, наука постепенно становилась господствующим методом познания и практического действия человека в мире. Вследствие этого наука и научное мышление стали образцами надежности и истинности. Научность и истинность стали синонимами. Этому способствовали успехи науки в объяснении явлений неорганической (или постулируемой и моделируемой как неорганическая) природы, а также то обстоятельство, что приблизительно с 70-х годов XIX века наука становится производительной силой современного производства, основой его техники, его технологии.

Поэтому представители и гуманитарных областей знания стали претендовать на научность. Например, Спиноза уже в XVIII веке пытался рассматривать вопросы этики, беря за образец доказательства геометрических теорем. А в первой четверти нашего века философ-мистик Рудольф Штейнер стремился к тому, чтобы его учение тоже было признано научным, называя его "духовной наукой". Ну и наконец, уже в наше время так называемая гуманистическая психология тоже очень хочет, чтобы ее приняли в лоно науки. В науку нас научили верить. Сказать о каком-нибудь рассуждении или о какой-нибудь теории, что они ненаучны, это в наше время все равно, что обругать.

Кстати, против этого возражали и сами ученые. Например, один из крупных физиков нашего времени Р. Фейнман говорил, что любовь — не наука, но разве она от этого плоха? И поэтому создается тоже странная, парадоксальная ситуация, когда люди, создающие саму науку, понимают ее ограниченность, а вот гуманитарии, которые плохо понимают науку, претендуют на научность, несмотря на предупреждения творцов этой самой науки, что в гуманитарной области применение ее должно быть ограничено. Поэтому попытки гуманитариев подражать науке чаще всего ведут не к научности, а к "наукообразности", которая их самих завораживает, и они считают, что если они рассуждают похожим на науку способом, то, значит, они рассуждают истинно. На самом деле это путь к вербальному псевдопониманию.

Вопрос. Вы говорили о том, что помочь человеку понять свое место и свое назначение в мире, так сказать, самоопределиться в мире могут религия и философия, а как же научное мировоззрение? Нас всегда учили и продолжают учить, что именно научное мировоззрение дает человеку мощь, силу и возможность господствовать над силами природы, что и определяет его отношение к природе и миру в целом.

Ответ. Я думаю, что это глубокое заблуждение большинства обывателей, которые видят в науке панацею от всех бед, а также большинства пропагандистов и популяризаторов науки, включая сюда и людей, работающих в науке, скажем массу различных сотрудников научных институтов. Я исключаю отсюда творцов самой этой науки. Наука была и остается мощным средством познания человеком мира вещей и вещных отношений, а также действий в этом мире. Но в наше время — время господства этих отношений, фактического порабощения ими человека — придание этому познанию всеобщего смысла, выходящего за пределы мира вещей, это познание и эти действия ведут к катастрофическим результатам как для окружающего человека мира природы, так и для самого человека, его психики, его личностного развития. На мой взгляд, правильным отношением к науке было бы отношение к ней, как к инструменту, ну, например, скажем, к молотку. Когда вам надо забить гвоздь, вы берете молоток. Молоток служит для этой определенной цели. Но когда вам надо что-то пилить, вы же не берете молоток, вы берете совершенно другой инструмент — пилу. Наука, как я уже говорил, применима в любой области знания, но для определенной, ограниченной цели. Работая в любой области знания, нужно все время думать, в какой степени применима в том или другом случае наука и научные методы. Иначе можно попасть в положение человека, пытающегося пилить молотком. Расширительное же понимание и применение науки, вплоть до попыток нашей педагогики формировать у учащихся научное мировоззрение, приносит большой вред их личностному развитию. Что касается этого так называемого "научного мировоззрения", то оно относится не к Миру как Целому, а только к его вещной стороне и потому является своего рода обманом или подменой. Это во-первых. А во-вторых, как мы увидим в дальнейшем, его внедрение безнравственно.

Лекция третья

Дата добавления: 2014-01-06