Мемуары гейши 22 страница

— Генерала Тоттори арестовали этим утром. Нужно спешить и спрятать наши лучшие вещи, иначе завтра их отберут.

Когда-то в Йоридо в теплые весенние дни я ходила плавать, а после этого лежала на скалах рядом с озером и ловила солнечное тепло. Но когда солнце неожиданно скрывалось за облаками, а это случалось довольно часто, холодный воздух, словно металл, обволакивал мою кожу. Казалось, сейчас тоже скрылось солнце, и я вынуждена стоять голая и мокрая на леденящем ветру. Спустя неделю после визита полицейского наша окейя лишилась того, что другие семьи потеряли давным-давно, а именно: запасов продуктов, нижнего белья и так далее. Мы всегда обеспечивали Мамеху чаем, а сейчас ее запасы оказались лучше наших, и теперь она помогала нам. К концу месяца ассоциация соседей конфисковала у нас много керамики и свитков, чтобы продать их на так называемом «сером рынке», отличавшемся от «черного рынка». На «черном рынке» продавались такие вещи, как топливо, масло, продукты, металлы и так далее. Большинство из этих позиций не разрешалось продавать. «Серый рынок» был более легальным. На нем торговали в основном домашние хозяйки, желавшие избавиться от дорогих вещей и заработать наличность. Наши же вещи продавались, чтобы наказать нас, а наличность предназначалась для других. Глава нашей соседской ассоциации — хозяйка соседней окейи — чувствовала себя очень неудобно, когда пришла забирать наши вещи. Но военная полиция приказала ей, и она не посмела ослушаться.

Если первые годы войны напоминали рискованное путешествие по морю, то где-то к середине 1943 года мы поняли, что волны стали слишком высокими, чтобы спастись. Мы не исключали, что будем погребены, как это произошло со многими. Все стали волноваться относительно исхода войны. Что-то напоминающее шутку я услышала в этот период от гейши Райхи. В течение нескольких месяцев ходили слухи, что военное правительство планирует взорвать все кварталы гейш в Японии. Нас интересовало, что же станет с нами, как неожиданно заговорила Райха:

— У нас нет времени думать об этом, — сказала она. — Ничто не может быть мрачнее будущего, за исключением разве что прошлого.

Вам это может показаться совсем не смешным, но в тот вечер мы смеялись до слез. В один прекрасный день кварталы гейш будут закрыты. Когда это произойдет, нам, скорее всего, придется работать на фабриках. Чтобы вы могли представить жизнь на фабриках, позвольте мне рассказать о подруге Хацумомо Корин.

Прошлой весной с Корин произошла катастрофа, которой очень боялась каждая гейша в Джионе. Служанка, готовившая ванну в ее окейе, попыталась сжечь газеты, чтобы нагреть воду, и устроила пожар. Вся окейя сгорела, в том числе и коллекция кимоно. Корин вынуждена была пойти работать на фабрику. Она вставляла линзы в боевую технику, используемую при сбрасывании бомб с самолетов. Время от времени она приезжала в Джион. Спустя несколько месяцев мы были потрясены тем, как она изменилась. И дело не в том, что она чувствовала себя все более несчастной, мы все себя так чувствовали. Но у нее появился кашель, ставший частью ее натуры, как песня у птицы. А ее кожа приобрела такой оттенок, словно она искупалась в чернилах, потому что на фабриках использовался уголь низкого качества. Бедной Корин приходилось работать в две смены, потому что за одну смену она получала всего тарелку жидкого супа с несколькими макаронинами или рисовую кашу с картофельными очистками, сваренную на воде.

Поэтому можете представить, как мы боялись работы на фабрике. Каждый день мы радовались, что Джион еще не закрыт.

Однажды, когда январским утром следующего года я стояла в очереди за рисом, держа в руках купоны, хозяин магазина прокричал:

— Это случилось!

Мы переглянулись. Я так замерзла, что мне было все равно, о чем он кричит. Наконец, стоявшая передо мной гейша спросила:

— Что, война закончилась?

— Правительство объявило о закрытии районов гейш, — сказал он. — Всем вам велено явиться в регистрационный офис завтра утром.

Мы прислушивались к звукам радио в магазине. Я посмотрела на лица других гейш, стоявших рядом, и поняла, что все мы думаем об одном и том же: кто из знакомых нам мужчин спасет нас от работы на фабриках?

Хотя Генерал Тоттори считался моим данной до предыдущего года, его хорошо знали многие гейши. Я должна была найти его раньше, чем кто-либо другой. Спрятав свои купоны в карман крестьянских брюк, я отправилась в северо-западную часть города, несмотря на то, что была недостаточно тепло одета для такой холодной погоды. Генерал жил под арестом в гостинице Суруйя, там же, где мы встречались дважды в неделю много лет.

Я появилась в гостинице через час, трясущаяся от холода и вся запорошенная снегом. В ответ на мое приветствие хозяйка долго смотрела на меня, прежде чем поклониться, извиниться и сказать, что не знает меня.

— Это я, госпожа… Саюри! Я пришла поговорить с Генералом.

— Саюри-сан, боже! Никогда не думала, что ты можешь быть похожа на крестьянку.

Она сразу же впустила меня, но сначала провела меня наверх и дала мне одно из своих кимоно. Она даже сделала мне макияж, чтобы Генерал узнал меня.

Генерал Тоттори сидел за столом и слушал радиоспектакль. Его рубаха была расстегнута и обнажала костлявую грудную клетку с редкими серыми волосами. Я поняла, что в последние годы ему жилось гораздо тяжелее, чем мне. Его обвинили в самых тяжких преступлениях: в халатности, некомпетентности, злоупотреблении властью и так далее. По мнению некоторых, ему повезло, что он избежал тюрьмы. Одна из журнальных статей обвиняла его даже в поражениях Императорского флота в Тихом океане, утверждая, что он недостаточно обеспечил корабли продовольствием. Есть мужчины, которые стойко переносят трудности, но одного взгляда на Генерала было достаточно, чтобы понять, что груз прошедшего года надломил его.

— Вы очень хорошо выглядите, Генерал, — сказала я, хотя, конечно, лгала. — Какая радость видеть вас снова! Генерал выключил радио.

— Ты не первая приходишь ко мне, — сказал он. — Я ничем не могу помочь тебе, Саюри.

— Но я так спешила. Не могу представить, что кто-то опередил меня.

— С прошлой недели практически все знакомые гейши приходили ко мне, но у меня больше нет друзей, находящихся у власти. Не понимаю, почему гейша твоего уровня обращается ко мне. Ты нравилась столь многим влиятельным мужчинам.

— Нравиться и быть настоящим другом, желающим помочь, — две огромные разницы, — сказала я.

— Да, это так. Какого рода помощь ты хочешь от меня получить?

— Любую помощь, Генерал. В эти дни в Джионе только и говорят, что об ужасной жизни на фабриках.

— Жизнь будет ужасной только для счастливчиков, остальным не удастся даже увидеть окончание войны.

— Я не понимаю.

— Скоро посыпятся бомбы, — сказал Генерал. — Фабрикам же достанется в первую очередь. Если ты хочешь остаться в живых, лучше найти кого-то, кто сможет спрятать тебя в безопасном месте. К сожалению, я этого сделать не смогу. У меня не осталось никакой власти.

Затем Генерал спросил, как чувствуют себя Мама и Анти, и попрощался со мной.

По пути в окейю я сказала себе, что пришло время действовать, но не могла придумать как. Простая задача — не поддаться панике — казалась мне самым большим, на что я была способна. Я пошла к Мамехе. Она теперь жила в другой квартире, гораздо меньшей, в которую переехала несколько месяцев назад, потому что ее контракт с Бароном закончился. Я надеялась, что она подскажет мне, в каком направлении двигаться, но ее ситуация была не лучше моей.

— Барон не собирается мне помогать, — сказала она с грустью. — И мне не удалось связаться больше ни с кем из знакомых мужчин. Подумай, Саюри, к кому ты можешь обратиться за помощью, и сделай это как можно скорее.

К этому времени я уже больше четырех лет не общалась с Нобу и знала, что не смогу подойти к нему. Что же касается Председателя, то я никогда бы не посмела попросить его о каком-либо одолжении. Как бы тепло он ни говорил со мной, он никогда не приглашал меня на свои вечеринки. Меня это задевало, но что я могла поделать? В любом случае, даже если Председатель хотел помочь мне, он постоянно, как я узнавала из газет, ссорился с военным правительством. У него было слишком много своих проблем. Поэтому остаток дня я провела, навещая один чайный дом за другим и спрашивая у хозяек, где можно найти тех или иных мужчин. Но никто ничего не знал.

В этот вечер в Ичирики состоялась прощальная вечеринка. Было удивительно, до какой степени по-разному гейши реагировали на новость. Некоторые выглядели так, словно в них угас дух, другие напоминали статуи будд — спокойные и прекрасные, правда, с легким оттенком грусти. Не могу сказать, как выглядела я, но мой мозг напоминал счеты. Я была так занята планированием, обдумывая, к какому мужчине можно обратиться и как это сделать, что едва расслышала слова служанки, сказавшей мне, что меня приглашают в другую комнату. Я представила группу мужчин, захотевших моего общества, но она провела меня по лестнице на второй этаж, затем по длинному коридору в самую дальнюю комнату татами, в которой я никогда не была раньше. И там, за столом, наедине со стаканом пива сидел Нобу.

Прежде чем я успела поклониться ему или произнести хоть слово, он сказал:

— Саюри-сан, ты меня разочаровала.

— О боже! Я не виделась с вами четыре года, Нобу-сан, и как-то умудрилась разочаровать вас. Что я успела сделать неправильно за те мгновения, что вы меня видите?

— Я заключил с собой пари, что при виде меня ты от удивления раскроешь рот.

— Честно говоря, от удивления я даже боюсь пошевелиться.

— Заходи и попроси служанку закрыть дверь. Но прежде попроси ее принести еще один стакан с пивом. Мы должны с тобой кое за что выпить.

Я сделала так, как велел Нобу, и села на угол стола. Нобу так пристально смотрел на меня, что казалось, будто он касается меня. Я забыла, как приятно, когда тобою кто-то восхищается.

— Я вижу в твоем лице что-то новое, — сказал он мне. — Не говори мне, что ты голодаешь, как и все. Я никогда этому не поверю.

— Нобу-сан, кажется, похудел.

— Мне хватает еды, но не хватает времени, чтобы есть.

— Я рада по крайней мере, что вы заняты.

— Это самое оригинальное из всего, что мне доводилось слышать. Когда ты видишь мужчину, пытающегося выжить, увертываясь от пуль, то испытываешь радость за него, потому что ему есть чем себя занять?

— Надеюсь, ничего в действительности не угрожает жизни Нобу-сан?

— Никто не собирается убивать меня, если ты это имеешь в виду. Но если «Ивамура Электрик» — моя жизнь, тогда да, моей жизни угрожают. Лучше скажи мне, что произошло с твоим данной.

— Полагаю, Генерал в такой же ситуации, как и мы. Очень мило с вашей стороны спросить о нем.

— Но я вовсе не собирался быть милым.

— В эти дни очень немногие желают ему добра. Но давайте сменим тему разговора, Нобу-сан. Могу я предположить, что вы приходили в Ичирики каждый вечер, но прятались от меня в этой дальней комнате наверху?

— Это особая комната, правда же? Думаю, это единственная комната в чайном доме, окна которой не выходят в сад. Если ты откроешь бумажные жалюзи, увидишь улицу.

— Нобу-сан хорошо знакома эта комната?

— Не совсем. Я здесь впервые. — Когда он сказал это, я всем своим видом давала понять, что не верю ему. — Ты можешь думать все, что угодно, Саюри, но я действительно никогда не был здесь раньше. Думаю, это спальня для ночных гостей хозяйки. Она была очень добра, пустив меня сюда, когда я ей объяснил цель своего визита.

— Как загадочно… значит, у вас есть какая-то цель. Могу я узнать какая?

— Я слышу, что служанка несет нам пиво, — заметил Нобу. — Я скажу тебе, когда она уйдет.

Дверь открылась, и служанка поставила пиво на стол. Пиво стало большой редкостью в то время, поэтому было так необычно смотреть на золотую жидкость, пенящуюся в стакане. Когда служанка ушла, мы подняли наши стаканы, и Нобу сказал:

— Я пришел выпить за твоего данну!

Услышав эти слова, я поставила пиво на стол.

— Не могу понять, почему вы хотите выпить за моего данну?

— Я должен уточнить, за глупость твоего данны! Четыре года назад я говорил тебе, что он недостойный человек, и он доказал мою правоту. Разве не так?

— Дело в том, что он больше не является моим данной.

— Даже если бы он и оставался твоим данной, он бы ничего для тебя не сделал, правда же? Я знаю, что Джион собираются закрыть и все в панике. Сегодня мне в офис позвонила одна гейша… я не хочу ее называть… и можешь себе представить, она спросила, не смогу ли я найти ей работу в «Ивамура Электрик»!

— Если не сложно, скажите, пожалуйста, что вы ей ответили?

— У меня нет работы ни для кого, даже для себя. Даже Председатель может скоро лишиться работы и оказаться в тюрьме, если он не будет выполнять требования правительства. Он убедил представителей правительства, что у нас нет средств на производство штыков и патронов, но сейчас они хотят, чтобы мы проектировали и строили самолеты. Ты представляешь? Мы строим самолеты. Иногда я удивляюсь, чем они думают.

— Нобу-сан, говорите тише.

— Кто может меня услышать! Этот твой Генерал?

— Я виделась сегодня с Генералом и просила его о помощи, — сказала я.

— Тебе повезло, что ты застала его живым.

— Он болел?

— Нет, но думаю, если у него хватит смелости, он убьет себя в один из этих дней.

— Нобу-сан, пожалуйста, не надо.

— Ведь он не помог тебе?

— Нет, он сказал, что уже не в состоянии это сделать.

— А я в состоянии это сделать. Почему же ты не пришла ко мне?

— Но мне казалось, вы на меня сердитесь. Только посмотрите на себя, Нобу-сан. Как я могла посметь к вам обратиться?

— А как ты могла не обратиться? Я могу спасти тебя от работы на фабрике. У меня есть возможность отправить тебя на небеса. И поверь мне, это потрясающее место, как гнездо для птицы. Ты единственная, кого я пущу туда, Саюри. Но я не сделаю это даже для тебя, пока ты не поклонишься мне прямо сейчас и не признаешь, как ошиблась четыре года назад. Ты, безусловно, права, я очень сердит на тебя. Мы оба можем умереть до того, как увидим друг друга опять. Может быть, я упустил свой единственный шанс, а ты потратила лучшие годы своей жизни на дурака, человека, не способного вернуть долги даже своей стране, не говоря уж о тебе. А он продолжает жить, словно не сделал ничего плохого.

Можете себе представить мои чувства в тот момент. Нобу мог бросаться словами, как камнями. И дело было не столько в самих словах или их значении, сколько в манере их произнесения. Сначала я заставляла себя сдерживать слезы, независимо от произнесенных им слов, но вскоре выяснилось, что Нобу как раз и добивался моих слез. И от этого мне стало легче. Каждая слезинка, стекавшая по моим щекам, была вызвана той или иной причиной. Я плакала за Нобу и за себя, плакала потому, что не знала, что с нами произойдет. Я даже плакала за Генерала Тоттори и за Корин, почерневшую от жизни на фабрике. А затем я сделала то, чего от меня хотел Нобу. Я вышла из-за стола и низко поклонилась.

— Простите мне мою глупость, — сказала я.

— Встань, — сказал Нобу. — Обещай мне, что больше не совершишь такой ошибки.

— Не совершу.

— Каждая минута, проведенная с этим человеком, выброшена на ветер. Я говорил тебе, что так и будет. Надеюсь, теперь ты извлекла урок и впредь будешь следовать своей судьбе.

— Я буду следовать своей судьбе, Нобу-сан, — сказала я. — Это все, чего я хочу от жизни.

— Я очень рад слышать это. И куда же ведет тебя твоя судьба?

— К человеку, возглавляющему «Ивамура Электрик». Конечно, я имела в виду Председателя.

— Это так, — сказал Нобу. — А теперь давай выпьем пива. Я лишь намочила губы, потому что была слишком расстроена, чтобы хотеть пить. После этого Нобу рассказал мне о «гнезде» — доме его хорошего друга Арашино Исаму, мастера, изготавливающего кимоно. Не знаю, помните ли вы его, но он был виновником торжества в имении Барона несколько лет назад, на котором присутствовали Доктор Краб и Нобу. Дом господина Арашино, служивший ему также мастерской, располагался на берегу реки Камо в пяти километрах от Джиона. Несколько лет назад он вместе с женой и дочерью сделал кимоно в стиле Юцзэн, благодаря которому и стал знаменит. Позже всех изготовителей кимоно заставили шить парашюты, так как они привыкли работать с шелком.

— Эту работу ты сможешь быстро освоить, — сказал Нобу, — и семья Арашино с удовольствием примет тебя. А я договорюсь с властями.

Он написал адрес господина Арашино на клочке бумаги и протянул его мне.

Несколько раз я повторила Нобу, как благодарна ему. С каждым разом его вид становился все более довольным. Когда я предложила ему прогуляться по свежему снегу, он посмотрел на часы и допил последний глоток пива.

— Саюри, — сказал он, — не знаю, когда мы увидимся и как к тому времени изменится мир. Но я буду думать о тебе каждый раз, когда захочу вспомнить о существующей в мире красоте и доброте.

— Нобу-сан, вы должны были стать поэтом!

— Во мне нет ничего поэтического, и ты прекрасно об этом знаешь.

— Произнесенные вами волшебные слова подсказывают мне, что вы собираетесь уходить. А как же наша прогулка?

— Сейчас слишком холодно. Давай ты меня проводишь до двери, и мы попрощаемся там.

Я спустилась за Нобу по лестнице и у входа в чайный дом помогла ему обуться. Затем надела свои высокие деревянные гета, подходящие для глубокого снега, и вышла с Нобу на улицу. Несколькими годами раньше его обязательно ждала бы машина, но во время войны на машинах ездили только государственные деятели, потому что всем остальным бензин стал недоступен. Я предложила Нобу проводить его до троллейбуса.

— Я не хочу, — сказал Нобу. — Мне предстоит встреча с нашим дистрибьютором в Киото и нужно очень многое обдумать.

— Должна вам сказать, Нобу-сан, мне показались более приятными ваши прощальные слова, сказанные в дальней комнате.

— В таком случае, встретимся там в следующий раз.

Я поклонилась и попрощалась с Нобу. Большинство мужчин обернулись бы и посмотрели через плечо, но Нобу, не оглядываясь дошел до угла и свернул на проспект Шийо. В руке я держала клочок бумаги с адресом Арашино, сжимая его так сильно, что он мог легко порваться. Я не могла понять, почему так нервничаю и чего так боюсь. Но глядя на падающий снег и на глубокие следы Нобу, мне показалось, я поняла причину моего беспокойства. Когда я снова увижу Нобу? Или Председателя? И даже Джион? Однажды ребенком меня оторвали от дома. Думаю, во мне жила память о том ужасном времени, заставлявшая меня чувствовать одиночество.

Глава 29

Я была удачливой молодой гейшей с огромным количеством поклонников, и вы можете подумать, что нашелся бы кто-то кроме Нобу, кто смог бы мне помочь. Но нуждающаяся гейша не похожа на драгоценный камень, оброненный на улице, который всякий рад поднять. Каждая из сотен гейш в Джионе боролась, пытаясь найти гнездо, в котором она могла бы укрыться от войны, и лишь немногим посчастливилось найти его. Поэтому с каждым днем, проведенным с семьей Арашино, я чувствовала себя все в большем долгу перед Нобу.

Я поняла, как мне повезло, весной следующего года, узнав о гибели гейши Райхи при бомбардировке Токио. Именно Райха, заставляла нас смеяться, говоря, что хуже будущего только прошлое. Она и ее мать были гейшами, а отец принадлежал к известной фамилии торговцев, и нам казалось, что Райхе легче всего пережить войну. Она погибла, читая книгу одному из своих племянников, в имении отца в Токио. По иронии судьбы во время этого же обстрела был убит знаменитый борец сумо Миягияма. Они оба жили в относительно комфортных условиях, А Тыква, след которой я потеряла, сумела выжить, несмотря на то, что фабрика, где она работала в Осака, подвергалась бомбардировке пять или шесть раз. В тот год я поняла, что невозможно предсказать, кто выживет в войну, а кто нет. Мамеха выжила, работая помощницей медсестры в небольшом госпитале префектуры Фукуи. А ее служанка Тацуми погибла во время атомного взрыва в Нагасаки. И ее костюмер, господин Ичода, умер от разрыва сердца во время одной из бомбардировок. Господин Бэкку, с другой стороны, работал на военно-морской базе в Осака и каким-то чудом уцелел. Генерал Тоттори прожил в гостинице Суруйя до самой смерти в середине 1950-х годов. Барон утопился в своем красивом пруду после того, как у него отобрали титул и большую часть имущества. Думаю, он просто не смог жить в мире, в котором невозможно стало удовлетворять любую свою прихоть.

Что же касается Мамы, то я никогда не сомневалась, что она выживет. С ее феноменальной способностью извлекать выгоду из страданий других людей она так втянулась в работу на «сером рынке», словно всю жизнь только этим и занималась. Она даже обогатилась во время войны, покупая и продавая фамильные вещи, принадлежавшие другим людям. Когда господин Арашино продал кимоно из своей коллекции, чтобы заработать наличные деньги, он попросил меня обратиться к Маме, чтобы она попробовала вернуть его. Многие кимоно, проданные в Киото, проходили через ее руки. Господин Арашино надеялся, что Мама учтет свой интерес и подержит его кимоно несколько лет, пока он не сможет его выкупить опять, но она не нашла его или, по крайней мере, так сказала.

Семья Арашино относилась ко мне очень по-доброму в течение всех тех лет, пока я жила в их доме. Ночью я спала с их дочерью и внуком на полу в мастерской. У нас было так мало угля, что мы жгли листья, газеты и журналы, все, что могли найти. Еды становилось все меньше, и вы даже не можете представить себе, что мы научились есть: соевые отходы, которыми обычно кормят домашний скот, идиотскую вещь под названием нукапан — рисовые отруби, обжаренные в пшеничной муке. Это блюдо выглядело как высушенная кожа, хотя, уверена, кожа гораздо приятнее на вкус. Изредка у нас появлялось немного картошки или батата, сушеного китового мяса или сардин, которые мы, японцы, всегда рассматривали как удобрение. За эти годы я так похудела, что меня бы никто не узнал на улицах Джиона. Иногда маленький внук Арашино, Юнтаро, плакал от голода, и тогда господин Арашино обычно продавал очередное кимоно из своей коллекции.

Однажды ночью, весной 1944 года, через несколько месяцев после того, как я поселилась в семье Арашино, мы пережили первую бомбардировку. Бомбы, падающие с ясного звездного неба, напоминали падающие звезды. Наша жизнь вполне могла тогда оборваться. Но бомбы обходили нас стороной, и не только в ту ночь, но и каждую ночь. Часто, вечерами, мы наблюдали за тем, как от пожаров в Осака и Токио краснела луна, а иногда в воздухе кружился, подобно падающим листьям, пепел. Я сильно волновалась за Председателя и Нобу, чья компания располагалась в Осака, а дома — и в Осака, и в Киото. Меня интересовало, что происходит с моей сестрой Сацу, где бы она ни была. С момента ее побега у меня не исчезала уверенность в том, что когда-нибудь наши жизненные пути пересекутся. Я надеялась, что она может послать мне письмо в окейю Нитта или приехать в Киото и попытаться разыскать меня. Однажды, прогуливаясь с маленьким Юнтаро вдоль реки, мы бросали камешки в воду, и я почувствовала, что Сацу никогда не приедет в Киото. Тогда было невозможно себе представить поездку в какой-нибудь отдаленный город, да и мы вряд ли узнали бы друг друга. В своих фантазиях я так надеялась получить от нее письмо, совершенно не отдавая себе отчет в том, что Сацу не могла знать название окейи Нитта. Она не могла написать мне, даже если бы захотела. Конечно, она могла разыскать господина Танака, но ей бы это не пришло в голову. Пока маленький Юнтаро бросал камешки в реку, я обливала свое лицо водой, улыбаясь ему и делая вид, что мне просто жарко. Моя маленькая хитрость удалась, и Юнтаро не заметил моих слез.

Несчастья подобны сильному ветру. Я не имею в виду, что он сбивает нас с намеченного пути. Он срывает с нас одежду, и мы остаемся такими, какими на самом деле являемся, а не такими, какими хотели бы казаться. Дочь господина Арашино, например, во время войны потеряла мужа и после этого посвятила себя двум вещам: заботе о своем маленьком сыне и шитью парашютов для солдат. Казалось, она жила только для этого. Она становилась все тоньше и тоньше, и мы знали, на что уходил каждый ее грамм. К концу войны она хваталась за ребенка так, словно он был скалой, за которую она держалась, чтобы не упасть в пропасть.

Я уже однажды прошла через несчастья, и во время войны словно вспоминала о своих прошлых бедах. Если убрать элегантную одежду, умение танцевать и вести умную беседу, то моя жизнь была столь же проста, как камень, падающий на землю. Последние десять лет моей главной задачей было добиться любви Председателя. День за днем я смотрела на воды реки Камо и иногда бросала в них лепесток или соломинку, зная, что они проплывут мимо Осака прежде, чем попадут в море. Возможно, Председатель, сидя за столом в своем кабинете, выглянет в окно и увидит эти лепесток или соломинку и, может быть, вспомнит обо мне. Но потом я начинала думать, что даже если он откинется в своем кресле и увидит этот лепесток, то скорее всего подумает не обо мне. Он всегда был добр ко мне, и это правда, но он просто добрый человек. Он никогда не давал понять, что я та самая девочка, которую он когда-то утешил.

Однажды мне пришла в голову мысль, более болезненная, чем даже внезапное осознание того, что мы с Сацу вряд ли увидимся. Полночи я впервые думала о том, что будет, если до конца моей жизни Председатель не обратит на меня внимания. На следующее утро я внимательно изучила свой альманах в надежде найти какой-то знак, что моя жизнь не пройдет бесцельно. Я была так благодарна Арашино, заметившему мое настроение и отправившему меня за иголками в магазин, располагавшийся в тридцати минутах ходьбы от дома. На обратном пути меня чуть не задавил военный грузовик. В тот момент я ближе всего подошла к смерти. И только на следующее утро прочитала в альманахе предостережение о путешествии в направлении Кролика, как раз в этом направлении и находился магазин. Я смотрела только на какие-то знаки, касающиеся Председателя, и не заметила этого предостережения. Из этого опыта я поняла, как опасно фокусироваться на несуществующем. Что, если бы я, умирая, осознала, что каждый день думала о человеке, который никогда не будет со мной? Как горько было бы понимать, что я больше никогда не попробую любимую еду, не увижу привычных мест только потому, что мысли о Председателе поглощали все мое существо, даже в то время, когда жизнь пыталась ускользнуть от меня. Я напоминала себе танцовщицу, с детства репетирующую танец для представления, которое никогда не состоится.

Война закончилась для нас в августе 1945 года. Большинство живущих в то время в Японии людей подтвердили бы, что наступил самый мрачный период в длинной темной ночи. Наша страна не просто потерпела поражение, она была уничтожена, я имею в виду не бомбами, как бы ужасны они ни были. Когда ваша страна проигрывает войну и армия победителей входит на ее территорию, вы чувствуете себя так, словно вас ведут на смертную казнь, ставят на колени, связывают сзади руки, и вы начинаете ждать, когда на вас упадет меч. В течение года или больше я ни разу не слышала смеха, разве что от маленького Юнтаро. Но даже когда Юнтаро смеялся, дедушка старался успокоить его. Я часто замечала позже, что мужчины и женщины, детство которых пришлось на эти тяжелые, лишенные смеха годы, были серьезнее остальных. Весной 1946 года мы начали осознавать, что пережили тяжкое испытание поражением. Появились те, кто начал верить в обновленную Японию. Все истории о вторжении американских солдат, убивающих и насилующих нас, оказались вымыслом. Более того, мы стали понимать, что в целом американцы довольно добрые люди. Однажды колонна американских грузовиков проехала по нашему населенному пункту. Я стояла, наблюдая за ними рядом с другими женщинами, жившими по соседству. За годы жизни в Джионе я привыкла относиться к себе как к жителю особого мира, отделявшего меня от других женщин, редко задумываясь над тем, как живут другие женщины, даже жены мужчин, которых я развлекала. Теперь же я стояла в паре рваных чулок, со свисающими волосами, не мывшаяся несколько дней, потому что у нас не хватало топлива, чтобы подогревать воду чаще нескольких раз в неделю. С точки зрения американских солдат, проезжавших мимо, я ничем не отличалась от окружавших меня женщин. Если у тебя нет листьев, ствола или корней, то как ты можешь продолжать называть себя деревом? «Я крестьянка, — говорила я себе, — а вовсе никакая не гейша». Мне было страшно смотреть на свои грубые руки. Чтобы отвлечься, я посмотрела на солдат, проезжавших мимо. Разве это не те же американские солдаты, которых нас научили ненавидеть, бесчеловечно бомбившие наши города? Теперь они проезжали по нашим городам и деревням, разбрасывая конфеты детям.

Я упорно трудилась все эти годы. Но каждую ночь, ложась спать, думала о Джионе. Все районы гейш в Японии открылись через несколько месяцев после капитуляции, но я не могла вернуться до тех пор, пока Мама не позовет меня. Она довольно неплохо жила, продавая кимоно, произведения искусства и японские сабли американским солдатам. Она и Анти жили на маленькой ферме западнее Киото, где открыли магазинчик. Я же продолжала жить и работать с семьей Арашино. Учитывая, что Джион находился совсем недалеко от меня, вы можете решить, что я часто туда ездила, но за пять лет я лишь однажды навестила Джион. Это произошло весной, спустя почти год после окончания войны. Я возвращалась с лекарством для маленького Юнтаро из госпиталя. Я шла вдоль проспекта Каварамачи, а затем по Шийо, а затем по мосту перешла в Джион.

Дата добавления: 2014-11-06