Часть вторая 2 страница

– А я, может, с этой точки зрения богаче вас всех живу, – усмехнулся Ванька. – У меня одна только Лелька чего стоит. Ну а творчество… Что поделать, если бог обделил…

– Зачем ты так говоришь? – спросил Отличник. – Мне ведь и Леля, и Игорь рассказывали… Ты же врешь, и в первую очередь себе.

Ванька помолчал, ерзая на стуле.

– Я, харя, наверное, очень талантливый человек, – нелогично заметил он. – Я ведь музыку хорошо понимаю, сам играю, стихи пишу… То есть раньше писал. Хорошие стихи. А из-за этого облучения все бросил. Ни к чему.

– Почему это? Боишься не успеть? Так ведь это глупо, Ванька.

– Нет, тут дело не в боязни не успеть. Просто, харя, талант – это всегда больше, чем один талант. Это еще и какое-то вечное напоминание себе о своей смерти. Без этого таланта не бывает. А у меня, как я узнал про облучение, отсохло это напоминание, и от таланта ничего не осталось. Потому и пью, что тоска.

– Опять ты врешь, Ванька, – устало сказал Отличник. – Как начинаешь про себя говорить, так и врешь. Почему это ни у кого в такой ситуации ничего не отсыхает, а у тебя отсохло? Не хочешь – не говори, сам разговор затеял, а вранье твое мне ни к чему.

Ванька достал мятую сигарету, расправил ее и закурил.

– Видишь ли, отец, – начал он. – Я не могу принять твоего «дара», потому что это слишком много для одного человека. Человек – скотина мелкая, в него все сразу не влезет. Для меня в себе главное – творчество, а на все остальное я положил. Я бы творчеству в жертву все, что угодно, принес – ничего не жалко. Тем более что и нет ничего. И космосу важно только творчество, а все остальное – пофиг. И у космоса, и у человека самая важная работа – созидание. У человека нет никакого иного созидания, кроме творчества. Дома ты строишь или каналы копаешь – это фигня, все развалится через тысячу лет, и будет пустыня. А вот дух человеческий собою увеличивать – это уже стихия. Творчество – оно не арифметическая, а геометрическая прогрессия. Ты не одну частичку к сумме прошлого добавляешь, а всю сумму на себя умножаешь. От этого дух человеческий на целую степень возрастает. Поэтому в творчестве каждый человек соразмерен с космическими масштабами и одной с космосом истиной пронзен. Творчество – это инстинкт истины в человеке. Общей, вселенской истины созидания. Только я вот чего боюсь, харя. Ну, начну я сочинять. А как сочиню я чегонибудь хорошее, так вся моя важность для космоса кончится и меня на свалку. Когда знаешь, как это случится, сильно страшно становится. А я жить хочу, отец, хочу быть на земле. Но опять же бес-то искушает, поэтому и напиться надо. Пьяным ничего не сделаешь, это точно. Я уже пробовал.

– Ты же говорил, что тебе ради творчества жизни не жалко…

– Вот ты, харя, ночью мимо кладбища ходил? – разозлившись, спросил Ванька и бросил на стол потухшую сигарету.

– Ходил.

– Почему?

– Дорога вела.

– А на могилке посидеть не тянуло?

– Не тянуло.

– А что так?

– Страшно.

– Вот и мне умереть страшно. Жить хочется, но жизни не жалко, а умирать очень страшно. Жизнь – фарс, но смерть-то ведь не фарс. К тому же тут еще одна закавыка есть. Ну, сочиню я, потом заболею, а вдруг выясниться, что я дерьмо сочинил?

– Если дерьмо, то не заболеешь. Потенциал-то не израсходуешь.

– Нет, для космоса это будет зашибись, а для меня и людей – дерьмо? Ну, для меня-то ладно. Если я это пойму, то и не доделаю до конца, брошу. А если все люди скажут, что это дерьмо?

– Если никто не оценит? Ну и что, Ванька. Для себя делаешь.

– Не-ет, харя. Для себя – это когда ты себя уважаешь. А меня в жизни уже столько раз с говном смешивали, что я себя уважать не могу. Я только человечество уважать могу. Я не могу писать на необитаемом острове. Мне нужно, чтобы меня слышали.

– Боишься, что не услышат, и поэтому молчишь?

– Ну-ну, прикалывайся. – Ванька вздохнул и подобрал брошенную сигарету. – Есть у меня еще одна мысль, почему я умру, если сочиню чего-нибудь… Это уже общаги касается. Лжи тут нет, но ведь и правды сказать здесь не дадут. А творчество – это истина, значит, правда. Общага как женщина: за ложь мстит, а правды не переносит. Подумай о той дуре, которая сегодня спрыгнула, – ее же общага столкнула. Она не терпит, если чего делают честно. Я на все сто уверен, что если начну чего сочинять, так меня отсюда и выпрут. А я без общаги жить не могу. Я так уж сформировался: детство – в коммуналке, это общага, и армия – тоже общага. Выгонят отсюда – я помыкаюсь чуток и вены себе перережу. Поэтому и нельзя мне здесь творить. А как с желанием бороться? Тоска, как по родине тоска. Дай денег на пазырь, отец.

– Не разжалобишь, Ванька, – ответил Отличник. – Не дам. Явишься на студсовет пьяным – и выселят. Сам же этого не хочешь.

– Не хочу, – покорно согласился Ванька.

– Тогда пойдем.

– Ладно, – помолчав, согласился Ванька. – Уломал… Только, отец, ты не говори никому про облучение, – вдруг попросил он и с досадой добавил: – Зря я тебе растрепал!..

Отличник, вконец измученный событиями сегодняшнего дня, вернулся в двести четырнадцатую и сразу свалился спать. Вечером его растормошил Игорь.

– Отличник, подъем, – говорил он. – Пора на студсовет.

Ванька, который тоже отсыпался, пока спал Отличник, сидел на своей койке, обхватив голову руками.

– Бли-ин… – стонал он. – Башка трещи-ит… Не пойду я никуда, Игореха… Ну их всех в жопу…

Ванькина физиономия с похмелья была колбасного цвета, с мутной радужностью под глазами.

– Не раскисай, Иван, – одернул его Игорь. – Терпи. Отличник, умойся, причешись и беги в читалку нам места занимать.

Отличник поплелся умываться. Он нисколько не отдохнул во время сна и встал совершенно разбитым. Прежняя тоска сдавила его душу, и какая-то тупая боль не давала глубоко вздохнуть.

Спускаясь по лестнице, Отличник столкнулся с комендантшей.

– А-а, вот и ты, голубчик, – удовлетворенно сказала она, словно и не было их гнусного утреннего столкновения. – Ну-ка пойдем ко мне, поговорить надо.

Она привела Отличника в свой кабинет, села за стол и уперлась в Отличника подчеркнуто-жалостливым взглядом.

– Ну, скажи мне вот так, по-честному, один на один, – предложила она, – что там было у моего мужа с той девочкой?

– Что утром говорил, то и было, – стоя, глухо ответил Отличник.

– Будто она его любовницей была? – саркастически спросила комендантша. – Да с чего ты взял?

Отличник понял, что может сорваться, и попытался взять себя в руки. Негоже было ссориться с комендантшей перед студсоветом.

– Расскажи подробнее, – настаивала Ботова.

– Не хочу, – угрюмо сказал Отличник.

– Что значит – не хочу? Ты же взрослый человек, не в детском саду. Дело серьезное, человека ведь убили.

– Не убивал ее никто, – сказал Отличник, злясь, что его все равно вынуждают говорить о том, о чем он не хочет.

– Ты же сам следователю сказал, что мой муж ее убил.

– Довел до самоубийства, – устало поправил Отличник.

– Так как довел-то? Расскажи, что ты видел вчера. Он, значит, вчера ее довел, и ты – свидетель. Нельзя о таких вещах молчать. Каждый должен помогать следствию, или ты за границей живешь?

– Вам же, наверное, Ринат сам все рассказал.

– Конечно, – с достоинством согласилась Ботва. – Он же мне муж все-таки. Но другое дело, что ты там с пьяных шар увидел.

– Я не пью.

– Мне-то уж не ври, – добродушно попросила Ботова. – Я же вас всех знаю. И с кем ты живешь, знаю. Вчера ведь вы пили.

Отличник ничего не стал возражать.

– И с чего это я, интересно знать, буду селить в общежитие любовниц своего мужа? – тоном выше и гораздо язвительнее спросила Ботова. – Ты уже сам запутался в своем вранье, мой милый.

– А чего же тут объяснять?.. – Стоило Отличнику произнести это, как ненависть, бешеное и отвратительное желание поглумиться над Ботвой он уже почти не мог сдерживать. – Вы меня не спрашивайте, Ольга Васильевна. Вам же самой неприятно будет.

– Ничего, я потерплю, – покровительственно заверила она. – Мне до правды докопаться хочется.

– Да вашу правду вся общага знает, – сорвался Отличник, и блаженство истины прокатилось по его позвоночнику, будто он сорвался с крыши и летит вниз, а пока летит, может кричать что хочет, ничего не боясь. – Вы, Ольга Васильевна, Ринату ребенка родили, чтобы женить его на себе. У его сестры муж – проректор, он назначил вас комендантом и комнату дал. Вы сами во всем потакали Ринату, потому что боитесь, что он вас с ребенком бросит и выгонит из общаги. Что же тут особенно тайного? Это все знают.

Лицо Ботвы пошло багровыми пятнами, и она вдруг заплакала. Отличник смотрел на нее с омерзением.

– Вы все узнали? – осведомился он. – Я могу идти?

– Нет, постой, – шмыгнув носом, сказала Ботова. – В общем, так. Тебя мы сегодня выселяем из общежития.

– Почему?! – потрясенно спросил Отличник.

– Как почему? – буднично пояснила Ботова, утираясь. – Ты же ключ украл, люк на крышу открыл, вот она и спрыгнула…

– Была бы крыша заперта, так она с балкона бы сбросилась…

– Не знаю, откуда она бы сбросилась, но мы тебя выселяем, – как о чем-то окончательно решенном и неинтересном, сказала комендантша. – Я вот о чем с тобой поговорить хотела… Ты ведь хорошо учишься и дальше учиться собираешься, да? Вот и давай договоримся с глазу на глаз. Выселить-то тебя мне придется, деваться некуда, но на будущий год тебя снова поселю, а до конца сессии не трону – живи нелегально, если… Если, когда тебя вызовет следователь, ты будешь молчать, что та девчонка была любовницей Рината и что ты вчера видел, как Ринат к ней ломился…

«Вот чего ей надо было», – понял Отличник, и ему вдруг стало жалко Ботву. Собачью жизнь она вела: муж – подонок, на шее – сын, жилья и денег нет, собою уродина. Кому она нужна? Кому нужна эта дура, не понимающая, что никаких вызовов к следователю не будет, что не будет никаких разбирательств, уголовных дел, допросов. Дура, не понимающая, что девочка умерла, день кончился, кровь смыли водой из шланга, крышу заперли, а следователь ушел – и все, конец. Больше ничего не будет.

Но как ему, Отличнику, по-умному выйти из положения? Сказать «ладно»? Но это все равно что обещать больше не летать над городом на метле. Сказать «нет»? Чтобы следователь никогда уже не нашел опасного свидетеля Отличника, из-гнанного из общаги и сгинувшего неизвестно где? Так ведь следователь сподобится прийти сюда только тогда, когда еще кто-нибудь шагнет с крыши в пустоту. А что же делать?

– Выселяйте меня, Ольга Васильевна, – сказал Отличник.

«Ну и к чему это? – опустошенно подумал он. – Ботва все равно не поймет, что ей и Ринату ничего не грозит. А меня все равно выселят, ведь Ботва посчитает мои слова за отказ покрывать ее мужа. А общага все равно подумает, что комендантша купила меня, потому что я все равно не пойду в милицию писать заявление на Рината… К чему я делаю выбор, если все равно?»

В коридоре перед читалкой стояли курильщики, среди которых были Игорь и Ванька. Из-за угла вывернул Гапонов.

– Ян, скоро начнется?.. – сразу раздались вопросы.

– Соро, соро, – не глядя, отвечал Гапонов и пробирался сквозь толпу к Игорю и Ваньке. Подойдя вплотную, он негромко сказал: – Отодем в соронку, Симаков.

Мающийся с похмелья Ванька блекло взглянул на Гапонова и сделал несколько шагов вглубь коридорчика. Игорь нехотя отклеился от стены и перешел туда же.

– Кажеса, я зал одного Симакова, – заметил Гапонов, засунул руки в карманы и стал покачиваться с носков на пятки.

– Говори, чего надо, – страдальчески велел Ванька.

Гапонов усмехнулся и пожал плечами:

– Значит, так, Симаков. Понишь, чего ты мне чера сазал?

– Я много чего сказал… Хорошего и разного.

– Ты сазал, что ментам меня заложишь за Караванову, понишь?

– Ну, помню, и что?

– А то, что ты мудозвон и ни хера тебе не обломиса.

– И все? – удивился Ванька. – Ты мне хотел сообщить только это?

Гапонов разозлился.

– Значит, так. повторил он. – Ротив меня у тебя никаких доказатесв нету, это ты мне насвистел. Фата изнасилования не было. Пусь Караванова попробует накатать телегу – ни хрена ей не доказать. И ты не сидетель, потому что не было тебя в конате у Бумагина. Ты в это время на улице стекла пометал, бака Юка это потверждает. Ты пол меня, Симаков? – Гапонов улыбнулся и пренебрежительно добавил: – Так что за всяких лядей я отвечать не собираюсь.

Потом раздался тугой звук, Гапонова развернуло лицом к толпе и согнуло пополам. Игорь, глядя на него, медленно опустил сжатый кулак. Все разговоры среди курильщиков вмиг оборвались. Гапонов долго стоял согнувшись, словно его рвало.

Потом, не разгибаясь, он повернул лицо, осторожно потрогал скулу, покачал головой и выпрямился, глядя на кончики пальцев. Пальцы были желтыми от табака.

– Ну, лано, – не глядя на Игоря, сказал Гапонов. – Я запонил, падла.

Уставившись в пустоту, он двинулся на курильщиков, которые сразу раздвинулись перед ним. В дверях читалки Гапонов помедлил и через плечо объявил:

– Так. Сусовет начинается.

Сперва долго выбирали секретаря, потом долго обсуждали проблему какого-то ремонта на шестом этаже, потом за что-то студсовет ругала кастелянша, потом решали, выгонять или не выгонять какого-то вахтера, потом давали взбучку жильцам какой-то комнаты за то, что у них ночевали левые гости. Отличнику все это казалось глупым и совершенно ненужным. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Ему было все равно.

В читалке собралось человек двадцать. Леля и Нелли сидели на задней парте, шептались, а однажды даже послышался их смех. Отличник сел за парту перед ними, а перед Отличником вдвоем расположились Игорь и Ванька. Ванька положил голову на столешницу и страдальчески дремал. Игорь безучастно смотрел в окно. Их вопрос должен был обсуждаться последним.

Наконец минут через сорок Гапонов объявил: – Итак, у нас в повеске дня остался послений вопрос, по которому высупит Ольга Василевна.

Сложив листочек с повесткой, он сел за первую парту. Ботова поднялась, развернулась лицом к зрителям, одернула на животе олимпийку и тихим, вкрадчивым голосом школьной учительницы начала:

– Итак, товарищи, вы все знаете, что произошло в нашем с вами общежитии сегодня утром. Случай, конечно, из ряда вон выходящий. Просто ни в какие рамки не лезет.

Студсовет, тихо беседовавший во время прочих вопросов, умолк. Замолчали и Леля с Нелли. Игорь вдруг придвинулся к Ваньке и стал что-то быстро говорить ему на ухо.

– Так, вон там я попрошу тишину, – кивая на Игоря, сказала Ботова и немного подождала. – Я думаю, что все мы – и вы, и я – тоже виноваты в этом. – Она требовательно оглядела студсовет. – Значит, что-то недосмотрели, где-то что-то упустили в своей работе. – Ноты самобичевания в ее голосе усугубились почти до угрозы. – Плохо, значит, следим за своими обязанностями.

Никто ей не отвечал, и она потеряла почву.

– Всем нам, конечно, очень тяжело. Но дело серьезное, человек погиб, и спускать все это на тормозах нам нельзя. Надо все обсудить и прийти к выводам, что же нам дальше делать. Потом спросят нас: какие приняли меры? И что отвечать будем?

Даже Гапонов, желающий поддержать комендантшу и с виноватым видом качающий головой, не находил способа вклиниться в ее резиновые фразы с чем-то конкретным, а потому молчал.

Ботва предприняла новую попытку выбраться из ораторского тупика:

– Нельзя отмалчиваться, товарищи, когда дело такое серьезное. Ведь с каждым может случиться. Где-то мы с вами недоглядели, проворонили… Не все у нас хорошо, недостатков очень много: нарушение режима, правил поведения, пьянство, грязь… Дисциплины никакой нет… Вот только что, прямо перед студсоветом, опять драка была. Объясни мне, Каминский, что это за новости?

Студсовет зашевелился, переводя дух. Из абстрактных высот морализаторства Ботва выкарабкалась к земле и победно глядела на Игоря. Игорь с невозмутимым и в то же время наглым видом недоуменно пожал плечами.

– Не знаешь?! – возмущенно воскликнула комендантша. – Да куда ж это годится! Вам-то сейчас сидеть надо тише воды, ниже травы!..

– А почему это именно нам? – неожиданно удивилась Леля, не подозревающая о тонкой паутине лжи, которая уже опутала самоубийство.

Этот ее вопрос наконец-то разрушил все преграды на пути неумелой тактики комендантши, выводя разговор именно в ту колею, в которую Ботва с таким трудом втискивала кривую телегу своего красноречия.

– Да как же почему вам!.. – наклоняясь вперед, закричала она. – Из-за вас же все и стряслось-то! Как вы не понимаете! Человек погиб, человек, а до вас все еще дойти не может!..

Отличник бесчувственно подумал, что комендантша говорит все это совершенно искренне, хотя и отлично знает правду. Это не было фарсом, но и сочетаться тоже не могло. «Это просто идиотизм, – понял Отличник. – Идиот, как гений, способен на все. Впрочем, подавляющее большинство всех убеждений и поступков людей на земле объяснить можно только идиотизмом, а примеры гениальности легко счесть по пальцам. Вот и вся разница».

– А чем они виноваты? – спросила какая-то девушка.

– Да у них вечно шум, крики, ор, песни, всегда гости, пьянка!.. – с жаром принялась объяснять комендантша. – Кого угодно до припадка довести могут! Вот и довели девчонку! А вчера все один к одному сошлось и последняя чаша терпения лопнула!

– А что они вчера сделали? – опять спросил тот же голос.

– Что сделали?.. – Ботова помедлила, словно стеснялась рассказывать. – Ну, начать надо с того, что один из них, этот… как его… ну, вон сидит, украл у меня вчера ключ от крыши.

– Как украл? – изумленно переспросили с нескольких сторон.

– Да вот так! – торжествующе крикнула Ботова, будто восхищалась феноменальными воровскими способностями Отличника. – Украл, когда я замок привешивала! Я специально вчера крышу заперла, как сердцем чуяла! А он пьяный-то поперся на крышу ночью – трезвому небось и в голову бы не пришло – и обратно не закрыл, вот она и выскочила! Все пятеро вчера вечером они пьянствовали, а ночью этого в коридор вытурили, а сами по комнатам закрылись, сами понимаете для чего!..

– Ты мне свечку, что ли, держала? – не поднимая со стола головы, громко спросил Ванька. – Твое-то какое собачье дело?

Ботова обомлела. Студсовет загомонил. Леля и Нелли сидели ошарашенные, ничего не понимая, а Игорь нервно побледнел. Отличнику было все равно, он не открывал глаз. Гапонов выбрался со своего места и встал рядом с комендантшей.

– Короче, – сказал он, глядя в пол и переминаясь с ноги на ногу, словно ему жала обувь. – Еси еще раз от кого усышу в таком духе, – он помедлил для внятности угрозы, – вышибу осюда. Ясно? – Он долго глядел на Ваньку, но Ванька лежал на парте и не шевелился. – И нечего тут рассусоливать, – так же веско продолжил Гапонов. – Ситуация сем понятна. Доведение до самоубисва. Надо ринимать решение. Какие ваши редложения, Ольга Василевна?

– Какие у меня могут быть предложения? – делано недоуменно сказала она. – Как у коменданта, только одно: выселение.

– Всех, что ли? – спросил кто-то из-за парт.

– А кого вы хотите оставить? – развела руками Ботова. – У этого – воровство, у этих – разврат, у Каминского драка, а про Симакова и говорить нечего: он от алкоголизма уже спился давно! Какие тут поблажки? Да если и оставить кого, он тут же остальных нелегальщиками к себе пустит, и мы с вами со своими решениями в дураках останемся! Нет, с такими можно только так: выселить всех.

– Давайте голосовать, – подвел итог Гапонов. – Кто за выселение? Кто против? Кто воздержаса?

Над макушками студсовета медленно, вразнобой поднимались руки, как кресты на кладбище.

– Итак, веси венадцатая и веси четырнадцатая выселяюса, – объявил Гапонов. – Завтра к венадцати часам ня комнаты чтоб были свобоны. Все. – Он наклонился к секретарю. – Крылов, потом перепиши ротокол, чтоб без ошибок было, когда проверять станут.

Весь вечер Отличник молча и угрюмо собирал чемодан, а потом сразу лег спать. Игорь ничего не делал, сидел на своей койке и курил, сбрасывая пепел себе под ноги. Нелли и Леля заперлись в своей комнате и никого не пускали. Ванька сказам: «Был бы повод, а где выпить – найдется…» – и исчез. Пьяного вдрабадан, его ночью принес Вадик Стрельченко и ссыпал на кровать.

Когда Отличник проснулся, стояло ясное утро, но Отличник чувствовал себя таким же усталым и больным, как вчера. Ванька дрых. Игорь курил в той же позе, будто просидел так всю ночь, только теперь на столе громоздились две его плотно набитые спортивные сумки. Отличник ничего не сказал и пошел в умывалку.

Он умывался над грязной раковиной, в которой застрял обмылок, похожий на непереваренный кусок пищи, извлеченный из желудка. Отличник мрачно думал, куда же ему теперь пойти, где жить, где провести хотя бы ближайшую ночь. Он не вспомнил ни об одном приятеле из общаги, у которого можно попроситься на ночлег. Голосование на студсовете и выселение словно отсекли от него все дружеские связи, и все люди вмиг стали чужими, мир опустел. Неожиданное одиночество еще не успело начать мучить Отличника, как после ампутации еще некоторое время действует анестезия. Ему было больно лишь оттого, что разваливается старая жизнь. Какой будет новая – его еще не волновало. Он механически размышлял, как оставит вещи в камере хранения на вокзале, как будет просить поселить его в гостинице, если, конечно, там найдутся места и если его вообще туда пустят с общажной пропиской, как пойдет ночевать обратно на вокзал, когда ничего не получится. Завтрашний день отделялся от Отличника таким валом неразрешимых проблем, что думать о нем Отличнику казалось еще столь же несвоевременным, как планировать то, чем он будет заниматься на пенсии. Утираясь полотенцем, он вернулся в комнату и сел на свою койку, рассчитывая лежать здесь до тех пор, пока за ним не придут, чтобы выбросить на улицу.

– Отличник, – окликнул его Игорь и долго молчал, а потом с трудом продолжил: – Прости нас, Отличник. Это мы во всем виноваты. Мы пили, мы веселились, мы заперлись по комнатам и забыли о тебе… В конце концов, это мы рассорились с Гапоновым и комендантшей, а не ты…

– Да ладно… – со страдальческой досадой ответил Отличник.

«Скорей бы уж приходили и выгоняли», – подумал он.

– Нет, – возразил Игорь. – Не перебивай меня. Конечно, я понимаю твое состояние. Когда очень плохо, всегда хочется, чтобы стало еще хуже… Но я сам, лично за себя, должен сказать тебе все это. Прости меня, Отличник. Меня, – твердо повторил Игорь. – Понимаешь, я вчера струсил. Ведь это я украл ключ от крыши и тебе дал, а сознаться струсил.

– Не надо, Игорь, – попросил Отличник. – И так все понятно. Только лунатики ничего не боятся.

– Я еще не все сказал, Отличник. Дай мне договорить. Я редко так честно поступаю. Прошу, дай мне сделать это, не втаптывай меня в грязь… Я ведь не просто испугался. Я сразу понял, что меня выселят, и сразу решил, где буду жить в этом случае. Я подло поступил, Отличник. Мне не выселение было страшно, а именно слово «воровство», поэтому я молчал. За одно пустое слово всех вас предал. И слово – ложь, и люди, которые его произнесли, – гниль, да и сам я заслужил такого слова, а все равно испугался, смалодушничал, комнату, где можно пережить тяжелые времена, сразу вспомнил… Гадко это, Отличник. Даже для меня гадко…

– Ну, ты закончил? – неприязненно спросил Отличник. – Ты высказался? Я могу забывать?

– Вот, и тебе противно, – грустно сказал Игорь, не глядя на него. – Я, видишь ли, Отличник, боюсь дерьмом оказаться. Я еще верю, что спастись могу, поэтому и говорю тебе все.

– Я отпускаю твои грехи, – пожал плечами Отличник. – Аминь.

– А ты, оказывается, можешь быть очень злым, – удивленно заметил Игорь. – Только подожди немного. Я ведь трус. Я бы никогда не сказал тебе всего, если бы не оставил себе козырь.

– Ну, ходи козырем.

– Я тебя попрошу, Отличник… В память о нашей дружбе… Ты поселись пока там…

– Где «там»?.. – изумился Отличник, и кристаллы злобы, которыми уже начала обрастать его душа, вдруг зашатались, как выбитые зубы.

– Ну, в той комнате, где я хотел поселиться… Погоди! – сердито крикнул Игорь. – Не перебивай меня! – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Комната семьсот десять, – сказал он. – Там живут две девушки. Сейчас одна из них уже сдала сессию досрочно и уехала домой, а вторая осталась. Она не с нашего факультета, и Ботова не догадается искать тебя там, только бабке Юльке на глаза не попадайся. Девушка та первокурсница, как и ты. На мой взгляд, весьма хороша собой. – Игорь говорил быстро и складно, словно читал по бумажке. Наверное, он давно приготовил эту речь. Глаза его смотрели словно внутрь себя. – Ее зовут Серафима Стороженко. Имя редкое. Я за ней хотел приволокнуться, да стало стыдно. Она такая же, как и ты, – чистенькая. Вы очень подходите друг другу и по всем правилам должны влюбиться. Несмотря на то, что мой роман с ней не состоялся, знакомство я сохранил. Странно, мне с самого начала казалось, что она мне будет нужна, причем не ради себя самого и своего удовольствия. Итак, я хочу, чтобы ты поселился у нее. Я знаю, что тебе некуда идти. Она возражать не будет.

– А как же вы?.. – с перехваченным горлом спросил Отличник. – Как же я там буду жить, если вы…

Игорь зажмурился, надул щеки и выпустил воздух. Он приобрел вид человека, очнувшегося от гипноза, и улыбнулся Отличнику.

– Ну вот, – сказал он. – Я выдержал. Спасибо, Отличник. Я боялся, что ты откажешься из дурацкой гордости и там поселюсь я. А это означало бы, что я все-таки дерьмо. Ты меня спас.

– А как же вы?.. – повторил Отличник, глупо и счастливо улыбаясь на улыбку Игоря.

Ему вдруг показалось, что гибель их мира только наваждение. Как во взорванном храме падают только стены, своды, купола, но святость, как и прежде, остается в воздухе, а бог – на небе, так и Гапонов с Ботвой, эти гнусные твари, не могут в один день разрушить все лучшее, что они по капле в себе собирали.

– А что мы? Мы здесь четыре года живем, нас каждая собака знает. Уж мы-то в любом случае найдем, где нам до конца сессии перекантоваться. За нас можешь быть совершенно спокоен.

Они глядели друг на друга и улыбались.

– А девочка там хорошая, – с удовольствием повторил Игорь и щелкнул пальцами. – Прелесть, что за Фимочка. Ты в нее влюбишься, это уж точно. Жалко будет, если она отнимет у нас Отличника.

Игорь мягко постучался в комнату семьсот десять.

– Можно? – спросил он, чуть приоткрывая дверь, но ему никто не ответил. Подумав, он распахнул дверь пошире, и Отличник увидел, что комната пуста.

– Гм, странно, – заметил Игорь. – Ну что ж, мой юный друг, войдем и подождем хозяйку.

Высокое окно глядело на восток, и майское солнце без всяких преград вливалось в комнату. Его свет был здесь повсюду и лежал легко и уютно, как домашняя кошка. Отличник перевидал множество комнат в общаге, но эта показалась ему какой-то особой. Что-то ясное и по-человечески простое было в привычной общажной обстановке, в том духе, которым пропитывается жилье. Все вещи, которые здесь были, имелись и в других комнатах, но только здесь Отличник ощутил, как можно соблюсти меру в их спокойном добрососедстве. Игорь сел на койку под перекидным календарем с какими-то пальмами на открытой майской картинке, а Отличник на другую койку напротив.

– Куда же она пропала? – с досадой сказал Игорь. – Мне ведь ждать-то особенно некогда.

– А где ее кровать? – спросил Отличник. Он словно ворочал свою душу, будто огромный сундук, примериваясь, как поудобней ее здесь расположить.

– Нетактично, молодой человек, еще до знакомства интересоваться, где у девушки кровать, – назидательно заметил Игорь. – Но если уж ты принял твердое решение, я открою тебе этот секрет: я на ней сижу.

Отличник понял, что боится прихода этой Фимочки, потому что ему было жаль, если бы в такой доброй и славной комнате жила такая же девица, как те, за какими обычно приволакивался Игорь. Жаль, если это редкое ощущение сердечности и тепла лишь случайное сочетание тех настроений, заключенных в каждой вещи, из которых человек выстраивает мозаику своего дома.

– Еще пять минут посижу и пойду, – решил Игорь.

Но тут дверь открылась и на пороге показалась невысокая, тоненькая и кудрявая девушка. Отличник словно застрял в пространстве. Солнечный свет ринулся из окна, как собака к хозяину, насквозь пробил фигурку девушки, и она засветилась, словно была из золота, как божества древних инков. Девушка действительно была красива – со светлыми кудряшками, с серыми, широко расставленными глазами, но красота ее была ясной и спокойной, очень простой, не вызывающей ревности. Девушка держала у груди чисто вымытую бутылку из-под кефира, в которую были вставлены три тюльпана, вразнобой покачивающие тугими головками и роняющие огненные капли на порог.

– Ой, – удивленно сказала девушка. – А я и не знала, что у меня гости…

Она вошла в комнату и прикрыла дверь.

– Доброе утро, Фимочка, – сказал Игорь, и Отличник уловил в его голосе совсем не свойственные интонациям Игоря робость и нежность.

Девушка подошла к столу и поставила бутылку. В колыхнувшейся воде и в стекле заметались жгучие звезды. Игорь поднялся и пересел на койку рядом с Отличником.

– Охапки цветов поклонники дарят? – ехидно спросил он.

– Нет, это я сама себе купила, – ответила девушка, с улыбкой взглянув на Игоря. И этот ее жест – оборачиваться на того, с кем говорит, – тоже поразил Отличника, который хищно следил за каждой нотой этой сцены.

Дата добавления: 2014-11-18