Имре Лакатос (1922 — 1974). «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ», «История науки и ее рациональные реконструкции». Ключевые моменты концепции. 2 страница

Мейерсон затронул, говоря о механизме образования научного знания, один из сложнейших вопросов метатеоретического знания — проблему преемственности в развитии научного знания и бытия. Время, связывающее многообразие в целостность процесса, совсем не случайно было для многих философов, начиная с древности, величайшей тайной мироздания. Понятие времени, как правило, только обозначало процесс изменения, но не говорило о субстрате этого процесса. Мир «рассыпался» на мгновенные состояния (отсюда зеноновские апории), воплощавшие в себе покой. Констатируя, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, Гераклит открывал дорогу Кратилу, утверждавшему, что в одну реку нельзя войти и единожды, что текучий характер бытия исключает даже саму возможность использования терминов, а человеку, пытающемуся схватить эту текучую действительность, остается только «показывать пальцем». Разумеется, практическая наука не может удовлетвориться этим мыслительным тупиком, пытается нащупать в потоке явлений элементы «субстанциональной» преемственности. Проблема единства мира (в аспекте единства субстанционального) является, по своей сути, и проблемой преемственности в изменениях. Первоэлементы и атомы древних, вряд ли в том можно сомневаться; порождены и поисками мышления теоретически представить преемственность в потоке меняющихся явлений; для этого изменчивое в явлениях приходится свести к пространственной рекомбинации неизменных сущностей. Нетрудно видеть, что полученная таким путем конструкция может быть представлена и как конструкция динамического единства мира явлений, поскольку их многообразие понимается как результат движения атомов или взаимодействия элементов, каковое движение и фиксируется в формулировках научных законов.

Такой ход мысли Мейерсон расценивает как априорный, единственно естественный для мышления как такового, и потому теории, развивающиеся по этой схеме, по его мнению, есть продукт деятельности интеллекта.

Представляется, что это не единственно возможное решение, в том плане, что Мейерсон «закрывает глаза» на первоисточник проблемы соотношения изменчивости и преемственности в знании, который он сам же мимоходом отметил. Ведь не только многообразие явлений, фиксируемое в потоке чувственных образов, есть «первичный феномен», не порождаемый сознанием, а данный ему. Таким же первичным феноменом оказывается и относительная (подчеркиваем — не абсолютная!) устойчивость определенных чувственно воспринимаемых объектов. Если говорить о логических основаниях предпочитать здесь относительную устойчивость, то появляются такие основания post factum, после принятия в качестве базовой определенной концептуальной конструкции. Не задумываясь над философскими вопросами, мы не испытываем ни малейших затруднений, рассматривая «сегодняшний» стакан как тождественный со «вчерашним», и уверены, что в одну и ту же реку можно войти неоднократно. Кратиловский «мир» моментальных ситуаций — столь же «теоретичная» конструкция, как и неподвижный «мир» элеатов. Конечно, мир, сохраняющий хотя бы существенные свои черты, вместе с тем отвечает практическому предназначению науки, и если бы Мейерсон ограничился этой констатацией, это вряд ли могло бы вызвать возражения.

Поиск сохраняющегося — тенденция науки, это бесспорно. Но какова природа сохраняющегося? Можно ли считать ее «субъективной»? Эта тенденция, как и сама наука, смогли возникнуть, лишь обладая «онтологическим оправданием». Тот факт, что в истории науки (и естествознания, и натурфилософии) тенденция эта нередко доминировала, что устойчивое, преемственность в развитии бытия часто предпочитались естествоиспытателями, еще не основание для того, чтобы приписывать стремление отождествлять, так сказать, «чистому разуму» науки.

Более осторожное заключение, на наш взгляд, будет и более правильным: фиксируя внимание на сохраняющемся, на элементе преемственности, научное мышление нащупало те факторы действительности, которые обеспечивают возможность предсказания и практического действия по достижению определенных целей. Обратив теоретическое отображение этих моментов в «методологический ключ», естествоиспытатели и философы создавали также и конструкции, отдававшие этому моменту абсолютный приоритет. В условиях господства панлогизма и их созерцательной гносеологии такая практика теоретического мышления и находит воплощение в натурфилософских концепциях атомистов древности или, к примеру, в геометрическом космосе Р. Декарта.

XIX и в особенности XX век принесли с собой более широкую, «синтетичную» концепцию картины мира, построенную на «принципах запрета». В отличие от прошлых, она органично включает в себя случайность, формулируя закономерности в модусе отрицания: природа может вести себя как угодно внутри определенных рамок, поставленных принципами запрета. Впрочем, первый из этих принципов — закон сохранения энергии и следующий — второй закон термодинамики, Мейерсон анализирует специально, и к этому анализу мы в свое время обратимся. Здесь же отметим, что французский методолог не усмотрел важного сходства, которое существует между законами сохранения и началами термодинамики, увидев в первых проявление отождествляющих стремлений разума, а во вторых — воздействие реальности, противящейся такому отождествлению!

Когда Мейерсон подчеркивает близость понятий законосообразности и причинности, он, разумеется, недалек от истины. В этом плане утверждение, что условием самого существования науки является признание законов, совершенно эквивалентно утверждению, что принцип причинности есть базовый принцип науки.

«Закон лишь выражает то, что когда условия изменяются определенным образом, то и актуальные свойства тела должны также испытывать определенные изменения; согласно же причинному принципу, должно существовать равенство между причинами и действиями, т.е. первоначальные свойства плюс изменение условий должны равняться изменившимся свойствам» (18, 35).

Конечно, Мейерсон чувствует себя обязанным показать, что, подобно понятию закона, принцип причинности не является непосредственно фиксацией некоторого «природного» отношения, и с этой целью разбирает концепцию абсолютного детерминизма. Он убедительно демонстрирует, что понятие причинности как совершенной обусловленности явления совокупностью условий не могло быть результатом эмпирического обобщения хотя бы потому, что сцепление условий в такой теории должно быть бесконечно большим, и применяя принцип причинности последовательно, пришлось бы сделать вывод о причастности битв при Саламине и Марафоне ко вчерашнему опозданию на поезд некоего рассеянного гражданина. Поэтому-то принцип причинности, являясь, как уже было сказано, основанием науки, при его применении к реальным ситуациям вынужден терять ригористскую строгость. Таким образом, не представляется никакой возможности дойти до полной причины какого бы то ни было явления. Необходимо ограничить задачу, довольствуясь контурным описанием причины явления, фиксирующим лишь часть условий. «Вот почему, когда мы говорим о причинах, мы все похожи на детей, которые удовлетворяются ближайшими ответами на свои вопросы, или, скорее, на того правоверного индуса, которому брамины объясняют, что земля покоится на спине слона, слон на черепахе, черепаха на ките. Мы украшаем названием причины все то, что нам кажется шагом вперед на пути объяснения» (18, 41—42).

41. Методологический инструментарий современной науки.

МЕТОДОЛОГИЯ -- учение о способах организации и построения теоретической и практической деятельности человека. Философия выявляет общественно-историческую зависимость репертуаров и средств деятельности людей от уровня их развития и от характера разрешаемых ими проблем. В границах обслуживания типовых программ деятельности смысл М. сводим к обеспечению их нормативно-рационального построения. Общественно-историческая и культурная обусловленность М. выявляется в ходе изменения ее оснований, а также в процессах выработки новых методологических средств. Значимую роль в разработке философских проблем М. сыграли Сократ, Платон, Аристотель, Ф. Бэкон, Декарт, Кант, Шеллинг, Гегель и др. Специфический подход к проблеме предлагает системо-мыследеятельностная М. Сложность отношений М. и философии, как известно, определялась тем, что и М. может трактоваться с позиции философии, и философия может характеризоваться в рамках некоей обобщенной М. Пока в науке доминировала вера в незыблемые познавательные стандарты, философия реконструировалась в категориально-понятийных комплексах общей М. познания. Но поскольку в 20 в. познавательные стандарты обнаружили собственную зависимость от самого процесса познания, от развитости познающего субъекта и от типа познаваемых объектов, постольку в основаниях М. выявились социально-исторические, человеческие, личностные, культурные измерения, потребовалось их принципиально иное философское осмысление. В этом плане М. обнаружила свою условность в контексте постоянно воспроизводящихся репертуаров и процедур деятельности людей. В развитии современной М. все большее место занимают вопросы, связанные с динамикой познавательных проблем, культурно-исторической природой познавательных средств, изменчивостью категорий и понятий, формированием новых познавательных установок и т.д. Эти вопросы так или иначе сопряжены с включением в структуру М. философских представлений. Методологическая работа философии не ограничивается анализом познания, она рассматривает схемы деятельности, создаваемые людьми для обновления и воспроизводства социального бытия. Задачей М. становится выяснение, конструирование и преобразование схем деятельности, интегрированных в повседневный опыт человеческих индивидов. М. становится важным пунктом осмысления и переосмысления современной культурной проблематики. Внимание М. к схемам обыденного поведения и мышлению людей объясняется тем, что в их повседневном опыте традиции и стандарты деятельности перестают играть прежнюю роль. Действия и поступки людей, их общение и мышление утрачивают черты естественности стереотипных актов. Автоматизмы человеческого бытия уступают определяющую роль всевозрастающей совокупности оригинальных ориентиров, вырабатываемых людьми в процессах проблематизации, прораммирования, проектирования и решения конкретных жизненных задач. Осуществление новых нетрадиционных схем деятельности становится уделом все большего числа людей. Эффективность этой работы -- это вопрос существования и обновления современной культуры. Последняя живет и трансформируется в значительной мере благодаря тому, что, осмысливая собственную методологичность, культивирует общественно-гуманитарные измерения М.

Теории эволюции и коэволюции природной и социальных систем, концепции нелинейных динамик, идеи самодвижения и самоорганизации заставили современную науку по-новому взглянуть на многие процессы в живой и неживой природе. И если в современном естествознании теоретическое осмысление нелинейных процессов уже получает достаточно стройную систему, то сфера гуманитарной практики все ещё переживает период робких попыток экспликаций методологии современных наук. Гуманитарные дисциплины нового поколения, - семиология, когнитология, методология (Р. Дебре), коммуникология, а особенно синтезированные на их основе методы познания, способы интериоризации и осмысления бытия вызвали к жизни нетрадиционные для исследования реалий методы. Во многом благодаря им (теория когнитивного диссонанса, семиотическое моделирование...) обнаружилось множество новых явлений и характеристик, которые не вписываются в иерархию накопленных знаний о структурах, системах, формах и содержательности функционирования. В науке конца XX столетия им стал постэйнштейновский, базирующийся на теории относительности, квантовой механике, теории элементарных частиц, синергетике и всей совокупности идей глобального эволюционизма.

В начале нынешнего столетия они уже вполне эффективно используют аргументацию "новейшей" философии и методологии науки. С Нового времени в науке господствовала методология, так или иначе сочетавшая в себе идею объективности познания с идеей сознательной активности познающего субъекта. Теперь ее место пытается занять "дескриптивная" методология, не претендующая ни на какое универсальное нормирование познавательной активности ученых. Эта новая методология лишь описывает их научную практику, констатируя те устойчивые констелляции методологических норм, которые возникают в тех или иных познавательных ситуациях. Применительно к нашей теме "дескриптивизм" новой методологии означает, что в рамках такого типа научного сознания ни о какой единой методологической норме и последовательной критике с ее позиций псевдонауки речи быть не может. Более того, любая псевдонаука, отстаивая свои претензии на статус науки перед лицом научной критики, имеет теперь полное методологическое право сослаться на условность и плюрализм научных норм. Что же касается претензии ученых судить о научности или псевдонаучности тех или иных гипотез, то с этой точки зрения у такой претензии не больше оснований на единственность и правоту, чем у любой другой этнической, партийной, социальной и прочей частичной, исторически и культурно ограниченной претензии.

Поставим, однако, вопрос так: на какую реальность научно-познавательной деятельности ориентируется новейшая (иногда ее называют постпозитивистской) методология науки с ее отказом от универсального методологического нормирования и набором соответствующих ключевых идей - идеи историко-культурной релятивности познания, идеи эпистемологических разрывов в знании, идеи теоретической нагруженности опыта, идеи несоизмеримости гипотез и пр., и пр.? Думаю, сегодня на этот вопрос можно дать уже достаточно внятный ответ: такого рода методологическое сознание соответствует реальности прикладного исследования - реальности исследовательских ситуаций, жестко заданных решением конкретных практических задач, то есть предполагающих обязательное приращение лишь знания, имеющего прямое отношение к решению данной конкретной практической задачи и оцениваемого лишь с этой точки зрения.

В прикладной науке как самостоятельном структурном образовании приращение знания безотносительно к решению той или иной практической задачи воспринимается как побочный результат собственно прикладных исследований. Прикладная наука, конечно, не запрещает ученому-прикладнику обращать внимание на побочные результаты, но институционально этого не требует, то есть социально и культурно не мотивирует такого рода деятельность. Более того, она напоминает, что если полученное знание данную задачу решить не позволяет, то внутри прикладной науки оно должно оцениваться как негативный исследовательский результат, свидетельствующий о том, что целей своих ученый.-прикладник не достиг. Мотивационная структура прикладной науки имеет для реализующейся внутри нее познавательной деятельности последствия эпистемологического характера. Мы фактически получаем здесь иной тип информации о мире, с иными, отличными от традиционного научного знания, когнитивными параметрами, даже если это знание внешне совпадает с научным как таковым. Впрочем, чаще и не совпадает.

В прикладном исследовании задачи ставятся извне - клиентом, заказчиком. И результат в конечном счете оценивается им же. Причем не с точки зрения истинности. Заказчика интересует технологически воплощаемое решение, а не объективное представление о мире. Поэтому структура прикладного исследования отличается от собственно научного. С помощью имеющегося вполне традиционного научного знания строится общая концептуальная модель ситуации, требующая практического вмешательства, и обозначаются его контуры. Однако практическое решение поставленной задачи нуждается в дальнейшем конкретизирующем исследовании, которое, по сути дела, сводится к подбору необходимых условий достижения поставленной практической цели.

Ситуацию подбора решения зачастую представляют как междисциплинарное исследование. Однако в данном случае речь не идет о выработке некоторых синтетических, обобщающих рациональных методов. Прикладные цели исследования этого не требуют. Совмещение различных подходов выполняется под практический результат и осуществляется в формах, которые часто вообще не могут быть трансформированы в стандартное знание, то есть не могут быть представлены как описание мира и не могут быть соответствующим образом оценены. Подгонка исходной научной модели ситуации под данное решение происходит, как правило, не путем развития логически связного образа реальности на базе модели, но за счет прямого введения условных допущений и дополнений "к случаю", заимствованных большей частью из науки же, но зачастую совершенно иррациональных с точки зрения исходного научного образа. И свое оправдание вырисовывающийся результат получают по его способности к практическому воплощению. Рациональное же обоснование полученного эффекта на базе и в связи с уже существующей системой знания оказывается вне мотивационной структуры прикладной науки, так что полученное знание как бы изымается из познавательного процесса и продолжает свое существование в формах, зачастую просто исключающих его дальнейшее участие в развитии науки - целостной системы рационального знания. Именно так и теряется важнейший признак научного знания - возможность его использования для производства нового знания, то есть для последовательного расширения области знаемого.

Результаты прикладного исследования могут представать в виде рецептурных списков или инструкций, уместных лишь в данном конкретном (локальном) случае. Отсюда же - принципиальная локальность инструментального знания, принципиальная фрагментарность и несоизмеримость фрагментов прикладной науки вообще. В планировании и экспертной оценке полученных в прикладной науке результатов резко возрастает роль финансирующих организаций (явного или неявного заказчика), а полученное знание чаще всего оказывается собственностью соответствующих социальных институтов. Впрочем, ведь и субъектом познания здесь зачастую оказывается именно организация, институт со всеми вытекающими отсюда гносеологическими и мотивационными последствиями.

Методологическое сознание такого субъекта, адекватное прикладной науке, вращается вокруг проблематики эпистемологических разрывов, релятивности, локальности, несоизмеримости знания, представляя эту "видиоклиповую" реальность как норму. Ибо важнейшим свойством сложившейся эпистемологической структуры прикладного исследования является отсутствие в ней оснований для самостоятельного развития. Динамика прикладной науки задается извне. Она фактически отказывается от решения проблем, обеспечивающих ее логическую и историческую целостность, преемственность в ее развитии. Как отмечалось, прикладное знание всегда является потенциально уникальным и фрагментарным, или, говоря языком самых современных методологических концепций, оно "несоизмеримо" с другими фрагментами прикладного же знания. Вследствие утраты целостности познавательного процесса, жестко ориентированного на решение частных технических задач, легко и незаметно, как бы сама собой происходит трансформация прикладного знания в технологический рецепт, обоснованный только его эффективностью применительно к данному случаю. Предоставленная сама себе, прикладная наука постепенно трансформируется в совокупность технологических сведений. В этой констатации нет ничего оценочного, технологические сведения - весьма полезное и древнее культурное образование, они заведомо старше науки, существовали и развивались тысячелетиями. Но научным знанием они, строго говоря, не являются. Механизмы их генерации и обеспечения преемственности в развитии, их культурные функции, формы их трансляции и прочие характеристики просто иные.

Однако трансформация прикладного знания в технологический рецепт - пожалуй, лучшее из того, что может приключиться с прикладной наукой, предоставленной самой себе. Совмещение несовместимых методов и подходов на фоне полной методологической терпимости открывает возможность для столь же незаметной трансформации прикладной науки в псевдонауку. Происходит это тогда, когда локализация прикладного исследования на решении некоторой конкретной задачи настолько изолирует его от общего контекста науки, настолько его локализует, что какой-либо научный (и даже вообще, рациональный) контроль над способами решения задачи становится невозможным. В результате, в ходе перебора вариантов решения появляются стратегии, варьирующие условия и смысл самой задачи. А в предельном случае могут привлекаться средства, позволяющие манипулировать заказчиком, то есть изменяющие цель приложения. К разнородным (но все же, естественно-научным) методам решения инженерно-технической задачи присоединяется социально-гуманитарная составляющая - и тот, кто задачу задает, сам превращается в средство ее решения. Иногда это называют "междисциплинарным взаимодействием". Я думаю, что такого рода взаимодействие вне жесткого методологического контроля ведет к псевдонауке. Пример тому - ведомственная наука.

По описанной выше схеме может быть "научно" обоснован практически любой ведомственный проект. Берется модель из науки, допускающая в принципе реализацию некой цели, и делаются конкретизирующие разработки, где гуманитарные (социальные, психологические, идеологические и пр.) моменты перемешиваются с технологическими. Так обоснованный проект вряд ли может быть технологически реализован, а попытки его реализации могут привести к самым неожиданным последствиям. Но зато предложенное обоснование делает этот проект весьма привлекательным и эффективным в смысле реализации политико-экономических ведомственных интересов. Иными словами, реально мы получаем социально-гуманитарный, а не технический проект, который, однако, претендует на оценку и принятие именно как проект технический. Но что самое интересное, и для заказчика, и для разработчиков проекта, бесспорно, важна его научно-технологическая обоснованность. Но важна не сутью дела, а тем, какое впечатление в наше научно-техническое время он произведет на руководство ведомства, на политиков, на общественность. Впрочем, в основании такого рода проектов лежит, как правило, такая не поддающаяся рефлексивному анализу микстура научных концепций, технологий и идеологий, что каждый его соавтор может акцентировать то, что желает.

В свое время именно такой микстурой был, например, проект переброски части стока северных рек на юг СССР. Хотя общественность испугалась как раз его реализуемости, реализовать его, как позднее выяснилось, на самом деле было невозможно. Но сколь эффективным он оказался для ведомства, его заказавшего, для решения внутриведомственных и идеологических проблем! Причем довольного заказчика совершенно не интересовала его нереализуемость. Как, впрочем, не замечали этого и его тогдашние противники. Конечно, нельзя не признать, что в данном случае даже попытка начать реализацию имела бы пагубные последствия. Но реализуемость утопий - особая тема. Применительно же к нашей теме здесь достаточно просто констатировать: при соответствующих социокультурных и эпистемологических условиях прикладная наука может достаточно легко трансформироваться в псевдонауку. И в этой легкости, а не в ослаблении традиционной критики псевдонаук, вижу я основную причину нынешнего их всплеска. Что, впрочем, никак не отменяет необходимости такой критики.

Ясно поэтому, что поиск путей выхода на новые горизонты самодвижения человечества как в глобальном, так и в национальном масштабах следует начинать с выбора парадигмальных и методологических подходов к постановке и решению этого круга задач. Сам по себе такой подход не является чем-то новым. Именно так поступали Адам Смит, Давид Риккардо, Томас Гоббс, Огюст Конт и Карл Маркс, когда в свое время приступали к обоснованию экономических, политологических и социологических научных направлений. При этом в качестве методологического ориентира им служили идеи классического естествознания, развитые в трудах Ф.Бэкона, Галилея, Декарта и Ньютона. Кризис, перед лицом которого оказались сегодня социальные научные дисциплины, объясняется прежде всего тем, что парадигмальный методологический потенциал, основанный на классической науке, перестал соответствовать значительно усложнившимся условиям общественного бытия. Насущно необходимо обновление этого потенциала. Решая эту задачу и следуя подходу А.Смита и других первопроходцев в сфере гуманитарных наук, целесообразно обратиться к современным достижениям в области неклассического и постнеклассического научного знания.

В первую очередь это идеи системного анализа и общей теории систем, развитые первоначально в работах А.А.Богданова, а потом Л. фон Берталанфи. Это нелинейные принципы в теории технологических циклов, открытые Н.Д. Кондратьевым. Это концепция универсального эволюционизма и ноосферогенеза, сформулированная В.И. Вернадским и позднее получившая развитие в трудах Н.Н. Моисеева. И наконец, это теория самоорганизующихся систем, или синергетика, приоритетные исследования в области которой выполнены И.Р. Пригожиным, Г. Хакеном и Э. Ласло. Быть может, в качестве наиболее общего понятия, объединяющего методологический потенциал этих, хотя и близко родственных, но все же разных научных направлений, целесообразно предложить термин "универсальная теория систем" (УТС). Предмет исследования этой самостоятельной научной дисциплины состоит в моделировании современных социокультурных констелляций, их взаимодействия, динамики и переходных процессов, определении критериев устойчивого развития. В той части этих исследований, которая ориентирована на задачи прогнозирования социокультурной динамики и установления границ разработки неразрушающей стратегии развития, можно говорить о другом варианте самостоятельного научного направления - футуросинергетике. За последние годы социо- и футуросинергетика превратились в активно развивающиеся научные направления, число оригинальных публикаций по тематике которых быстро растет. Однако систематизированные научные обзоры, а также специальные монографии, посвященные этим вопросам, отсутствуют почти полностью. Тем более нет и учебных пособий, которые позволили бы специалистам, ведущим исследования современных проблем социокультурной динамики, овладеть перспективным методологическим инструментарием нелинейной науки. Настоящая книга посвящена решению именно этой последней задачи. Она содержит систематическое изложение основных принципов и методологических приемов социо- и футуросинергетики, а также примеры их применения к анализу ряда современных актуальных проблем социокультурной динамики.

42. Специфика методологии гуманитарного познания. Современные методы гуманитарных исследований.

Эпоха индустриализации создала предпосылки для возникновения не только технических дисциплин, но и системы социально-гуманитарных наук. (сг науки имели свои истоки еще с древности в накапливаемых знаниях о человеке, но в строгом смысле слова конституировались в XIX столетии, когда в культуре техногенной цивилизации отчетливо оформилось отношение к различным человеческим качествам и к социальным феноменам как к объектам управления и преобразования). Гуманитарные науки изучают мир, прежде всего сотворенный человеком со стороны его духовного содержания и культурной ценности; опираются более всего на значимость и смысл вещей; имеют дело со знаковыми системами и их отношением к человеческой действительности. Точные науки – это монологическая форма знания – интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. В сг науках субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание может быть только диалогическим. К методам сг наук можно отнести следующие: - социальные эксперименты

- сравнительные методы (1. может наблюдаться группа людей долгое время; 2. поперечный срез – исследование людей разных возрастов и соц. положений) - метод анализа документов (количественные или качественные исследования) - метод опроса - метод монографии (изучение исторических, социальных, экономических и культурных процессов на примере одной личности) - метод биографический (то же самое, что и в методе монографии, но плюс отношение к происходящему самой личности) - метод проектирования (суждение и изучение личности по результатам труда, культурной деятельности) - метод тестирования - метод социометрии (определение социальных аспектов математическими методами) - игровые методы - иконография (изучение живописи, анализ образов). Специфика социального познания проявляется в следующем:

- его предмет – «мир человека». Гуманитарное познание имеет дело не с реальными вещами и их свойствами, а с отношениями людей. Тут тесно переплетаются материальное и идеальное, объективное и субъективное, сознательное и стихийное. (Поскольку общество – деятельность людей, постольку социальное познание исследует ее многообразные формы, А не природу. Обнаружение законов этой деятельности есть вместе с тем открытие законов общества и, на этой основе, законов и принципов самого познания, мышления.)

- социальное познание неразрывно связано с предметными и субъективными ценностями. Они определяют человечески весомое и культурное значение отдельных явлений действительности.

- характерной чертой социального познания является его преимущественная ориентация на «качественную окраску событий». Поэтому удельный вес количественных методов в гуманитарных науках намного меньше, чем в науках естественно-математического цикла. При этом главное внимание уделяется анализу единичного, индивидуального, но на основе общего, закономерного. - так как в социальном познании нет возможности опираться на инструментальные методы, то здесь все они заменяются силой абстракции. Исключительно велика роль мышления, его форм, принципов и методов. Диалогическая природа социального познания наиболее полно выражается в процедурах понимания. Понимание как приобщение к смыслам человеческой деятельности и как смыслообразование тесно связано с самопониманием и происходит в условиях общения людей.

Дата добавления: 2014-11-20