Ее история – любовь 5 страница

Более миллиона людей собрались на площади перед Собором Святого Петра, и еще многие миллионы могли, пусть и заочно, стать сопричастниками церемонии не столько прощания, сколько утверждения новой силы, которая не в расколе, а в единении. В высоком порыве смирения люди отставили распри, конфликты, непонимание и показали, что они могут друг друга слушать и слышать. Натали этот день назвала великим событием, объединившим в единой молитве все человечество. Она позвонила мне в Петербург и сказала: я иду в нашу часовню и хочу, чтобы мы вместе сейчас помолились. Для всех нас, безусловно, молитва – лучший ответ на покаяние. Взлет духовной силы как великой милости – в эти мгновения люди не могли этого не ощутить, и что-то в их жизни, хочется верить, изменилось или еще изменится в лучшую сторону. С этой надеждой мы и продолжим разговор о важности духовного воспитания.

–А ваши дети с отцом ходили в церковь?

–Да, когда были маленькими, но они так же ходили в католическую школу и там получали соответствующее образование, которым ни один не удовлетворился, чтоб не сказать отстранил – как занудную педагогику «по указке». Они могли и ходили в православную церковь со мной, атмосфера в которой им нравилась гораздо больше. Муж, конечно, настаивал, чтобы дети в воскресный день шли в церковь. А я хотела, чтобы дети полюбили в воскресный день ходить в Храм.

Когда надо идти – это звучит как приказ. Господь не приказывает любить Его. а потом почитать родительский образ. Он каждому предлагает найти Его в себе. Поэтому родителям важно научить детей, первым делом, истинно поклониться Господу, сперва полюбить Его как реальность. Сказать: «Спаси Бог» – спасибо за новое утро, Господи! Потом поздороваться: доброе утро свету, солнцу! Если оно нас освещает, то свет истинный просветит и уже поведет во внутренний мир, где зародыш, первородная искра, свет истинный ждет, чтобы жить им как основой на брак с Господним дуновением в себе. Вот цель жизни – и такое воспитание я не сумела детям передать. Значит, ничего не сумела для них. Но не нарушила обет, который дала моей свекрови – воспитать детей в католичестве.

– Но духовная высота открывается человеку только с годами, вряд ли с малых лет.

– Вы правы, этапы развития растут с годами, но засеянноеть поколений дают корни. Важно, чтобы ребенок почувствовал, что Господь его любит и ждет, что он Его уникальность, когда ребенок со своим храмом-телом войдет в храм Божий по дороге на свидание с Ним. Дети этого постичь без образования не могут, и им, как и нам, необходимо постоянное развитие духовное, в том числе и в их теле.

Хочется ребенка научить, как вести себя (так же, как самого себя обучить и каждый день себя обучать), как встать перед Иисусом в храме Его своим телом-храмом. Так, как, например, дети нашего дьякона ведут себя в Александро-Невском соборе в Париже. И мои дети любили и любят ходить в русскую церковь, где божественная литургия учит слушать молитвенное пение «райских голосов всего народа молящегося», где дух правильно, по праву воспевает особыми очищенными голосами моление о милости. У нас в православной церкви хор всю жизнь учится великолепию восхвалять наш разговор с Господом по течению литургии.

– А кто читал с детьми Библейское послание и молитвы?

– Никто. Этому они и в школах мало учились. Повторю: быт берет в плен наше время и расписание. Со мной – мой грех – дети читали мало: только молитвы Ангелу-хранителю, Богородице и «Отче наш». С двух с половиной лет они ходили в русскую гимназию, единственную в Париже. Она располагалась в Булонском лесу, в особняке, подаренном княгиней Диетердинг специально для открытия русской школы. Мне хотелось передать моим детям русский язык и культуру как корни того воспитания, которое когда-то получила я сама. Всегда кланяюсь моим родителям, что направляли меня к воспитателям Русского Студенческого Христианского Движения. И я приучила детей сначала читать и писать по-русски. Они русский язык начали изучать раньше французского.

В русской гимназии была чудная воспитательница – Анна Ивановна Боровкова, вечная ей память! Это уже вторая или третья волна эмиграции, отброшенная из СССР на Запад после Второй Мировой войны. Самоотверженная русская душа, она ставила спектакли, в которых дети играли и пели по-русски. Шила и наряжала их в сказочные костюмы. Уютная домашняя обстановка, в которой детям было хорошо и весело: песни, сказки, стихи. Ей хотелось зажечь в детях фитилек истинно русской души, и моя «первая четверка» была особенно хорошо знакома с тем духом, который царил в гимназии.

Там я нашла и Зою Владимировну – учительницу русского языка и воспитательницу, помощницу Анны Ивановны Боровковой, которая потом два раза в неделю, а позднее, по крайней мере, раз, занималась с моими детьми дома. Они говорили, что не любят грамматику, учились, казалось, через пень-колоду, но когда Арианне довелось впоследствии работать в Москве, во французском посольстве, то она очень быстро заговорила по-русски свободно. Вдруг все вспомнила. Она знала язык подсознательно. Жильбер тоже хотел, чтобы я его учила, и опять мой грех – я этому не уделила нужного времени и внимания, была занята домашними заботами целый день, а он – своими делами. Моя мама больше, чем я, его учила и очень хвалила за истинно глубокое желание.

– А отношения у нее с Жильбером были хорошими? Ведь в первый раз, когда он просил вашей руки, она его пыталась разубедить.

– Скорее, она просто хотела сначала услышать мой ответ и притормозила свой. А чтобы отношения с моим мужем сложились бы не дружескими – это почти невозможно. Он высоко, я бы сказала, почти недоступно породисто воспитанный человек. Моя мама тоже глубокой породы, поэтому прекрасно с ним ладила, она его не только любила, но высоко почитала.

У нее были очень хорошие отношения и с матерью моего мужа. Они стали хорошими друзьями. Мама любила порядок во всем. Переодевала первую внучку 2-3 раза в день и любовалась, следила, чтобы все было в скромной красоте и чистоте. Как русская женщина, была совершенно неутомима, всегда к услугам тех, с кем общалась.

– Мама вам много помогала с детьми?

– Не просто помогала, а делала это великолепно, как только могла, и дети ее обожали. По вечерам скатывались к ней с кроватей с криками «мамусь пришла!» Принимали ее сердцем, как богиню. Они звали ее по-русски «мамусенькой». Бросались к ней, и она всегда старалась их чем-нибудь побаловать. Она их тоже обожала, хотя держала в строгости, не позволяла никаких резкостей, грубостей, невежливости. Всегда все хорошее обо мне им говорила и восхваляла в их глазах нас, родителей. Спаси Бог, тебя, мама, моя золотая! Как я ее благодарю за все и величаю каждый Божий день – мою единственную в семье покровительницу!

–А как же Жильбер, разве он не покровитель?

– Он муж и, конечно, самый главный покровитель во всем, кроме поездок в Россию. Он мечтает только об одном – чтобы я с ним не расставалась. И я душой и духом не расстаюсь с ним никогда. Это моя истина – расстояния нас друг от друга не отдаляют. Муж и отец в доме для меня – главный авторитет. По вечерам за столом собиралась вся большая семья, это была единственная в течение дня трапеза с отцом. Я готовила ее с особой радостью – горели свечи, дети по очереди рассказывали ему свой день, всем было тепло, уютно, интересно и почти всегда спокойно.

– Когда дети выбирали профессию, это обсуждалось на семейных советах?

– Я не помню таких особых обсуждений. Мои дети до того самостоятельные, что они с молодых лет сами управляют своими делами. Я чувствовала с ними свою немощь как мать, как воспитатель, как женщина. Эта немощь побуждала меня еще глубже поклониться тайне, которая одна дает мне волю на рост.

Каждое рождение ребенка – новое явление, я сама как бы заново рождалась, росла и никак не чувствовала, что дети «мои», что они от «моего» желания. Может, это звучит странно, но я чувствовала, что дети – подарок любви от Бога и явление мужа, а я только чрево, которое в чистом виде должно принять это чудо. Мне это подается, как подарок грандиозный, и любовь не исключается нисколько, а растет. Она молчит, она делает – смотрит, служит и молится! Нет минуты без благословенной любви, но сначала – к Богу-Отцу.

– Как вы думаете, почему в современных семьях так много разладов? Лев Толстой в «Анне Карениной» писал, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а вот несчастливы каждая по-своему. Вы с этим согласны?

– Я бы сказала наоборот – счастливы все по-своему, а вот несчастливы одинаково: потому что мужчина не сумел соблюсти свой обет перед Богом как положенный апостол! Он не сумел поднять жену на Господнюю высоту своей любви, ибо она – святая чаша, ему поданная. Люди воспитывались, исходя от приземленного быта, а не через историю онтологического бытия, не от божественной традиции, которая приносит истинную любовь, чтобы нести силу и просвещение. Тогда на агрессию ты сможешь ответить иной силой – сотворить с ней что-то новое в себе: учиться преображаться.

Родители должны не отталкиваться, когда возникают противоречия и конфликты, они должны учиться соединению – это обязывает их перейти на другую ступеньку сознания. Тогда у ребенка будет рамка и защита. Обе любви соединяются перед его лицом, и он – образ их любви, а его лицо – образ Божий. Если семья этим не дорожит, это семья без глубокого внутреннего воспитания и без образования, никакая гармония в ней родиться не может. Истинная гармония начинается с порядка онтологического.

– Вы настояли не только на занятиях русским языком, но и на музыкальном образовании всех детей – почему?

– Да, они занимались музыкой в русской консерватории имени Рахманинова в Париже, в которой когда-то занималась я сама. Но они начали слушать музыку гораздо раньше: просыпались малютками и слышали Моцарта, Шуберта, Бетховена или «Отче наш», которые часто звучали у нас дома, а учились уже потом. Я думаю, что Шуберт, Шопен, Моцарт и Бах открыли людям слух к безусловной гармонии с Духом Святым в их жизни больше, чем все богословы вместе взятые.

Музыкальное развитие определяет звук изначальный, родивший в материи «Аум», и он звучит из глубины глубин в каждом человеке. Аминь – в материи «Аум». Звук и пение определяют глубину чувств, выражают живую гармонию или живую боль. Первый звук есть присутствие несуществуемого, несотворенного. Материя будет сотвориться со звуком. Звук – тайна. Тайна – высший подарок нам на рост к синергии, чтобы понять созвучие с Творцом, любящим каждого из нас.

Надо лишь уметь кланяться этому величию. Такое ухо сегодня тоже намеренно убивают смертельными децибеллами, взрывами дисгармонии – это же казнь перепонкам! Мне же хотелось всем детям дать музыкальное образование, чтобы слух послушанием развивался в крови, ибо звук есть стержень высшей культуры «высшего уха».

«Как я благодарна маме за мое музыкальное образование», -признается позже мне младшая дочь Натали – Татьяна, в доме которой всегда звучит высокая классика, очищая и возвышая души всех, кто ей внимает.

–А другая бабушка внуками тоже занималась?

– Мать мужа наших детей особенно любила, хоть и меньше с ними повседневно общалась. Когда она приезжала в свой дивный дом на океане, дети выбегали ее встречать, бросались на шею, брали багаж, ухаживали за ней с радостью. Они относились к ней с любовью открытой и спасибо им за это! Мать мужа была от них в восторге, очень одобряла, что у Жильбера такая большая семья, воспитанные дети. У нее тоже было 6 детей, хотя она хотела и больше. Если бы мои внуки так радостно кидались на меня, как они встречали мою маму или маму отца, то я была бы самой счастливой бабушкой, но, увы, я этого не заслужила.

– Почему?

– Когда мне отдавали внуков, чтобы они пожили со мной недели две, я говорила детям: спасибо большое. Я могла принять их в свои объятия на «своей территории». А если малыш будет объедаться за столом, вести себя перед родителями неуклюже, распущенно, как ему хочется, то я таким его не потерплю. Если же просто присутствовать при этом, то я предпочитаю не разделять такого общения, когда я им не нужна, и не хочу притворяться. Я была и остаюсь строгой от онтологического, а не психологического порядка.

– Почему вы себя как мать и как бабушку все время критикуете'?

– Потому что есть, о чем поплакать в бытовом развале. Нет высшей этики, которая преображает быт. Конечно, добиться от семерых детей порядка не только бытового, но иного, особого, было очень трудно и в обычной жизни оказалось делом второстепенным. Беготня с раннего утра до позднего вечера, бег по кругу до полного истощения, и во многом зря. От рождения человек живет в семье, которая сама зависит от быта, и как будто бы так правильно. Но человеку его быт – плен безбожный. Другое дело, когда семья – «царская рамка», содержащая корни воспитания, традиции бытия...

Распорядок дня очень четкий, все должно быть собрано, и, бывало, времени нет присесть, как у большинства матерей, особенно многодетных. Повсюду внешняя сторона человеческого порядка подравнена во всем, она должна управлять силами для всеобщего порядка бытового. И действительно какой-то порядок должен царить, но я мечтаю в жизни об «оборотном быте» – не психологическом, а сразу онтологическом, подчиняя всякое чутье видимого невидимому присутствию бытия живого порядка. Я хочу им дышать, со-творяя реальность, которую ношу в себе, зная, что она онтологического порядка!

Сегодня дети меня упрекают в том, что я всегда занимаюсь «своими делами личного порядка», тем, что меня интересует, а не ими, не их проблемами. «Ты где-то живешь у себя, у тебя какая-то посторонняя жизнь. Это твоя самая основная жизнь – но это не мы». Совершенно верно. Но вот что я на это отвечу.

Жизнь с великой основной любовью им всем была подана – также и мне, я ее передаю со всем своим живым телом-храмом. Я ее благодарю, именно в эту Любовь я влюбилась. Не человеческого порядка в быту, который строит себя без Господства. Я иной любовью живу и прошу их обо всем полученном – живом, красивом, постоянном, светлом – не забывать, притянуть к памяти своей, не отбрасывать то воспитание в доме, которое они получили все без всякого приказа или принуждения.

Не ошибаются ли дети в том, какое содержание вкладывают в слово «любовь»? Каждый свою жизнь тайком от родителей строил спаянно в единую ткань. Быт их всех выигрышно завоевывал. Семерка любовью между собой жила и живет, отступив от дома отца и матери.

Родители мало о чем знают, их авторитет пал. Ни один из них советов родительских не искал. Родители так и остались как бы «антимоделью».

У детей было райское детство в том смысле, что они были полностью обеспечены, но они нашего внутреннего богатства не чувствовали. Они не восприняли нашу модель любви без трепетных страстей, без рабства, но в послушании труднейшего развития духа, да еще в розысках сакральной архитектуры тела-храма. Их было семеро, и требовался серьезный уход за качеством рода вос-питания, борьба с бытом. Когда дети подрастали, тогда и родители становились «антимоделью». Бедствие скорей принимается за «достоинство» у молодых, когда они сталкиваются со свободой без высшего духовного образования. Такая «свобода» – дверь в падение вседозволенности, стоит лишь оглянуться вокруг!

Среда и общество умножали такие расколы, детям требовалось все больше «свободы», они ее «вырывали», и уже семья растерялась: оказывается, «свобода» – это когда царит дикий неграмотный род. И дети начали ошибаться со своей «свободой априори». Родители жили по онтологическим законам, но детям это казалось старомодным, отсталым, ибо об онтологии они еще ничего по-настоящему не знали. Этому не учат и в школах, где тоже нет учителей заветов нашей истории.

И сегодня упрек в том, что в моей голове было что-то другое – влюбленность в невидимое, но реальное, что я с ними не сумела поделить, – я принимаю. На самом же деле это была и есть только уверенность, что храм есть тело с духом и душой в полноценном виде, без отделения одного от другого. Это моя забота о развитии христианского тела и движения в земной нашей жизни, чему никто не обучал и не обучает – ни в церкви, ни в университетах, ни в медицине. Церковь вообще не хочет знать о течении крови от корней Древа познания к сакральной синергии тела-храма, когда плоть, душа и дух – одно целое, как коронация Господнего сотворения, не разделимая по своему дыханию.

Когда дети были маленькими, я им сказки действительно не умела рассказывать и читала редко, хоть и читала. Мне было интересно открывать с ними мир по-своему. Мне казалось, они должны знать, что принадлежат христианскому корню, что это культура пророческая, библейской традиции, что у нее есть свой алфавит и грамота, что она истинный и самый сильный свет в нашем быту и освещает иную реальность – послушание от невидимого слуха. Но я не сумела затронуть их внимание глубже. Я пыталась с ними об этом говорить, но недолгое время, они были еще маленькими. А такие разговоры, какие я сегодня веду со своими внуками, когда есть возможность, я с ними не вела, и время оказалось упущено. Вот следствие моего неумения, и сегодня дети мне просто закрывают рот рукой – мол, все это нам не понятно, когда ты говоришь своими «кривыми» словами...

– Но почему же вы не постарались до их сердец достучаться? – Может, потому, что я сама в молодости еще не была глубоко проникнута ответственностью за то главнейшее, потустороннее, которое очень далеко от сегодняшнего быта, поглощающего наши силы и дни многочисленными обязанностями. Я действительно никакой не педагог, но условия – внешние и внутренние – для детей были созданы, и только моя немощь не умела то, иное, продвинуть к ним поближе. Вот они и отбрасывают мой характер, строгий и целенаправленный, мою непонятную речь и, как им кажется, неуместную строгость в обращении с ними. Простите, мои родные, но ничего важнее у меня для вас нет – я вас так люблю. И не иначе.

– Вы говорите, что время было упущено, но вы же говорите и о другом – что время требует своей длительности. И мне кажется, это еще не открывшийся слух к особой любви, к которой каждое сердце призвано, он еще откроется, и требуется именно время, иногда даже испытания, чтобы открыться и услышать то, что зарыто глубже...

– Дети требуют, чтобы время не отнимало их место в любом возрасте, всегда. Говорить о детях – это открыть исповедь своего полного провала перед ними и столько же – перед собой. А это значит – перед той любовью, которой каждый должен бы дорожить и дорожит, когда постоянно хранит нежные чувства, любя, но и прощая все равно какие поступки, лишь бы простить, раз это мой сын или моя дочь, или моя мать.

Значит ли это, что любви нет? Это значит, что любовь страдает постоянно. Дети меня желали бы видеть иной! Моя «выкройка поведения» с таким характером им не подходит, а главное – та смелость, которая выступает во мне как протест, выдвигая потусторонний главный интерес к жизни: как каждому строить себя?

День за днем – дыханием... Но они от меня, такой грешной, это даже выслушивать не собираются!

Моя жизнь, по-своему «иная», с поездками в Россию и на Украину, остается им чуждой, они с ней не знакомы и ее не понимают. Глядя на них, вижу, что у них все «стоит на ногах», и все это – нормальный быт в сегодняшних рамках. «Первая тройка» несколько спотыкалась, и к ней особая боль и любовь несется вверх, чтобы ее с ними делить. У «последней четверки» – солидные семьи, и всех я просто боготворю и несу в сердце как плод истинной любви с благодарностью за осознанный дар Божий. Я знаю, что молитва воспитывает развитие духовное и также вымаливает защиту высшего здоровья – такая любовь детям досталась.

– Ас кем из детей было труднее, с кем легче?

– Было трудно с Людмилой – светящаяся обаятельная красота решила к 18 годам испытать характер и отделилась от дома, уехала в Америку. И сегодня еще я себя упрекаю в том, что мы ее тогда от себя отпустили, послушав совета врача. Ее заботило тело, она была слишком, как ей казалось, полной. Родители часто ошибаются по любви, но без опыта, и чужие советы могут остаться язвой на своей же совести. Она глубокая и чуткая душа, которая разыскивает в себе посох, и с которой всегда радостно всему ее окружению. Щедрое, открытое сердце, сияющий человек, которому легче слабости прощать, чем выращивать вокруг себя строгость.

Было очень легко с Фабрисом – рожденный с кристальной добротой, он – и рыцарь, и прагматик – любил людей и жизнь по-своему, в глубине своей ласки, он обожал детей и семью. Иногда трудно было с Арианой, которая подростком протестовала против мира и его глупостей, против решений семьи, устава школ, против педагогической системы обучения, против церкви людской и во многом -нельзя не сказать – по праву. В ней есть чистая мудрость без лукавства, остроумный смысл полноценного целеустремленного человека. У нее очень независимый, но высокий во всем характер. Она всеми уважаемая личность, признана и глубоко любима, и, прежде всего, родителями, которых не особенно признает и мало почитает, мол, им слишком легко все в жизни дается...

Никита – «царевич», им все очарованы. Он – лицо, личность и на все руки мастер, никому не в тягость. Он все может, делает и предпринимает, знает свой «чин» и не впадает в гордыню, не заносится. Летит, как стрела, по своему пути к цели. Диана – с тонким чутьем, ироничным умом и веселостью – очаровывает свой свет, пленяет всех открытым сердцем и остроумием в общении, делает это всегда с легкостью. Ее брак возвысил ее жизнь чудесным мужем и тремя девочками в расцвете их судьбы. Истинная награда – любить своих зятьев.

Мой старший сын Николай был очень «затеянный в себе» человек и замечательный тем, что он думал, что сам себе вождь. В 18 лет, закончив русскую консерваторию в Париже, решил поехать в Советский Союз, чтобы учиться в консерватории в Ленинграде. Добился во Франции стипендии и почти два года учился у профессора Нильсена в Ленинградской консерватории. Потом сам прервал занятия с любимым мастером высокого покроя и отошел от мира, где царство музыки небесное, хотя по-прежнему не «играл» музыку, но «дышал» ею.

Ему известны многие порывы восхождения в себе. Он всего добивался сам и сумел занять высокую должность благодаря своему собственному таланту и серьезной работоспособности. Николай – единственный из детей, кто глубоко заинтересовался моим подходом к движению жизни, и мы несколько лет, правда, с перерывами, занимались. Однажды он даже приехал в Петербург посмотреть занятия с моими новыми питерскими ведущими, был восхищен тем, что увидел, и признал, что к сакральной архитектуре тела в России действительно есть интерес. Он, как Фома, не верил, пока не увидел это своими глазами...

Необходимое отступление. В тот майский и, как оказалось, последний свой приезд в Петербург Николай пришел в гости в мою обыкновенную питерскую квартиру. Поднимаясь неспешно по лестнице, он все время вздыхал и театрально приговаривал: «Как я люблю советские дома! Как я люблю советские квартиры»! Ерничает, думала я, но в его голосе все же сквозила какая-то особая интонация, и я вскоре поняла, какая – воспоминаний юности, когда он учился в ленинградской консерватории и часто бывал у друзей в ленинградских квартирах.

Николай – жизнерадостный огонь – очаровал всех, кто в тот день собрался с Натали за нашим большим дружеским столом. Его всегда в России принимали за русского – такой был у него безукоризненный русский язык и широкая щедрая натура. Уходя, Николай пообещал, что отныне будет останавливаться только в этой квартире, а мы пообещали принимать его всегда с радостью. Когда через четыре месяца Натали позвонила и упавшим, не своим голосом сказала: «Я потеряла своего второго сына», у меня земля ушла из-под ног...

Неожиданный уход Николая – как в сердце нож. Это случилось 14-ого октября 2005-ого года. Натали восстановила тот роковой день во всех мельчайших подробностях, о которых она рассказала в своем письме: «Николай прожил от быта к бытию и явился к свету». Мы еще вернемся к этому письму, а сейчас Натали продолжает свой рассказ о каждом из семерых детей:

– С Татьяной – самой младшей дочерью – ничего трудного в воспитании не припоминается. Она во всем глубока и позитивна, умница сердечным открытым светлым умом – настоящая благодать родителям. Все мои дети – чудо, каждый в отдельности – замечательный, но никак не гибкий подарок, и я мужу благодарна, ибо есть, кого заметить и любить. Я за них молюсь, как дышу – это значит, что я их Господу показываю, как Его благо, чтобы Его силы их сохраняли, а не моя немощь и неумение к ним подойти. И да будет так по Его Воле – не моей! Земной поклон! Послушанию – послушание...

– Говоря о любви, вы, как я понимаю, имеете в виду синергию высшей любви, а дети в любом возрасте ждут от матери, прежде всего, любовь материнскую, земную, которая выражается лаской, заботой, желанием всегда подставить плечо, готовностью служить.

– Я мечтала бы преобразиться в нежного человека, но я не была у детей прислугой никогда. Служила им, как могла, во всем строго, что не значит без любви. Люблю их истинно и всецело. Каждая ответственная за свое поведение мать живет с корнями – Господней, мужественной, значит завершенной любви. Она рождает человека по воле высшего управления природы, которая передает человеку его образ Божий от традиции сверхприродной. Принять его надо как открытие явления Духа Святого в каждом уникальном лице, несущем свой род через цепочку предшествующих поколений. Знать об этом – вот и будет ответ, как себя вести, чтобы развивать традицию и ее откровение.

Если же говорить о предшествующих поколениях, то, по убеждению Натали, здесь все имеет значение – их поведение, вероисповедание или протест, их ответственность перед другими людьми, участие в социуме, их день свадьбы, клятвы перед Богом... Мать несет эти корни, факты реальной жизни заливают ее чрево жизнью новой, которую создать без Господних законов человеку невозможно.

Натали уверена, что корни традиции, во-первых, сохраняют и со-творяют Жизнь – это дар сохранения; во-вторых, распространяют ее по закону одаренной Любви – это дар распространения; в третьих, развивают дыханием Духа с тайной течения крови в теле – это дар человеку на развитие Духа.

Научиться правильному вдоху и выдоху до преображения, расти через правильность – в этом и состоит наука метафизиология. Может, для не подготовленного уха это звучит слишком мудрено, но для Натали несомненно одно: абсурдно заниматься телом, не занимаясь развитием дыхания. Столько же абсурдно заниматься духом, не занимаясь охраной тела-храма – собора здоровья и красоты.

– А вам и в молодости хотелось заниматься уроками, движением не меньше, чем семьей?

– Я занималась всем по иерархии: муж – дом – дети – я. Хотела защитить свое лицо, чтобы иметь свою жизнь не в бытовом управлении, а в руках Господнего поучения, стараться не отступать от своего места, не засорять день, а исполнить его. Движение по-прежнему меня интересовало основательно – и его достижения, и его деградация.

Я продолжала заниматься как будто для себя, чтобы себя проверять. По расписанию возила детей в школу, на музыку, на уроки. А между этим выкраивала время для своих занятий: пару часов по утрам и пару после обеда. То так, то этак – как сложится по времени, чтобы всем было удобно. Я была себе вождь, каждая мать может построить расписание своих дел с учетом занятий детей.

Но недаром говорится: человек полагает, а Господь располагает. Когда я ожидала Никиту, то поехала на три месяца обучаться страховому делу: а вдруг окажусь без мужа, без защиты? Одна недвижимость – не гарантия, а иногда и обуза. Сдала экзамены, родился Никита, но вскоре мне представилась возможность поехать в Москву, и я отошла от страховых дел.

– Даже когда дети были совсем маленькими, у вас оставалось время на занятия движением?

– Оставалось. На хотение есть умение. У нас была возможность принимать студенток на год или два. Они жили в семье – два часа утром и три вечером мне помогали, а остальное время они были свободны. Я с ними легко ладила, еще заставляла их ходить в школу, изучать французский язык.

Не было ни одного года, чтобы я не занималась, специально организовывала жизнь так, чтобы у меня оставались «окошки» для себя. Относительная независимость необходима! И не важно, сколько было у меня детей и сколько у них занятий. Заранее продумывала программу дня, подстраивалась к расписанию уроков в школах и вовсе не в безразличии к воспитанию детей. Наоборот, только когда у них свои уроки – у меня свои. Уеду на два часа, дам урок, а потом за ними в школу. Это вошло в мой, и не только мой образ жизни. Стало правилом, которое не обсуждалось, и я кланялась мужу за подаренную машину, благодаря которой все успевала.

Тогда я еще не знала и разыскивала, как правильность в движении могла бы открывать и здоровье, и красоту. Это было далеко не то, что я наблюдала вокруг в разных школах движения. Я видела нередко великолепную технику, которая высасывает из тебя столько труда и поначалу дает какую-то внешнюю красоту, за которую тебя ценят. Сколько пируэтов – столько и поклонов.

Но эти эффекты с возрастом исчезают и с корнями нашей традиции ничего общего не имеют. Внешняя красота преходяща, такая гибкость – отступающая, и тело вянет и висит. Тогда как внутренняя красота содержит корень сотворения мира и человека, я им дорожу в движении на восход, ищу, как оно могло бы воцарить шаг иной вперед по новому пути. Новому, потому что нет и по сей день такого опыта, а есть предложенный человеку его личный потенциал.

– А как те занятия, которые вы вели в молодости, назывались?

– Поначалу – «физическая скульптура», потом – «сакральная архитектура тела», позднее уже – «тела-храма». А теперь эксперимент довел до рождения науки о человеке под названием «метафизиология». Возможно, скоро они так и будут называться – занятия метафизиологией.

Дата добавления: 2014-11-29