Биосоциальная (дуальная) природа человека

Нетрудно видеть, что в подпочве разных пониманий сути антропосоциогенеза таится вопрос о соотношении биологического и социального в человеке, или, говоря иначе, вопрос о природе человека. В философской литера­туре сложились две позиции по этому вопросу. Согласно одной, природа человека всецело социальна. Согласно другой, она не только социальна, но и биологически на­гружена. При этом речь не идет о том, что жизнедеятель­ность человека имеет биологические детерминанты, опре­деляющие зависимость человека от набора генов, баланса вырабатываемых гормонов, обмена веществ и бесконечно­го множества других факторов.

' Существование этих факторов признают все. Речь идет о том, существуют ли биологически запрограммированные схемы поведения человека. Вопрос этот очень сложный и запутанный. Сторонники и того и другого подходов чер­пают доводы из серьезных источников. Сторонники пер­вого, утверждая, что человек рождается с единственной способностью, «способностью приобретать человеческие способности» (выражение А. Н. Леонтьева), ссылаются на эксперимент, поставленный самой природой и продол­женный человеком.

Речь идет о слепоглухонемых детях (родившихся или ставших такими в самом раннем детстве) из специальной школы в Загорске (теперь Сергиевом Посаде). До школы они были даже не животными, а растениями. У них были оборваны все важнейшие каналы связи с миром, причем еще до того момента, как они могли освоить хотя бы ма­лую часть культурного содержания, необходимого для ста-

новления человека. Само по себе это содержание не фор­мировалось. У них отсутствовал даже исследовательский рефлекс, якобы открытый И. П. Павловым. Они могли умереть, даже если пища была рядом. И только в школе, с использованием специальных методик, основанных на концепции предметной деятельности, их постепенно при­учали к орудийной деятельности, начиная с приема пищи и кончая сложными навыками письма. С разбивкой по операциям их учили произносить членораздельные звуки, затем говорить, затем читать и писать с помощью азбуки Бройля. В результате формировались люди, хотя и продолжавшие оставаться слепыми и глухими, но во всех других отношениях вполне нормальные, что подтвержда­ется тем, что четверо из них успешно окончили психоло­гический факультет Московского университета.

Сторонники второго подхода ссылаются на данные со­временной социобиологии, усиленно развивающейся с 1975 г., когда ее основоположник Э, Уилсон опубликовал книгу «Социобиология. Новый синтез». Согласно социо­биологии, большинство стереотипных форм чело­веческого поведения свойственно млекопитающим, а бо­лее специфических форм — поведению приматов. Среди этих стереотипных форм Э. Уилсон выделяет взаимный альтруизм, защиту определенного местообитания, агрес­сивность, следование отработанным эволюцией формам сексуального поведения, непотизм (семейственность), что в данном случае означает приверженность не только род­ственным, но и внутрипопуляционным образованиям, наконец, социализацию с помощью отработанных эволю­цией способов и механизмов и др. При этом нужно иметь в виду, что когда речь идет об альтруизме, защите место-обитания, непотизме и прочих названных формах челове­ческого поведения, соответствующие термины употребля­ются метафорически.

Если, к примеру, какие-то действия именуются альтруистическими, это не значит, что каждому соответ­ствующему действию предшествует сознательное намере­ние, основывающееся на различении добра и зла. Когда биологи говорят об альтруизме, пишет исследователь этого направления Майкл Рьюз, они подразумевают социальное

взаимодействие, которое расширяет эволюционные воз­можности там, где они сопровождаются повышением реп-родуктивного успеха. Признавая решающее влияние куль­турной эволюции, социобиологи стараются обратить внимание на то, что на формы, в каких мы мыслим и действуем, оказывает тонкое, на структурном уровне, вли­яние и наша биология. Но они отнюдь не утверждают, пишет М. Рьюз, что биология наполняет нас врожденны­ми идеями, которые якобы приводят к ясному пониманию того, что «Бог существует» или «2 + 2 = 4».

Социобиология ведет речь, как мы видим, о единой природе человека, в корпусе которой она находят место и биологическим влияниям. Однако существуют и экстре­мистские «теории», согласно которым природа каждой человеческой расы различна, существуют низшие и выс­шие расы, отличающиеся друг от друга многими призна­ками, начиная от строения головы и лица и кончая ум­ственными способностями. Последняя по времени «теория» такого рода развита американскими социолога­ми Чарлзом Мерреем и Ричардом Хернстейном в книге «Изгиб колокола» (1994 г.).

Они соглашаются с утверждением, сделанным за чет­верть века до выхода книги, согласно которому между бе­лыми и черными зияет пропасть в пятнадцать пунктов «коэффициента умственного развития». Если у огромно­го 125-миллионного среднего класса американцев он на­ходится в пределах нормы, то примерно четверть населе­ния страны (62,5 млн. человек) имеет этот коэффициент низкий или очень низкий, и черных среди них подавля­ющее большинство. Отсюда сделаны выводы о необходи­мости резкого пересмотра социальных программ помощи негритянскому населению, которое якобы развращают пособиями, способствуя увеличению лиц с низким уров­нем умственного развития и высокой криминализации негритянской общины.

Книга вызвала весьма оживленное обсуждение, в ходе» которого, как явствует из статьи в журнале «ЮС ньюс энд уорлд рипорт», опубликованной в 1995 г., выяснилось, чтон она была подготовлена по заказу расистской организации и, самое главное, в ней не опровергнуто традиционное

объяснение нищеты, рождения внебрачных детей и пре­ступности неравными общественными условиями, социальными аномалиями и недостатком образования. В то же время были указаны факты, которые действительно опровергают утверждения авторов книги. Один из них — «эффект Флинна», названный по имени Джеймса Флин-на, который еще в 30-х гг. XX в. выяснил, что интеллекту­альный уровень населения США повышается каждое де­сятилетие на три единицы, и за этот период вырос на пятнадцать единиц, что было бы невозможно, если бы его определяли гены.

Другой — «эффект айни», племени, проживающего на Хоккайдо. Его представители демонстрируют интеллекту­альный уровень ниже, чем японцы, но легко изживают это отставание, как только переселяются в страны Запада, что тоже было бы невозможно при генетической предраспо­ложенности к отставанию. К тому же оказалось, что, сог­ласно исследованиям американского ученого Кавалли-Сфорса, генетическое разнообразие внутри одного народа часто бывает более значительным, чем различия между отдельными народами, а так называемые расовые разли­чия говорят лишь о различной степени приспосабливае­мое™ тех или иных народов к климатическим условиям. Так, впрочем, и должно быть, если вспомнить, что чело­век появляется сразу как «множество людей, иначе гово­ря, как человечество, на огромных просторах Старого Света».

Рассматривая эту проблему, нельзя пройти мимо на­стойчивых усилий юридической науки — ныне в лице ее специальной области, носящей название «криминоло­гия», — в течение примерно двух веков пытающейся на­щупать связь между биологической природой человека и существованием преступности. Одним из основателей так называемой уголовной антропологии считается всемирно известный итальянский профессор Ч. Ломброзо. «Пре­ступник, — писал Ломброзо, — существо особенное, отли­чающееся от других людей. Это своеобразный антрополо­гический тип, который побуждается к преступлению в силу множества свойств и особенностей своей организа­ции» Поэтому преступления в человеческом обществе

носят вполне естественный характер. Им вводится поня­тие «преступный тип», которое, под влиянием другого крупного представителя этого направления Э. Ферри, впоследствии заменяется понятием «прирожденный пре­ступник», отыскиваются соответствующие признаки и создается их типология. На основе развитого им учения Ч. Ломброзо предлагает заменить институт судов инсти­тутом психиатрических комиссий, которые бы и решали судьбу лиц, совершивших преступление. Впоследствии позиция сторонников этого подхода была значительно смягчена. В частности, было признано, что благоприятные социальные условия могут нейтрализовать природную предрасположенность к преступлению и, напротив, сре­ди совершивших преступления, в среднем, примерно только сорок процентов могут быть квалифицированы как «прирожденные преступники». Нарастающая весьма аргу­ментированная критика уголовной антропологии Ч. Лом­брозо сформировала в конце концов отрицательный сте­реотип восприятия этого воззрения. На учение было наложено своеобразное табу.

Дальнейшее движение этого направления осуществля­лось в сторону все большего усиления его психологичес­кой и социологической составляющей и ослабления вни­мания к органике. Характерными выразителями этой трансформации были А. Принс, автор концепции пре­ступности как продукта вырождения социального орга­низма; Г. Тард, с его половинчатой позицией, признавав­шей, с одной стороны, существование преступного типа, а с другой, сравнивавшего преступность с тенью, отбра­сываемой обществом, и пр.

Следующий крупный шаг в исследовании связи приро­ды человека с преступностью сделал Э. Дюркгейм. Он утвер­ждал, что преступник вовсе не антисоциальное существо, не особого типа паразит, не чуждое и не ассимилирующееся тело в среде общества: это нормальный фактор социаль­ной жизни. По сути, мы называем преступным то, что является отклонением от ходячих норм морали, и чрез-мерным давлением препятствуем эволюции как морали, так и общества.

В середине XX в. происходит как бы возврат к идеям биологической обусловленности преступности, толчком к которому послужили открытия в области биологии, в ча­стности, связанные с возникновением генетики. Начина­ют искать ген преступности, для чего исследуются одно­яйцевые близнецы, родословные связи и другие феномены. Исследования Ланге, Легра, Штумпфля как будто бы такую связь обнаруживают. Однако почти одно­временно начинает нарастать критическая волна, обуслов­ленная недостаточной репрезентативностью исследований и существованием неизученной переменной, связанной с наличием общих семейных условий и других факторов. Попытки преодолеть эти затруднения путем исследования поведения однояйцевых близнецов, разлученных в раннем детстве, привели к опровержению исходного тезиса. Не­смотря на наличие множества общих поведенческих черт, не удалось обнаружить преступных проявлений у второго близнеца, если первый совершал правонарушение. В 60-е гг. был выявлен аномальный хромосомный набор типа «хуу», наличие которого, как утверждалось, в значи­тельном количестве случаев обнаруживалось у правонару­шителей. Однако в 70-е гг. и эта версия была опровергну­та. Более того, были обнародованы исследования, которые показали, что от 90 до 100% так называемых законопослуш­ных граждан в течение своей жизни все же совершили правонарушения, включая серьезные преступления, но за них не понесли наказания, поскольку они никогда не были раскрыты. Тем самым была поставлена под сомне­ние сама идея селекции граждан на законопослушных и не законопослушных и получила новое подтверждение библейская формула «нет закона — нет греха», что в на­шем случае означает: поведение становится преступным тогда, когда оно объявлено законом преступным, а не из­начально, в силу каких-то естественных детерминант.

В целом же следует иметь в виду, что огромное боль­шинство ученых всего мира крайне отрицательно относят­ся ко всякого рода концепциям, якобы выявляющих био­логические детерминанты преступности и проводящих на этой основе соответствующую селекцию людей. Более плодотворно на место селекции по любым основаниям

поставить реалистическое понимание, исходящее из того, что каждый человек как человек, т. е. прошедшее первич-ную социализацию существо, способен совершить пре­ступление. «Человек, — пишет Э. Фромм в своей «Анато­мии деструктивности», — отличается от животных именно тем, что он убийца. Это единственный представитель при­матов, который без биологических и экономических при­чин мучит и убивает своих соплеменников и еще находит в этом удовольствие». И далее: «Наблюдения показывают, что приматы на воле малоагрессивны, хотя в зоопарке их поведение деструктивно... «Цивилизованный» человек всегда жил в «зоопарке», т. е. в условиях несвободы или даже заключения разной степени строгости», где «решет­ки хотя и невидимы, но не менее прочны».

По-видимому, следует признать, что как невозможно идеальное общество, так и невозможно общество, в кото­ром полностью искоренена преступность. Однако создание условий для решения личностью большинства ее экзистен­циальных, смысложизненных проблем и изменение ценно­стных ориентации способно снизить число нарушений за­кона без расширения и ужесточения уголовной репрессии.

Мы видим, таким образом, что в случае выяснения ис­токов преступности, как и в случае определения «основа­ний» для деления народов и рас на низшие и высшие, при­влечение «аргументов от биологии» не может быть научно оправдано. Тем более, что современная наука достаточно аргументированно утверждает, что все люди, состав­ляющие современное человечество, будь они японцами, австралийцами или африканцами, произошли от одной «мамы», так называемой «митохондриальной Евы» и од­ного «папы», так называемого «Y-хромосомного Адама».

Поэтому в современном мире всe больше отказывают­
ся от определения национальной принадлежности по кро­
ви (в широком смысле — по биологическим признакам)
и все больше определяют национальную принадлежность
через причастность к конкретней культуре.

Такова — за немногими исключениями — и позиций русской философии. Тайна национальной души, неодно­кратно повторял Н. Бердяев, заключается в общности ис­торической судьбы. Согласно Г. Федотову, нация — не ра-

совая и даже не этнографическая категория. Это категория прежде всего культурная. Не народ (нация) создает исто­рию, а история создает народ. Культурное единство, доста-точное для образования нации, продолжает он, довольно трудно определимо по содержанию. В него входят религия, язык, система нравственных понятий, общность быта, ис­кусство, литература. Об этом же читаем и у А. И. Солже­ницына: «Когда мы говорим «национальность», мы име­ем в виду не кровь, а всегда — дух, сознание, направление предпочтений у человека. Уже века существуют русский дух и русская культура, и все, кто к этому наследству при­вержен душой, сознанием, сердечней болью, — вот они и суть русские.» А К. Трубецкой называл национальный суб­страт Российской империи, а затем и СССР «особой мно­гонародной нацией», что перекликается, с одной сторо­ны, с идеями позднего «русского коммунизма» о новой исторической общности, а с другой, принятой на Западе формулой, позволяющей, к примеру, говорить о современ­ном мыслителе Ф. Фукуяме как «американце японского происхождения».

Русские философы, в своей массе, отвергали как интернационализм, так и национализм. Первый за стрем­ление, как они считали, стереть национальные различия, второй — за превознесение одной нации за счет другой. Они говорили о равноправии всех наций и называли это «сверхнационализмом», что тоже перекликается с господствующим в современной культурологии «культур­ным релятивизмом», запрещающим выстраивать иерар­хию культур, определяя таким образом передовые и отста­лые культуры.

К тому же издревле имел место и все более нарастал процесс «этнического смешения». Так, согласно В. Сусло­ву, царица Клеопатра была не египтянкой, как многие думают, а гречанкой. Бабка Александра Дюма была негри­тянкой. Шопен поляк только по матери, по отцу же он француз и пробел большую часть сознательной жизни во Франции. Матери Жуковского и Капниста были пленны­ми турчанками. Матерью Герцена — немка. Из обрусев­ших немцев были декабрист Пестель, Денис Фонвизин, Александр Блок, советский драматург Николай Эрдман и

режиссер Сергеи Эйзенштейн. Итальянцем по происхож­дению был русский композитор Цезарь Кюи. Дед Чайков-ского был француз. Наполовину француженкой была мать Станиславского, как и мать Владимира Даля, который по отцу был датчанин. Польками были матери Некрасова, Короленко, Леонида Андреева, Арцыбашева, Марины Цветаевой, Алисы Коонен. Матерью Леонтия Дубельта, шефа III отделения, была испанская принцесса Медина-Челли. Подсчитано, что Николай II был русским на 1/126, наследник Алексей — на 1/252. Список этот можно мно­гократно умножить. Что же объединяет этих столь разных «по крови» людей? Только одно — принадлежность к рус­ской культуре.

К тому же, сама «душа народа» в ходе исторического развития способна к коренным изменениям. Г Федотов говорит о четырех трансформациях немецкой «души» ме­нее чем за два столетия. Н. Бердяев о пяти этапах катаст­рофического развития России, каждый раз качественно менявших ее «душу». С другой стороны, разделение наро­да даже на исторически короткий срок имеет в этом смыс­ле далеко идущие последствия. Опрос, проведенный спу­стя 10 лет после разрушения Берлинской стены, показал, что более 14% взрослого населения Германии желало бы ее восстановления. По другим опросам эта цифра еще выше. Характер отношений между разделенными в про­шлом частями страны таков, что некоторые говорят о фор­муле «Одна страна — два народа», что, конечно, является преувеличением. Но как бы то ни было, понятно, что го­ворить в этом случае о биологических причинах или даже биологической составляющей факторов, приведших к этой ситуации, совершенно нелепо. Этим, однако, список тем, относящихся к природе человека, не заканчивается. Важ­нейшей среди них является тема смысла жизни человека.

Дата добавления: 2014-11-28