Часть 1 Рай внутри 3 страница

— Вы даже не представляете, господа, насколько я далек от любых религий.

— Возможно, вам ближе Сатана? — усмехается наглый голосок Пятого Журналиста.

Помещение полнится сдержанным смехом. Гумберт Гумберт на миг задумывается. Его левое веко подрагивает. В этот момент в зале отчетливо хлопает фотовспышка. Ослепленный узник недовольно морщится.

— Я же сказал: от всех религий.

Щелкает еще несколько вспышек. Гумберту чудится, что эти, похожие на размытые тени, людишки, вперившие в него свои зрачки, обстреливают его залпами ружей.

— Прекратите… Пожалуйста… — еле шевеля губами, проговаривает он, но кроме Первого Дознавателя и его верных псов с ружьями, несчастного никто не слышит.

Гумберт теперь видит все словно бы в мутной воде. Похоже, он стал рыбой, а все вокруг только и делают, что бросают ему свои крючки. Зал двоится, троится; взрываются столпы огня; и откуда-то сверху, с недоступной поверхности, к Гумберту плывут растянутые, как в дурном сне, голоса:

— Скажите, Гоммер…

Вспышка.

— …ходят слухи, что в деле замешана…

Залп магния.

— …девочка…

И снова вспышка.

— Ее имя…

Двойной, тройной залп.

Внезапно чаша переполняется. Пребывающие в зале замечают, как Гумберта начинает трясти мелкой дрожью. Он подается вперед, но твердая лапа левого охранника заставляет его отпрянуть обратно — на спинку стула. Губы Гумберта кривятся и, наконец, он выпаливает:

— Вы не смеете… Не смеете!.. Слышите?!. Кривляющиеся манекены!.. Да как вы вообще… Не лезьте, уползайте в свои норы!.. Это мое… слышите, только мое!..

Первый Дознаватель вскакивает со своего стула, командуя:

— Господа-господа, пресс-конференция окончена! Вы все свободны!

— Как же я презираю вас… Презираю! — истошно воет Гумберт, крепко зажатый с двух сторон расторопными охранниками. — Тени теней… Клоуны! Паяцы!... Убирайтесь!.. Прочь! Все прочь!.. Оставьте меня… или убейте! — из его рта начинает сочиться желтоватая пена.

Журналисты в ужасе покидают помещение. Их спешное бегство сопровождается криком офицера:

— Врача! Немедленно врача!

Ничего нет. Лишь гибельная пустота. Постепенно она наполняется содержанием…

Гумберт и Лолита в тряском Икаре. Они медленно пробираются от кочки до кочки по размытой сельской дороге, вьющейся вдоль леса. Местность сумрачна, неприветлива и вряд ли имеет имя.

— Проклятая карта... — ворчит Гумберт. — Не стоило доверять тебе расчерчивать наш маршрут... да еще и этим дурацким толстым губным карандашом...

Ло молчит. В лобовое стекло барабанит ливень. Облепленный серой грязью седан постоянно увязает в грунте и истерически взвизгивает. Гумберт не находит ничего лучше, кроме как припарковаться под огромной пихтой и переждать грозу.

— Нам нужно поговорить, — заявляет он, остановив мотор.

— Валяй, — Лолита безвольно откидывается на сиденье.

— Почему ты сегодня вела себя так?

— Так — это как?

— Вела себя так, точно мы с тобой уже не вместе.

— К сожалению, мы постоянно вместе. И как раз в этом проблема.

— Я не допущу этого, Ло!

— Чего именно, хотелось бы знать?

Скривившееся Лолитино лицо на миг застывает перед Гумбертом — точно фотография, запечатленная вспышкой молнии.

— Того, чтобы я находил следы жизнедеятельности, не относящейся до тебя или до меня. Того, чтобы ты разговаривала с незнакомыми мужчинами, с которыми ты (надеюсь!) вовсе незнакома. Того, чтобы ты что-то замышляла (а там, в небе — погляди! — зреет нечто недоброе, клянусь!) за моей спиной. Того, чтобы ты, гитана, когда-нибудь меня покинула!

— Что ты несешь? Эти молнии явно действуют на твою шаткую психику.

— Почему?.. Что изменилось?.. Что произошло с нами?.. в этом абсурдном странствии по стране твоего вероломства, Лолита…

— Ты, в самом деле, хочешь это узнать?

— Скажи мне правду… Умоляю!

Где-то позади машины с треском падает дерево.

— Все это было забавной игрой. А стало какой-то мерзостью. Вот и вся правда.

— А с Чарли, значит, у тебя все было прекрасно?! — огрызается Гумберт, багровея.

— При чем тут Чарли… Он хоть не заявлял на меня права. А для тебя я — вещь, красивая любимая игрушка.

— Ты испепеляюще красивая и бесконечно любимая. Но не игрушка.

— Твоя любовь — как тюрьма.

— А ты сама-то знаешь, что это такое?

— Тюрьма? Отлично знаю.

— Нет, любовь.

— Знаю, что если это со мною случится, то ты тут будешь совершенно-совершенно ни при чем.

— Ах так!.. — Гумберт яростно сверлит ее взглядом.

— К тому же, сказать по правде, ты редкостный зануда, Гум. С тобой попросту скучно, — девочка демонстративно отворачивается к окну со скорчившимися от страха деревьями.

— Прекрати изводить меня!

— Ну, ударь меня, как обычно! Чего же ты?.. — Лолита корчит жуткие рожи. — Прояви смелость. Врежь ребенку как следует! Как ты это умеешь!

— Прости… прости меня, Ло. Я всего лишь паразит, гниль, ничтожество, недостойное твоего чувства. Я это прекрасно знаю. Просто мне… очень тяжело это слышать… от тебя.

— Ему, значит, тяжело… А мне… — Долорес неожиданно зевает. — Как же я устала. Если б ты знал… Нет, честно… Разбуди меня, когда все это закончится.

Гумберт Гумберт с ненавистью смотрит на полотно неба, затянутое рваными тяжелыми тучами. Ослепительная вспышка и чересчур близкий удар грома заставляют его схватиться за сердце. Ему чудится, что автомобиль медленно уходит под воду.

Вязкое липкое чувство невыносимой тошноты и бесконечного ужаса охватывает Гумберта. Эти два родственных ощущения заполняют все его существо — от пальцев ног до самых кончиков волос. Обмякшее тело уже не в силах сопротивляться чему-либо, оно незащищено, хрупко и бренно, как никогда. Где он вообще находится? Пока непонятно: мрак, туман, колыхающиеся фигуры. Гумберт будто на дне некого инфернального моря. Он все еще рыба?

Мир постепенно обретает резкость. Так-так, всего лишь знакомый тюремный лазарет. И он жив, все еще жив. Почему? И главное, для чего? Неужели у той особенной беспросветной муки, что уготована ему за грехи, нет и не будет конца? И даже неудачница-смерть здесь бессильна. Та тюрьма, в кою заключен его дух, не имеет края и границ.

Свет — мутный, грязный, как и все остальное в этом нелепом шутовском аду — бьет в глаза Гумберту. Как бы издалека, вяло проникая в его дремлющее сознание, долетают голоса:

— Доктор, вы вполне уверены, что это был не эпилептический припадок?

— Говорю же вам: сердечный приступ; и между прочим, уже третий. Я бы рекомендовал срочно перевезти его в клинику.

— Сейчас он нужен нам тут. Заключенный готов дать важные показания. По крайней мере, такое у меня предчувствие.

— В таком случае скоро вы его потеряете. Он просто не доживет до суда.

— Если самочувствие ухудшится…

— Оно уже ухудшилось. И будет только ухудшаться, если не принять меры. А в конечном итоге ответственность за халатность ляжет на меня.

— Решения здесь принимаю я.

— Я это знаю.

— Тогда просто выполняйте мои приказы и делайте свое дело.

— Именно это я и делаю. Но поймите…

Тем временем белесый призрак медсестры, подобно ангелу, склоняется над больным. Приятный рассыпчатый звук, исходящий из складок ее накрахмаленного халата, напоминает шуршание ангельских крыл. Сперва рука страдальца ощущает резкий обжигающий укол, а после — прохладу проехавшейся по коже ватки. Затем тело охватывает убаюкивающая истома, тошный ужас понемногу сходит на нет, а в голову, как юркие блестящие змейки, заползают канувшие в Лету образы.

Промозглое дождливое утро.

Съемный дом на Тэеровской улице — типичная мещанская норка, наполненная мягкой мебелью и безвкусными безделушками. В щели, ехидно посвистывая, просачивается неугомонный ветер. Неудержимо зевающая Лолита, в обнимку с горой учебников, только что отправилась в гимназию. Не выспавшийся смурной Гумберт Гумберт озабоченно обыскивает комнаты — метр за метром — в поисках девочкиного тайника. Он лихорадочно выдвигает ящики столов и шкафов, безжалостно ворошит мирно спящие в них вещи; на пол летят: клубок зеленой шерсти, ненадеванные купальные трусики, упаковка воздушных шариков, длинный белый носок, грязный теннисный мячик, розовый детский бюстгальтер с маленькими чашечками, безголовая кукла в нарядном платьице в синюю полоску.

«Ты потерял голову, друг мой».

Наконец, в коробочке из-под жевательных конфет Гумберт обнаруживает то, что искал: 3 доллара и 75 центов. С видимым облегчением на изможденном лице он ссыпает все это в собственный карман. Впрочем, результатом он удовлетворен не вполне. Следующим объектом досмотра становится Лолитина кровать — Гумберт внимательно, как заправский гинеколог, исследует все ее слои и поры, даже отвинчивает круглые деревянные набалдашники на углах. Нет, тут все чисто.

«Доброе утро, Айдахо!» — сипло выкрикивает радиоприемник из гостиной; Гумберт вздрагивает.

Ковры. Картины. Статуэтки. Незакрепленные половицы. Китайская ваза в углу. Чашки, чайники, кофейники. Всевозможные баночки. Тетрадки и учебники, книжки с комиксами. Ее джинсы, брючки, рубашки. Ничего нельзя упустить.

Гумберт, как сомнамбула, движется из комнаты в комнату, опускается на четвереньки, взбирается на стулья и табуретки, чтоб дотянуться до предполагаемых тайников, расположенных выше его роста. Спотыкается об лежащий на полу сломанный карниз, чертыхаясь, пинает его ногой. Терзает внутренности пианино. Лезет под ванну, с фонариком наперевес копается в дебрях чулана, шарит под диванами, чихая и кашляя от пыли — одержимый одним: не оставить Ло ни одного цента.

Теперь самое сложное. Неутомимому «сыщику» следует проверить все кабинетные книги (от хитрой девчонки вполне можно ожидать того, что она припрячет деньги именно у него под носом). Это займет несколько часов. Ничего, время есть. Он справится. Гумберт встает на стремянку и начинает перетряхивать каждую книгу в своем кабинете. Все это труды по химии — боже, какая скука… Когда он, уже изрядно взмокший, доходит примерно до середины библиотеки, в глаза ему случайно бросается нечто постороннее, лежащее на высоком шкафу: это просто листок бумаги.

Гумберт перемещает стремянку и достает свою, слегка запыленную находку. Что ж, не деньги, но все же кое-то — почерк явно Лолитин. Листок, вырванный из тетради в клетку, с обеих сторон исписан неровными каракулями.

«Зачем она это сюда положила? Чтоб я рано или поздно нашел?..»

Гумберт читает (на лице его проступает горькая усмешка):

«меня зовут лолита. я довольный смеющийся ребенок. мне всегда хорошо. я всем улыбаюсь. и я просто в восторге от этого паршивого мира.

мне достаточно совсем немного для полного счастья: игрушки, сладкой конфетки, долбанной плитки шоколада. я глуха и нема. я нигде, никогда, никому ничего не рассказываю. мое сердце наполнено красотой. я все время думаю о прекрасном, даже когда ковыряюсь в носу.

у меня есть график важных дел. мой чертов день строго расписан. до обеда гимназия, после обеда упражнения с папочкой. мне положено быть веселой. и я хохочу до упаду. я дышу, грешу, танцую и пляшу.

меня прям-таки тошнит от счастья. я познаю новое и помогаю всяким животным. я маленькая заводная кукла с дебильным подарочным бантом. всем довольна. всем довольна. всем довольна.

папа делает со мной уроки. папа заботится обо мне. у меня нет мамы. у меня нет друзей и подружек, а если и есть, это ненадолго. у меня лишь один единственный друг —

Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Гумберт Дурберт Хлюмберт Хрюнберт».

— Гумберт… — голос офицера раздирает покров прошлого. — Гумберт.

Он все еще в лазарете, на металлической кровати (по крайней мере, тут есть мягкий матрас). Где-то справа монотонно капает вода. Часы на подоконнике создают однообразную антифонию этим однообразным звукам. В ушах гулко барабанит сердце. Похоже, что за окнами день: сквозь стекло и решетку просматривается блеклое небо с неряшливыми грязными облаками. На больного глядят все те же два офицера, на этот раз они в белых халатах. У двери лазарета дежурит низенький коренастый охранник с обвисшею мордой мопса.

«Почему здесь никогда не выглядывает солнце?»

— Наконец-то… — тяжело шевелятся губы заключенного, — вы запомнили мое… имя.

— У вас был сердечный приступ, — произносит Первый Дознаватель.

— Я знаю.

— У нас есть к вам новые вопросы, — Второй Дознаватель, не моргая, глядит на Гумберта сквозь свои нелепые очки.

Гумберт с усилием кивает. «Так-так-кап, — вставляют свое слово кран и часы, — Так-ткап-так». Первый Дознаватель раскрывает тоненькую алую папку, выуживает несколько листков и начинает их сосредоточенно тасовать. «Так-та-капт».

— Так-так… — Первый Дознаватель все еще в поиске. — По нашей информации вы были женаты…

— Дважды, — подсказывает Второй Дознаватель.

— Причем, последний брак продлился меньше двух месяцев… — Первый Дознаватель прекращает свои манипуляции и сосредотачивает внимание на нужном листке. — Ваша вторая жена… Шарлотта Гейз погибает. Несчастный случай. Авария.

— Очень странный несчастный случай, — вставляет Второй Дознаватель.

— Вы хотите… — хрипло спрашивает Гумберт, — добавить в мое дело… и это?.. Уверяю, она умерла… без моей помощи.

— Что ж. Протокол косвенно подтверждает ваши слова, — соглашается Второй Дознаватель, отвернувшись к окну. — Ну а что вы можете нам рассказать о судьбе ее дочери… как ее имя?

— Долорес Гейз, — сверяется с документами Первый Дознаватель.

— Долорес… Гумберт, — глухо кашлянув, поправляет его больной.

— Пусть так, — Второй Дознаватель отрывает совиный взор от окна. — Судьба девочки неясна. Нам известно, что вы забрали ее из детского лагеря «Кувшинка» в августе 47 года — сразу после кончины супруги. Однако друзья вашей покойной жены, Джон и Джоанна Фарло, утверждают, что в доме Гейзов вы с ребенком так никогда и не появились. Что вы можете показать по этому поводу?

— Мы путешествовали. Разве это… противозаконно?

— Допустим. Где же она сейчас?

— Долорес… Лолита… вышла замуж… за Ричарда Скиллера. Справьтесь… в соответствующих инстанциях.

— Мы справимся-справимся, — с каменным лицом уверяет Второй Дознаватель. — Где она живет сейчас?

— Кажется, она… уехала… куда-то на север… с мужем. Аляска, если не ошибаюсь.

— Не так давно вы оформили все ваше имущество на имя Долорес, — добавляет Второй Дознаватель. — Это довольно странно.

— Вполне естественный юридический шаг, учитывая на какое именно дело я собирался.

— Ваше путешествие с приемной дочерью (кстати, опекунство вы так и не удосужились оформить) окутано противоречивыми слухами и подозрительными фактами, — утверждает Первый Дознаватель, дымя папиросой.

— Приведите пример, — устало предлагает Гумберт, закрывая все еще слабые глаза.

— Зачем вы все время переезжали?

— Я всю жизнь… куда-то переезжаю… Начинал жить в шикарном отеле на Ривьере… а заканчиваю в американской тюрьме… Тяга к перемене мест, если хотите.

— Вы не смогли дать девочке достойного образования.

— Я профессор литературы… — Гумберт открывает глаза и пытается дотянуться до стакана с водой, стоящего рядом, на тумбочке. — Я сам занимался… ее образованием. И это… не считая женской гимназии в Бердслее.

— Из которой вы выхватили Долорес в самый разгар учебы, чтобы…

— Пусть Гурбер Гурбер сам пояснит нам: по каким причинам вы прервали обучение ребенка в Бердслейской гимназии? — вопрошает Второй Дознаватель, вновь устремив совиные зрачки на Гумберта.

— Местные приемы обучения показались мне… неудовлетворительными.

— Что вы — эмигрант из Европы, пациент психиатрических клиник — можете понимать в американской системе образования? — Первый Дознаватель протягивает Гумберту стакан; тот с трудом приподымает голову и жадно глотает солоноватую хлорированную воду.

— Вам виднее… Я устал.

— Допрос закончится, когда мы сочтем нужным, — говорит Второй Дознаватель. — Итак, суммируя все вышесказанное, мы можем утверждать следующее. Шесть лет назад вы приехали в Соединенные Штаты Америки (между прочим, еще неизвестно по каким причинам — возможно, спасаясь от обострения психического недуга или же от проблем с законом в Европе). Вы получили американское гражданство, а вместе с ним — все права и свободы, даруемые эмигрантам, а также — возможность коренным образом изменить свою жизнь, стать законопослушным гражданином и социально приемлемым членом общества. Вам — психически неуравновешенному социопату, алкоголику — предоставили шанс создать свою семью, разжечь домашний очаг, достойно воспитать дитя той женщины, что вас полюбила; вы обрели дом, перспективную университетскую должность. И что же, чем отплатили вы великодушному государству, пригревшему вас?.. Ваша жена, Шарлотта, мертва, приемная дочь семнадцати лет от роду — Долорес Гейз-Груббер-Скиллер — брошена на произвол судьбы (вы даже не сподобились узнать ее точное местонахождение), а сами вы опустились до жестокого бессмысленного убийства известной публичной персоны! Вы маньяк, Умберд! Вы опасны для общества… На что вы вообще рассчитываете, на снисхождение суда?

— Ни на что. Поверьте.

— Через пару дней вы будете доставлены обратно в камеру.

Голова Гумберта недвижимо покоится на подушке. Воспаленные веки, окаймленные синевой, прикрыты. Дыхание слабое, лишь едва различимо колышется тонкое одеяло. Часы и кран продолжают свою глупую воркотливую перекличку. Полупустой стакан замер на самом краю тумбочки.

На тумбочке разложена позавчерашняя газета с пятнышками вишневого лака. На газете — крохотный стеклянный пузырек с этим самым лаком и пара столь же вишневых ватных тампонов. Натюрморт дополняет полупустая банка консервированных персиков. Из радиолы доносится джаз: сладкий мужской голос мурлычет что-то о безграничной любви и солнечном Техасе. Облаченный в шелковый халат Гумберт Гумберт, стоя за спинкой кресла, заплетает косу зачарованной Лолите. Та как раз закончила накладывать лак и теперь, закрыв глаза и устроившись в мягком кресле, сушит плоды своей ювелирной работы: вытянутые руки, покрытые от плеч до запястий почти бесплотным шелковистым пушком, сонно повисли на ручках кресла. Невзирая на то, что в доме довольно прохладно, на девочке лишь распахнутая полупрозрачная рубашка, весь ее остальной наряд состоит из розового бюстгальтера и трусиков того же цвета.

— Как дела в гимназии?

— Нормальн…

— Какими оценками порадует Ло?

— Отличн…

— Ты не слишком разговорчива.

Неразборчивое бурчание.

— Как поживает томная Мона?

— Интересуеш…

— Что-что, Ло? Ты засыпаешь, что ли? Не выспалась?

— Я никогда не высыпаюсь, — дремотно тянет девочка. — И ты знаешь, почему.

Резкий химический запах лака щекочет Гумберту ноздри. Он прерывает свою работу, чтобы потереть нос.

— Не будем об этом. Так что ты там говорила о Моне?

— Я сказала: интересуешься, не занята ли она?

— В каком это смысле?

— В том самом.

Гумберт не сдерживается и оглушительно чихает. Лолита инстинктивно вздрагивает. Любовная серенада закончилась, и по радио болтают что-то о грандиозной аварии на такой-то трассе и массе пострадавших.

— Что за чушь…

— Тише ты! — шикает на него Лола; ее лицо делается сосредоточенным. — Я хочу послушать, что там с жертвами…

Гумберт послушно смолкает, неспешно продолжая плести огненно-русый узор. Когда сообщения о всевозможных бедствиях и новых светских сплетнях уступают место свежему шлягеру, он рассудительно заканчивает свою мысль:

— Не говори глупости, малютка. Мне никто не нужен, кроме сама знаешь кого. И тебе это прекрасно известно.

— Ну-ну. Старая песня. Старая, как ты сам… Эй, потише там!

— Больно? — с панически-елейной ноткой в голосе спрашивает Гум, гладя Лолиту по теплой макушке. — Ну прости-прости… Вот так, — приговаривает он уже сюсюкающим тоном. — Теперь мы будем красивые-красивые, сладкие-пресладкие, хорошенькие-прехоро…

— Хорош, Гум, — на милом Лолитином личике проступает гримаса отвращения.— От твоего голоса подташнивает. Заботливый папочка из тебя, как балерина из коровы.

— Pourquoi, la fille? А мне представляется, — невозмутимо парирует ее прилежный «стилист», — что я более чем заботливый отец. В этом страшном несправедливом мире, Долорес, надо, знаешь ли, ценить искреннюю заботу взрослых. Среди всех тех кошмаров и опасностей, что грозят нерадивым детям (а ты, Ло, уж извини меня, ребенок нерадивый, трудный), так нелегко бывает понять, кто несет тебе зерно знания и утешения, а кто желает взрастить семена зла. Тебе пока сложно осмыслить и принять мир взрослых, научиться отличать ложное от истинного, добро от зла. Словом, тебе следует держаться за сильного и разбирающегося в перипетиях жизни помощника. Ты еще слишком мала, неопытна. И тебе просто необходим защитник, нежный и вдумчивый друг.

«У меня уже есть такой друг, глупый ты осел», — смеется Лолита про себя, а вслух произносит:

— Как же, заливай дальше.

Гумберт вздыхает. Какое-то время слышно лишь трескучее бормотание радиоприемника. Докончив первую золотистую змейку из душистых волос и украсив свое творение аккуратным белым бантом, Гумберт берется за вторую косу.

— Этот твой театр… Скажи честно, дорогая, это у тебя всерьез?

— А что, дорогой?

— Я хочу сказать, ты что, в самом деле желаешь стать актрисой?

— А ты что, в меня не веришь?

— Верю, дитя мое. Верю.

Со второй косой у Гумберта что-то не ладится: видно, устали руки. Решив, что ему необходима некоторая приятная передышка, он запускает руку под рубашку Долли.

— Куда это ты лезешь?

— Имею я право, как любопытный отец, исследовать, что там у тебя выросло.

— Ты там уже все изучил.

Ло, хихикая, сражается с жилистой мужской рукой, однако силы неравны, и вот уже Гумберт забирается под чашечку бюстгальтера. На его лбу проступает испарина, а зрачки блуждают по голым ногам девочки.

— Ты же растешь, моя фиалка… — он медленно и внимательно пробует на ощупь нежнейшее содержимое лифчика. — Кстати, не слишком ли быстро ты растешь? Какой у тебя размер?

— Да пошел ты, — Лолита резко выдирает руку Гумберта и повелительно кладет себе на волосы.

— Грубость, малютка, у тебя все еще от настоящей нимфетки, — мурлычет Гум, складывая так и сяк русые пряди, — но тело становится слишком женским. Это недопустимо.

— Так убей меня, — беззлобно ворчит Долорес. — И я останусь такой навсегда.

— Никогда не говори так, Ло. Сколько же в тебе колючек. Ежик ты мой, — он вновь отпускает едва начатую косу и пытается нежно приобнять девочку, но та, исторгнув визгливый смешок, вдруг срывается с места и — как есть: в развевающейся на бегу рубашке, с одною косой справа и разметавшейся копной волос слева — упархивает в спальню.

— А как же коса?! — кричит Гумберт ей вдогонку.

Он подходит к зеркалу, напротив которого сидела Лолита, критически осматривает себя, проходится пару раз расческой по сбившимся набок волосам; берет пузырек с дорогим французским одеколоном и, хорошенько надушив лицо, шею и подмышки, бодро шагает по еще теплому Лолитиному следу. В груди нетерпеливо бухают гулкие удары сердца.

Глухие удары начались еще в лазарете и уже не оставляют его более. С некоторых пор Гумберт Гумберт начал отчетливо ощущать собственное сердце. И это ощущение крайне неприятно.

— Мистер…

Еще и этот пронырливый адвокатишка — сущий клоун на пружинке, постоянно выскакивающий из разных коробок. На сей раз, он притащился прямо в камеру.

— Зовите меня просто: Dominus et Deus, — Гумберт, полулежа на койке с толстенной «Детской Энциклопедией» в подрагивающих руках, делает вид, что читает.

— Все острите, — с дежурной сияющей миной восклицает Адвокат. — Это, между прочим, позитивный признак — признак того, что вы не сдаетесь и готовы равно к риторике и к полемике. Похоже, мой клиент созрел?

— С чего вы взяли?

— У вас это на лице написано, господин Хаммерсон, — крупными буквами: Я ГОТОВ ЗАГОВОРИТЬ.

— На нем написана усталость. Я скверно себя чувствую. Меня только что перевели из лазарета. А вы уже тут как тут.

— Поймите, вам все равно потребуется адвокат. Какой бы линии защиты вы не намерены были придерживаться.

— В этом вы правы, мой неожиданный друг, — не отрывая взора от книги, констатирует Гумберт. — Тот посредственный юрист, что вел мои финансовые дела прежде, мягко говоря, слинял, едва прослышав о том, что ему придется защищать убийцу. К тому же, мне в любом случае было бы нечем с ним расплатиться: ныне я гол, как тюлень.

— Вот видите. У вас нет выбора. Публичный защитник, как вы сами понимаете, лишь зароет вас еще глубже. Вам жизненно необходим независимый и компетентный специалист. Между прочим, лучше меня в этом штате (а я член Ассоциации адвокатов Нью-Йорка) вам просто не сыскать. И это не голословное утверждение, — Адвокат жестом заправского фокусника вываливает прямо на койку Гумберта солидную кипу документов, загадочным образом материализовавшуюся откуда-то из потайных недр его щегольского плаща. — Это отчеты о выигранных мною делах. Многие из них на первый взгляд казались абсолютно безнадежными, однако…

— И все же: откуда вы взялись? — Гумберт откладывает книгу. — Не надейтесь, что я когда-нибудь перестану задавать этот вопрос.

— Вы напрасно полагаете, что в этом мире все ополчились против вас, мистер.

— Не все?

— Не все.

— В самом деле? Верится с трудом. Вы тратите мое время. Я намерен защищаться сам. Пожалуй, я начну заниматься этим уже заранее — и в письменном виде. Напишу, скажем, правдивую нравоучительную Исповедь Убийцы, — Гумберт мрачно усмехается.

— Заниматься собственной защитой нужно не сейчас и не завтра, — нравоучительно произносит Адвокат.

— Когда же, оракул?

— Вчера. Позавчера. Месяц назад, черт возьми! — Адвокат, недовольно пыхтя, принимается расхаживать по камере. — Какой же вы глупец, мистер Хамлет. Мы упустили слишком много времени… Хотя, — он останавливается, задумчиво потирая лоснящийся подбородок, — в определенном смысле время работает на нас. Теоретически досудебное разбирательство можно растягивать до бесконечности — вернее… мм… до естественной смерти подследственного.

— Но только чем данная ситуация предпочтительней пожизненного заключения?

— Вот именно! Хорошо, что вы понимаете, к чему я клоню… — Адвокат извлекает из чемоданчика стеклянную бутылочку с минеральной водой и отпивает из нее: слышно отчетливое бульканье и глуховатый звук глотка. — В наших интересах дать следствию те объяснения, кои выгодны нам. Законодательство так и кишит дырами. Мы будем просто прыгать из дыры в дыру.

— Ваша фамилия не Лиддел?

— Нет. К чему это вы?

Гумберт смеется сквозь кашель. От этого кашля мерзким образом усиливается несмолкающий стук в груди.

— Не обращайте внимания, — правая рука заключенного ложится на сердце. — Все это очень занимательно, мистер Кролик. Но я сейчас не в лучшей форме для разработки правильной стратегии защиты и уж точно не готов к лихим прыжкам.

— Вы снова отказываетесь?

— Мои дни сочтены. Я хочу провести их спокойно. Вся эта муравьиная возня вокруг моей персоны заботит меня в последнюю очередь. Я, если хотите, подвожу жизненные итоги. Да, у меня они такие. Вот и славно. Здесь замечательно думается. Обстановка располагает к философствованию. Я всем обеспечен. Мой ум постоянно занят: я состязаюсь с врачами, психиатрами, дознавателями. И, в общем, не скучаю.

Дата добавления: 2015-03-29