Культурная переподготовка

Одна из характерных черт нашего общества в части профессио­нального знания, общественной квалификации, индивидуального пути - это переподготовка. Она означает для каждого, что если он не хочет быть отодвинут на второй план, дистанцирован, дисквалифицирован, то должен принять необходимость «обновлять» свои познания, свое умение, вообще свой «операциональный багаж» на рынке труда. По­нятие переподготовки применяется сегодня особенно к техническим кадрам предприятий и с недавних пор к преподавателям. Оно, следо­вательно, представляется связанным с непрерывным прогрессом зна­ний (в точных науках, в технике сбыта, в педагогике и т. д.), к которому должны нормально адаптироваться все индивиды, чтобы «не преры­вать бега». Но термин «переподготовка» наводит на определенные раз­мышления: он напоминает неотвратимо о «цикле» моды, ибо здесь также каждый должен быть «в курсе» и переподготавливаться ежегод­но, ежемесячно, посезонно по части своей одежды, предметов, машин. Если он этого не делает, то он не настоящий гражданин общества по­требления. Однако очевидно, что речь не идет в данном случае о непре­рывном прогрессе: мода произвольна, подвижна, циклична и ничего не добавляет к внутренним свойствам индивида. Она имеет, однако, харак­тер глубокого принуждения и в качестве санкции обеспечивает успех или общественное забвение. Можно спросить себя, не скрывает ли «пе­реподготовка знаний» под научным прикрытием тот же тип ускорен­ной, вынужденной, произвольной реконверсии, что и мода, и не приво­дит ли она в действие на уровне знания и личностей то же «управляемое устаревание», какое цикл производства и моды налагает на материаль­ные предметы. В этом случае мы имели бы дело не с рациональным

133процессом научного накопления, а с процессом социальным, нерацио­нальным, процессом потребления, сходным со всеми другими.

Медицинская переподготовка: «chek-up». Ею предполагается те­лесная, мускульная, физиологическая переподготовка: «Президент» для мужчин, режим, косметический уход для женщин, каникулы для всех. Но можно (и нужно) расширить эти понятия на феномены еще более обширные: «новое открытие» самого тела является телесной переподготовкой, «новое открытие» Природы в форме деревни, уменьшенной до размеров образца, окаймленного огромной городс­кой системой, разграфленного и служащего «укрытием» в форме зе­леных пространств, природных заповедников или обрамления во вто­ричных резиденциях, - это «новое открытие» является фактически переподготовкой Природы. Это не оригинальное особое присутствие природы, находящееся в символической оппозиции к культуре, а мо­дель имитации, бульон из знаков природы, вновь пущенный в обра­щение, короче - переподготовленная природа. Если еще не повсюду так обстоят дела, существует очевидная тенденция к этому. Пусть ее называют обустройством, профилактикой ландшафта, окружающей среды, речь всегда идет о переподготовке природы, осужденной в своем собственном существовании. Природа, как и событие и зна­ние, подчиняется в этой системе принципу актуальности. Она дол­жна изменяться функционально, как мода. Она имеет значение сре­ды, следовательно, подчинена циклу обновления. Это один и тот же принцип, который сегодня овладел профессиональной областью, где ценности науки, техники, квалификации и компетенции отступают перед переподготовкой, то есть перед давлением мобильности, ста­туса и профиля карьеры¹.

В соответствии с этим организационным принципом строится сегодня вся «массовая» культура. Все приобщенные к культуре (в конечном счете даже просвещенные люди от этого не ускользают или не ускользнут) имеют право не на культуру, а на культурную перепод­готовку. Это значит «быть посвященным», «знать то, что происходит», обновлять каждый месяц и каждый год свой культурный арсенал. Это значит испытывать давление короткой амплитуды, постоянно движу­щейся, как мода, и составляющей абсолютную противоположность культуре, понятой как:

1) наследственное достояние трудов, мыслей, традиций;

2) непрерывная практика теоретического и критического размыш­ления - критическая трансценденция и символическая функция.

Оба измерения культуры одинаково отброшены циклической суб­культурой, составленной из устарелых ингредиентов и культурных

¹ Если красота заключается в «линии», то карьера в «профиле». Лексика имеет знаменательное сходство.

знаков, культурной актуальностью, охватывающей все - от искусст­ва кино до еженедельных энциклопедий - и составляющей перепод­готовленную (рециркулированную) культуру.

Очевидно, что проблема потребления культуры не связана ни с собственно культурным содержанием, ни с «культурной публикой» (и с ложной проблемой «вульгаризации» искусства и культуры, жерт­вами которой одновременно являются практики «аристократической» культуры и чемпионы массовой культуры). Существенным является не то, что только несколько тысяч или миллионы участвуют в этом деле, а то, что культура, как автомобиль года, как природа зеленых пространств, осуждена быть только эфемерным знаком, потому что произведена, обдуманно или нет, в том ритме, который сегодня явля­ется универсальным ритмом производства, - в ритме цикла и повтор­ной обработки. Культура больше не создается для длительного суще­ствования. Она сохраняется, конечно, как универсальная инстанция, как идеальный эталон, и тем более, чем более она утрачивает свою смысловую субстанцию (так же как природа никогда так не прослав­лялась, как с момента ее повсеместного разрушения), но в своей дей­ствительности, в своем способе производства она подчиняется тому же зову «актуальности», что и материальные блага. И это, повторим, не касается индустриальной диффузии культуры. Что Ван Гог был выставлен в универсальных магазинах или Кьеркегор продан в коли­честве 200 000 экземпляров, не имеет с этим ничего общего. Смысл произведений зависит от того обстоятельства, что все значения ста­ли цикличными, то есть они подвержены благодаря самой системе коммуникации такому же способу следования, чередования, комби­наторной модуляции, как и длина юбок или телевизионные передачи (см. ниже «Medium is Message»). Именно таким образом культура, как псевдособытие в информации, как псевдообъект в рекламе, мо­жет быть произведена (она является таковой виртуально) исходя из самого медиума, исходя из кодекса референции. Это похоже на логи­ческую процедуру «моделей симуляции»¹ или на то, что можно ви­деть в действии в гаджетах, представляющих только игру форм и тех­нологии. В конечном счете нет больше различия между «культурным творчеством» (в кинетическом искусстве и т. д.) и игровой (техни­ческой) комбинаторикой. Нет больше различия между «творениями авангарда» и «массовой культурой». Последняя скорее комбинирует содержание (идеологическое, фольклорное, сентиментальное, мо­ральное, историческое), стереотипные темы, тогда как первые ком­бинируют формы, способы выражения. Но в том и другом случае работают прежде всего с шифром, с подсчетом амплитуды и аморти­зации. Любопытно, впрочем, видеть, как система литературных пре-

¹ См. далее «Псевдособытие и неореальность».

135мий, обычно не соблюдаемая из-за академического упадка - глупо, действительно, короновать книгу в год с точки зрения универсально­го, вновь обрела жизнь, адаптировавшись к функциональному циклу современной культуры. Их регулярность, абсурдная в другие времена, стала сопоставима с конъюнктурной переподготовкой, с актуальнос­тью культурной моды. Некогда они отмечали книгу для потомства, и это было смешно. Сегодня они отмечают актуальную книгу, и это эф­фективно. Они нашли здесь свое второе дыхание.

Tirlipot* и компьютер, или Наименьшая общая культура (НОК)

Что касается механики Tirlipot, то в принципе это исследование с помощью вопросов смысла глагола tirlipoter - своего рода эквива­лента слова «штуковина», заключающего в себе колеблющийся смысл, который благодаря избирательному воссозданию заменяется специ­фическим значением. Следовательно, в принципе это интеллектуаль­ное ученичество. Фактически же заметно, что за редкими исключе­ниями участники игры не способны ставить настоящие вопросы: спра­шивать, исследовать, анализировать - это их стесняет. Они исходят из ответа (какого-то глагола, который они имеют в голове), чтобы из него вывести вопрос, представляющий фактически образование воп­росительной формы на основе имеющегося в словаре определения (например: «Означает ли tirlipoter окончание какой-либо вещи?» Если ведущий говорит: «Да, в некотором смысле» или даже просто «Мо­жет быть», о чем вы думаете? Автоматический ответ: «кончать» или «заканчивать»). Это именно прием мастера на все руки, который про­бует один винт за другим, чтобы увидеть, подходит ли он, это про­стейший исследовательский метод прилаживания путем проб и оши­бок без рационального изучения.

Что касается компьютера, то здесь раскрывается тот же принцип. Не предполагается никакого обучения. Мини-компьютер ставит вам вопросы, и к каждому вопросу прилагается система из пяти ответов. Вы выбираете правильный ответ. Время подсчитывается: если вы отвечаете сразу, вы получаете максимум пунктов, вы «чемпион». Причем речь не о времени размышления, а о времени реакции. Ме­ханизм вводит в игру не интеллектуальный процесс, а непосредствен­ные типы реакции. Не нужно взвешивать предложенные ответы или размышлять; нужно видеть правильный ответ, зарегистрировать его как возбудитель в соответствии с оптико-двигательной схемой фото­электронной ячейки. Знать - это видеть (ср. рисменовский «радар», который позволяет таким же образом двигаться среди других, сохра­няя или перерезая контакт, отбирая непосредственно позитивные и

негативные отношения). Особенно не нужно аналитического размыш­ления: оно наказывается наименьшим числом очков по причине по­терянного времени.

Если здесь задействована не функция обучения (всегда выдвига­емая вперед руководителями игр и идеологами СМИ), то какова функ­ция этих игр? В случае Tirlipot ясно, что ею является участие; содер­жание не имеет никакого значения. Для участника игры наслажде­ние держать антенну двадцать секунд; достаточно уже слышать свой голос, смешанный с голосом руководителя игры, удержать последнего путем краткого диалога с ним, вступить в магический контакт с этим теплым и анонимным тождеством, публикой. Ясно, что большинство совсем не разочаровано проигрышем своего ответа: они получили то, что хотели. Что касается общности, то это скорее современная, техническая, лишенная человеческих чувств форма общения, то есть коммуникация, «контакт». Общество потребления отличает действи­тельно не столь оплакиваемое отсутствие церемоний - радиофони­ческая игра является одной из них, вроде мессы или принесения жер­твы в первобытном обществе. Но церемониальное общение проис­ходит здесь не с помощью хлеба и вина, представляющих тело и кровь, а с помощью СМИ (которые не только передают послания, но являют­ся и механизмом эмиссии, станцией эмиссии, пунктом приема и, по­нятно, посредником между производителями и публикой). Иначе го­воря, общение осуществляется теперь не с опорой на символическое, оно происходит с опорой на технику: в этом состоит коммуникация.

В таком случае не «культура» разделяется всеми, то есть не живое единство, актуальное присутствие группы (все то, что составляло сим­волическую и метаболическую функцию церемонии и праздника), - это даже не знание в собственном смысле слова, а странная смесь знаков и отношений, школьных воспоминаний и знаков интеллектуальной моды, что называют «массовой культурой» и что можно назвать НОК (наи­меньшая общая культура) в смысле наименьшего общего знаменателя в арифметике - в смысле также «Стандартного набора», который опреде­ляет самый маленький общий набор предметов, которым должен вла­деть средний потребитель, чтобы быть гражданином общества потреб­ления. Таким образом, НОК определяет самый маленький набор «пра­вильных ответов», которым, как предполагается, владеет средний индивид, чтобы получить свидетельство культурного гражданства.

Коммуникация массы исключает культуру и знание. Не стоит воп­рос о том, чтобы настоящие символические или дидактические про­цессы входили в игру, ибо это значило бы скомпрометировать кол­лективное участие, которое является смыслом всей церемонии - уча­стие, которое не может осуществиться иначе как в форме литургии, формального свода знаков, тщательно лишенных всякого смыслово­го содержания.

Очевидно, что термин «культура» применяется здесь по недора­зумению. Этот культурный бульон, этот «дайджест» (набор закоди­рованных вопросов и ответов), этот НОК является в культуре тем же, чем страхование жизни является для жизни: он существует, чтобы предохранить ее от риска и на базе отказа от живой культуры про­славлять ритуализованные знаки кулътурализации.

Являясь автоматизированным механизмом вопросов и ответов, НОК обладает зато большим сходством со школьной «культурой».* Все эти игры имеют в основе архетип экзамена. И это не случайно. Экзамен есть высшая форма социального продвижения. Каждый дол­жен пройти через экзамены, хотя бы в ненастоящей радиофоничес­кой форме, потому что быть экзаменованным составляет сегодня эле­мент престижа. Идет, таким образом, мощный процесс социальной интеграции в бесконечном умножении названных игр: можно вооб­разить в конечном счете общество, целиком интегрированное в масс-медийные состязания, социальную организацию, целиком покоящу­юся на их санкции. Общество уже знало в истории целостную систе­му отбора и организации через экзамены: Китай эпохи мандаринов. Но китайская система касалась только образованного меньшинства. Теперь целые массы задействованы в бесконечной игре на удвоен­ную ставку, где каждый мог бы обеспечить или привести в движение свою общественную судьбу. Таким образом, общество пришло бы к экономии архаических винтиков социального контроля, так как луч­шей системой интеграции всегда была система ритуализованного со­перничества. Мы не близки к этому. Можно только констатировать на данный момент очень сильное стремление к ситуации экзамена -двойного, ибо каждый может быть экзаменуемым, но интегрируется и как экзаменатор, как судья (в качестве частицы коллективной ин­станции, называемой публикой). Поистине фантастическое раздвое­ние мечты: быть одновременно тем и другим. Но это является также и тактикой интеграции через делегирование власти. Массовую ком­муникацию определяет, следовательно, сочетание технической осно­вы и НОК (а не количество участвующей массы). Компьютер также является массмедиа, даже если игра кажется здесь индивидуализи­рованной. В этом игральном автомате, где интеллектуальная лов­кость освещается световыми пятнами и звуковыми сигналами - ве­ликолепный синтез между знанием и электробытовой техникой, -заключается еще коллективная инстанция, которая вас программи­рует. Медиум компьютер является только технической материали­зацией коллективного медиума, этой системы сигналов «наимень­шей общей культуры», которая организует участие всех и каждого в одном и том же.

Нужно отметить еще раз, что бесплодно и абсурдно сопостав­лять и противопоставлять по ценности ученую культуру и культуру

массмедийную. Первая имеет сложный синтаксис, вторая представля­ет собой комбинацию элементов, которые всегда могут распадаться на пары возбудитель - реакция, вопрос - ответ. Последнее иллюстриру­ется очень живо в радиофонической игре. Но эта схема управляет по­мимо упомянутого ритуального спектакля поведением потребителей в каждом из их действий, которые организуются как последователь­ность ответов на разнообразные возбудители. Вкусы, предпочтения, потребности, решение - потребитель постоянно побуждается, «опра­шивается» и требуется к ответу по части объектов и отношений. В этом контексте покупка похожа на радиофоническую игру: сегодня она не столько представляет собой самостоятельный акт индивида в целях конкретного удовлетворения его потребностей, сколько в первую оче­редь ответ на вопрос - ответ, который включает индивида в коллек­тивный ритуал потребления. Это игра в той мере, в какой каждый пред­мет всегда предлагается в ряду вариантов, побуждающих индивида выбирать между ними. Акт покупки - это выбор, это выражение пред­почтения - в точности так, как происходит выбор между различными ответами, предложенными компьютером: покупатель играет, отвечая на вопрос, который никогда не является прямым, относящимся к пользе объекта, а косвенным, относящимся к «игре» вариантов объекта. Эта «игра» и санкционирующий ее выбор характеризуют покупателя-потре­бителя в противоположность традиционному потребителю.

Наименьшие общие кратные (НОК)

НОК (наименьшая общая культура) радиофонических волн или больших изданий прессы сегодня удваивается художественным фи­лиалом. Он представляет собой размножение произведений искусст­ва, чудесный прототип которого дала Библия, в свою очередь раз­множенная и предложенная толпам в форме еженедельника: этот про­тотип - знаменитое размножение хлебов и рыбы на берегу Тивериадского озера.

В Иерусалиме, знаменитом культурой и искусством, подул силь­ный демократический ветер. «Современное искусство» от Рошенбер-га* до Пикассо, от Васарели** до Шагала и более молодых представ­лено на вернисаже в магазине «Весна» (правда, на последнем этаже, чтобы не затенить блеск декорации второго этажа с его морскими портами и заходящим солнцем). Произведение искусства тяготеет к одиночеству, в течение веков оно представлялось уникальным объек­том и требовало особого восприятия. Музеи, как известно, были еще святилищами. Но теперь масса заняла место одинокого владельца или просвещенного любителя. И не только индустриальное воспроизвод­ство доставляет удовольствие массе. Это делает также и произведе-

I ние искусства, одновременно единственное и размноженное, сделан­ное в нескольких экземплярах. «Счастливая инициатива: Жак Пют-ман только что издал под покровительством дешевых универсаль­ных магазинов Присуник коллецию оригинальных эстампов по очень доступным ценам (100 франков)... Никто более не находит ненор­мальным приобретение литографии или офорта, так же как пары чу­лок или садового кресла. Вторая «Серия Присуник» только что была выставлена в галерее «Глаз», она теперь поступила в продажу в ма­газинах Присуник. Это не движение вперед и не революция (!). Раз­множение образа соответствует умножению публики, которая фаталь­но (!) определяет места встречи с этим образом. Экспериментальный поиск не увенчивается больше в случае успеха золотой цепью из силы и денег: любитель-благодетель уступил место причастному клиенту... Каждый эстамп, пронумерованный и подписанный, издан в 300 экзем­плярах... Победа общества потребления? Может быть. Но какая важ­ность, если качество спасено... Сегодня не хотят понять современного искусства те, кто его охотно признает в качестве искусства.

Искусство-спекуляция, основанное на редкости продукта, прекра­тило существование. Вместе с «Безграничным размножением» ис­кусство проникло в индустриальную эпоху (оказывается, что это Раз­множение, ограниченное между тем в своем тираже, тотчас вновь становится почти повсюду объектом черного рынка и параллельной спекуляции: хитрая наивность производителей и разработчиков). Произведение искусства в колбасной, абстрактное полотно на заво­де... Не говорите больше: что такое Искусство? Не говорите больше: Искусство - это слишком дорого... Не говорите больше: Искусство -это не для меня, читайте «Музы».

Было бы слишком легко сказать, что никогда полотно Пикассо не уничтожит на заводе разделения труда и трансцендентности культу­ры. Между тем поучительна иллюзия идеологов Размножения и во­обще распространения и продвижения культуры (мы не говорим о сознательных или бессознательных спекулянтах, которые, художни­ки либо мошенники, издавна наиболее многочисленны в этом деле). Их благородные усилия по демократизации культуры или стремле­ние дизайнеров к «созданию красивых предметов для самого боль­шого числа людей» сталкиваются, видимо, с поражением или, что означает то же самое, с таким коммерческим успехом, что они от этого становятся подозрительными. Но это только видимое противо­речие: оно существует потому, что эти прекраснодушные деятели упорствуют в том, чтобы рассматривать культуру как нечто все­объемлющее, стремясь одновременно ее распространить в форме конечных предметов (которые являются или единичными, или раз­множенными до тысячи). Они этим только подчиняют логике потреб­ления (то есть манипуляции знаками) некоторые работы или некото-

рые символические виды деятельности, которые до сих пор не были ей подчинены. Размножение произведений не заключает в себе ника­кой «вульгаризации» или «утраты качества»; на деле размноженные таким образом произведения становятся в качестве серийных объек­тов однотипны «паре чулок или садовому креслу» и обретают свой смысл в отношении к последним. Они не противостоят больше в ка­честве произведений и субстанции смысла, в качестве открытого значения другим конечным предметам, они сами стали конечными предметами и возвращаются в коллекцию, в созвездие аксессуаров, которыми определяется «социокультурный» уровень среднего граж­данина. Это в лучшем случае, если бы каждый имел к ним свобод­ный доступ. В настоящий момент, перестав быть произведениями, эти псевдопроизведения не перестают быть менее редкими предме­тами, экономически или «психологически» недоступными большин­ству, но они поддерживают в качестве отличительных предметов па­раллельный, немного расширенный рынок Культуры.

Может быть, более интересно - хотя это та же самая проблема -видеть, что потребляется в еженедельных энциклопедиях: Библия, Музеи, Альфа, Миллион, в музыкальных и художественных издани­ях с большим тиражом - Великие художники, Великие музыканты. Интересующаяся этим публика потенциально очень широка: это все средние слои, прошедшие школу, или те, у кого дети учатся в школе, все обученные на уровне вторичного или технического образования, служащие, мелкие и средние чиновники.

К этим недавно появившимся большим изданиям нужно добавить другие, от «Науки и жизни» до «Истории», которые издавна удовле­творяют спрос «подымающихся классов». Чего они ищут в этом час­том общении с наукой, историей, музыкой, энциклопедическим зна­нием, то есть с дисциплинами, издавна установившимися, законны­ми, содержание которых, в отличие от тех, что распространяют СМИ, имеют особую ценность? Ищут ли они пополнения знаний, реально­го культурного образования или знак своего продвижения? Ищут ли они в культуре занятие для себя или скорее способ приспособиться к среде, знания или статуса? Имеем ли мы здесь «эффект коллекции», относительно которого мы видели, что он означает - как знак среди других знаков - объект потребления?

Что касается «Науки и жизни» (мы обращаемся здесь к исследо­ванию читателей этого журнала, проведенному Центром европейской социологии), то спрос на нее двусмыслен: существует скрытое, тай­ное стремление к «просвещенной» культуре через доступ к техни­ческой культуре. Чтение «Науки и жизни» представляет собой ре­зультат компромисса: стремление к привилегированной культуре со­четается с защитной контрмотивацией в форме отказа от привилегии (то есть в одно и то же время существуют стремление к высшему

141классу и новое утверждение собственной классовой позиции). Точ­нее, чтение выступает как знак присоединения. К чему? К абстракт­ной общности, к виртуальному коллективу всех тех, кого воодушев­ляет то же самое двусмысленное требование, всех тех, кто также чи­тает «Науку и жизнь» (или «Музы», например). Этот акт - показатель мифологической ситуации: читатель мечтает о группе, присутствие которой он потребляет in abstract» через чтение: это ирреальное от­ношение, мощное и представляет, собственно, эффект коммуника­ции массы. Оно дает недифференцированное соучастие, которое, од­нако, делает из этого чтения очень живую субстанцию, несущую цен­ность признания, присоединения, мифического участия (можно, впрочем, так же хорошо различить этот процесс у читателей «Ну-вель Обсерватер»: читать эту газету - значит встать вряд с ее чита­телями, значит проявлять «культурную» активность в качестве клас­совой эмблемы).

Конечно, большинство читателей (нужно было бы сказать - «сто­ронников») таких изданий с большим тиражом, распространителей «особой» культуры, искренно претендуют на присоединение к их со­держанию и имеют целью знание. Но эта культурная «потребительная ценность», эта объективная цель в большой степени сверхопределена социологической «меновой ценностью». Именно спросу, связанному все более и более с острой законной конкуренцией, соответствует ог­ромный «культурализованный» материал журналов, энциклопедий, карманных коллекций. Вся эта культурная субстанция «потреблена» в той мере, в какой ее содержание служит не независимой практике, а питает риторику социальной мобильности, диктуемый ею спрос име­ет в виду не культуру, а другой объект, или скорее имеет в виду куль­туру только как закодированный элемент социального положения. Су­ществует, следовательно, перевертывание, и собственно культурное со­держание обладает здесь только дополнительным значением, является вторичной функцией. Мы говорим тогда, что оно потреблено так же, как стиральная машина, которая является объектом потребления с тех пор, как она не выступает больше просто предметом домашнего оби­хода, а является элементом комфорта и престижа. Мы знаем, что она тогда не имеет более особого значения и может быть заменена многи­ми другими объектами, среди которых находится и культура. Культура становится объектом потребления в той мере, в какой, скатываясь к другому дискурсу, она становится заменимой другими объектами и гомогенной им (хотя и иерархически высшей по сравнению с ними). И это относится не только к «Науке и жизни», но также и к «высокой» культуре, к «большой» живописи, классической музыке и т. д. Все это может быть продано вместе в дрогсторе или в Доме прессы. Но, соб­ственно говоря, речь не идет о месте продажи, или величине тиража, или о «культурном уровне» публики. Если все это продается и, значит,

потребляется вместе, то культура подчинена тому же конкурентному спросу на знаки, как и любая другая категория объектов, и она произ­водится в зависимости от этого спроса.

В настоящее время она подпадает под ту же моду присвоения, что и другие послания, объекты, образы, составляющие «окружаю­щую среду» нашей повседневной жизни: моду на любознательность, которая не обязательно является поверхностной и легкой. Это может быть страстная любознательность, особенно у людей, находящихся на пути к аккультурации, но при этом такая, которая предполагает последовательность, цикл, давление обновления моды и заменяет таким образом особую практику культуры как символической систе­мы смысла игровой и комбинаторной практикой культуры как систе­мы знаков. «Бетховен - это чудовищно».

В конечном счете, благодаря такой «культуре», которая исключа­ет одинаково и самоучку, маргинального героя традиционной куль­туры, и образованного человека, благоухающего гуманистического цветка, находящегося на пути к исчезновению, - индивиды обрече­ны на культурную «переподготовку», на эстетическую переподготов­ку, которая составляет один из элементов распространенной «персо-нализации» индивидов, извлечения пользы из культуры в конкурент­ном обществе, что эквивалентно, с сохранением всех пропорций, извлечению пользы из объекта с помощью его соответствующей об­работки. Индустриальная эстетика - дизайн - не имеет другой цели, кроме придания индустриальным объектам, жестко определенным разделением труда и отмеченным своей функцией, эстетической го­могенности, формального единства или игровой стороны, которая способна вновь их всех связать в своего рода вторичной функции «окружающей среды», «обстановки». Так сегодня повсюду поступа­ют «культурные дизайнеры»: в обществе, где индивиды жестко отме­чены последствиями разделения труда и своей частичной функцией, они стремятся «заново сформировать» их с помощью «культуры», интегрировать их под одной и той же формальной оболочкой, облег­чить обмен функциями под знаком культурного продвижения, впи­сать людей в «окружающую среду», как дизайнер это делает с объек­тами. Не нужно, впрочем, терять из виду, что это приучение, эта куль­турная переподготовка, как и «красота», которую дает объектам индустриальная эстетика, является «бесспорно рыночным аргумен­том», как говорит Жак Мишель. «Сегодня признанным является факт, что приятная обстановка, созданная гармонией форм и цветов и, ко­нечно, качеством материалов (!), оказывает благотворное влияние на производительность» («Монд», 28 сентября 1969 г.). И это верно: ак-культуренные люди, как наделенные знаковой ценностью объекты, лучше социально и профессионально интегрируются, лучше «синх­ронизируются», лучше «совмещаются». Функционализм человечес-

143ких отношений получает в культурном продвижении одну из своих важных основ - дизайнер соединяется здесь с инженером в соответ­ствующей обработке человека.

Следовало бы иметь термин, который стал бы для культуры тем, чем «Эстетика» (в смысле индустриальной эстетики, функциональ­ной рационализации форм, игры знаков) является для красоты как символической системы. Мы не имеем термина для обозначения этой субстанции, которая придает функционализм посланиям, текстам, образам, классическим шедеврам, комиксам, для обозначения «креа­тивности» и «восприимчивости», заменивших собой вдохновение и чувствительность, для коллективной деятельности, направленной на значения и коммуникацию, для «индустриальной культурности», ко­торая часто как попало связана со всеми культурами и эпохами и ко­торую мы продолжаем за неимением лучшего называть «культурой» ценой всяких недоразумений. При этом мы постоянно, находясь в ситуации гиперфункционализма потребленной культуры, мечтаем о всеобъемлющем, о мифах, которые могли бы разгадать нашу культу­ру, не будучи уже мифологической продукцией, об искусстве, кото­рое могло бы разгадать современность, не уничтожая этим себя.

Китч

Одним из главных разрядов современных вещей является, наря­ду с гаджетом, китч. Предмет-китч - это вообще вся категория «ник­чемных» предметов, украшений, поделок, аксессуаров, фольклорных безделушек, «сувениров», абажуров или негритянских масок - все собрание барахла, которое повсюду быстро распространяется, осо­бенно в местах проведения каникул и досуга. Китч - это эквивалент «клише» в рассуждении. И это должно нас заставить понять, что, как и в отношении гаджетов, речь идет о категории трудно определимой, но которую не нужно смешивать с теми или иными реальными объек­тами. Китч может быть повсюду - как в детали предмета, так и в плане крупного ансамбля, в искусственном цветке и фоторомане. Он определяется преимущественно как псевдообъект, то есть как си­муляция, копия, искусственный объект, стереотип; для него харак­терна как бедность в том, что касается реального значения, так и чрез­мерное изобилие знаков, аллегорических референций, разнородных коннотаций, экзальтация в деталях и насыщенность деталями. Су­ществует, впрочем, тесное отношение между его внутренней орга­низацией (неопределенным избытком знаков) и его появлением на рынке (распространением разнородных предметов, нагромождени­ем серий). Китч является культурной категорией.

Это распространение китча, которое вытекает из индустриально­го умножения количества вещей, из вульгаризации на уровне пред-

мета различных знаков, заимствованных из всех областей (прошлое, нео, экзотика, фольклор, футуризм) и из беспорядочной эскалации «готовых» знаков, имеет свою основу, как тип «массовой культуры», в социологической реальности общества потребления. Оно является мобильным обществом: широкие слои населения действуют по всей длине социальной лестницы, добиваются более высокого статуса и одновременно выдвигают культурные требования, призванные толь­ко продемонстрировать с помощью знаков этот статус. Поколения «выскочек» на всех уровнях общества хотят иметь свой набор куль­туры. Бесполезно поэтому бросать обвинения публике в «вульгарно­сти» или индустриалам в «циничной» тактике, направленной на сбыт всякого хлама. Хотя этот аспект важен, он не может объяснить рако­вого нароста изобилия «псевдопредметов». Для этого нужен спрос, и такой спрос является функцией социальной мобильности: ограни­ченного количества предметов роскоши достаточно, чтобы служить отличительным материалом для привилегированной касты. В клас­сическую эпоху даже копия произведения искусства имеет еще «под­линную» ценность. Напротив, именно в великие эпохи социальной мобильности можно наблюдать расцвет вещей другого рода: вместе с восходящей буржуазией эпохи Ренессанса и XVIII в. появляются вычурность и барокко, которые, не будучи прямыми предками китча, уже свидетельствуют о взрыве и наросте отличительного материала в ситуации социального давления и относительного перемешивания высших классов. Но особенно при Луи-Филиппе и в Германии в эпо­ху «Grunderjahre»* (1870-1890), а также во всех западных обществах с конца XIX в. и начала эры универсальных магазинов всеобщая тор­говля безделушками становится одним из главных проявлений опи­сываемого явления и одной из самых выгодных ветвей коммерции. Эта эра бесконечна, потому что наши общества находятся сейчас в фазе постоянной мобильности.

Китч, очевидно, ориентируется на предмет редкий, драгоценный, уникальный (производство которого может также осуществляться индустриально). Китч и «подлинный» предмет вместе организуют, таким образом, мир потребления в соответствии с логикой отличи­тельного материала, сегодня все время находящегося в движении и экспансии. Китч имеет незначительную отличительную ценность, но эта незначительная ценность связана с максимальной статистичес­кой рентабельностью: целые классы его потребляют. Этому проти­востоит максимальное отличительное качество редких предметов, связанное с их ограниченным количеством. Речь идет здесь не о «кра­соте», а об отличительности, а это социологическая категория. В этом смысле все предметы классифицируются иерархически как ценнос­ти соответственно их статистической наличности, их более или ме­нее ограниченному количеству. Они дают возможность особой соци-

145альной категории в любой момент при данном состоянии социаль­ной структуры отличиться, отметить свой статус с помощью некой категории вещей или знаков. Достижение более многочисленными слоями данной категории знаков вынуждает высшие классы дистан­цироваться с помощью других знаков, имеющихся в ограниченном количестве (вследствие их происхождения как подлинных старин­ных предметов, что относится, например, к картинам, или вследствие их систематической ограниченности - это, например, роскошные издания, несерийные автомобили). В такой системе отличий китч ни­когда не открывает ничего нового: он характеризуется своей произ­водной и незначительной ценностью. Его слабая валентность явля­ется в свою очередь одной из основ его безграничного размножения. Он размножается, расширяясь, тогда как на верху лестницы «клас­совые» предметы множатся качественно и обновляются, становясь редкостью.

Китч с его функцией производного предмета связан также с осо­бой «эстетической» или антиэстетической функцией. Эстетике кра­соты и оригинальности китч противопоставляет свою эстетику си­муляции: повсюду он воспроизводит вещи большими или меньши­ми, чем образец, он имитирует материалы (имитация мрамора, пластмасса и т. д.), он подражает формам или комбинирует их непод­ходящим образом, он повторяет моду, не проживая ее. Во всем этом он подобен гаджету в техническом плане: гаджет также является тех­нологической пародией, наростом из бесполезных функций, непре­рывной симуляцией функций без реального практического референ­та. Эстетика симуляции глубоко связана с функцией, приданной кит­чу в общественном плане, функцией выражать устремление, социальное классовое ожидание, магическое присоединение к куль­туре, формам, нравам и знакам высшего класса¹, это эстетика ак­культурации, выливающаяся в предметную субкультуру.

Дата добавления: 2015-05-06