Двадцать девятая

Поезд был переполнен, но поскольку моя вывихнутая нога вызывала сострадание, мне предложили сесть у окна рядом с мужчиной средних лет. На столе перед ним стояла коробка для завтрака, он жевал сэндвичи с яйцом и запивал их чем‑то из термоса. По‑видимому, никому не хотелось сидеть с ним рядом, но мне нужно было подумать, а я не могла делать этого, болтаясь по вагону. Как только мы выехали из города, пейзаж изменился – высотные дома, фабрики и торговые центры уступили место полям с коровами и раскиданным фермам, и только опоры высоковольтных линий портили вид. Моя поездка сложилась спонтанно, я позвонила бабушке и дедушке и предупредила, что навещу их. Мне предстояла самая сложная задача – придумать объяснение своему неожиданному визиту. Оставался час, чтобы сочинить какую‑нибудь историю. Я откинулась на сиденье и попыталась пустить воображение в свободное плавание, но от усталости веки отяжелели, и глаза стали закрываться.

Прямо передо мной стояло трюмо. Мы с Женевьевой сидели рядом на табуретке, и наши движения идеально совпадали, будто мы играли в какую‑то диковинную шараду. На туалетном столике лежали старинные серебряные щетка и расческа. Когда я поднесла щетку к волосам, она скопировала мое движение так, будто была отражением в зеркале. Я стала двигаться быстрее, чтобы она прекратила, но она успевала идеально копировать мои жесты, и я не могла заставить ее сбиться. Я еще больше увеличила темп, надеясь, что она наконец ошибется, но постепенно она взяла верх в этой игре, и я поняла, что повторяю за ней и не контролирую собственные движения. Он могла заставить меня беспорядочно взмахивать руками и судорожно дергать головой. Я испугалась и устала, но она продолжала дергать за ниточки, словно я была ее марионеткой. Затем она схватилась за голову и закричала. На самом деле кричала я, но беззвучно. Это был немой крик муки и бессилия.

Я испуганно огляделась вокруг, подозревая, что могла как‑нибудь отвратительно шуметь во сне, но в мою сторону никто не смотрел. Теперь Женевьева вторглась и в мои дневные сны. Поезд уже подходил к станции, я взяла сумку и приняла радостный, беззаботный вид.

– Кэти!

Меня обняла пара мягких рук, и почувствовался запах любимых бабушкиных духов с нотками лимона. Я слегка повернулась, и мою щеку кольнули жесткие дедушкины усы.

– А ты воевала, – пошутил дедушка своим хрипловатым голосом.

– Ничего страшного, просто повредила лодыжку. Еще несколько дней назад я ходила на костылях и вообще не могла наступать на ногу.

– Слишком много танцевала? – улыбнулась бабушка, и на ее щеках появились милые ямочки.

Дедушка заставил меня пристегнуть ремень безопасности, прежде чем мы выехали к дому. Как только мы вышли из машины, бабушка взяла меня под руку.

– А теперь на кухню, я сделаю нам чаю. Есть свежие английские булочки, и шоколадный торт, и твое любимое печенье. Надеюсь, что у тебя все еще нормальный аппетит. Я просто не выношу похожих на скелеты юных девиц, морящих себя голодом. Это вообще никуда не годится.

Кухня совсем не изменилась с моего последнего приезда: старомодный буфет, потрепанный холодильник, большая эмалевая раковина и круглый стол с мраморной столешницей, за которым мы всегда сидели вместе. Из‑за того, что я сильно нервничала, очень захотелось есть. Я проглотила самую страшненькую булочку, и уже успела переключиться на торт, прежде чем бабушка осмелилась спросить.

– Твоя мама… Ребекка… У ее все в порядке?

– Все хорошо, – ответила я с набитым ртом, и во все стороны полетели крошки. – Она больше стала выходить из дома и проходит какую‑то новую терапию. Даже подумывает о том, чтобы снова выйти на работу.

Лицо бабушки посветлело.

– Это просто чудесно. Я позвоню ей, и мы как‑нибудь вас навестим. Мы давно хотели, но иногда… не все так просто.

Она смущенно откашлялась и стала озабоченно намазывать маслом булочку, чтобы не показать своего стесненного состояния. Можно было ничего не объяснять. Я знаю, почему они не очень часто приезжали к нам – мама все время придумывала какие‑то отговорки.

В комнату вошел дедушка.

– А Ребекка знает, что ты здесь?

Я покачала головой, и он пробормотал: «Ага!», как будто это имело какое‑то особое значение.

Мне пришлось сглотнуть несколько раз, потому что мне показалось, будто язык прилипает к нёбу.

– Я хотела спросить у вас кое‑что.

– Что именно? – хором спросили они.

– О своем детстве.

Последовала неловкая тишина, и затем бабушка проговорила:

– Ты быстро растешь. Мы думали о том, что ты начнешь задавать вопросы.

– Это насчет отца? – мягко спросил дедушка.

– Ммм… Не совсем. Просто я нашла свое свидетельство о рождении и хотела узнать побольше о том месте, где родилась.

Они обменялись взволнованными взглядами.

– Я не уверена, что мы можем обсуждать это без ведома Ребекки, – пробормотала бабушка. – Тебе лучше спросить у нее самой.

– Но она не хочет говорить об этом! – воскликнула я в отчаянии. – Я знаю, что она не хочет. Она даже никогда не говорила мне, что я родилась в другом городе, а если я начну приставать с расспросами, она может снова заболеть…

Дедушка поднялся со своего места и пробормотал что‑то по поводу срочной проверки рассады, хотя за окном пошел дождь.

– Я расскажу тебе, что знаю, – наконец сказала бабушка. – Но это совсем немного.

Она налила себе полную чашку крепкого чая и откинулась в кресле.

– Ребекке был всего двадцать один год, когда родилась ты. Она училась на музыкальном факультете в Йорке, и мы даже не знали, что она была беременна. Мы узнали об этом только по телефону, когда она позвонила сообщить о твоем рождении.

– Мама ничего не рассказала? – изумленно спросила я. – Она что, боялась, что вы разозлитесь?

Бабушка тихонько вздохнула.

– Мы были немного старомодны, но, конечно, не бросили бы собственную дочь и помогли бы, любые родители поступят так же. Она была очень своевольной и независимой, и я подозреваю, осознанно хотела сделать все сама.

Мама целыми днями лежала в постели, что никак не вязалось со своеволием и независимостью, и я снова подумала, что же могло ее так сломить.

– А что произошло, когда вы приехали в роддом?

– В том‑то и дело, Кэти. Ребекка уже выписалась из роддома сама, и мы приехали к ней домой.

Сердце ушло в пятки.

– И вы не видели меня в роддоме?

Бабушка сморщила лоб, пытаясь вспомнить:

– Нет. Первый раз мы увидели тебя, когда тебе было уже пять дней от роду.

– А что было с мамой? Ей не было тяжело в одиночку заботиться о крошечном ребенке?

– Нет, она была будто создана для материнства и заботы о детях, – с явным удовольствием ответила бабушка.

– А с ней был кто‑нибудь еще? Вы не встретили никого из маминых друзей?

– Нет. Когда мы приехали, она выглядела расстроенной и все повторяла, что хочет уехать и вернуться домой. Она сдала выпускные экзамены и собрала сумки. Мы, конечно, ей помогли.

– И не заметили ничего странного?

Бабушка качнулась взад‑вперед в кресле и засмеялась.

– Только то, что моя единственная дочь уже обзавелась собственной дочкой, и я совсем не была к этому готова.

– Как она умудрилась скрыть это от вас?

Бабушка задумчиво поцокала языком:

– Она носила мешковатую одежду, а мы списывали все на нездоровый студенческий образ жизни и нерегулярное питание. И подумай, какой маленькой ты была, когда родилась.

«Почему тогда на фотографии здорового, пухленького малыша написано мое имя?» – едва не закричала я, но это было бы уже слишком резким шагом, к тому же несправедливо было вешать на бабушку мои переживания.

Каким‑то шестым чувством я ощущала, что у нее не было бы ответа на этот вопрос. Мои дедушка с бабушкой даже не были в роддоме, и первый и единственный ребенок, которого они видели, это был пятидневный младенец, которого им показала мама.

– Что ты ищешь, Кэти? – ласково спросила бабушка.

– Сама не знаю, – честно ответила я. – Просто причину, по которой мама не рассказывает о том, как я появилась на свет. Я подумала, что там может быть какая‑то тайна.

Бабушка хотела налить себе чаю из заварного чайника и обожгла ладонь. Она подставила руку под струю холодной воды, а я, озабоченно причитая, скакала вокруг.

– Все в порядке, я не сильно обожглась, – успокаивала бабушка, но мне показалось, что она нервничает и выглядит бледнее обычного. Мне стало совестно, что я приехала и начала беспокоить ее своими расспросами. К глазам подступили слезы, и я с раздражением смаргивала их. Это произошло совсем не из‑за Женевьевы, просто я снова увиделась со своими дедушкой и бабушкой и поняла, как на самом деле по ним скучала. Бабушка заметила, что я в расстроенных чувствах, и усадила меня на место, успокаивающе положив свою сморщенную руку на мою.

– Есть еще кое‑что, – начала она, с минуту посмотрев на меня и словно заколебавшись, но затем нерешительно продолжила. – Квартира, в которой жила Ребекка, была очень обветшалая и находилась не в самом спокойном районе. У кого‑то из владельцев были серьезные проблемы. Я думаю, с наркотиками.

– А мама не?..

– Боже милостивый, конечно нет. Но было одно происшествие.

– Какое?

Бабушка откашлялась, покрутила кольца на пальцах и скрестила руки совершенно так же, как делала мама, когда нервничала.

– Одна из девушек, которая там жила… у нее была передозировка, и к несчастью, она не выжила.

– А мама хорошо ее знала?

Бабушка кивнула:

– Ребекка была просто раздавлена. Ей понадобилось очень много времени, чтобы прийти в себя, и мы еще долго волновались за нее.

Это могло быть связано с тем, почему мама теперь всегда была такой болезненной, и мне было даже страшно спрашивать.

– И что она сделала?

Бабушка смотрела в окно, на ее лице застыло горе.

– Она замкнулась в собственном мире. Перестала быть похожей на ту веселую жизнерадостную девушку. Мы знали, как ей плохо, но были абсолютно бессильны.

– Но мама все же уехала от вас. Значит, она почувствовала себя лучше?

Бабушка кивнула.

– Со временем ее будто излечивал сад. Она проводила очень много времени на улице, ухаживая за цветами, а ее любимым уголком было место под плакучей ивой. Она даже назвала ее так же, как тебя, Кэти.

Меня охватила невыносимая печаль.

– Мама больше никогда не возвращалась в ту квартиру?

– Никогда. Она не желала обсуждать свою жизнь там, и мы не затрагивали эту тему.

– А что насчет врагов? У нее были какие‑нибудь?

Бабушка засмеялась:

– У Ребекки не нашлось бы врага и в целом мире. Она всем несла частичку солнечного тепла.

Я грустно улыбнулась.

– А можно мне посмотреть какую‑нибудь из моих старых фотографий?

Бабушка более чем с удовольствием достала семейный альбом. Я заметила, что все ее фотографии были абсолютно такими же, как у мамы, и ни одна из них не была похожа на те, спрятанные на чердаке. Целый час я сидела, рассматривая своих многочисленных родственников, пока у меня не помутилось в глазах. Я извинилась, что не могу задержаться еще, сказав, что нужна маме дома. Когда я на прощание целовала бабушку, то вспомнила еще один важный вопрос.

– Когда мама была моложе, она никогда не жаловалась на странные сны или какие‑нибудь предчувствия?

Бабушка грустно покачала головой и крепко обняла меня на прощание:

– Береги себя, Кэти.

Был час пик, когда я ехала домой, поэтому все места были заняты. Вагоны были забиты жителями пригорода, возвращающимися с работы, и даже мой вывих не мог обеспечить мне места. Я ухитрилась найти укромный уголок рядом с багажной полкой и погрузилась в размышления, вызванные вопросами, которые остались без ответа. Что произошло в этой обшарпанной квартире? Почему мама так не хотела об этом рассказывать? Что‑то настолько ужасное, что она готова была покинуть свой дом, лишь бы не сталкиваться с этим. И это что‑то имело отношение к Женевьеве.

ГЛАВА

Дата добавления: 2015-05-06