Евгений Евгеньевич Сухов 12 страница

– Давай сразу договоримся, – глухо сказал он и несильно подул на ухо. – Ты не станешь меня останавливать, не станешь сопротивляться и спорить.

Спорить хотелось только по одному поводу – почему он замер и не продолжает? Но и остатки разума, как ни странно, сохранились.

– Ты меня пугаешь. Неужели ты жуткий извращенец и собрался использовать меня в своих грязных делишках?

Теплые пальцы проникли под футболку на пояснице и медленно поползли вдоль позвоночника вверх. Костя с интересом следил за моим лицом.

– Ну уж нет… Ничего жуткого, но все равно обещай. Да?

– А что мне за это будет? – получилось выговорить, несмотря на пальцы, добравшиеся до лопаток и обхватившие замок бюстгальтера. Расстёгивать он его не спешил, а просто вертел в пальцах и поглаживал, словно ласкал.

– Взамен… я о тебе позабочусь, – его присутствия было так много, что в конце концов оно просто накрыло с головой.

Кажется, я кивнула, не помню.

И как мы попали в комнату, не помню, и кто кого раздевал.

Только горячие руки по всему телу. И желание, чтобы они сжимали крепче и гладили сильнее. А мне впервые в жизни хотелось прикасаться к мужчине. И смотреть, как он отреагирует на мои прикосновения и какие из них понравятся ему больше всего.

Конечно, я поняла, о чем он просил, когда этот момент настал. Вот я прижимаю к животу его голову… а секунду спустя он выскальзывает и пропадает с поля зрения. Сдержаться и не сопротивляться было очень непросто, поэтому я просто зажмурилась. Это же… наверняка негигиенично! Но, черт возьми…

Вскоре на сопротивлении был поставлен жирный крест, я даже была готова уговаривать его продолжать дальше. Хорошо, что уговаривать не пришлось.

А потом, еще позже, ко всему прочему примешалось легкое удивление, когда я поняла, что эти странные глухие звуки в такт его движениям издаю я сама…

Честно говоря, если бы мой первый опыт близости был похож на этот, я бы, наверное, давно уже пошла по рукам.

Все правильно… Он лежал рядом, лениво перебирая пальцами прядь моих волос, а я думала, что именно так и должно быть. Это с ним я должна была учиться целоваться. И именно он должен был стать моим первым мужчиной, потому что только Косте я верила настолько, чтобы простить подобную боль. И что только нелепый случай развел нас тогда в разные стороны.

На завтрак (который наступил только после обеда) Костя предпочитал кофе и яичницу с ветчиной, а также омлет, сырники, блины и даже бутерброды. Главное – не кашу, которой его пытались пичкать домработницы, исполняя главное озвученное при приеме на работу условие отца – обеспечить ребенку правильное питание.

Улетал он в полдень следующего дня.

– Осталось меньше месяца, – говорил, скользя губами по моему плечу и я не была уверена, что сейчас способна понять сказанное правильно, – потом я вернусь… хотя и страшно.

– Страшно? Почему?

– Это… как уродство.

– Что?

Он невесело хмыкнул.

– Вещь, с которой я живу. Как физический недостаток. Люди не любят уродов. Или жалеют. Я имею в виду, нормальные люди, а не такие же уроды.

– Но… – и рот тут же плотно накрывает рука.

– Но я вернусь и тогда поговорим. Сейчас меня интересует совсем другое.

– Что? – я сдаюсь, потому что сложно сопротивляться, когда его пальцы вытворяют такое.

Он прижимает губы к моему уху.

– Ты так забавно стонешь… Хочу послушать еще.

Все‑таки здорово, когда желания людей полностью совпадают.

Утром Костя довез меня до института, остановился на стоянке и еще минут десять целовал, крепко обхватив голову руками.

Я очнулась от свиста и увидела, как в окно машины заглядывают ребята из Ашников. Правда, при виде хмурого Танкалина они быстро отступили и отправились восвояси.

Костя о чем‑то задумался, но вздохнул, дернул головой и переключился на меня.

– Иди, Алена…

Жаль, что он опять уезжает. Ждать теперь будет проще – потому что мы стали гораздо ближе, но одновременно сложнее – по целиком и полностью своему мужчине скучаешь куда больше.

Впрочем, отвлечься получилось очень быстро. Помогли не только лекции, на которых приходилось усилено сосредотачиваться, но и разные другие происшествия.

– Так это правда, что ты встречаешься с Танкалиным? – спросили девчонки, как только я распрощалась с Костей и встретилась с ними у входа. Не вдаваясь в долгие объяснения, я просто кивнула.

– Даже и не знаю, что сказать, – задумчиво сообщила Соня и этому стоило порадоваться. Толку теперь говорить? Да и без них желающие найдутся. К концу дня понеслось…

Я встретилась с ними в коридоре у столовой.

– И как тебе Танкалин? Добилась, чего хотела? – преувеличено вежливо интересовалась Векина, обходя вокруг и небрежно задевая плечиком. Еще две стояли чуть поодаль, холодно разглядывая нас обеих. – А то у нас тут клуб любителей образовался, присоединяйся.

– Попозже присоединюсь.

Она мстительно усмехнулась, а мне почему‑то было сложно на нее смотреть. И даже стыдно, будто я взяла чужое. Видимо, она все еще продолжала что‑то испытывать к Косте, иначе какая ей разница, с кем он сейчас? Я ведь теперь знаю, как это – быть с ним рядом и как сложно без этого остаться. Похоже, моя жалость отразилась во взгляде и была для нее очень неожиданной и неприятной – Ася быстро, демонстративно отодвинулась от меня подальше и поспешила уйти.

А сегодня всего лишь вторник, так что впереди целая неделя и надо как‑то дотянуть до пятницы, но зато к понедельнику по идее уже найдется другая новость и жить станет попроще.

И действительно, утром понедельника компания девчонок во главе с Зайцевой прошли мимо, почти не обращая внимания и без единого комментария. Хотя проходившие мимо Ашники во главе с Париным остановились поближе к Бшникам и громко заговорили вслух, сообщая всем окружающим об обнаружении единственного верного способа поработить Бшника – дать ему хорошенько в глаз – и он ваш навеки, что я, по их мнению, и проделала с Танкалиным. Бшники спорить не стали, но меня изучали настойчиво и основательно, так что я побыстрее убралась от них подальше.

В среду с утра ко мне подошел Парин, причем тайно, подкараулив в дальнем коридоре, куда я шла на пару в одиночестве. Позвал и так неловко замялся, что просто удивительно – я его таким неуверенным никогда не видела.

– Слушай, Павлова. Мне нужно с тобой поговорить… пожалуйста.

– Говори.

– Не здесь и не сейчас. Не хочу, – он опять замялся и даже немного отвел глаза, – чтобы кто‑нибудь узнал. Так что давай после занятий в этом маленьком новом кафе на углу у остановки? Колибри называется, знаешь, где? Я угощаю кофе. Придешь? Пожалуйста…

– Ну, ладно… – не имею ни малейшего представления, что ему понадобилось, но и отказываться причин вроде нет.

– Только не говори никому, – кисло поморщился, – опять проходу не дадут, станут болтать – Парин за помощью уже и к девушкам обращается, сам потому что ничего не может.

За помощью? Он собирается просить у меня помощи? Как интересно, и чем же я могу пособить такому… странному юноше, как Парин? Ладно, после занятий и узнаем.

– Не скажу.

Как только закончилась последняя лекции, я отправилась в кафе. К счастью, девчонки ушли раньше, потому не пришлось объясняться, отчего я не собираюсь с ними домой, а собираюсь куда‑то совсем в другое место. Здание кафе находилось почти сразу за остановкой, спрятанное под аркой двух домов, так что вход был виден только если подойти к нему вплотную. Это кафе – небольшое помещение на восемь столиков – открыли совсем недавно, но как ни странно, оно было довольно дорогим – наверное, как раз и рассчитывали на тайные встречи и секретные разговоры, а ни них не экономят. Сейчас народу внутри почти не было – только Парин за столиком у окна и еще двое ребят из его компании за другим. Они о чем‑то болтали, не обращая на меня внимания, за стойкой бара прятался бармен, похоже, читал книжку и только Парин быстро приподнялся над стулом, когда я вошла.

– Спасибо, что не отказала, – нервно заговорил, приглашая присаживаться, потом развернулся к стойке.

– Два фирменных кофе, пожалуйста, – крикнул. Бармен поднял голову и быстро кивнул. Руслан неспешно уселся обратно и заулыбался неожиданной, детской и ясной улыбкой. Я никогда не видела такого Парина и почему‑то мне это зрелище не особо понравилось. Захотелось побыстрее распрощаться и уйти.

– Так чего ты хотел? – перешла я к делу.

Он стал серьезным и смотрел почти жалобно.

– Я хочу помириться с Костей. Когда‑то мы дружили. Но потом поссорились, по глупости, из‑за недоразумения. И с тех пор… как‑то не получается это недоразумение разрешить.

Он замолчал, когда перед нами поставили по чашке кофе, которое от стойки бармена принес один из Ашников. Я быстро поблагодарила и снова посмотрела на Парина, ожидая продолжения истории. Но он молча сыпал в кофе сахар. Потом насыпал и мне, видимо, в попытке поухаживать. Ну ладно, может ему так проще, вон как старается. Я вежливо поблагодарила.

– Меня он не станет слушать, – заминаясь, продолжил Парин, сжимая в пальцах сахарницу. Невидяще посмотрел на нее, поставил на стол, – а тебя хотя бы немного…

Фирменный кофе отдавал чем‑то жжённым. У кофе такое бывает, но я думала в подобном месте оно должно быть покачественнее. И с чего это собственно он решил, что Костя станет меня слушать? Или что я стану лезть к нему с советами насчет вещей, в которых ни черта не смыслю?

– Пожалуйста, – сказал Парин, с тревогой глядя на чашку, которую я попыталась отставить. – Ты настолько меня не переносишься, что как в компании врага, ни крошки в рот?

Пришлось выпить. Надо же, какие иногда людям важны мелочи. Обиделся, что его угощение не ценят. Странный он все‑таки какой‑то.

– Мы тогда друг друга не поняли… – говорил Парин, вертя в руках полупустую чашку, – а случай на редкость глупый. Его друг обидел мою родственницу, поматросил и бросил. Я вступился. И покатилось… к чему, непонятно… Нелепо как‑то.

– Так чего именно ты от меня хочешь? – суть его рассказа улавливалась с трудом, слушать эту белиберду надоело и я, отставив пустую чашку в сторону, все‑таки решилась его прервать.

– Чего? – он вдруг замер, только глаза бегали, рассматривая предметы на столе. Потом осторожно посмотрел на меня, задумчиво, словно оценивая.

– Павлова, а ты живешь с Танкалиным? В смысле, в одной квартире?

Не поняла, с чего такие вопросы пошли. Ответила видимо от неожиданности.

– Нет, – изумилась я.

– Нет? – он тоже, казалось, удивился, но почти сразу расслабился, откидываясь на спинку и упираясь рукой в стол. – Ты знаешь… он же ни с кем никогда не жил. Выставлял своих девок, даже до утра мало кто дотягивал… Даже с дачи умудрялся домой отправлять. Надо же, – его пальцы вдруг пробили по крышке быструю дробь, – а я думал – ты с ним живешь. Думал, ты ему более дорога, чем эти все… Неужели ошибся?

Он вдруг еще раз внимательно уставился в мое лицо, даже наклонился вперед, как близорукие люди, которые плохо видят. Его губы растянулись в довольной улыбке.

Неожиданно закружилась голова.

– Неужели и ты ему безразлична… Впрочем, вот и проверим, – теперь он улыбался еще шире, а к головокружению присоединилось тихое равномерное гудение в ушах.

Я обернулась к его друзьям – теперь они не делали вид, что очень заняты разговором и внимательно смотрели на нас, вернее, на меня. Спокойно смотрели, терпеливо, как на мышь в прозрачной банке, из которой не убежать. А ведь Парин говорил что‑то насчет болтовни и нежелании посвящать посторонних в наш разговор. А пришел не один…

Тогда я поняла. Вспыхнули предохранители, разом среагировав на опасность и сплавились в черное ничто. Кое‑чему мое детство меня научило – приход шатающейся незнакомки, повергающий в шок, когда понимаешь, что это существо – твоя собственная мать. И узнаешь – с таким существом невозможно наладить контакт, невозможно договориться, невозможно даже упросить, как ни умоляй. Передо мной сидело существо гораздо худшей породы – его вело не сознание, отравленное алкоголем, он делал это в здравом уме. Просить и взывать к совести бесполезно.

– Мне нужно в туалет, – быстро сказала я.

И тут же попыталась встать. Получилось сразу, хотя и шатало.

Слева подскочили две тени. За стойкой бармена было пусто.

– Пусть идет, – милостиво разрешил Парин, – а то машину еще изгваздает… Сумочку оставь, – лениво кивнул мне.

Я опустила ремень сумки и пошла к двери в туалет. Они тут были небольшие – одна кабинка. Дверь удалось запереть только с третьей попытки и сразу подкосились ноги, так что пришлось опуститься прямо на пол и опереться на стену.

Совать два пальца в рот уже поздно – напрасная трата времени, уже усвоенного организмом для их цели вполне хватит. Единственный мой шанс, к счастью, находился в кармане джинсов и был незаметен под длинным свитером. Парин не знал, что я не ношу телефон в сумке, потому что он поставлен на виброзвонок, а в сумке виброзвонка не слышно.

Жуткая слабость… отупляющая. И кому звонить? Костя… денег не хватит на звонок, да и что он сделает? Бабушка… девчонки. Размышлять времени не было, я нажала пятерку, единственного человека, который поймет, с чем мне пришлось столкнуться. И даже может помочь… если захочет.

Я приложила трубку к уху, пытаясь придавить сильнее – пальцы разжимались…

– Павлова, ну что тебе? – Цукенина злилась, хотя ответила всего после второго гудка, – я стою в самом начале длиннющей долбаной пробки и немного занята!

Похоже, она говорила что‑то еще, но звук отдалялся и растворялся в гудении.

– Я в… в туалете. Кафе Колибри. Парин… чем‑то меня напоил, – удалось выговорить и следующее слово уже застряло. Во рту пересохло, а свет над головой стал наливаться серой свинцовой тяжестью.

– Сиди и не вздумай выйти! – вдруг заорала Олеся и пошли гудки. Я старательно пыталась сообщить что‑то еще, но не могла вспомнить, что должна сказать. Потом телефон выпал, совершено беззвучно опускаясь на пол, а перед глазами плавал и переливался чужой незнакомый мир.

Рисунок плитки на стене зашевелился, перетекая друг в друга. Где‑то в глубине грохотал колокольный звон. Потом меня озарило потрясающим по силе, практически божественным откровением – это бьется мое сердце…

Я жила в мире, где звук моего пульса перекрывал все остальное и все остальное не имело ни малейшего значения. Эту восхитительную мелодию можно было слушать вечно… И я слушала.

Стук и грохот изменился, зазвучал странно. Словно в мелодичный колокольный звон примешались чужие, неблагозвучные, треснутые звуки. Дверь распахнулась, вошел какой‑то человек… знакомый. Стоцкий.

– Одного хватит, – кричала Олеся, – следи, чтобы не рыпались! Вадик, пусть мою машину заберут, ты нас повезешь.

Стоцкий прикасается к лицу… Наверное… никаких изменений я не чувствую. Знакомый рассерженный голос ближе…

– Бери ее!

Меня качает, как будто корабль из штиля попал сразу в шторм, и волны вокруг, и тучи, и люди… незнакомые. Один шкафообразный у входа, вокруг него шевелится тьма… Другой у окна, нависает над сидящими за столом. Неразличимый.

Мягкое сидение без дна, куда начинаешь проваливаться, в котором тонешь… Качает.

– Что ей дали? – лицо Цукениной перебивает звон, хочется от нее отмахнуться, но рука не слушается. Я могу умереть, если перестану слышать мелодию, это же мое сердце…

– Давай на скорую отвезем, – еле слышный голос Стоцкого.

Качает… Бесконечный океан… Откуда тут колокола?

– Уже пришла обдолбаная, а потом ее просто срубило? Конечно, они не признаются. Спасибо, Ленька, не трогай их, у тебя будут неприятности. Мы по‑своему разберемся. Все, еще раз спасибо.

Качка… Стук дверцы… Какие‑то стены… однотонные.

Потолок невероятно высоко.

Чьи‑то холодные пальцы на запястье, шее, глазах.

– Можно промыть, – незнакомый голос.

И потоки воды, ледяной горькой воды, от которой хочется отплеваться, но не получается – она вся внутри и раздувается, распирает… впитывается.

Спазмы в животе и рвота, долгая и при этом необъяснимо медленная, как в замедленной съемке.

– Тепло и жидкости побольше, – мужской голос.

И такой родной колокольный звон. Везде…

Очнулась я в незнакомой комнате, большой, полутемной – один ночник у стены. Почти сразу зашла Олеся.

– Ну как ты, отошла? – спросила, присаживаясь на кровать.

В теле была жуткая тяжесть и казалось, оно принадлежит мне не целиком, а только местами.

– Не знаю… плавает все и думается… медленно.

– Пройдет, – она поднялась и куда‑то отошла. Вернулась со стаканом, протянула, – пей.

Послушно пью. Похоже на обычную воду, но почему‑то теплую.

– Спасибо… Сразу за все.

– Не за что… Повезло, что папины ребята недалеко были и в центр ни одной пробки. Повезло, что эти идиоты слишком расслабились и не спешили тебя увозить. Боже, Павлова, как ты меня напугала…

– И себя, – равнодушно.

– Ничего, все уже хорошо… До утра поспишь, денек отлежишься – к вечеру никаких следов не останется. Но ты все‑таки везучая, – она облегчено вздохнула. – Останешься у меня?

Двигаться не хотелось. Думать, смотреть, говорить. Но есть люди, за которых отвечаешь.

– Домой надо… тетя. Сколько времени?

Она смотрит на часы.

– Одиннадцать.

– Поздно…

Цукенина беспечно пожимает плечами.

– Тоже мне проблема. По сравнению с решеными. Скажешь, была у меня в гостях, заболела голова, выпила таблетки, но незнакомые, переборщила с дозировкой, поэтому такая сонная.

Я молча киваю. Самой выдумать какое‑нибудь подходящее объяснение явно не получится.

Поездка запомнилась как‑то урывочно, как и разговор с тетей. Олеся поднялась со мной и все уладила. Даже не представляю, что бы я без нее делала…

С трудом раздевшись, я упала на диван и почти сразу же провалилась в сон.

Утро, как обычно, началось со звонка будильника. Тетя спит, она поднимается не раньше обеда. Я машинально встаю, иду на кухню, включаю чайник. Выпиваю чашку кофе. Потом еще чашку. Цукенина говорила, чтобы я сидела дома, но как сидеть – что тете сказать? Я прикидываю – если дома, то врать тете и опять слишком много думать от безделья. В институте хотя бы есть возможность отвлечься и не задаваться вопросом…

За что? Вопрос за границами моего понимания. Что я сделала Парину? А ведь он может… попробовать опять и продумать план гораздо тщательнее. И никто не помешает…

Страшно. Со своими страхами следует бороться. Я оделась и поехала в институт. Как ни странно, дорога пролетела практически незаметно, видимо, благодаря привычке и туману в голове.

В фойе меня встретили девчонки.

– Что‑то случилось? – испугано спросили, когда я медленно к ним доковыляла. В ушах гудело, казалось, народу так много, что вскоре они просто перестанут тут помещаться. Я молча оперлась спиной на стену, осматриваясь по сторонам. Ашников сегодня не наблюдалось. Вернее, я встретила насмешливый взгляд Парина, и он находился в компании всего одного дружка. Они стояли прямо посреди холла. Что же он за человек такой?

Думалось еще очень медленно, невыносимо тягуче.

– Ты в порядке?

Я киваю Соне, потому что говорить неохота. Слишком сложно говорить, да и нечего.

Потом открылась входная дверь, запуская очередных студентов. Кстати, время‑то уже… не опоздаем на пару?

В холле вдруг сгустилось необычное напряжение, голова сама собой развернулась ко входу вслед за Соней и Настей. Танкалин шел неторопливо, уже поймав взглядом цель впереди и больше ни на что не реагируя, так что стоящие на его дороге предпочли посторониться. Видимо решили, что иначе он пройдет по головам и даже не заметит. Мне тоже так показалось.

Следом за ним шел Смирнов.

Парин тоже заметил что‑то необычное и тоже догадался обернуться ко входу. Улыбка резко спала с его лица. А я смотрела на Костю и не узнавала – у него был взгляд смертника. И Парин вдруг… развернулся и побежал.

Самый верный способ заставить сомневающегося хищника все‑таки начать на тебя охоту – это попытаться от него сбежать. Костя рванул с места и догнал Руслана почти сразу, повалил на землю, каким‑то неестественно быстрым движением перевернул на спину и уселся сверху, прижимая к полу.

Потом резко замахнулся и ударил кулаком прямо в лицо. Впервые в жизни я увидела, как брызжет кровь, самая настоящая кровь, не красочным фонтаном, как в кино, а несколькими тяжелыми темными каплями.

Потом там сгустилась целая толпа людей и ударить второй раз ему не дали. Я беззвучно за это поблагодарила – сам бы он не остановился…

Костю оттащили от Парина, Смирнов удерживал его за плечи и что‑то говорил. И постепенно Костя стал к нему прислушиваться, а после даже посмотрел.

Но зато теперь, когда Танкалина крепко держали, Парин поднялся, возвращая на лицо привычную улыбочку. Картинно сплюнул на пол кровью и поморщился.

– В полночь на Каперсой. Жду тебя, самый крутой мачо.

– Идет. Только сам не забудь – не явишься – найду и силком притащу, – ровно сказал Костя.

Стоять опять стало сложно и даже стена за спиной почти не помогала. Парин уже удалялся, а Костя так точно повернулся прямо в мою сторону, будто спиной видел, где именно я стою. Быстро подошел и я почти сползла ему в руки.

Он молча дышал на макушку. Потом обернулся к подошедшему Смирнову.

– Отвезешь?

Тот кивнул.

– Алена, езжай домой, тебе лучше поспать, отдохнуть, – как‑то нетвердо сказал Костя.

– А ты?

– У меня дела. Я приеду, когда с ними разберусь.

Вдруг дошло.

– Костя… Не надо! Не езди с ним. Он уже столько людей в эти гонки втянул. Там уже двое погибли… Пожалуйста.

Танкалин резко мотнул головой, словно отгоняя назойливое насекомое.

– Он должен запомнить, что мое трогать нельзя.

– Но я не твое… Я живой человек.

Его лицо совершено не изменилось, он даже дышал ровно и так же ровно сообщил.

– Он тебя тронул только потому, что посчитал моим. Ты ведь даже не понимаешь, что он мог сделать, да? Это хорошо. Но с такими, как Парин лучше иметь четкую принадлежность. В твоем случае – ко мне. Не спорь, просто прими, как сказано.

Тут он меня отпустил и отошел на шаг.

– Костя… Я боюсь за тебя!

– Бойся. – Он кивнул, словно давая разрешение, – но бойся дома.

Развернулся и пошел вглубь здания. Смирнов поддержал меня под локоть.

– Поехали. Не мешай ему. Такого Костю и я опасаюсь.

Стоило выехать со стоянки, как меня начало тошнить. Коля остановился, открыл окна – несколько минут я просто дышала. Так же неожиданно стало легче. Дальше мы ехали в сопровождении его неторопливого голоса.

– Ну, слава богу, все обошлось. На него же страшно было смотреть, хотя Олеся сказала, что ты в порядке.

Я залезла на сидение с ногами и всем телом навалилась на спинку, так было легче.

– Что обошлось? Он же собирается гонять с Париным…

Коля осторожно повернул, машина двигалась плавно, без резких движений. Неожиданно я поняла – это тот самый джип, на котором Танкалин вез нас с Софи домой в новогоднюю ночь. Сразу такое чувство накатило странное, как будто я оказалась дома.

– У Кости хватит ума не дать втянуть себя в какие‑то бессмысленные гонки.

– Правда? – я с какой‑то неожиданной надеждой посмотрела на Смирнова, что он почти смутился.

– Определено. А вот если он будет волноваться за тебя, то станет нервничать и может наделать глупостей. Но ты ведь будешь сидеть дома и никакого повода за себя волноваться не дашь? – мягко, как с маленьким ребенком, говорил Коля.

– Буду, – горячо согласилась я, не желая, чтобы Костя делал глупости.

Выходить из машины не хотелось. Но я собралась и вышла, еще раз поблагодарив Смирнова. Хотелось верить, что он сможет проследить за Костей и в случае чего остановить.

Весь день я спала и проснулась только после десяти часов вечера. Долго сидела в ванной, чтобы поменьше разговаривать и отвечать на тетины вопросы. Потом мы с ней смотрели какой‑то фильм и каждая минута растягивалась, как будто вместо 60 секунд увеличилась до 600. В полночь я не выдержала и позвонила Косте, но телефон был отключен.

Потом наступил самый страшный час за последние несколько лет моей жизни… Я увидела столько ужасов, в моей голове возникало столько леденящих кровь картин, что хотелось сойти с ума, только бы это прекратилось.

Костя пришел в начале второго.

– Прошу прощения, – сказал возмущённой тете, вышедшей посмотреть, кто смеет трезвонить посреди ночи, – что пришел в такое позднее время, но мне нужно поговорить с Аленой. Прямо сейчас.

– Проходи, – сказала я раньше, чем тетя успела что‑то ответить. На первый взгляд с ним все было хорошо. Я провела его на кухню и плотно закрыла за нами дверь. Тетя будет недовольна, но сейчас меня занимает совершено другое. Я подошла к Косте, он сидел, потеряно разглядывая свои руки.

– Ты в порядке?

– Да, все закончилось, Аленка… Теперь уже все.

– Что с Париным? С гонками?

Хотелось его растормошить, чтобы узнать все побыстрее.

– Гонок не было, – ровно ответил Костя. – Глупо играть в игры с сумасшедшим, да еще и по установленным им правилам.

Прямо от сердца отлегло…

– А Парина запрут в какую‑нибудь закрытую клинику санаторий и будут лечить. Я разговаривал с его отцом, он не станет с нами сориться, это очень невыгодно… финансово. К тому же удалось убедить его не дотягивать до момента, когда Парин сделает что‑то непоправимое. И еще в полночь я привез его мать, она видела, как ее сын гоняет по улице и почти впала от этого зрелища в истерику… Так что теперь Парин безопасен. Сядь.

– Зачем?

– Пора поговорить, раз уж такой день… Не хочешь сесть?

Сидеть не хотелось, я столько времени его ждала, что теперь хотелось каких‑нибудь действий.

– Я убил своего деда. Мне было пятнадцать.

Через секунду я уже сидела на стуле, с трудом соображая, когда и как успела опуститься. Почему‑то подумалось, что Костя не разделся… так неудобно, наверное.

– Слушаешь? – он на секунду отвлекся, убедился, что я молчу.

– Он болел. Людей на такой стадии оправляют в больницу, но у нас было достаточно денег, чтобы позволить деду умереть среди родных… Неоперабельный рак брюшной полости. Обезболивающие кололи уже по максимуму, и они не помогали. Он кричал. Но хуже было, когда он начинал просить… Я помнил его сильным, веселым. Он мог напугать до дрожи в коленках одними нахмуренными бровями, а тут… Однажды я сделал, как он хотел – принес ему целый пузырек лекарства, одного из тех, что должны были подойти. Высыпал таблетки ему в ладонь – он даже руку на весу не держал, сил не хватало. Потом поднес стакан воды. Через два часа деда не стало.

Он очень глубоко, с каким‑то болезненным хрипом вздохнул.

– Ты даже не представляешь, Аленка, как легко убить человека. И не только больного. Прибыла команда врачей, зафиксировала смерть и все… даже проверять никто ничего не стал. А всего лишь один анализ крови и ежу было бы понятно, что дед умер не своей смертью.

Это сколько же надо повторять подобные слова, чтобы сейчас говорить их как Костя – ровно, заученно, почти не слушая смысла?

– Я понял только на похоронах. Весна… В окно лезут яркие солнечные зайчики. И… ссохшееся лицо среди белоснежного атласа. Как будто громом шарахнуло – он лежит здесь, потому что я его убил.

Он опять судорожно вздохнул.

– Ты не думаешь, что в этом нет ничего страшного? Ведь он все равно бы умер, а так хоть не мучился?

Теперь схватить воздуху хотелось мне, но я сдержалась. Еще хотелось сказать что‑нибудь такое, чтоб ему стало легче. Но я не стала. Я сказала правду, как думала.

– Нет, Костя, я не думаю, что смерть может быть ерундой. Как и твое вмешательство.

– Я рассказал отцу, – тут же продолжил он. – Отец долго думал, а потом ответил, я и сейчас помню этот ответ дословно: "Ты не убийца, ты никого не убивал, запомни раз и навсегда. Я не хочу больше ни разу об этом слышать. Забудь".

Костя вдруг странно, одними губами усмехнулся.

– Забудь… не было ни одного дня, чтобы я не вспоминал.

Я молчала и ждала. Сколько же лет он с этим живет? Неужели совсем один?

– Когда мне стукнуло 16, я по пьяни рассказал трем своим лучшим друзьям, – резко продолжил он. – Среди них был и Парин. Они… решили, что это круто и теперь я буду их лидером, потому что после убийства мне доступен некий скрытый высший жизненный смысл. С тех пор Парин помешан на желании кого‑нибудь убить и вполне может быть однажды…

Он замолчал резко, словно усилием заставил себя остановиться.

– С этими тремя идиотами я расстался, но друзей как‑то не выбирал, кто попадался, с теми и общался. До Смирнова… и вспомнить‑то не о ком. Так, обычные петушиные компании. Начистить рыло за косой взгляд? Унизить? Увести бабу в счет личного долга? Да легко, ведь хуже того что я уже сделал ничего нет… Остальное так, ерунда.

Потом каким‑то сонным, слегка заторможённым движением Костя развернулся ко мне.

– Готовься, Аленка, сейчас еще кое‑что скажу.

Я замерла.

– И вот… хуже уже стать вроде и не мог, а помнишь тогда у машины? Ты на меня кричала и ударила. И вдруг такая мысль пришла, холодная, четкая, ясная – я могу сейчас заткнуть тебе рот, забросить в машину и просто увезти. А потом сделать все, что хочу. Отыметь сколько угодно раз и ничего мне за это не будет. Даже если ты расскажешь – ну и что? Я могу найти сотню свидетелей, что находился с ними в другом месте и что ты вообще с детства на учете в наркодиспансере, к примеру. И вот когда все это промелькнуло у меня в голове, тогда я и понял – вот оно, хуже. Думал, невозможно, но оказалось, я до сих пор хожу по самому краю пропасти и мне остался всего один шаг, чтобы туда свалиться, навсегда потерять шанс жить нормально. Дышать свободно.

Дата добавления: 2015-05-06