Откровение Иоанна Богослова 21:1, 2, 5, 9, 10 29 страница

Ангелы продолжали: «Прибывающие в этот мир из природного, коим сказано, что они в другом мире, образуют группы во многих местах и пытаются выяснить, где небеса и ад, а равно где Бог. Однако даже когда их научат этому, всё равно начинают рассуждать, обсуждать и спорить, существует ли Бог. Так происходит оттого, что очень много людей в настоящее время в мире поклоняются природе, и когда беседа заходит о религии, то именно этот вопрос они обсуждают между собой и с другими. Такие предположения и споры редко кончаются заявлением веры в существование Бога. Впоследствии эти люди общаются всё больше и больше с дурными; так происходит из-за того, что никто не может делать ничего хорошего из любви к добру иначе как с Божьей помощью».

После этого меня привели в собрание, и там я увидел недурных лицом и хорошо одетых людей. «Так они выглядят, — сказали ангелы, — в своём собственном свете, но если пролить небесный свет, то произойдёт перемена в их лицах и одежде». Так и случилось, и лица их стали темнокожими, а одеты они оказались в черную мешковину. Но как только этот свет прекратился, они вернулись в свой первоначальный вид.

Немного позже я беседовал с некоторыми из собравшихся и сказал им: «Я слышал, что толпа вокруг вас кричала „Как умно!“ Поэтому я хотел бы, если можно, принять участие в разговоре с вами на тему, которая является предметом наиболее глубокой учености». «Спроси о чём угодно, — ответили они, — и мы удовлетворим тебя».

«Какого рода религия, — спросил я, — приведёт к спасению людей?»

«Мы разобьём этот вопрос, — сказали они, — на несколько и не сможем дать ответ, пока не решим все. Порядок обсуждения будет такой: 1) имеет ли религия какое-либо значение; 2) есть ли такое явление, как спасение, или нет; 3) может ли одна религия быть более действенной, чем другая; 4) существуют ли небеса и ад; 5) есть ли вечная жизнь после смерти; и ещё много вопросов».

Тогда я спросил мнения по первому вопросу, имеет ли религия какое-либо значение; и они начали обсуждение со множеством выкладок. Я предложил им обратиться с этим к собравшимся, что и было сделано. Последовал единогласный ответ, что утверждение это требует настолько длительного изучения, что оно может быть не окончено к вечеру. «А сможете ли вы, — спросил я, — закончить его в течение года?» Один из них сказал, что этому не кончиться и в сто лет. «Таким образом, — сказал я, — всё это время у вас не будет религии, а поскольку на ней основано спасение, у вас не будет ни понятия о спасении, ни веры в него, ни надежды на него».

«Не дашь ли ты нам, — ответил он, — сначала убедиться, существует ли религия, что она такое, и имеет ли она какое-либо значение? Если она существует, то будет и для мудрых тоже; если нет, будет только для простых людей. Хорошо известно, что религия называется узами; но можно задать вопрос: „Для кого?“ Если только для простых людей, то действительно, она не имеет никакого значения; но если для тех, кто мудр, — тогда имеет».

Услышав это, я сказал: «Вы кто угодно, только не учёные, раз вы не можете думать о чём-то иначе, как: существует ли это, и спорите об этом с разных сторон. Разве не тот учёный, кто знает что-то наверняка, продвигаясь к этому выводу точно так же, как продвигаются шаг за шагом вперёд при ходьбе, и должным порядком достигает мудрости? В противном случае вам даже не удастся коснуться истин кончиками пальцев, а будете только отгонять их дальше и дальше от глаз. Поэтому рассуждения только о том, существует ли нечто, подобны спорам о шляпе, которую не носят, или о туфле, которую не надевают. Что может получиться из этого, кроме неведения, существует ли что-либо является ли оно чём-то большим, чем просто понятие, и, таким образом, существует ли спасение, или вечная жизнь после смерти, лучше ли одна религия другой, или существуют ли небеса и ад? У вас не может быть ни одной мысли на эти темы, до тех пор пока вы завязли на первом шагу и месите песок, не в силах поставить одну ногу вперёди другой и продвинуться вперёд. Позаботьтесь же, пока ещё ваши умы находятся под открытым небом, а не в зале суда, чтобы они не окостенели внутренне и не превратились в соляные столбы».

С этими словами я ушёл от них, а они были столь разгневаны, что кидались камнями мне вслед. Они виделись мне тогда похожими на изваяния, полностью лишённые человеческого рассудка. Я спросил ангелов, какова их судьба. Они сказали, что худших из них погружают в бездну, и там они находят пустыню, где их принуждают таскать тяжести. Поскольку они тогда уже не могут произнести ничего разумного, они только болтают и делают праздные замечания. С расстояния они выглядят вьючными ослами.

334. Третье воспоминание.

Затем один из ангелов сказал: «Пойдём со мной туда, где кричат: „Как мудро!“ Там ты увидишь чудовищных людей, с лицами и телами человеческими, хотя это и не люди».

«Что же они тогда — животные?» — спросил я.

«Нет, — ответил он, — они не животные, а звериные люди. Это те, которые окончательно неспособны видеть, является истина истиной или нет, хотя могут выдать за истину всё, что пожелают. Мы зовем таких людей торговцами доказательствами».

Мы пошли на звук выкриков и пришли к их источнику. Там мы нашли группу людей, окруженную толпой. В толпе было несколько человек благородного происхождения, которые, услышав, что они доказали всё, что сказали, и таким образом явно согласны в поддержке друг друга, обернулись и сказали: «Как мудро!»

Но ангел сказал мне: «Давай не будем приближаться к ним, а позовём кого-нибудь из группы». Мы так и сделали, и отвели его в сторону; мы обсудили множество разнообразных вопросов, и каждый пункт он доказывал так, что он выглядел совершенно как истинный. Тогда мы спросили его, не может ли он также доказать и обратное. Он ответил, что может, и не хуже предыдущих пунктов. Тут он заговорил открыто и от души: «Что есть истина? Есть ли какая-то другая истина в природе, кроме того, что кто-либо сделает истинным? Скажите что угодно, и я сделаю это истинным».

«Тогда установи, — сказал я, — истину следующего утверждения: вера есть всё, что нужно для церкви». Он сделал это с таким умом и искусством, что присутствовавшие учёные люди захлопали, выражая своё восхищение. Затем я попросил его установить истину утверждения, что милосердие есть всё, что нужно для церкви; и это он сделал. Тогда я спросил его об утверждении, что милосердие бесполезно для церкви; и он так нарядил каждое из утверждений и так украсил их внушающими доверие доводами, что стоявшие рядом переглянулись и сказали: «Ну разве он не мудр?»

«Разве ты не знаешь, — сказал я, — что жить доброй жизнью — это милосердие, а иметь правильные убеждения — это вера? Разве живущий доброй жизнью не имеет также и правильных убеждений? Следовательно, вера является частью милосердия, а милосердие — частью веры? Разве не видишь, что это истинно?»

«Я установлю истину этого, — сказал он, — и тогда увижу». Он сделал это, а затем заметил: «Вот теперь я вижу». Но чуть позже он установил истину обратного и сказал при этом: «Я вижу, что и это истина». Мы улыбнулись этому и сказали: «Но не противоположности ли это? Как же два противоположных утверждения могут оба представляться истинными?» Он был возмущён этим и возразил: «Ты не прав. Оба утверждения истинны, потому что нет другой истины, чем то, что кем-нибудь установлено как истинное».

Рядом стоял человек, бывший в мире послом высшего ранга. Он был изумлён этим и сказал: «Я допускаю, что нечто подобное и бывает в мире, но всё равно ты сумасшедший. Установи, если можешь, истину утверждения, что свет — это тьма, а тьма — это свет».

«Нет ничего проще, — ответил он. — Что есть свет и тьма, если не состояния глаза? Не превращается ли свет в тень, когда глаз отходит от яркого солнечного света, или если пристально смотреть прямо на солнце? Каждый знает, что тогда состояние глаза меняется, и свет кажется подобным тени; а в обратном случае, когда глаз возвращается в своё нормальное состояние, эта тень кажется светом. Не видит ли сова тьму ночи как ясный день, а дневной свет как тьму ночи? Ведь тогда она действительно видит само солнце как тёмный и тусклый шар. Если у человека были бы глаза совы, то что он назвал бы светом, а что тьмой? Так что же такое свет, как не состояние глаза? А если так, то не является ли свет тьмой, а тьма — светом? Итак, как одно, так и другое утверждение верно».

Но видя, что это доказательство смутило некоторых людей, я сказал: «Я заметил, что этот торговец доказательствами не осведомлён о существовании истинного света и ложного света. Обе эти формы света кажутся светом; но ложный свет не является в действительности светом, а по сравнению с истинным светом тьма. Сова действует в ложном свете, ибо глаза её наполнены жаждой преследования и пожирания птиц; этот свет дает её глазам способность видеть ночью совершенно так же, как глазам кошек, мерцающим, как свечи в погребах. В этом случае ложный свет возникает из жажды преследования и пожирания мышей, которая наполняет их глаза и действует таким образом. Отсюда ясно, что свет солнца — это истинный свет, а свет желания — ложный свет».

Вслед за тем посол попросил торговца доказательствами установить истину утверждения, что ворон бел, а не чёрен. «Тоже лёгкая задача, — ответил он. — Возьми иголку или острое лезвие и открой перья и пух ворона; или удали перья и пух и посмотри на голую кожу ворона, не белая ли она? Что чернота, окружающая её, как не тень, которую нельзя использовать в суждении о цвете ворона? Справься у знатоков оптики, и они скажут тебе, что чернота — это просто тень; или размели в порошок чёрный камень или чёрное стекло, и ты увидишь, что порошок белый».

«Но когда ты смотришь на ворона, — сказал посол, — он ведь кажется чёрным?» Но торговец доказательствами отвечал: «Будучи человеком, хочешь ли ты мыслить о чём-то по внешнему виду? Конечно, ты можешь говорить по видимости, что ворон черный, но не можешь же ты так действительно думать. Например, ты можешь говорить по видимости, что солнце встает и садится; но как человек ты не можешь думать, что так и происходит, потому что солнце остаётся неподвижным, а двигается земля. То же самое и с вороном: видимость есть видимость. Что ни говори, а ворон совершенно и вполне белый. Он к тому же становится белым, когда стареет, это я сам наблюдал».

При этом окружающие посмотрели на меня. Тогда я сказал, что это правда, что перья и пух ворона имеют изнутри белесый оттенок и кожа тоже. Но это истинно не только для воронов, а и для всех птиц во всём мире; и каждый различает птиц по их окраске. Если не так, то мы должны сказать, что всякая птица белая, а это нелепо и бессмысленно.

Затем посол спросил, не может ли он установить истину утверждения, что он сам не в своём уме. «Да, — сказал он, — могу, но не хочу. Все мы не в своём уме».

Тогда его попросили говорить чистосердечно и сказать, шутил ли он, или он действительно верит, что нет истины, а есть только то, что кто-либо установил, как истинное. Он ответил: «Клянусь, я так и верю».

В дальнейшем этого торговца какими угодно доказательствами отослали к каким-то из ангелов, чтобы те испытали его природу. Проделав это, они сказали, что у него нет и крупицы разумения. «Причина та, — пояснили они, — что в этом случае всё, что выше рассудочного уровня, закрыто, и только то, что ниже, открыто. Духовный свет выше этого уровня, а природный — ниже, и именно природный свет позволяет доказать всё, что захочется. Но если в природный свет не вливается духовный, то невозможно увидеть, истинна ли какая-либо истина, а следовательно также — ложна ли ложь. Способность видеть и то и другое происходит от присутствия духовного света в природном свете, а духовный свет исходит от Бога небес, а это Господь. Поэтому этот торговец какими угодно доказательствами — ни человек, ни животное, а зверочеловек».

Я спросил ангелов о судьбе таких людей; как же могут они находиться в обществе живущих, раз духовный свет — источник жизни людей; и он же — источник их разума. Они сказали, что, до тех пор пока такие люди в одиночестве, они не могут думать или говорить о чём бы то ни было, а стоят бессловесные, как машины, или как будто крепко уснули. Но они разом просыпаются, как только их уши уловят любой звук. Они добавили, что те, которые становятся такими, внутренне злы. Духовный свет свыше не может втекать в них, а только некоторая духовность посредством мира; она-то и даёт им способность выдумывать доказательства.

Когда они закончили говорить, я услышал, как один из ангелов, испытывавших его, сказал: «Сделай общий вывод из того, что ты слышал». Мой вывод был таков: не то признак разумного человека, что он может доказать всё, что пожелает; но способность видеть, что истина истинна, а ложь ложна, и доказывать это — вот признак разумного человека.

Затем я взглянул в сторону собрания, где стояли торговцы доказательствами в окружении толпы, кричащей: «Как мудро!»; и вот, внезапно их заслонило темное облако с мечущимися в нём совами и летучими мышами. И мне было сказано: «Совы и летучие мыши в этом облаке — это соответствия для демонстрации их мыслей. Доказательство лжи для того, чтобы она казалась истиной, в духовном мире представляется в виде птиц ночного образа жизни, чьи глаза внутренне освещены ложным светом; это позволяет им видеть предметы в темноте как будто при свете дня. У тех, кто доказывает ложные утверждения до той степени, что они кажутся истинными и впоследствии считаются истинными, есть подобный духовный ложный свет. Все они способны хорошо видеть позади себя, но вообще ничего — вперёди себя».

335. Четвёртое воспоминание.

Однажды утром я проснулся, хотя ещё не рассвело, и наблюдал как бы видения разного рода, появлявшиеся перед моими глазами. Затем, когда наступил полный рассвет, я увидел различного вида блуждающие огни. Некоторые из них напоминали покрытые письменами листы бумаги, сложенные во столько раз, что, в конце концов, стали похожи на падающие звёзды, попадающие в атмосферу и исчезающие. Некоторые выглядели, как отрытые книги, из которых одни блестели, как маленькие луны, другие горели, как свечи. Среди них были книги, которые взлетали ввысь и исчезали высоко в небе; другие падали на землю и рассыпались в пыль. Видя всё это, я предположил, что под этими видимостями в воздухе находятся люди, спорящие о воображаемых вещах, считая, что они имеют большую важность. Ведь в духовном мире приходится видеть такие явления в атмосфере, возникающие от рассуждений тех, кто под ними.

Немного позже зрение Моего духа было открыто, и я заметил множество духов, с венками из лавровых листьев на голове и в цветастых одеяниях. Это был знак того, что духи эти в природном мире были знамениты своей учёностью. Будучи в духе, я подошёл и присоединился к собранию. Тогда я услышал, что они увлечены ост­рым и ожесточенным спором о врождённых понятиях, то есть есть ли у человека какие-нибудь понятия с самого рождения, как у животных.

Те, кто отрицал это, постоянно отодвигались от тех, кто подтверждал, и в конце концов они оказались разделёнными на две части, стоя, как ряды двух армий, готовых драться на мечах. Но за неимением мечей они сражались словесными выпадами.

Вдруг между ними очутился ангельский дух и громким голосом воскликнул: «Я заслышал, находясь невдалеке от вас, что вы с обеих сторон участвуете в неистовом споре, есть ли у людей какие-нибудь врождённые понятия, как у животных. Я говорю вам, что у человека нет врождённых понятий, а у животных нет понятий вообще. Так что ваша перебранка — ни о чём или, как говорится, о козлиной шерсти или о бороде века сего»^[62].

Услышав это, все они пришли в бешенство и завопили: «Вышвырните его! То, что он говорит, противоречит общепринятому мнению». Но когда они попытались вышвырнуть его, они увидели, что его окружает небесный свет, сквозь который им было невозможно проникнуть, ибо то был ангельский дух. Тогда они отступили и держались от него на небольшом расстоянии. Когда свет прекратился, он сказал им: «Зачем вы приходите в бешенство? Сперва послушайте и примите доводы, которыми пользовался я, и сделайте затем собственное заключение по ним. Я вижу наперед, что те, у кого есть хорошие способности к суждениям, согласятся и успокоят бурю, возникшую у вас в умах». В ответ на это они сказали, хоть и с раздражением в голосе: «Ладно, говори, а мы послушаем».

Тогда он начал говорить: «Вы верите, что у животных есть врождённые понятия, и делаете такой вывод из того, что их действия кажутся происходящими от мысли. Однако у них нет ровно никакой способности к мышлению, а мы можем говорить о понятиях только благодаря мышлению. Признаком мышления является именно то, что действуют так-то и так-то по той или иной причине. Так что судите сами, думает ли паук своей крошечной головкой, когда плетет свою такую хитроумно устроенную паутину: „Я натяну нити вот так и соединю их поперечными нитями, чтобы моя паутина выдержала напор воздуха, которому она будет подвергаться. А там, где встретятся внутренние концы нитей, образуя центр, я сделаю себе место, где буду сидеть, чтобы узнавать о том, что попадает в паутину, и бежать к нему. Так что, если муха залетит в неё, тут-то и попадётся, а я немедленно накинусь и опутаю её, и будет она мне пищей“? Опять-таки, разве думает пчела своей крошечной головкой: „Полечу-ка я. Я знаю, где есть цветущие луга, и там я с одних цветов наберу воска, с других — мёда; и из воска я построю ряды смежных ячеек, оставляя нечто вроде улиц, чтобы мне и моим товарищам можно было свободно входить и выходить. Затем мы запасём в ячейках много мёда, которого хватит на будущую зиму, чтобы нам не умереть“? Есть много других удивительных деталей, в которых пчёлы не только сравнимы по общественной и экономической предусмотрительности с людьми, но в некоторых действиях даже превосходят их (см. выше, 12).

Опять-таки, разве шершень думает своей крошечной головкой: „Мы с моими товарищами построим жилище из тонкой бумаги, внутренние стены которого будут изогнуты так, что образуют лабиринт; а в середине мы сделаем нечто вроде площадки, со входом и выходом, но так искусно придуманными, что ни одна тварь, кроме нашей разновидности, не найдёт пути к середине, где мы проводим свои собрания“? Или шелковичный червь, пока он ещё на стадии личинки, думает ли своей крошечной головкой: „Пришло время мне готовиться прясть шёлк, чтобы, когда спряду, можно было мне вылететь, и в воздухе, в той стихии, которая раньше была недоступна мне, играть с подружками и обзавестись потомством“? Подобно тому и остальные гусеницы, когда проползают сквозь стены и превращаются в нимф, куколок, коконы и, наконец, в бабочек? Есть ли у одной мухи понятие о том, чтобы встретить другую в одном месте, а не в другом?

Почти то же самое у больших животных, что и у тех насекомых; например, у птиц и летающих тварей разного рода, которые знают, когда встретиться, когда готовить гнезда, откладывать в них яйца, сидеть на них и высиживать птенцов, приносить им еду, выращивать их, пока не научатся летать, и затем прогонять их из гнезда, как если бы они не были их потомством, и многое другое. Почти то же самое с наземными животными, змеями и рыбами. Есть ли среди вас тот, кто не может видеть из сказанного мной, что их самопроизвольные действия — не следствия процесса мышления, того единственного контекста, в котором мы можем говорить о понятиях? Ошибочная вера в то, что у животных есть понятия, возникла единственно из того ложного представления, что животные мыслят точно так же, как человек, и единственное различие — это дар речи».

После этой речи ангельский дух осмотрелся вокруг, и поскольку увидел, что они всё равно колеблются относительно того, есть ли у животных мыслительный процесс или нет, то продолжил выступление, говоря: «Я понял, что сходство действий людей и животных не даёт вам расстаться с мечтой об их мыслительном процессе. Поэтому я расскажу вам об источнике их действий. Каждое животное, каждая птица, рыба, каждое пресмыкающееся и насекомое имеет собственную природную, чувственную и телесную любовь; она располагается в их головах, а в них — в мозгах. Этим путём духовный мир воздействует непосредственно на их телесные чувства, и ими он направляет их действия. Вот почему их телесные чувства намного более восприимчивы, чем человеческие. Это побуждение из духовного мира — то, что мы называем инстинктом, и ему дано такое название именно потому, что оно возникает без посредства мышления. Есть также вторичные инстинкты, возникающие из привычки. Но их любовь, с помощью которой побуждение из духовного мира направляет их действия, касается только питания и воспроизводства вида, а не какого-либо знания, разумения и мудрости, средств, которыми любовь постепенно развивается в людях.

И у человека нет врождённых понятий, что ясно доказывается тем, что у него нет врождённого мыслительного процесса, а в отсутствие мыслительного процесса не может существовать никакого понятия, ведь одно обусловлено другим. Об этом можно заключить по новорождённым младенцам, которые неспособны ничего делать, только сосать молоко и дышать. Их способность сосать молоко не оттого что они рождены с нею, а оттого что они постоянно делали сосательные движения в материнской утробе. Их способность дышать — следствие того, что они живы, ибо это нечто наиболее общее у живых созданий. Даже телесные чувства их крайне слабы и мало помалу вырабатываются из этого состояния путём взаимодействия с окружающими предметами; подобно тому и двигаться они учатся путём тренировки. Мало-помалу они как бы учатся издавать неразборчивые звуки, вначале произнося их без всякого понятия, но нечто смутное уже возникает перед их умственным взором; по мере того как он становится яснее, возникает некоторое смутное воображение, а из него такого же рода мышление. Пропорционально образованию такого состояния возникают понятия, которые, как было уже сказано, неотделимы от мышления, а размышление развивается от наставления, и не от чего иного. Вот как у людей получаются понятия; они не врождённы им, а образованы, и из них уже получаются речь и действия».

О том, что у человека нет от рождения ничего, кроме способности знать, понимать и быть мудрым, и склонности любить не только эти способности, но также своего ближнего и Бога, смотри воспоминание, приведённое выше (48), и одно из последующих.

Вслед за тем я посмотрел вокруг и увидел рядом Лейбница и Вольфа^[63], сосредоточенно слушавших доводы, выдвигаемые ангельским духом. При этом Лейбниц подошёл и выразил своё одобрение и согласие; а Вольф отошёл, и соглашаясь и не соглашаясь, так как ему не хватало внутренней силы суждения, бывшей у Лейбница.

Глава 6

Вера

336. Мудрость древних была источником учения о том, что вселенная и всё, что в ней есть, относятся к добру и истине; и потому всё, что касается церкви, относится к любви, или милосердию, и к вере, потому что всё, происходящее от любви, или милосердия, называется добром, а всё, происходящее от веры, называется истиной. Так вот, поскольку совершенно ясно, что милосердие и вера раздельны, но должны объединиться в том, кто собирается стать членом церкви, то есть иметь церковь в себе, то древние обсуждали и спорили о том, что из двух идёт первым, и что, таким образом, правильно называть старшим. Некоторые из них говорили, что это истина, и потому вера; другие говорили, что это добро, и потому милосердие. Ведь они наблюдали, как после рождения человек сразу начинает учиться говорить и думать; это постепенно развивает его разум путём накопления знаний, и так он изучает и понимает, что такое истина; а с помощью неё он позже изучает и понимает, что такое добро. Так что он сначала постигает, что такое вера, и уж затем — что такое милосердие. Те, которые так понимали суть дела, приходили к заключению, что истина веры первородна, а добро милосердия родилось позже. По этой причине они оставляли за верой привилегированное положение и права первородства. Однако эти люди так завалили свой разум кучей доводов в пользу веры, что не смогли увидеть, что вера — это не вера, если не объединена с милосердием, а милосердие — не милосердие, если не объединено с верой, составляя с ней одно целое. Если это не так, то они не представляют никакой ценности для церкви. На следующих страницах будет показано, что они составляют совершенно единое целое.

Но в качестве вступления я коротко раскрою, как, или каким путём, они составляют единое целое. Это важно, поскольку прольет некоторый свет на всё дальнейшее. Вера, которая также подразумевает истину, является первой по времени, но милосердие, подразумевающее также и добро, является первым в намерении. То, что первое в намерении, — на самом деле первое, поскольку оно первично, а посему и первородно. То, что первое по времени, — на самом деле не первое, а лишь кажется таковым.

Чтобы это было понятным, проведем сравнение со строительством церкви и дома, устройством сада и подготовкой поля. Первое по времени в строительстве церкви — это заложить фундамент, построить ­стены, укрыть крышей, а затем поместить внутри алтарь и возвести кафедру; но первое в намерении — поклоняться в этой церкви Богу, та причина, по которой делалось всё остальное. Первое по времени в строительстве дома — это сделать его внешний остов и снабдить его всем необходимым для жизни; но первое в намерении — это удобная жизнь для себя и для всех, кто будет жить в доме. Первое по времени в устройстве сада — это уровнять землю, подготовить почву, посадить деревья и посеять семена, чтобы вырастить полезные растения; но первое в намерении — это та польза, которую извлекают из всех этих вещей. Первое по времени в подготовке поля — это уровнять землю, вспахать, взборонить, а затем посеять; но первое в намерении — это урожай, а также всякое применение, которое он находит. Эти сравнения позволят любому сделать вывод, что по сути первое. Не правда ли, каждый, кто хочет построить церковь или дом, или устроить сад, или возделывать поле, прежде всего имеет в виду пользование ими и постоянно держит это в уме, сообразуясь с этим, пока ищет средства, чтобы это осуществить? Значит, мы заключаем, что истина веры — это первое по времени, но добро милосердия — это первое в намерении, а раз оно поэтому играет ведущую роль, то на самом деле оно первородно в уме.

Но нам необходимо знать, что есть в сущности вера и милосердие, а знать это невозможно, если вопрос не разделить на отдельные утверждения, причём свой ряд утверждений будет и для веры, и для милосердия. К вере относится следующее:

(I) Спасительная вера — в Господа Бога Спасителя Иисуса Христа.

(II) Вера вкратце состоит в том, что тот, кто живёт доброй жизнью и придерживается правильных убеждений, спасается Господом.

(III) Веру приобретают, обращаясь к Господу, обучаясь истинам из Слова и живя по ним.

(IV) Множество истин, связанных как бы в пучок, достигает уровня веры и доводит её до совершенства.

(V) Вера без милосердия — это не вера, а милосердие без веры — это не милосердие, и то и другое безжизненно, если Господь не даёт им жизни.

(VI) Господь, милосердие и вера составляют одно, точно так же, как в человеке жизнь, воля и разум; если их разделять, то каждое в отдельности разрушается, как жемчужина, которая крошится в пыль.

(VII) Господь — милосердие и вера в человеке, а человек — милосердие и вера в Господе.

(VIII) Милосердие и вера вместе присутствуют в добрых делах.

(IX) Бывает истинная вера, поддельная вера и лицемерная вера.

(X) У злых нет веры.

Теперь надо объяснить эти утверждения одно за другим.

I

Спасительная вера в Господа Бога

Спасителя Иисуса Христа

337. Спасительная вера — в Бога как Спасителя, потому что Он — Бог и человек, и Он в Отце, и Отец в Нём, так что они — одно. Поэтому тот, кто обращается к Нему, в то же время обращается к Отцу, то есть к одному и единственному Богу, и спасительная вера состоит не в чём ином. Нам надо верить или иметь веру в Сына Божьего, Искупителя и Спасителя, зачатого от Иеговы и рождённого Девой Марией, и названного Иисусом Христом. Это очевидно из часто повторяющихся Его собственных наказов, и позже из апостольских. Следующие отрывки ясно показывают, что Он заповедовал веру в Себя:

Иисус сказал: Воля Отца, пославшего Меня, — чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу того в последний день. Иоанн 6:40. Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а неверующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нём. Иоанн 3:36. Дабы всякий, верующий в Сына, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Иоанн 3:15, 16. Иисус сказал ей: Я — воскресение и жизнь. Верующий в Меня не умрёт вовек. Иоанн 11:25, 26. Истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную. Я хлеб жизни. Иоанн 47, 48. Я — хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет голоден, и верующий в Меня не будет жаждать никогда. Иоанн 6:35. Иисус возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей; кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой. Иоанн 7:37, 38. Итак, сказали Ему: что нам делать, чтобы творить дела Божьи? Иисус сказал им в ответ: вот дело Божье, чтобы вы верили в Того, Кого Отец послал. Иоанн 6:28, 29. Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света. Иоанн 12:36. Верующий в Сына Божьего не судится, а неверующий уже осуждён, потому что не уверовал во имя единородного Сына Божьего. Иоанн 3:18. Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его. Иоанн 20:31. Если не уверуете, что это Я, то умрёте во грехах ваших. Иоанн 8:24. Иисус сказал: когда Утешитель, дух истины, придёт, Он обличит мир о грехе и о правде и о суде; о грехе, что не веруют в Меня. Иоанн 16:8, 9.

Дата добавления: 2015-05-08