КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Заказ 3210 9 страница
Мистик совершает абстрактный выбор самого себя и этим выбором окончательно выделяет себя из всего остального мира, к которому уж и не возвра-" щается никогда. Истинный же этический конкретный выбор в том и состоит, что выбирая себя, выделяя свое «я» из всего мира, человек в ту минуту возвращается к нему, благодаря раскаянию. Оба, намеченные здесь воззрения на жизнь — и древнегреческого философа, и христианского мистика— можно таким образом, считать первыми, хотя и неудачными попытками этического мировоззрения. Причина неудачи в том, что индивидуум в обоих случаях окончательно выделяет себя из мира или — выбирает себя абстрактно, т. е. не этически, вследст-вии чего и теряет свою связь с действительностью; | между тем этические отношения только и возможны *-•■' в области действительности. При истинном этическом выборе, индивидуум выбирает себя, как многообразную конкретность, находящуюся в неразрывной связи с миром. Эта конкретность — «действительность» индивидума, но так~как выбор его был вполне свободным, то ее можно также назвать «возможностью» или — улотребляя этическое выражение — «задачей» индивидуума. Э стети к всюду видит в жизни возможности, обусловливающие для него содержание будущего; этик же видит в жизни задачи, что и придает его жизни из1естйуТо" определенность™ и уверенность, которых так не достает жзни эстетика, рабски зависимой от всех внешних условий. В этой же зависи-,. мости и лежит причина того болезненного страха, с \/ которым люди говорят об ужасном положении человека, не находящего себе места в жизни. Подобный страх указывает на то, что человек ожидает всего от места и ничего от самого себя. Этик также старается найти надлежащее место в жизни, но, если он и -заметит, что ошибся, или если перед ним восстанут
какие-нибудь неожиданные преграды и затруднения,. он все-таки не падет духом, так как не потеряет власть над собой. Он сразу увидит предестоящую ему новую задачу и немедленно приступит к делу. Не мало также встречается людей, которые опасаются, что в случае, если им придется влюбиться, им достанется не та девушка, которая соответствует их идеалу женщины. Кто станет отрицать счастье же ниться именно на такой девушке, но с другой стороны не суеверие ли предполагать, что счастье человека заключается в чем-либо, лежащем вне его самого? Этик тоже старается не ошибиться в выборе жены, но, если впоследствии и оказывается, что выбор не вполне оправдал его надежды, он не падает от этого духом—он сразу видит предстоящую ему жиз* ненную задачу и понимает, что вся суть не в том,, чтобы желать, а в том, чтобы хотеть. Многие, имеющие вообще некоторое представление о значении жизни, желают быть современниками великих исторических событий и даже участвовать в них. Кто ста-нет отрицать смысл подобного желания, но с другой стороны разве не суеверие предполагать, что значение человека определяется его участием во внешних событиях жизни? Этик знает, что вся суть — во взгляде человека на жизнь, в энергии его внутренней душевной деятельности, знает, что человек, стоящий в этом смысле на высоте требований, может и в самых скромных рамках жизни пережить куда больше того кто был не только свидетелем, но и сам участвовал в великих мировых событиях. Э_хик знзает, что вся L жизнь одна сплошная сцена, и каждому даже само-му незначительному человеку предстоит сыграть в ней свою роль, причем от него самого зависит сделать ее столь же значительной и серьезной — в духовном смысле — как и роль тех, кому отведено место в истории. К эстетику вообще вполне применимо старое изречениегябыть или не быть», и чем более его жизнь приближается к идеалу эстетической жизни, тем более он становится зависимым от всех внешних условий ее; измени ему хоть одно, и — он погиб; для этика же всегда существует исход: когда все идет наперекор его желаниям, когда мрак бури сгущается вокруг него до того, что даже сосед его теряет его
из виду, он все-таки не погибает,— у него есть надежная точка опоры — свое «я»., Напомню тебе здесь определение, которое я уже L дал в свое время этическому началу: этическим на" чалом является в человеке то, благодаря чему он становится тем, что он есть. От человека, следовательно, не требуется чтобы он стал другим, но только самим собой, не требуется полного уничтожения в себе эстетического начала, а требуется лишь сознательное отношение к нему. Этическая жизнь требует от человека в высшей степени ясного и определенного самосознания, от которого бы не могло ускользнуть ни одной даже случайное явление; этика не имеет своей целью уничтожение конкретности человеческой личности, но, напротив, видит свою задачу в,надлежащем и всестороннем развитии этой личности, причем ясно видит, какие начала должны быть в ней развиты и каким именно образом. Люди вообще относятся к этике совершенно абстрактно, и она поэтому внушает им какой-то затаенный ужас. Они смотрят на нее, как на нечто чуждое личности и предпочитают держаться от нее подальше,— Бог весть, куда ведь может привести знакомство с нею. Точно также боятся многие люди и смерти, имея самое смутное, неясное представление о переходе души по смерти в новый мир, в котором царствуют совершенно иные законы и порядки, нежели знакомые им земные. Причиной такого страха является нежелание человека вдуматься в свою сущность и значение, просветлеть душевно: явись же это душевное просветление— страх исчезнет. То же самое и относительно этики: человек, боящийся душевного просветления бежит от этики, так как последняя требует именно этого просветления. Как противоположность эстетическому мировоззрению, согласно которому смысл жизни — в наслаждении, люди часто ставят воззрение, по которому смысл жизни сводится к неуклонному исполнению человеком долга, и выдают это воззрение за этическое. Проповедников такого воззрения невольно приходится, однако, заподозрить в умышленном искажении смысла и значения этики, из желания «подорвать ее кредит» у людей. Проповедывать людям одно суровое исполнение долга в самом деле по меньшей
мере не_ осторожно: такая проповедь встречается большею частью одним смехом в особенности, если она произносится — как, например, в произведениях Скриба — с известной комической серьезностью неизменного пошиба и предполагается взамен жизнерадостного учения, приветствующего счастье и восторги наслаждения. Главной причиной несовершенства и неуспехи этого псевдо-этического воззрения является то, что проповедники его становятся к долгу во внешние отношения: определяя этическое отношение к жизни словом «долг», они под самим словом «долг» разумеют различные внешние житейские отношения. Немудрено, что жизнь, посвященная долгу такого рода, кажется людям далеко непривлекательной и скучной, не выдерживающая никакого сравнения с жизнерадостным идеалом жизни, выставляемым эстетиками. Истошное, этическое воззрение на жизнь требует от чёдшека исполнения не внешнего, а внутреннего долга, долга кч. самому себе, к своей душе, которую он должен не "погубить, но обрести. Чем глубже между тем этическая основа жизни человека, тем меньше у него потребности ежеминутно говорить о долге вообще, или советоваться с другими относительно своего долга, в частности, и тем меньше сомнений относительно способа выполнения этого долга и т. д. Жизнь истинного этика отличается no3TOMv внутренним спокойствием и уверенностью, тогда как напротив, беспокойнее и несчастнее жизни человека — раба внешнего долга нельзя себе и представить. Этика, как понятие общее, есть также понятие абстрактное и, как таковое, находят свое выражение исключительно в запрещении. В этом смысле этика олицетворяет собой закон. Как же скоро на сцену выступает положительное приказание, оно является уже плодом этики и эстетики вместе. Евреи были по преимуществу народом закона и поэтому прекрасно поняли большинство заповедей Моисеева закона — абстрактных или отрицательных (запретительных) — самой же положительной и конкретной: «Возлюби Господа Бога Твоего всем сердцем»... которую больше всего усвоило себе христианство, они как раз и не поняли. Переходя из чисто абстрактного понятия в более конкретное, этика олицетворяет собой уже не закон, а нравы и обычаи данного народа, зависящие
10 Заказ 3210 от индивидуальности последнего; иначе говоря — вместе с упомянутым переходом, этика воспринимает в себя и эстетический элемент. Для отдельного человека этика, однако, остается по-прежнему понятием абстрактным; реальное значение она приобретает лишь тогда, когда данный человек олицетворяет собой «общечеловеческое». Вот она — тайна совести, тайна индивидуальной жизни, заключающаяся в том, что последняя являете в одно и то же время и индивидуальной и общечеловеческой,— если и не непосредственно, то, по-крайней мере, в смысле возможности стать таковою. Человек этического воззрения на жизнь видит в ней «общечеловеческое» и старается сам быть воплощением этого «общечеловеческого»; последнее же достигается не тем, что человек отрешается от своей конкретности (такое отрешение равняется самоуничтожению), но, напротив, тем, что он сознательно проникается ею еще сильнее и вместе с ней воспринимает в себя и «общечеловеческое». «06-щечеловек» — не мечта, каждый человек является в известном смысле общечеловеком, т. е. каждому указан путь, по которому он может дойти до «общечеловеческого». Эстетик — человек случая, воображающий достигнуть идеала человеческого совершенства, благодаря своей исключительной индивидуальности; этик же стремится к тому, чтобы проявить своей жизнью «общечеловеческое». Влюбленный эстетик озабочен поэтому желанием выразить свою любовь каким-нибудь особенным, выделяющим его из ряда обыкновенных смертных, образом; вступающий в-брак этик имеет ввиду исполнить общечеловеческий долг. Этик никогда не становится таким образом ненавистником конкретной действительности, напротив, действительная жизнь приобретает для него, благодаря любви, лишь еще более глубокое значение: он видит в любви высшее проявление «общечеловеческого». Жизненная задача заключается для этика в нем самом: он стремится отождествить свое случайное непосредственное «я» с «общечеловеческим». Итак, жизнь этика — выполнение долга, но не внешнего, а внутреннего, долга по отношению к самому себе; сознание этого долга проявляется в нем в минуту отчаяния, и с тех пор вся жизнь данного индивидуума, включая сюда и эстетические начала ее, проникается и животнорится этим сознанием. Этика можно сравнить с тихим, но глубоким озером, эстетика же, напротив, с мелководным, но задорно бурлящим ручейком. Этическое отношение к жизни проявляется, следовательно, не во внешней, но во внутренней деятельности личности; все дело здесь, как уже сказано, в том, чтобы личность не отрешалась абстрактным и бессодержательным стремлением вперед от своей конкретности, но воспринимала ее в себя, тическое отношение к жизни не бросается поэтому в глаза, этик живет, по-видимому, как и все прочие люди, как и эстетик, но настает минута и — ста-иавится ясно, что жизнь этика имеет свои определенные границы, каких не знает жизнь эстетика. И я нахожу вполне естественным, что этик не проявляет своих этических взглядов всуе, пе отношению к чему-либо безразличному — это значило бы унижать этику, глубокое значение которой не позволяет приурочивать ее к решению пустых вопросов. Все безразличное, т. е. несущественное настолько потеряло для этика свое значение, что он без всякого труда и во всякое время может наложить на него свое вето. Этик верит в Провидение, и вера его настолько крепка и спокойна, что ему и в голову не приходит связывать ее с какими-либо случайными явлениями или ежеминутно проявлять его. Приобрести и затем сохранить этическое воззрение на жизнь, не расточая его на различные житейские отношения, приобрести и сохранить веру в Провидение, не расточая ее всуе— однако, в воле каждого человека: вся суть здесь в том, чтобы человек ясно сознавал свою жизненную задачу, удерживался от врожденной склонности увлекаться мелочами, крепко держался намеченного пути к вечному идеалу и не бросался в стороны, гоняясь за обманчивыми миражами.
Сделаем еще одно сопоставление этика с эстетиком. Самым главным и самым существенным отличием этика от эстетика является ясное самосознание первого, обусловливающее твердость и определенность его жизненных основ, тогда как жизнь второго является каким-то беспочвенным витанием в пространстве. Этик прозрел свою собственную сущность, познал себя самого, осветил своим сознанием всю свою конкретность и поэтому властен уже подавить от индивидуальности последнего; иначе говоря — вместе с упомянутым переходом, этика воспринимает в себя и эстетический элемент. Для отдельного человека этика, однако, остается по-прежнему понятием абстрактным; реальное значение она приобретает лишь тогда, когда данный человек олицетворяет собой «общечеловеческое». Вот она — тайна совести, тайна индивидуальной жизни, заключающаяся в том, что последняя являете в одно и то же время и индивидуальной и общечеловеческой,— если и не непосредственно, то, по-крайней мере, в смысле возможности стать таковою. Человек этического воззрения на жизнь видит в ней «общечеловеческое» и старается сам быть воплощением этого «общечеловеческого»; последнее же достигается не тем, что человек отрешается от своей конкретности (такое отрешение равняется самоуничтожению), но, напротив, тем, что он сознательно проникается ею еще сильнее и вместе с ней воспринимает в себя и «общечеловеческое». «06-щечеловек» — не мечта, каждый человек является в известном смысле общечеловеком, т. е. каждому указан путь, по которому он может дойти до «общечеловеческого». Эстетик — человек случая, воображающий достигнуть идеала человеческого совершенства, благодаря своей исключительной индивидуальности; этик же стремится к тому, чтобы проявить своей жизнью «общечеловеческое». Влюбленный эстетик озабочен поэтому желанием выразить свою любовь каким-нибудь особенным, выделяющим его из ряда обыкновенных смертных, образом; вступающий в. брак этик имеет ввиду исполнить общечеловеческий долг. Этик никогда не становится таким образом ненавистником конкретной действительности, напротив, действительная жизнь приобретает для него, благодаря любви, лишь еще более глубокое значение: он видит в любви высшее проявление «общечеловеческого». Жизненная задача заключается для этика в-нем самом: он стремится отождествить свое случайное непосредственное «я» с «общечеловеческим». Итак, жизнь этика — выполнение долга, но не внешнего, а внутреннего, долга по отношению к самому себе; сознание этого долга проявляется в нем в минуту отчаяния, и с тех пор вся жизнь данного индивидуума, включая сюда и эстетические начала ее, проникается и животнорится этим сознанием. Этика можно сравнить с тихим, но глубоким озером, эстетика же, напротив, с мелководным, но задорно бурлящим ручейком. Этическое отношение к жизни проявляется, следовательно, не во внешней, но во внутренней деятельности личности; все дело здесь, как уже сказано, в том, чтобы личность не отрешалась абстрактным и бессодержательным стремлением вперед от своей конкретности, но воспринимала ее в себя, тическое отношение к жизни не бросается поэтому в глаза, этик живет, по-видимому, как и все прочие люди, как и эстетик, но настает минута и — становится ясно, что жизнь этика имеет свои определенные границы, каких не знает жизнь эстетика. И я нахожу вполне естественным, что этик не проявляет своих этических взглядов всуе, п«отношению к чему-либо безразличному — это значило бы унижать этику, глубокое значение которой не позволяет приурочивать ее к решению пустых вопросов. Все безразличное, т. е. несущественное настолько потеряло для этика свое значение, что он без всякого труда и во всякое время может наложить на него свое вето. Этик верит в Провидение, и вера его настолько крепка и спокойна, что ему и в голову не приходит связывать ее с какими-либо случайными явлениями или ежеминутно проявлять его. Приобрести и затем сохранить этическое воззрение на жизнь, не расточая его на различные житейские отношения, приобрести и сохранить веру в Провидение, не расточая ее всуе— однако, в воле каждого человека: вся суть здесь в том, чтобы человек ясно сознавал свою жизненную задачу, удерживался от врожденной склонности увлекаться мелочами, крепко держался намеченного пути к вечному идеалу и не бросался в стороны, гоняясь за обманчивыми миражами.
Сделаем еще одно сопоставление этика с эстетиком. Самым главным и самым существенным отличием этика от эстетика является ясное самосознание первого, обусловливающее твердость и определенность его жизненных основ, тогда как жизнь второго является каким-то беспочвенным витанием в пространстве. Этик прозрел свою собственную сущность, познал себя самого, осветил своим сознанием всю ■свою конкретность и поэтому властен уже подавить в себе брожение неопределенных мыслей, не позволит себе увлекаться мечтами; этик уже не является самому себе, каким-то калейдоскопом, постоянно меняющем свои формы,—он знает себя. Выражение «познай себя самого» повторялось и повторяется без конца, и в познании себя самого привыкли видеть цель всех стремлений человеческих. Познание себя самого может, однако, служить целью лишь в том случае, если оно же является и исходным пунктом. Этическое познание себя самого не эстетическое самосозерцание, управляемое законами необходимости, или видящее во всем необходимость, но свободное размышление над самим собой, самоанализ, являющийся, результатом свободной внутренней (душевной) деятельности человека. Поэтому я с умыслом употребил выражение «выбрать себя самого» вместо «познать себя самого». Познание себя самого не есть еще венец душевной деятельности этика, но лишь плодотворное начало, создающее затем истинного человека. Если бы я хотел блеснуть остроумием, я мог бы сказать здесь, что индивидуум познает себя, как Адам — по Писанию — познал Еву; от этого сношения с самим собой индивидуум становится беременным самим же собой и затем самого же себя рождает. Лишь из себя самого может человек почерпнуть познание себя самого. Познавая себя самого, индивидуум познает свое «я», являющееся в одно и то же время и его действительным и его идеальным «я»: это «я» находится и вне его, как образ, который он стремится воплотить в себя, и в то же время в нем самом, так как это «я» — он сам. Отсюда та двойственность этической жизни, выражающаяся в том, что индивидуум имеет себя самого и в самом себе и вне себя. Итак, идеальное «я» не есть действительное «я» — оно лишь прообраз, который сначала стоит как бы вне, впереди человека, по мере же того, как последний сам становится его воплощением, все более и более бледнеет и стушевывается, пока наконец не ляжет позади человека, как увядшая возможность. Вырцу&аясь аллегорически,' идеальное «я»?можно сравнить с тенью человека: утром тень бежит перед человеком, в полдень идет почти незаметно рядом с ним, вечером же- ложится пр-зади него. Познав себя самого и выбрав себя самого, индивидуум может приступить к воплощению в себе своего идеального «я» причем, однако, должен твердо помнить, что это «я» находится — как уже сказано выше — в нем же самом; стоит индивидууму забыть об этом — все его стремления и усилия получат абстрактное направление. Тот, кто при этом стремится скопировать какого-либо другого человека, равно как и тот, кто будет стараться скопировать «нормального» человека, будут одинаково, хотя и каждый по-своему неестественны. Эстетик смотрит на себя, как на известную конкретность, причем различает в ней начала существенные и случайные. Различие это, однако, лишь относительное, потому что пока человек живет исключительно эстетической жизнью, вся его личность — плод случайности: если же эстетик тем не менее держится за это различие, то лиь вследствие недостатка энергии и твердости духа. Этик, прошедший через горнило отчаяния, также различает в сее существенные и случайные элементы, но это различие основывается совершенно на ином принципе: все, что возникло или продолжает существовать в нем, благодаря его свободному выбору своего «я», является в нем существенным, хотя бы и казалось случайным; все же остальное, напротив, случайно, хотя бы и казалось существенным. Взгляд же эстетика на существенное и несущественное выражается следующим образом. Положим у него есть талант к рисованию — на этот талант он смотрит, как на случайный дар судьбы; положим затем, что он отличается проницательностью и остроусием —на эти качества он смотрит уже, как на свои существенные и неотъемлемые характерные черты, без которых он был бы совсем другим человеком. Такой взгляд вполне ошибочен, и вот почему: если человек не смотрит на свои проницательность и остроумие с этической точки зрения, т. е. он несет ответственность, то они и не являются в нем существенными началами; да несущественна, а случайна и вся жизнь его, пока он живет только эстетически, так что о каком-либо различии — в смысле существования — между основными началами ее не может быть и речи. В жизни этика это различие также до известной степени стерто, но в ином смысле: этик выбирает себя во всей своей конкретности, т. е. признает за всеми своими качествами и свойствами одинаково существенное значение, сознавая, что за все несет одинаковую ответственность. Жиз-неняой задачей «серьезного*1 эстетика является таким образом культивирование своей случайной индивидуальности во всей ее парадоксальности и неправильности; в результате — гримаса, а не человек. Жизненной же задачей этика является воплощение в себе «общечеловеческого». Но воплотить в себе «общечеловеческое» возможно для человека лишь в том случае, еслж он уже имеет в себе «общечеловеческое». «Общечелввеческое» может ведь прекрасно уживаться с индивидуальными способностями данного человека, не уничтожая их, как не уничтожал тернового куста огонь, виденный Моисеем. Если же «общечеловеческое» не находилось бы в самом человеке, то для воплощения его в самом себе, человеку не оставалось бы ничего иного, как отрешиться от своей конкретности. И можно найти не мало примеров такого необузданно абстрактного стремления к «общечеловеческому»; так, среди гусси-тов были сектанты, которые, желая приблизиться к идеалу первобытной и — по их мнению — нормальной человеческой жизнн, ходили голыми, как прародители в раю. В наше время также нередко встречаются люди, требующие такого же обнажения — в духовном смысле, т. е. отрешения человека от своей конкретности, без чего будто бы он не может стать нормальным человеком или — воплотить в себе «обще-человеческве». Но это не правда. «Общечеловеческое», таящееся в конкретности каждого индивидуума, выступает из нее и затем очищает и просветляет ее, благодаря акту отчаяния. Как в грамматике примерным образцом данного спряжения может послужить любой из принадлежащих к нему правильных глаголов, а не один тот, который случайно приведен в учебнике, так и любой человек может явить собой образец «общечеловеческого», причем от него не требуется отрешения от своей конкретности, но требуется лишь просветление, облагорожение ее. Просветляется же и облагораживается она — как уже сказано — отчаянием, или выбором. Теперь ты, конечно, без труда поймешь, что жизнь истинного этика в сущности отражает в себе все те различные фазисы этического возозрения на жизнь, которые рассмотрены нами в предыдущем по одиночке.— Этик развивает в себе и личные добродетели, и гражданские и, наконец, религиозные. Если же человек полагает, что можно застыть в каком-нибудь отдельном фазисе, развивать свою личность только в одном направлении, то это — верный признак того, что он не совершил этического выбора своего «я», и не вонял ни истинного смысла выделения этого «я» из всего внешнего мира, ни объединения его со всем миром, главое же не понял тождественности этого выделения с объединением. Человек, сделавший этический выбор своего «я», берет еебя самого во всей своей конкретности, т. ё. с такими-то и такими-то дарованиями, страстями, наклонностями и привычками и поставленным в та-кие-т© и такие-то внешние условия; жизненной же задачей его становится он сам: он стремится к облаго-ражению, урегулированию, образованию, всестороннему развитию своего «я», иначе говоря — к равновесию и гармонии души, являющимся плодом личного самоусовершенствования. Жизненной целью такого человека становится также он сам, его собственное «я», но не произвольное или случайное, а определенное, обусловливаемое его собственным выбором, сделавшим его жизненной задачей — его самого во всей его конкретности. Целью истинного этика является таким образом, не одно его личное, но и социальное и гражданское «я». Не выбрав же себя во всей своей конкретности, во всей своей неразрывной связи с прошедшим и будущим, индивидуум никогда и не воплотит в себе «общечеловеческого». Если он думает, что должен прежде всего превратиться в первобытного человека и тогда уже только начать стремиться к идеалу, то он на всю жизнь останется только искателем приключений. Если же он поймет, что, не выбрав исходным пунктом своего стремления своей же конкретности, ему не удастся и начать стремиться, а не начав, не удастся и довести этого стремления до конца, то он сразу выберет себя в своей неразрывной связи со всем прошедшим и будущим, и личная жизнь его незаметно сольется "с жизнью гражданина и наоборот. Личная жизнь сама по себе отчуждает индивидуума от людей и по- этому несовершенна:очищает и облагораживает ее лишь гражданское самосознание человека. Итак, личность является абсолютом, имеющим свою жизненную цель и- задачу в самом себе. Такое определение куда проще и содержательнее ходячего определения человеческой жизни, согласно которому задачей этой является исполнение долга. Последнее определение подает повод к различным недоумениям, сомнениям и возражениям. Одно из главных сомнений вызывается мыслью о неустойчивости понятия «долг» и изменчивости самих законов, т. е. касается ближе всего постоянных колебаний в области определения гражданских добродетелей. Сомнения этого могло бы, однако, и не возникать, если бы сомневающиеся помнили, что колебаниям этим подвергаются по преимуществу определения положительного, но не отрицательного характера, остающиеся неизменными. Другое сомнение затрагивает самую возможность исполнения человека долга. Долг — говорят сомневающиеся— понятие общее, каким же образом приурочить его к каждому отдельному человеку в частности? Вот это то последнее сомнение особенно сильно и говорит в пользу вышеприведенного определения человеческой личности: личность — абсолют, имеющий свою жизненную цель н задачу в самом себе, и надо поэтому поговорить об этом определении по подробнее. Любопытно, что он выдвигается уже самым языком или манерой людей выражаться; так, например, никогда не говорят: «он исполняет долг» но всегда: «он исполняет свой долг», говорят: «я исполняю мой долг, а ты исполняй твой долг». Этим доказывается, что индивидуум настолько же олицетворяет собой «общечеловеческое» насколько и индивидуальное. Долг — понятие общее, как требование же применяется к отдельному человеку, чего не могло бы быть, не олицетворяй собой каждый человек «общечеловеческого». С другой стороны долг, как требование, применяемое к отдельному человеку, является понятием частным, и в то же время по самому существу своему остается понятием общим. Вот тут-то и проявляется высшее значение человеческой личности. Она не стоит вне закона, но и не сама предписывает себе законы: долг сохраняет свое определение, но личность воссоединяет в себе, «общече- ловеческое» и «индивидуальное». Все это настолько ясно, что может быть понятным даже ребенку. Человек может таким образом, исполнять долг, и все-таки не исполнить своего долга и, наоборот, может исполнять свой долг и все-таки не исполнить долга вообще. Мучить себя впоследствие этого сомнениями, однако, никому не следует: различие между добром и злом ведь по-прежнему существует, ответственность и долг, следовательно, также, и хотя человек не всегда может сказать в чем именно долг другого человека, зато он всегда может сказать в чем сто собственный долг; между тем и это было бы невозможно, если бы личность не была объединением общечеловеческого и индивидуального. Некоторые предполагают устранить сомнения тем, что придают долгу какое-то внешнее, определенное и неизменное значение, но это одно недоразумение: сомнение ведь касается не внешних отношений человека, но внутренних, отношений его к «общечеловеческому». Как отдельный индивидуум, человек не олицетворяет в себе всего человечества, и требовать от него этого было бы абсурдом; если же человеку удастся олицетворить собой «общечеловеческое», то он является в одно и то же время и «общечеловеком» и индивидуальностью, а в таком случае долг, с его диалектическим значением, лежит з нем самом. Подобное положение нисколько не дискредитирует этического мировоззрения, а, напротив, еще подтверждает его значение, тогда как, отвергнув это положение, приходится считать абстрактным и самое личность, и ее отношение к долгу, и даже бессмерти ее. Не уничтожается упомянутым положением и различие между добром и злом: сильно сомневаюсь, что найдется кто-нибудь, кто стал бы утвеж-дать, что долг человека делать зло. Правда, находятся люди, которые делают зло, но это дело другое,— они ведь все-таки стараются уверить и себя и других, что поступают хорошо. Нельзя, разумеется, оставаться в таком заблуждении вечно, если же люди и продолжают намеренно закрывать глаза на свое положение, то потому лишь, что сами себе враги.
Дата добавления: 2015-05-08; Просмотров: 345; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |