Личность как ценность 9 страница

Скорость электрической коммуникации (так западные куль турфилософы называют современные технические средства общения) столь велика, что поток кадров обрушивается на зрителей и слушателей каскадом. Ежесекундно будоражит новая волна сообщений. И кажется, будто стирается грань между событием и его репродукцией. Поэтому западные социологи полагают, что массовая культура превратила людей в патентованных наблюдателей жизни, а окружающий мир в иллюзорную действительность. Психологи заявляют, что массовая культура возвращает взрослого человека на оральную стадию развития, и он, подобно ребенку, жадно поглощает все, что ему дают. Многие западные социологи с грустью констатируют: люди веками боролись зато, чтобы иметь больше времени, а теперь так глупо тратят его.

Американские социологи П. ЛазарсфельдиК. Мертон сообщают, что массовая культура выполняет в современном обществ наркотизирующую функцию. Она, мол, отвлекает людей от реальной жизни, питает их вымышленными картинами, погружает общество в летаргический сон. Эти авторы призывают скорее осознать пагубную роль феномена массовой культуры и внести коррективы в ее практику.

Многие культурфилософы утверждают, что массовая культура вообще привела к деструкции личности, лишив человека подлинности чувств и переживаний. Все, что происходит, например, между влюбленными, стимулируется анонимными эмоциями, которые в виде музыки или поэзии несет эфир. Число примеров, иллюстрирующих злой рок массовой культуры, можно увеличить. Язык многих стран становится грубее и примитивнее, ибо распространение средств связи медленно и неуклонно уничтожает локальность речи. Рождается расфасованный язык… Чтение превращается в непопулярное занятие. Вскоре, мол, ему будутобучатьдевушек, каксейчасучатшитьили играть наарфе. Человек стал поживой манипуляции, он целиком опутан клейкими грейами массовой культуры. Настала пора манипулирования массовым сознанием, когда можно дирижировать модой, досугом и поведением людей.

Западная философия культуры полна мучительных вопросов. Не сталали массовая культура школой стереотипов? Не нависла ли угроза над личной свободой индивида в связи с тем, что миллионы людей разглядывают теперь в обусловленное время одно и то же лицо, «потребляют» одни и те же образы? Не стала ли коллективная греза фантастическим массовым наркотиком?

Однако в осмыслении массовой культуры определилась и другая тенденция. Все чаще культурфилософы стали фиксировать неудачи пропаганды. Мнимая политическая апатия обернулась вызреванием социальных битв. Конформистское сознание обнаружило себя как сложное и противоречивое, ибо на разных уровнях социальности оно показало противоположные признаки.

В социологических исследованиях стали анализироваться факты, свидетельствующие о том, что в механизме безотказного влияния на массы нередки сбои. Отмечалось, что усиленная агитация против кандидата в президенты приводит нередко к результатам, противоположным ожидаемым. Не npi 11 [ если успеха повторные попытки радиозвезд вызвать «психологические эпидемии». В конце 1964 г. станция Хильверсум (Голландия) с целью психологического провоцирования аудитории передала сообщение о начале третьей мировой войны, но предполагаемой вспышки массовой истерии не последовало. Западные социологи эмпирики стали все чаще фиксировать низкую эффективность пропагандистских усилий, психологи — бесконтрольность коллективных эмоций. Исследователи научились правильно зондировать общественное мнение, но это далеко не всегда позволяло «скорректировать» его в заданном направлении.

Выяснилось, что влияние массовой культуры опосредуется огромным количеством факторов, которые нередко сводят на п ет ухищрения в области техники психологического влияния на аудиторию, что воздействие «сверху», через посредство массовой коммуникации, наталкивается на какие-то реальные барьеры, выдвигаемые сознанием индивида. Оно, оказывается, может быть конформным и неконформным, податливым и устойчивым. Постепенно эту ситуацию стали связывать с включенностью агента индивидуального сознания в те или иные группы. Соответственно повысился интерес к различным описаниям сознания группы.

Вслед за попытками решить проблему конформизма и его роли в диагностике массовой коммуникации на уровне сознания индивида и группы западные культурфилософы обратились к анализу сознания массовых аудиторий. Теория массовой коммуникации, превратившаяся в последние десятилетия в самостоятельную дисциплину, в качестве одной из генеральных задач имеет детальное изучение сознания огромных гетерогенных общностей, коллективных представлений и массовых реакций на события. В западной философии культуры нередко подчеркивается высокая степень внушаемости массовых аудиторий, го в орится о том, что общественное мнение целесообразно описывать в терминах психопатологии.

В исследованиях западных социологов источник избирательности индивидуального сознания по отношению к навязываемым ему эталонам и образцам обычно усматривается в рудиментарном действии норм, ценностей, установок социальной группы, к которой индивид принадлежал ранее. Последнее означает, что само противостояние личности конформизму сегодняшнего дня есть не более чем конформизм дня вчерашнего. Круг замыкается, сознание выглядит конформным на всех уровнях, иррациональность равно обнаруживает себя и в его податливости, и в его неподатливости, и в его внешнесоциальных проявлениях, и в его интимных глубинах.

Как видим, западные культурфилософы придали термину конформизм чрезвычайно широкое толкование. Под ним подразумевали и ориентацию на чужие мнения, и тенденцию массовизации, и неспособность к трезвому анализу фактов, и социальное приспособленчество, и всевластие коллективных стереотипов, и слепой диктат бессознательного над сознательной психической жизнью. Все это как целое, как единство и было представлено в качестве реальной основы всех загадок феномена массовой культуры.

Западные социологи пытаются решить проблему конформизма на уровне антропологического подхода. Изучая поведение индивида, они стремятся отыскать в сознании человека некие извечные свойства или побуждения, в частности, — конформность. Не случайно сам термин, заимствованный у психологов, был перенесен затем в социологию и стал там ключевым понятием. При этом, однако, психологические наблюдения не были преобразованы и переосмыслены в другой системе анализа — социальной.

Проблема поставлена западными культурфилософами, по существу, так: коренится ли конформизм в сознании индивида или не коренится. Нельзя не видеть, что такая постановка вопроса является крайне искусственной и неконкретной, она лишена реально исторической определенности. Если конформность — неотъемлемое свойство человеческой природы, то исследователю остается выяснить «меру присутствия» этого свойства у того или иного индивида, иначе говоря, выделить психологические группы, характеризующ и еся «слабо» или «ярко» выраженной конформностью.

Но что может дать такая фиксация? Если конформность присуща всем, то логично считать ее проявлением здоровой психики. Отсюда весьма характерный ход мысли, согласно которому конформное поведение нередко расценивается в западной литературе, особенно психологической, как естественное, нормальное, а нонконформистские проявления индивидуального сознания — как патология, как пример отклоняющегося поведения.

Показательна в этом отношении классификация И. Джаниса, который с антропологических позиций исследовал связь между лабильностью психики и типологическими характеристиками личности. По его мнению, самые убедительные примеры сильного сопротивления воздействию массовой культуры можно найти у людей с ярко выраженными параноидными тенденциями или среди тех, кто обнаруживает склонность к откровенно антисоциальному поведению и сознательно избегает общения.

Логика рассуждений И. Джаниса примерно такова. Нормальный человек должен обладать стремлением и способностью к приспособлению. Невротик плохо подготовлен к тому, чтобы выполнять свои социальные роли, его психика неподатлива. Вработе И. Джаниса он выглядит как нонконформист поневоле… У нормальных людей, подчеркивает Джанис, сознание легко поддается внешнему воздействию. Поэтому всякое сопротивление массовой культуре — это психическая аномалия. Ее осложненной формой является агрессивность, стремление продемонстрировать свою власть над другими. Согласно классификации И. Джаниса, неподатливость к внешнему воздействию наблюдается также среди людей, безразличных к социальным интересам. Ярче всего это безразличие проявляется у тех, кто страдает шизоидными расстройствами или обладает нарциссическим характером.

Мы видим, таким образом, что соотношение между конформизмом и нонконформизмом изображается Джанисом как противоречие между нормальной и смещенной, аномальной психикой. Его эмпирическая классификация узаконивает жесткую предус тановленность социальных ориентаций, а ее плохо замаскированной общей тенденцией оказывается призыв к лояльности.

В действительности глубоко социальной сплошь и рядом оказывается как раз личность, психологически обособленная, неудовлетворенная теми суррогатами социальности, которые предлагает ей современное общество. В этом смысле фундаментальной личностной установкой является не приспособление к господствующим нормам нынешнего миропорядка, а постоянный поиск подлинной социальности, предполагающей проверку, корректировку и пересмотр однажды усвоенных общественных стандартов, осознание жизненных интересов и социальных устремлений.

Там, где западные психологи и культурфилософы обычно фиксируют асоциальность личности, на самом деле можно зачастую обнаружить неутоленную потребность в общении, негативные проявления внутренней социабильности человека, возникшие вследствие разочарования в реальности и осознания неприемлемости сложившихся связей с другими людьми. Важно далее понять, что само конформное поведение может быть лишь стадией, преходящей иллюзией индивида, в действительности стремящегося к каким-то совершенно иным формам общности с другими людьми и лишь временно принимающего «идола» за «бога».

Таким образом, общая методологическая установка западной культурфилософии в анализе проблемы конформизма обнаруживает свою несостоятельность даже при чисто антропологическом рассмотрении.

Вообще говоря, стремление представить конформизм и социальность (соответственно, нонконформизм и асоциальность) как нечто тождественное не находит единодушного признания и в самой западной культурфилософии. Так, определение конформности как идеала социализации индивида (И. Джанис) противоречит взглядам Э. Фромма на здоровую психику: у него подчеркнуто социален только нонконформист.

Фромм подчеркивает, что современное буржуазное общество препятствует реализации заложенных в каждом индивиде глубинных личностных потребностей. Стремление человека обрести себя и установить подлинно личностные отношения с другими людьми либо вырождается в духовную пассивность, вызывающую стандартность поведения, либо замещается тяготением к «идолам», кложнымориентирам, используемыминдивидомдля выработки иллюзорного представления о себе самом. Но и в том и в другом случае, утверждает Фромм, равно выявляет себя тирания конформизма. Фромм ставит, правда, вопрос о личности, которая в своем стремлении к неотчужденным социальным связям противостоит давлению конформизма, но логика этого противостояния остается нераскрытой, ибо мыслится вне сколько нибудь определенной социальной программы.

Трактовка социальности и асоциальности в терминах конформизма и нонконформизма вообще характерна для западной социологии, причем, как мы видели, конформизм рассматривается как абстрактная способность поддаваться постороннему влиянию. В таком контексте, когда не принимается во внимание конкретная идеологическая направленность испытываемого индивидом влияния, понятие асоциальности оказывается полярным по отношению к конформизму и выражает часто нежелание следовать тем или иным социальным нормам и стандартам.

Между тем вполне возможно указать на такие виды асоциальности, которые, по существу, оказываются тождественными конформизму, обнаруживаемому при этом на ином уровне сознания. И, наоборот, социальность индивида структурно вовсе необязательно совпадает е конформностью.

Красноречивое описание подобной ситуации дает американский журналист Олвин Тоффлер в своей книге «Столкновение с будущим». «Перемены порождают, — пишет он, — и каких-то странных индивидуумов: детей, состарившихся к двенадцати годам; взрослых, оставшихся двенадцатилетними детьми в пятьдесят; богачей, ведущих жизнь бедняков; программистов компьютеров, накачивающихся ЛСД; анархистов, у которых под грязным парусиновым одеянием скры вае тся душа отчаянныхконформис тов; и конформистов, у которых под застегнутыми на все пуговицы рубашками бьется сердце отчаянных авантюристов».

По существу, здесь речь идет не столько о странностях людей, сколько о типах поведения, по-разному просматриваемых под углом зрения социальной значимости. Так, анархист, неуклонно следующий заповедям своей группы, — это типичный конформист, а конформист, стремящийся поспеть за всеми изгибами социальной конъюнктуры, оказывается анархистом поневоле и т. д.

Итак, определени е того, является ли данное поведение конформистским, предпол^гаеттщательный и конкретный анализ социальной ситуации, в которую заброшена личность. Сознание обладает равной способностью следовать нормам и стандартам и отказываться от них, подвергать их критической переоценке. Поэтому конформизм не есть имманентное свойство сознания. Этим термином можно обозначить конкретную нацеленность индивида на те или иные стандарты, сложившуюся в процессе социализации и отражающую некритическое, а потому и податливое отношение к социальным нормам современного общества. Причем стандарты эти всегда определенны по типу и по содержанию.

больше начинает подвергаться целенаправленной обработке, принимающей «индустриальные формы». Сегодня не обойтись без развернутой «индустрии сознания», цель которой добиться унификации духовной жизни, стандартизации интеллектуальных реакций в рамках усложнившейся в современном обществе социальной структуры. Феномен массовой культуры рожден, судя по всему, массовыми процессами идеологической практики современного общества.

В условиях традиционного общества поведение человека регулировалось в основном действием стихийных экономических сил и традиций, а не прямым давлением со стороны социальных институтов, которые предумышленно стремились бы проникнуть в эмоционально психологический мир человека с целью его перековки. В современном обществе возникает потребность в прямом регулировании поведения людей. Массовое сознание все

1990. 1994.

Литература

Адорно Т. О технике и гу ман и зме /Ф и л ософ и я техники в ФРГ 9.

Белый А. Пути ку льтур ы /Вопрос ы философии.

С.91 100.

Белый А. Символизм как миропонимание. М. Гуревич П.С. Эстетические аспекты в современных буржуазных

концепциях массовой культур ы /Идеологическая борьба и современна культура /Ред. В.Р.Щербина и др. М., 1972.

Завадский С.А.. Новикова Л. И. Искусство и цивилизация — М., 1986.

Зоркая Н.М. Уникальное и тиражированное. М., 1980. Карцева Е. Китч или торжество пошлости. М., 1977.

«Массовая культура»: Иллюзии и действительность /Под ред. Э.Ю. Соловьева. М., 1975.

Мень А. Радостная весть. М., 1992. Фрейд 3. Недовольство в культуре /Философские науки. 1989. №1, с. 24 28.

Фромм Э. Иметь или быть? — М., 1990.

Цвейг С. Очерки. М., 1985. Швейцер А. Культура и этика. М., 1973.

Вопросы для повторения

1. В чем отличие элитарной культуры от демократической

2. Каковы механизмы элитарной культуры

3. Как складывались культурологические концепции «массового общества»? 6. Что рождает галлюцинаторные эффекты и их феноменологию

4. Как возник феномен массы?

5. Чем объясняется явление конформизма в массовой культуре?

Глава 14. РАСПРОСТРАНЕНИЕ И ВОСПРИЯТИЕ КУЛЬТУРЫ

Мир стоит сегодня на пороге перестройки массово информационных процессов. В настоящее время быстрыми темпами увеличивается объем информации, накапливаемой человечеством. Подсчитано, например, что количество сведений современного десятиклассника больше всей «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, выпущенной французскими просветителями в XVIII в. Вот почему вопрос о распространении и восприятии культуры приобретает сейчас особую актуальность.

Тиражирование культуры

Развитие массового общения ставит вопрос о преобразовании и унификации всего комплекса информационных потоков, всей системы распространения культуры. Можно ожидать, что в ближайшие годы появятся «электронные библиотеки», которые решительно изменят традиционные способы сбора, хранения и получения информации. Визуальная, звуковая и сигнальная связь позволят жителям планеты в еще большей степени использовать все виды информации — устное и печатное слово, фотографии, телеграфные сообщения, телевизионные изображения, электронные вычислительные машины.

Суть проблемы, разумеется, не в количественных показателях, определяющих масштабы нарастания информации. Важно осознать другое: отразятся ли все эти процессы на содержании современной культуры, на ее внутреннем состоянии? Каково в связи с этим реальное соотношение между культурой и массовым распространением ее продукции? Различные истолкования этой проблемы современными культурфилософами требуют критического анализа.

Некоторые авторы, например американский культуролог Л.Лоуэнталь, полагают, что конкретный способ общения людей, то или иное средство распространения художественных ценностей не затрагивают глубинных закономерностей самой культуры.

Характер общения изменяет внешние, как они полагают, формы духовной деятельности, имеющие отношение к распределению культурных благ, к способу их существования. Поэтому Лоуэн таль не опровергает того факта, что массовая коммуникация на самом деле способна породить определенную разновидность культуры, которая получила сегодня название «массовой». Однако все это, по его словам, лишь углубляет конфликт между подлинным духовным творчеством, имеющим автономный характер, и растиражированными суррогатами культуры.

При таком подходе обнаруживается определенная недооценка массового общения как реального фактора функционирования современной культуры, не только «массовой», но и элитарной. Впротивовес данной точке зрения американский социолог 3. Бже зинский полагает, что именно средства информации (радио, печать, телевидение) определяют и сам процесс общения и фактическое содержание духовных феноменов.

Заимствуя и переосмысливая некоторые идеи канадского социолога М. Маклюэна, 3. Бжезинский утверждает, что структура и содержание общественного сознания зависят от технических средств распространения информации. Некоторые из этих средств, например печать, содействуют выработке универсального взгляда на мир, что, естественно, накладывает отпечаток и на облик культуры. Другие, например телевидение, в силу своей специфики, то есть способности манипулировать зрительно слуховым образом, формируют мозаичную картину мира.

В этих рассуждениях культура предстает как широкое собирательное понятие, отражающее определенный уровень цивилизованности мира. Но сами духовные процессы выводятся из специфики технических каналов информации. При этом Бже зин ский не проводит различия междумассовой коммуникацией как процессом, одной из форм общения людей, и теми средствами, с помощью которых этот процесс реализуется. Специфика массового общения растворяется по сути дела в особенностях того или иного технического канала распространения информации (печати, телевидения).

В действительности особенности, присущие тому или иному каналу распространения информации, не могут сами по себе определять характер социального общения людей, духовных культурных процессов. Такое искаженное понимание общения весьма характерно для апологетического технократического направления западной культурологии, которое подмечает те или иные черты коммуникативных явлений, фиксирует их общественные эффекты, но совершенно игнорирует социальные предпосылки появления и функционирования массовой коммуникации.

«Массовая коммуникация, — пишет американский социолог В. Шрамм, — это техническая форма коммуникации, позволяющая почти одновременно производить быструю передачу информации обществу для больших, гетерогенных и безличных аудиторий». Другой американский исследователь ОЛарсен понимает под массовой коммуникацией «относительно одновременное воздействие на большие гетерогенные аудитории каких либо символов, передаваемых безличными средствами из организованного источника, для которых члены аудитории анонимны». Еще одно определение принадлежит американскому культурологу 0Хара: «Термин «массовая коммуникация» имеет в виду процесс передачи идентичных сообщений большому числу людей, находящихся в различных сферах жизни и физически разобщенных. Понятие «средства массовой коммуникации» относится к инструментам, с помощью которых этот процесс становится возможным»".

В этих определениях игнорируется тот факт, что распространение информации (знаний, духовных ценностей, моральных и правовых норм) с помощью технических средств (печати, радио, кинематографа, телевидения) на большие, рассредоточенные аудитории затрагивает сам процесс культуры, ее содержание. Эта проблема получила освещение в работе немецкого культурфило софа Ганса Энценсбергера.

Энценсбергер ввел в философию культуры новое понятие, которое получило теперь широкое распространение, —индустрия сознания. Главная цель его исследования — раскрыть феномен современного «фабричного» мышления. Он хочет показать, что в наше время производство, функционирование и распространение идей стало совсем иным, нежели в прежние эпохи. В общей форме этот тезис, конечно, верен. Весь вопрос в том, как понимать культурную жизнь. Им представляется, что их роль сводится к распространению духовных ценностей. На самом деле происходит не диффузия культурной продукции, а именно лепка сознания, «формовка» его.

Какими же средствами достигается этот эффект? Энценсбергер прав, подчеркивая, что отнюдь не техника выступает сегодня в роли источника, импульса общественного сознания, как это утверждают позитивисты. Сознание возникает в отношениях между людьми, а не между человеком и техникой. Его можно стимулировать техническими средствами, но нельзя «сотворить» с их помощью. Однако критик теории массовой коммуникации предпочитает уделить внимание лишь одной стороне проблемы — «индустриализации» сознания, то есть формам ее распространения. Но при этом остается неясным, что же обусловливает содержание общественного сознания, если технические средства не могут «сотворить» его.

В конце 50-х годов американское телевидение показало серию передач для молодых родителей. В них демонстрировалось, как пеленать ребенка, как его кормить. Самые известные в стране специалисты давали советы молодоженам. Затем был проведен опрос аудитории, чтобы выявить популярность цикла. И тут обнаружился парадоксальный факт. Оказалось, что многие родители вообще не имели представления о программе. Зато бездетные телезрители смотрели серию с нарастающим интересом. Именно те, у кого не было потомства, с наслаждением пеленали младенца, играли с ним, приобщались к азбуке родительского чувства.

Западная культура уже накопила к этому времени немалый опыт манипулирования массовым сознанием. Газетные магнаты давно пришли к выводу, что эксплуатация таких тем, как преступление, смерть, секс, способствует увеличению тиража изданий. Уильям Рэндольф Херст в своих инструкциях даже поучал журналистов, что читателя прежде всего интересует упрощенная тематика — самосохранение, любовь и размножение, тщеславие.

Но пример с телевизионной серией о пестовании младенца мог обескуражить самого увлеченного манипуляторА.Ведь до сих пор данный процесс, как объяснять генезис общественного сознания в современную эпоху.

Еще до недавнего времени в нашем мире, движущемся к катастрофе, разъясняет Энценсбергер, последним прибежищем человека считалось его сознание. Даже в условиях тоталитарных режимов, при которых уже нельзя сказать «мой дом — моя крепость», мысли человека, его «душа» считались неприступной крепостью. Но сегодня пала и эта крепость, рассеивается последняя иллюзия — иллюзия независимости, якобы присущей человеческому сознанию. Вообще мысль о том, что люди самостоятельно управляют своим сознанием, подчеркивает Энценсбергер, связана с догмами буржуазной философии, точнее с догмами Декарта и Гуссерля.

«Индустрия сознания», — отмечает Энценсбергер, — это продукт последних ста лет. Она развивается с такой скоростью и в таких разнообразных формах, что переросла нашу возможность понимать ее и управлять ею. «Индустрия сознания» оценивается им как «чудовищное явление». Она ничего не производит, поскольку транслирует готовые мыслительные продукты, тайно проникая во все, что подлежит тиражированию, распространению. Что бы ни вырабатывало наше сознание, все становится «водой для мельницы» этой индустрии. Она способна любую мысль превратить в лозунг, любой факт — в вымысел.

По мнению Энценсбергера, важно исследовать механизм «производства сознания», раскрыть пружины его функционирования. В частности, он подчеркивает, что теория массовой коммуникации распалась на ряд автономных дисциплин, изучающих социологические аспекты печати, радиовещания, кино, телевидения. И за возрастающей дробностью (специализацией) утрачивается некая целостность — функционирование всей «индустрии сознания».

Как полагает Энценсбергер, ни одна из социологических дисциплин не стремится раскрыть пружины духовных процессов во всей их нерасчлененности, общности и т. д. Кроме того, западные культурологи после второй мировой войны ввели термин индустрия культуры, который создает превратное представление о

Механизм сублимации

духовных процессах в современном мире. Получается, будто печать, радиовещание, телевидение выступают как инструменты «просвещения». Именно так думают те, кто формируе буржуазная массовая культура, ориентируясь на данные о росте тиражей, предполагала, что рядовой читатель, зритель примитивен, поддается искушению, тянется к развлечению. Однако подразумевалось, что потребитель духовной продукции в меру сознателен, по крайней мере отдает себе отчет в своих поступках.

А тут складывалась совсем иная картина. Оказывается, читатель или зритель живет в,мире напряженной психологической мотивации. Он одержим подавленными влечениями, желаниями, стремлениями. Именно эти побуждения, а вовсе не критическое мышление, обусловливают его поступки. Иллюзия сознательности, якобы присущей личности, мешает понять действительные скрытые импульсы поведения человека. Между тем именно погружение в сферу напряженной психической жизни индивида позволяет раскрыть реальные закономерности восприятия культуры. К таким выводам пришел, в частности, видный представитель Франкфуртской философской и социологической школы Теодор Адорно (1903 1969).

И Ницше, и Парето отмечали, что массовая культура оперирует идеологическими фикциями. Последний даже пытался разъяснить, почему человек так охотно приобщается к этим духовным стандартам, — он просто стремится облечь в рассудочную оболочку свои инстинктивные побуждения. Отсюда интенсивная тяга к общепонятным трафаретам. Основываясь на таком понимании, нельзя последовательно объяснить, почему все таки люди, осознавая убогость массовой культуры, тем не менее «потребляют» ее. Сторонники элитарных концепций выдвигали единственный довод: так поступают массы, заведомо лишенные подлинных духовных запросов. Однако эмпирические исследования, которые проводились на Западе, постоянно обнаруживали странную противоречивость в поведении людей.

Например, в ходе опроса телезрители резко отрицательно отзывались о развлекательных программах, о показе насилия на экране, о принудительной эротизации культуры. Но странное дело: контрольные эксперименты показывали, что именно эти передачи постоянно привлекают внимание аудитории, причем как раз тех слоев населения, которые больше других возмущались ими. Высоко оценивая немногочисленные просветительные циклы, зрители, как правило, напротив, пренебрегали ими.

Как объяснить это постоянное раздвоение мотива и поступка, оценки и предпочтения? Некоторые культурологи, например П. Лазарсфельд, ссылались на престижные соображения, на желание многих зрителей скрыть свою духовную непритязательность. Такое объяснение имеет известное основание: в современном обществе господствует престижная символика, статусное потребление. Поэтому многие участники опросов искусственно завышали свои культурные стандарты. Только ли в этом, однако дело? Ведь игра в возвышенные запросы велась зачастую неосознанно, например, в ходе анонимных опросов. Более того, как подсказывали дополнительные исследования, люди даже не замечали своего лицемерия. В своей сознательной жизни они оставались вполне логичными и убежденными противниками псевдокультуры.

У некоторых западных культурологов возникло подозрение: а не воспроизводят ли участники опросов готовые оценки, стереотипы «культурного человека», сложившиеся в современном обществе? Правда, излагая свои культурные пристрастия, читатели и зрители обнаруживали вкус, пытались последовательно обосновать свои предпочтения, что в значительной мере противоречило представлениям об упрощенности, трафаретности мышления аудитории. Пример стелевизионной серией, рассчитанной на молодоженов, вообще не укладывался в эти социологические версии — ни один человек, заполняя анкету, не заявил бы, что хочет пеленать воображаемого младенца. А между тем такая потребность жила в нем, она была подтверждена популярностью названной серии.

Дата добавления: 2015-05-09