Печатня А. И. Снегиревой 4 страница

По мнению проф. Коркунова, животные и веши признаются человеком лишь средством для его целей.

«Юридические отношения, говорит профессор Коркунов, читавший в С.-Петербургском уни­верситете энциклопедию права, возможны только между людьми, а, следовательно, и субъектами юридических отношений могут быть только люди. Другими словами, только люди правоспособны, так как способность быть субъектом юридических отношений называется правоспособностью. Совре­менное правосознание и признает действительно правоспособность только за людьми. Этому ни­сколько не противоречит наказуемость и по современному праву жестокого обращения с живот­ными. Уголовная кара тут установляется не в интересах животных, а ради охранения нравственного чувства людей, которое могло бы быть оскорблено картиной бесцельного истязания животного. Если же мучения причиняются с какой-нибудь целью, научной или кулинарной, наказуемость отпадает[25].

При таком взгляде, господствующем среди современных юристов, можно всегда подвергать животное какой угодно пытке, если хочешь напр., насладиться вкусным кушаньем. Тем более, мы имеем право убивать животных.

«Личность есть сущность духовная, т. е. одарен­ная разумом и волею, говорит известный ученый Б. Н. Чичерин. Животное позволительно убивать, а человека нет, иначе как в силу высших, духовных же начал, властвующих над самой человеческой жизнью»[26].

Значит, животное позволительно убивать всегда, когда вздумается человеку, потому что животное не есть сущность духовная, одаренная разумом и волею.

Такое метафизическое определение выдерживало критику в то отдаленное время, когда верили Декарту, что животное не живое существо, а ма­шина. Если же животное одарено разумом и волею, оно тоже представляет духовную сущность, и тогда следуя рассуждению Б. Н. Чичерина окажется, что животное так же непозволительно убивать, как и человека.

Чтобы ответить на вопрос, могут ли животные пользоваться каким-нибудь юридическим правом или нет, надо было бы определить, что такое право вообще. А сделать это нелегко, потому что таких определений дано юристами очень много, а одного общепринятого нет. Профессор С.Петербургского университета Л. И. Петражицкий говорит по этому поводу следующее: «На решение проблемы о существе права было потрачено в течение прошлых столетий и в новое время весьма много труда; определений существа права было предложено необозримое множество, но ни одна из бесчисленных попыток решить проблему существа права не увенчалась научным успехом, так что в последнее время начал проявляться скептицизм насчет самой возможности ее решения»[27].

„Привлекает та наука, говорит тот же профессор, которая дает свет и понимание а теперешняя теория права вследствие своей принципиально ошибочной точки зрения и соответственных методов исследования дает в значительной части такой свет, которому можно предпочесть sancta simplicitas непричастных к данной учености, но не лишенных здоровых инстинктов мышления людей[28].

В настоящее время заметно возрождение так называемого естественного права, которое по мнению его противников страдало неизлечимой и за­разительной болезнью, верою в творческую силу человеческого духа, этическим идеализмом.

Наибольшим влиянием пользовалась позитивная школа, основанная знаменитым Иерингом.

«Приступая к общей характеристике позитивного направления в германской юриспруденции, говорит проф. Гессен, считаю необходимым оговориться, что я имею в виду, именно характе­ристику направления, как такового, а отнюдь не отдельных учений, его образующих, и в част­ности не учения самого Иеринга Для меня лично не подлежит сомнению, что Иеринг был в боль­шей степени художником, чем философом, и что во всяком случае напрасно мы стали бы искать в его трудах законченной философской системы. Тем не менее, вряд ли возможно отрицать, что как своим духом римского права, гимном в честь национального эгоизма, грубой материальной силы, хитрой и своекорыстной политики права, так и своею целью в праве, проповедью телеологического утилитаризма, Иеринг решительным образом предопредёлил общее направление гер­манской юриспруденции второй половины XIX века.

По учению позитивной школы, право создается в постепенной и беспощадной борьбе, которая ведется за материальные блага (интерес) и материальными средствами (силой). В этой борьбе побеждает сильнейшая сторона; она диктует свои условия мира стороне побежденной. Эти усло­вия мира, компромисс между победителями и по­бежденными, жестокий и несправедливый, как всякий компромисс после победы и есть то, что мы называем положительным правом. Положитель­ное право признает и защищает интерес, оказавшийся достаточно сильньм для того, чтобы добиться такого признания и защиты. Этот защищенный интерес мы называем субъективным правом.

Созданное не правоубеждением народа, а силой борющихся его элементов, право существует не в нас самих, а вне нас, в реальном мире человеческих противореча и столкновений. Пра­во явление внешнего, а не внутреннего, социального, а не психического мира. Право есть норма, об­ъективно - данная, исходящая всегда и необходимо от внешнего авторитета. Созданное силой, право существует и действует только при помощи силы. Лишенное внутренней опоры в человеческом сознании, право в Физическом принуждены находит себе внешнюю опору: принуждение яв­ляется необходимым момёнтом в понятии права.

Нетрудно понять, что с точки зрения изложен­ной теории, философия естественного права является смешным и нелепым заблуждением.

Если положительное право необходимый результат известного соотношения реальных сил, то очевидно только изменение в соотношении этих сил может повлечь за собой соответственное изменение в положительном праве. Созданное перевесом одной силы, право может быть изме­нено только перевесом другой.

В борьбе противоположных и враждебных друг другу интересов, право всегда и необхо­димо на стороне того интереса, который сильнее других. По самому своему существу, право не бывает и не может быть справедливым; идео­логическая критика права совершенно бесцельна.

Больше того. Если действительно, право и этика суть явления двух совершенно различных миров, право — внешнее или социальное, этика — внутреннее или психологическое явление, в таком случае самое сопоставление их должно быть признано логически невозможным. Нравственность и право, по своей природе, несоизмёримые величины. Вопрос о справедливости права имеет, по мнению Меркеля, для юридической науки такое же значение, как для геограа вопрос: разумно ли, что источники Рейна лежат на Альпах?»

Проф. Гессен доказывает, что историческое направление в юриспруденции нисколько не уничтожает естественного права.

«Естественное право исторической теории, гово­рит он, право с переменным содержанием. По удачному выражению Иеллинека, естественное право, в своей внутренней сущности есть не что иное, как совокупность требований, предъявляемых изменившимся с течением времени обществом или отдельными его классами к правотвор­ческой власти

В эпоху Французской революции принципы естественного права имели по преимуществу политический характер; таковы были принципы полити­ческой свободы, политического равенства, неотъемлемых прав гражданина и человека и т. д. В настоящее время, когда в западной Европе идеалы политической реформы в большей или меньшей степени осуществлены, содержание естественного права дается социальной и, прежде всего, экономической жизнью. Право на существование, право на труд, право на короткий рабочей день и т. д. Таково содержание современного каталога социальных естественных прав гражданина и человека, существенно отличных от политических естественных прав. Не создание новых конституций, а создание нового гражданского право­порядка, является конечной целью современных западноевропейских естественно-правовых стремлений. Ничто не способствовало в такой мере возрождению естественного права в германской юридической литературе, как выработка нового гражданского уложения германской империи. Так, например, изучая именно труд комиссии по составлению проекта германского уложения, проф. Л. И. Петражицкий пришел к убеждению в необходимости возрождения естественного права. И в самой Германии обсуждение первого проекта уложения германистами, во главе с Гирке, про­никнуто было в значительной степени тенденциями естественного права. Когда Гирке, обращаясь к германским юристам, восклицает: высоко дер­жите знамя правовой идеи в борьбе с разлагающим влиянием идеи, пользы и силы; в диком споре интересов и партии, оставайтесь верными мысли, что справедливость должна служить целью и основанием права, он является учителем естественного права, в самом истинном и высоком смысле этого слова»[29].

Не подлежит сомнению, что истинное назначение права заключается не в охране интересов, а в осуществлении справедливости.

Но справедливость не может быть осуществлена, если человек не возьмет под свою защиту животных.

Иеринг считает их существами бесправными, потому что они не могут отстоять своих прав.

Тем не менее, из его определения права можно прийти к иному заключению.

Право, по словам Иеринга, гарантирует жизненные интересы, помогает удовлетворению потребностей, достижению целей. Право принадлежит тому, кто пользуется, а не тому, кто изъявляет волю. Способность желать, изъявлять волю может быть угнетена и даже парализована без соответствующей потери прав; субъектом права является тот, кому предназначено пользоваться правом, задача права — гарантировать ему это пользование. Если бы охрана воли была целью права, что сталось бы с правами лиц, воли не имеющих? Между тем мы видим на каждом шагу, что охраняются права лиц, воли не имеющих или имеющих не достаточно развитую волю. Права безумных, права детей, даже утробных младенцев, весьма строго охраняются.

Люди создали право путем долгого искания, приспособления, борьбы. Историческая школа оказала огромную услугу науке права, опровергнув старое воззрение о произвольном образовании права и доказав, что право возникает первоначально как продукт деятельности народного духа и затем развивается постепенно историческим путем; что лишь позже рядом с обычным правом, как первым источником права, возникает второй источник — законодательство[30].

Закон охраняет не только члена общества, но и новорожденного младенца, даже плод.

В средние века убийство урода было ненаказуемо. Действующее уложение, во главе о смертоубийстве, в ст. 1469 определяет убийство урода следующим образом: кто в случае, когда какою-либо женщиною будет рожден младенец чудовищного вида или даже не имеющий человеческого образа вместо того, чтобы донести о сем надлежащему начальству, лишить сего урода жизни, то за сие по невежеству или суеверию, посягательство на жизнь существа, рожденного от человека и следственно имеющего человеческую душу, приговаривается к ссылке на житье в Сибирь и к церковному покаянию.

Плод, пока он находится в утробе матери, замечает проф. Есипов, еще не начал жить самостоятельною жизнью, не может быть признан членом общежития, однако существование его стоит под охраною закона[31].

К категории умалишенных и новорожденных младенцев можно отнести и животных и считать их юридическими лицами, наделенными известными правами.

Как бы ни смотреть на право вообще, можно все-таки сделать два заключения, с которыми все согласятся. Во-первых, юридическими правами могут пользоваться лица, которым общество не предоставляет жить по своей воле, дети и умалишенные и которые сами не могли бы охранить своих прав. Во вторых, право не есть нечто вечное и незыблемое, одинаковое для всех времен и народов, напротив право постепенно развивается, видоизменяется.

А потому, хотя большинство юристов отожествляет животное с вещью, из этого совсем не следует, что при таком взгляде нужно оставаться вечно. И хотя животные не в силах отвоевывать своих прав, из этого не следует, что они должны быть существами бесправными.

Некоторые писатели, главным образом не юристы, уже высказали мысль, что и животные могут иметь юридические права.

Первый сказал это немецкий философ Краузе, писавший в двадцатых годах и9-го века. По его мнению все существа, обладающие душой должны иметь и права. Поэтому, кто приписывает животным душу, тот должен признавать за ними известные права, и наоборот, вместе с душой надо отказывать им и в правоспособности.

Право – жизненный и волевой закон для разумных существ, т. е. для лиц. Принимая, что животное само себя познает чувственным восприятием и ощущением, что оно само себя определяет из собственной силы, преследуя в своей деятельности чувственные цели, этим самым животным открывают доступ в святилище права. Хотя животные не обладают полным самопознанием и настоящей свободой, все таки они разумные существа и следовательно юридические лица.

Права животных сравнительно с правами человечества низшие. Человек имеет более высокое право, чем животное, общество более высокое, чем человек, а Бог наивысшее.

Права животных заключаются в том, что им должны быть предоставлены все условия для исполнения своей чисто животной жизни (право на безболезненное существование, право на необходимые средства пропитания). За то животные обязаны содействовать разумным целям человека, и люди имеют право пользоваться трудом животных и на сколько это нужно ограничивать их свободу. Но признавая, что человек центр вселенной и что ему предоставлена деспотическая власть, Краузе одним росчерком пера уничтожает все права, которыми по его взгляду могли бы пользоваться животные.

Человечеству дано право, говорит он, убивать всех животных, когда это нужно для определенных разумных целей. Человек имеет право пользоваться всякой органической жизнью на земле, жизнью растений и животных.

Но если человек может по своему произволу, для своих целей, который ему всегда представляются разумными, убивать животных, то права животных оказываются чисто теоретическими и совершенно призрачными.

Девять лет тому назад немецкий судья Брегенцер выпустил книгу, за которую получил премию от союза Обществ покровительства животным. Автор старается доказать, что животные могут иметь известные юридические права[32].

Государство должно, говорить он, если хочет быть справедливо, освободить животное, как оно освободило женщину, ребенка и рабов. Не подлежит сомнению, что мы не можем уделить животным равных с собою прав, но только сравнительно меньшие ограниченные права.

Животные не могут произвести восстания и освободить себя сами, но совесть должна удерживать нас от дальнейшего порабощения животных. Брегенцер считает, что чувство справедливости все больше овладевает человечеством и что со временем государство добровольно стеснит себя в своих правах по отношению к животным.

Автор полагает, что у животных есть такие интересы, которые может охранять государство.

Когда мы спрашиваем, какие интересы животных, говорит Брегенцер, нуждаются в правовой защите, мы не можем переносить без всяких оговорок на животных нашу оценку однородных материальных благ человечества. Только важнейшие интересы животных могут соперничать с человеческими интересами. Основные интересы, главные блага или основные права животных это жизнь, неприкосновенность тела и здоровье; они заслуживают кроме нравственной и юридической защиты человека. Надо доставить всеобщее и возможно большее признание принципу, что надо уважать жизнь, как таковую, не только жизнь людей и наших домашних животных, но и жизнь самых низких существ.

Из дальнейшего изложения Брегенцера, однако, видно, что такое теоретическое положение не может иметь никакого практического применения. По его мнению, человеку дано право убивать тех животных, которые приносят пользу своей смертью, именно дичь, домашних птиц, свиней и других животных, предназначенных для убоя; такое право основано, с одной стороны, на человеческом праве оккупации (т. е. на праве захвата или праве сильного), с другой стороны на необходимости пользоваться мясом этих животных. Но при известных обстоятельствах убийство такого животного может сделаться безнравственным и противозаконным, если оно будет совершено только из жестокости, вследствие дурного расположения духа или по какому-нибудь другому безнравственному мотиву.

Следовательно, если убить быка и съесть его, это будет действием нравственным и законным, если же заколоть его и не съесть, это будет действием безнравственным и незаконным.

Брегенцер защищает вивисекцию, допускает, что можно дрессировать животных и показывать их в цирке. Он считает вообще, что интересы человека стоят неизмеримо выше интересов животных, и что для самого ничтожного желания, даже каприза человеческого можно жертвовать благосостоянием и свободой животных. Так напр. человек имеет право сажать певчих птиц в клетку, раз это доставляет ему эстетическое удовольствие.

Но во что же превращается тогда право животных, если человек может делать с ними все что угодно, прикрываясь своей пользой и даже своим наслаждением.

Французский дипломат Енгельгардт посвятил книгу правам животных[33], но он тоже впал в такое же противоречие, как и Брегенцер.

Енгельгардт справедливо доказывает, что нельзя считать животных вещью, как это делают юристы. «Если бы, замечает он, законодательство по отношение к животным имело в виду исключительно интересы человека, оно ничем не отличалось бы от законодательства, ограждающего одушевленные или неодушевленные вещи от покушений, называемых вандализмом. Дикая жестокость, совершенная над самым благородным домашним животным, была бы с нравственной точки зрения равнозначуща с изуродованием дерева или поломкой забора. Но как я доказывал, нелогично и ненаучно помещать животных в категорию вещей».

Доказывая, что и животные могут иметь известные права, автор говорит: «В принципе, надо уважать жизнь в каком бы виде она не проявлялась. Убивать без достаточного основания даже низших индивидуумов, поступок безнравственный. Жизнь (да простят мне эту метафору) почерпается в том же вместилище, как бы ни казалась различной внутренняя организация живых существ. В сущности, жизнь представляет то же явление у человека и у животных и проявляется в виде силы, действия и размножения.

Животное живет для себя точно также как человек, который, впрочем, и появился после него; оно имеет свое место во вселенной, свою естественную долю в наслаждениях и страданиях.

Жизнь характеризуется органической чувствительностью, а эта чувствительность одинаково сильна у животного, как у человека; животное сознает свою физическую индивидуальность, оно обладает эгоизмом, т. е. у него есть постоянная забота о сохранении своей жизни. Вот достаточно причин, почему нужно уважать эту животную индивидуальность».

Но это справедливое рассуждение уничтожается другим: «Человек не признает за животным и не может признать за ним безусловного права на существование. Роковой закон заставляет его питаться мясом животных. Это в зависимости от климата и обстоятельств является для него необходимостью, покоряться которой ему тем более естественно, что животный мир находится у него действительно в подчинении и что животные вообще поедают друг друга».

Кто вместе с Брегенцером и Енгельгардтом признает необходимость поедать быков и баранов и откармливать на убой гусей и уток, тому лучше не писать о правах животных. Если животное не имеет права на жизнь, какими же тогда правами можем мы наделить его?

Из писателей, трактующих о правах животных, один только Сольт проводит свою мысль вполне последовательно: “Бесполезно, – говорит он, – требовать прав для животных, если мы в то же время хотим подчинить эти права всему, что мы желаем считать своими потребностями”. Автор признает, что человечество может обходиться без мясной пищи и без вивисекции и только при таких условиях закон мог бы охранять жизнь и здоровье животных[34].

Глава четвертая

Дата добавления: 2015-05-10