КНИГА II 3 страница

Мы видели, что законодательная власть принадлежит народу и может принадлежать только ему. Легко можно увидеть, исходя из принципов, уста­новленных выше, что исполнительная власть, напротив, не может принадле­жать всей массе народа как законодательнице или суверену, так как эта власть выражается лишь в актах частного характера, которые вообще не от­носятся к области Закона, ни, следовательно, к компетенции суверена, все акты которого только и могут быть, что законами.

Сила народа нуждается, следовательно, для себя в таком доверенном лице, которое собирало бы ее и приводило в действие согласно указаниям общей воли, которое служило бы для связи между Государством и сувере­ном, и некоторым образом осуществляло в обществе как коллективной лично­сти то же, что производит в человеке единение души и тела 102. Вот каков в Государстве смысл Правительства, гак неудачно смешиваемого с сувере­ном, коего оно является лишь служителем.

Что же такое Правительство? Посредствующий организм, установленный для сношений между подданными и сувереном, уполномоченный приводить в исполнение законы и поддерживать свободу как гражданскую, так и поли­тическую.

Члены этого организма именуются магистратами или королями, т. е. пра­вителями; а весь организм носит название государя. Таким образом совер­шенно правы те, кто утверждают, что акт, посредством которого народ под­чиняет себя правителям, это вовсе не договор. Это» безусловно, не более как поручение, должность; исполняя это поручение, они, простые чиновники су­верена, осуществляют его именем власть, блюстителями которых он их сде­лал, власть, которую он может ограничивать, видоизменять и отбирать, ког­да ему будет угодно; ибо отчуждение такого права несовместимо с природой Общественного организма и противно цели ассоциации.

Итак, я называю Правительством или верховным управлением осущест­вление исполнительной власти согласно законам, а государем или магистра­том человека или корпус, на которые возложено это управление.

Именно в Правительстве заключены те посредствующие силы, соотноше­ние которых и определяет отношение целого к целому, или суверена к Госу­дарству. Зто последнее можно представить в виде отношения крайних членов непрерывной пропорции, среднее пропорциональное которой — Правитель­ство. Правительство получает от суверена приказания, которые оно от­дает народу, и, дабы Государство находилось в устойчивом равновесии, нуж­но, чтобы, по приведении, получилось равенство между одним произведени­ем, или властью Правительства как такового, и другим произведением, или властью граждан, которые являются суверенными, с одной стороны, и под­данными — с другой.

Более того, невозможно изменить ни один из трех членов, не нарушив сразу же пропорции. Если суверен захочет управлять или магистрат давать законы, или если подданные откажутся повиноваться, тогда на смену поряд­ку приходит беспорядок, сила и воля перестают действовать согласно, и рас­павшееся Государство делается, таким образом, добычею деспотизма или анархии. Наконец, подобно тому как в каждом отношении есть только одно среднее пропорциональное, так и в Государстве возможен лишь один луч­ший для него род Правления. Но так как множество событий могут изменить те отношения, в которых выступает народ, то различные виды Правления могут быть хороши не только для различных народов, но и для одного и того же народа в различные времена.

Чтобы попытаться дать представление о различных отношениях, которые могут господствовать между этими двумя крайними, я возьму для примера численность народа как отношение, которое легче выразить.

Предположим, что Государство состоит из десяти тысяч граждан. Суверен может рассматриваться лишь как понятие собирательное и как нечто целое; но каждый отдельный человек в качестве подданного рассматривается как индивидуум. Таким образом, суверен относится к подданному, как десять тысяч к единице, т. е. каждый член Государства обладает лишь одной десяти­тысячной частью верховной власти суверена, хотя он и подчинен ей полно­стью. Пусть народ состоит из ста тысяч человек; положение подданных не изменяется, и каждый из них в равной мере испытывает всю силу законов, тогда как его голос, сведенный к одной стотысячной, имеет в десять раз мень­ше влияния на то, как эти законы будут составлены. В таком случае, хотя подданный все время представляет собою единицу, отношение суверена к гражданину увеличивается пропорционально увеличению числа граждан. Отсюда следует, что чем больше растет Государство, тем больше сокращает­ся свобода.

Когда я говорю, что отношение увеличивается, я разумею под этим, что оно удаляется от равенства. Таким образом, чем отношение больше в пони­мании геометров 105, тем меньше отношение в обычном понимании; в первом случае — отношение, рассматриваемое с точки зрения количества, измеряет­ся его частным; во втором,— рассматриваемые с точки зрения тождества, отношения оцениваются подобием.

Итак, чем менее сходны изъявления воли отдельных лиц и общая воля, т. е. нравы и законы, тем более должна возрастать сила сдерживающая. Следовательно, Правительство, чтобы отвечать своему назначению, должно быть относительно сильнее, когда народ более многочисленен.

С другой стороны, поскольку увеличение Государства представляет блю­стителям публичной власти больше соблазнов и средств злоупотреблять сво­ей властью, то тем большею силою должно обладать Правительство, чтобы сдерживать народ, тем больше силы должен иметь в свою очередь и суверен, чтобы сдерживать Правительство. Я говорю здесь ие о силе абсолютной, но об относительной силе разных частей Государства.

Из этого двойного отношения следует, что непрерывная пропорция меж­ду сувереном, государем и народом не есть вовсе произвольное представле­ние, но необходимое следствие, вытекающее из самой природы Политиче­ского организма. Из этого следует еще, что, поскольку один из крайних чле­нов, а именно, народ, как подданный, неизменен и представлен в виде единицы, то всякий раз, как удвоенное отношение увеличивается или умень­шается, простое отношение увеличивается или уменьшается подобным же образом, и что, следовательно, средний член изменяется. Это показывает, что не может быть такого устройства Управления, которое было бы единст­венным и безотносительно лучшим, но что может существовать столько видов Правления, различных по своей природе, сколько есть Государств, различ­ных по величине.

Для того чтобы выставить эту систему в смешном виде, скажут, пожалуй, что, по-моему, дабы найти это среднее пропорциональное и образовать Орга­низм правительственный, нужно лишь извлечь квадратный корень из числен­ности народа; я отвечу, что беру здесь это число только для примера; что отношения, о которых я говорю, измеряются не только числом людей, но вообще количеством действия, складывающимся из множества причин; во вся­ком случае, если для того, чтобы высказать свою мысль покороче, я времен­но и прибегну к геометрическим понятиям, то я прекрасно знаю, что точ­ность, свойственная геометрии, никак не может иметь места в приложении к величинам из области отношений между людьми.

Правительство есть в малом то, что представляет собой заключающий его Политический организм — в большом. Это — условная личность, наделенная известными способностями, активная как суверен, пассивная как Государст­во; в Правительстве можно выделить некоторые другие сходные отношения, откуда возникает, следовательно, новая пропорция; в этой — еще одна, в за­висимости от порядка ступеней власти, и так до тех пор, пока мы не достиг­нем среднего неделимого члена, т. е. единственного главы или высшего ма­гистрата, который можно представить себе находящимся в середине этой прогрессии, как единицу между рядом дробей и рядом целых чисел.

Чтобы не запутаться в этом обилии членов, удовольствуемся тем, что бу­дем рассматривать Правительство как новый организм в Государстве, отлич­ный от народа и от суверена и посредствующий между тем и другим.

Между этими двумя организмами есть то существенное различие, что Го­сударство существует само по себе, а Правительство — только благодаря су­верену. Таким образом, господствующая воля государя является или должна быть общей волей или законом; его сила — лишь сконцентрированная в нем сила всего народа. Как только он пожелает осуществить какой-нибудь акт самовластный и произвольный, связь всего Целого начинает ослабевать.

Если бы, наконец, случилось, что государь возымел свою личную волю, более деятельную, чем воля суверена, и если бы он, чтобы следовать этой воле, использовал публичную силу, находящуюся в его руках, таким образом, что оказалось бы, так сказать, два суверена — один по праву, а другой — фак­тически,— то сразу же исчезло бы единство общества и Политический орга­низм распался бы.

Между тем, для того чтобы Правительственный организм получил собст­венное существование, жил действительной жизнью, отличающей его от орга­низма Государства, чтобы все его члены могли действовать согласно и в соответствии с той целью, для которой он был учрежден, он должен обладать отдельным я, чувствительностью, общей его членам, силой, собственной во­лей, направленной к его сохранению. Это отдельное существование предпо­лагает Ассамблеи, Советы, право обсуждать дела и принимать решения, вся­кого рода права, звания, привилегии, принадлежащие исключительно госу­дарю и делающие положение магистрата тем почетнее, чем оно тягостнее. Трудности заключаются в способе дать в целом такое устройство этому под­чиненному целому, чтобы оно не повредило общему устройству, укрепляя свое собственное; чтобы оно всегда отличало свою особую силу, предназна­ченную для собственного сохранения, от силы публичной, предназначенной для сохранения Государства; чтобы, одним словом, оно всегда было готово жертвовать Правительством для народа, а не народом для Правительства.

Впрочем, хотя искусственный организм Правительства есть творение другого искусственного организма и хотя оно обладает, в некотором роде, лишь жизнью заимствованною и подчиненною,— это не мешает ему действо­вать с большею или меньшею силою или быстротою, пользоваться, так сказать, более или менее крепким здоровьем. Наконец, не удаляясь прямо от цели, для которой он был установлен, он может отклоняться от нее в большей или мень­шей мере в зависимости от того способа, коим он образован.

Из всех этих различий и возникают те соотношения, которые должны иметь место между Правительством и Государством, сообразно случайным и частным отношениям, которые видоизменяют само это Государство. Ибо часто Правительство, наилучшее само по себе, станет самым порочным, если Эти отношения не изменятся сообразно недостаткам Политического организ­ма, которому они принадлежат.

Глава II. О ПРИНЦИПЕ, ОПРЕДЕЛЯЮЩЕМ РАЗЛИЧНЫЕ ФОРМЫ ПРАВЛЕНИЯ

Чтобы установить общую причину этих различий, надо различать госуда­ря и Правительство, подобно тому как я выше разграничил Государство и су­верен.

Магистрат может состоять из большего или меньшего числа членов. Мы указывали, что отношение между сувереном и подданными тем больше, чем многочисленнее народ: и, по очевидной аналогии, мы можем сказать то же об отношении между Правительством и магистратами.

Однако общая сила Правительства, будучи всегда силой Государства, ни­когда не изменяется; из чего следует, что чем больше оно затрачивает этой силы, чтобы воздействовать на своих собственных членов, тем меньше остается ему силы, чтобы воздействовать на весь народ.

Итак, чем магистраты многочисленней, тем Правительство слабее. По­скольку это положение — основное, постараемся разъяснить его получше.

Мы можем различать в липе магистрата три существенно различных вида воли. Во-первых, собственную волю индивидуума, которая стремится лишь к своей частной выгоде; во-вторых, общую волю магистратов, которая совпа­дает единственно с выгодой государя и которую можно назвать корпоратив­ной волей; она является общей по отношению к Правительству и частной — по отношению к Государству, в состав которого входит данное Правитель­ство; в-третьих, волю народа или верховную волю, которая является общей как по отношению к Государству, рассматриваемому как целое, так и по от­ношению к Правительству, рассматриваемому как часть целого.

При совершенных законах воля частная или индивидуальная должна быть ничтожна; корпоративная воля, присущая Правительству, должна иметь весь­ма подчиненное значение; и следовательно, воля общая или верховная долж­на быть всегда преобладающей, быть единым правилом для всех остальных волеизъявлений.

Напротив, в силу естественного порядка вещей эти различные виды воли тем более активны, чем больше они сконцентрированы. Таким образом, общая воля всегда самая слабая, второе место занимает воля корпоративная, самое же первое из всех — воля каждого отдельного липа; таким образом, в Прави­тельстве каждый член, во-первых, это он сам, затем магистрат и потом — гражданин; последовательность прямо противоположная той, какой требует общественное состояние.

Если это так, то когда вся власть оказывается в руках одного человека, тогда частная воля и воля корпоративная полностью соединены и, следовательно, последняя достигает той наивысшей степени силы, какую она только может иметь. Но так как от степени силы воли зависит и применение силы, а абсолютная сила Правительства совершенно не изменяется, то из этого следует, что наиболее активным из Правительств является Правление единоличное.

Напротив, объединим Управле­ние и законодательную власть; сде­лаем государя из суверена, а каждого гражданина сделаем магистра­том; тогда корпоративная воля, сли­вшись с общею волею, не будет ак­тивнее последней и оставит за част­ной волей всю ее силу. Тогда Прави­тельство, неизменно обладая все тою же абсолютною силою, в этом слу­чае будет обладать минимумом от­носительной силы, или активности.

Эти отношения бесспорны и мо­гут быть подтверждены еще и дру­гими соображениями. Ясно, напри­мер, что каждый магистрат более активен в своей корпорации, чем

каждый гражданин в своей, и что, следовательно, частная воля имеет гораздо больше влияния на действия Правительства, чем на действия суверена; ибо каждый магистрат почти всегда облечен какою-либо функцией Управления, между тем как каждый гражданин, взятый в отдельности, не исполняет ника­кой функции суверенитета. Впрочем, чем больше расширяется Государство, тем более фактически увеличивается и его сила, хотя она и не увеличивается пропорционально его расширению. Но если Государство остается тем же са­мым, то число магистратов может сколько угодно увеличиваться — Правитель ство фактически не приобретает от этого больше силы, потому что его сила — Это сила Государства, мера которой всегда одинакова. Таким образом, отно­сительная сила или действенность Правительства уменьшается без того, что­бы увеличивалась его абсолютная или практическая сила.

Несомненно еще, что отправление дел становится тем медлительнее, чем больше людей им занимается; что, возлагая слишком много надежд на бла­горазумие, недостаточно надеются на счастливый поворот судьбы; что упуска­ют благоприятные случаи и так много обсуждают, что часто теряют плоды обсуждения.

Я только что доказал, что Правительство ослабляется по мере того, как возрастает число магистратов; а выше я доказал, что чем многочисленнее народ, тем более должна увеличиваться сила сдерживающая. Отсюда следу­ет, что отношение между числом магистратов и Правительством должно быть обратным отношению между числом подданных и сувереном; т. е. чем боль­ше расширяется Государство, тем больше должно Правительство сокращать­ся в своей численности; так, чтобы число правителей уменьшалось в той же мере, в какой численность народа возрастает.

Впрочем, я говорю здесь лишь об относительной силе Правительства, а не о правильности его действий. Ибо, напротив, чем многочисленнее ма­гистрат, тем больше воля корпоративная приближается к общей воле; тогда как при одном-единственном магистрате эта же корпоративная воля есть, как я уже говорил, лишь воля отдельного лица. Таким образом, в одном от­ношении теряется то, что можно выиграть в другом, и искусство Законодате­ля как раз и состоит в умении определить ту точку, в которой сила и воля Правительства, находясь все время в обратной пропорции, сочетаются в отно­шении, наиболее выгодном для Государства.

Глава III. РАЗДЕЛЕНИЕ ПРАВЛЕНИЙ

В предыдущей главе мы видели, почему разные виды или формы Прави­тельства различают по числу членов, которые их составляют; в этой главе остается показать, как производится это разделение.

Суверен может, во-первых, вручить Правление всему народу или боль­шей его части так, чтобы стало больше граждан-магистратов, чем граждан — просто частных лиц. Эт°й форме Правления дают название демократии.

Или же он может сосредоточить Правление в руках малого числа, так чтобы было больше простых граждан, чем магистратов, и такая форма но­сит название аристократии.

Наконец, он может сконцентрировать все правление в руках единственно­го магистрата, от которого получают свою власть все остальные. Эта форма наиболее обычна и называется монархией или королевским Правлением.

Следует заметить, что все эти формы или, по меньшей мере, первые две из них могут быть более или менее широкими, причем соответствующие различия довольно значительны, ибо демократия может объявить весь народ, либо охватить не более половины его. Аристократия в свою очередь может охватить от половины народа до неопределенно малого числа граждан. Даже королевская власть может быть подвержена известному разделению. В Спар­те, по ее конституции, постоянно было два царя, а в Римской империи слу­чалось, что бывало до восьми императоров одновременно, причем нельзя было сказать, что империя разделена. Таким образом, есть точка, где каждая форма Правления сливается со следующей, и мы видим, что при на­личии лишь трех названий Правление способно в действительности прини­мать столько различных форм, сколько есть в Государстве граждан.

Более того: поскольку один и тот же род Правления может в некоторых отношениях подразделяться еще на другие части, в одной из которых управ­ление осуществляется одним способом, а в другой — другим, то из сочетания Этих трех форм может возникнуть множество форм смешанных, из которых каждая способна дать новые, сочетаясь с простыми формами.

Во все времена много спорили о том, которая из форм Правления наи­лучшая,— того не принимая во внимание, что каждая из них наилучшая в од­них случаях и худшая в прочих.

Если в различных Государствах число высших магистратов должно на­ходиться в обратном отношении к числу граждан, то отсюда следует, что, вообще говоря, демократическое Правление наиболее пригодно для малых Государств, аристократическое — для средних, а монархическое — для боль­ших. Это правило выводится непосредственно из общего принципа. Но как учесть множество обстоятельств, которые могут вызвать исключения?

Глава IV О ДЕМОКРАТИИ

Тот, кто создает Закон знает лучше всех, как этот Закон должен приво­диться в исполнение и истолковываться. Итак, казалось бы, не может быть лучшего государственного устройства, чем то, в котором власть исполнитель­ная соединена с законодательною. Но именно это и делает такое Правление в некоторых отношениях непригодным, так как при этом вещи, которые должны быть разделяемы, не разделяются, и государь и суверен, будучи од* ним и тем же липом, образуют, так сказать, Правление без Правительства.

Неправильно, чтобы тот, кто создает законы, их исполнял, или чтобы на род как целое отвлекал свое внимание от общих целей, дабы обращать его на предметы частные. Ничего нет опаснее, как влияние частных интересов на общественные дела, и злоупотребления, допускаемые Правительством при применении законов,— это беда меньшая, нежели подкуп законодателя — Это неизбежное последствие существования частных расчетов. Тогда, по­скольку искажена сама сущность Государства, никакое преобразование уже невозможно. Народ, который никогда не употребит во зло свою власть в Правлении, не сделает этого и в отношении своей самостоятельности; народ, который всегда хорошо правил бы, не нуждался бы в том, чтобы им управ­ляли.

Если брать этот термин в точном его значении, то никогда не существо­вала подлинная демократия, и никогда таковой не будет. Противно естест­венному порядку вещей, чтобы большое число управляло, а малое было управляемым. Нельзя себе представить, чтобы народ все свое время проводил в собраниях, занимаясь общественными делами, и легко видеть, что он не мог бы учредить для этого какие-либо комиссии, чтобы не изменилась и форма управления.

В самом деле, я думаю, что могу принять за правило следующее: когда функции Правления разделены между несколькими коллегиями, то те из них, что насчитывают наименьшее число членов, приобретают рано или позд­но наибольшие вес и значение, хотя бы уже по причине того, что у них, естественно, облегчается отправление дел.

Впрочем, каких только трудносоединимых вещей не предполагает эта форма Правления! Во-первых, для этого требуется Государство столь малое, чтобы там можно было без труда собирать народ, и где каждый гражданин легко мог бы знать всех остальных; во-вторых,-— большая простота нравов, что предотвращало бы скопление дел и возникновение трудноразрешимых споров, затем — превеликое равенство в общественном и имущественном по­ложении, без чего не смогло бы надолго сохраниться равенство в правах и в обладании властью; наконец, необходимо, чтобы роскоши было очень мало, или чтобы она полностью отсутствовала. Ибо роскошь либо создается богат­ствами, либо делает их необходимыми; она развращает одновременно и бога­ча и бедняка, одного — обладанием, другого — вожделением; она предает оте­чество изнеженности и суетному тщеславию; она отымает у Государства всех его граждан, дабы превратить одних в рабов других, а всех — в рабов пред­убеждений.

Вот почему один знаменитый писатель полагал главным принципом Республики добродетель, ибо все эти условия без нее не могли бы существо­вать. Но поскольку этот высокий ум не делал необходимых различий, то оказалось, что у него часто нет в суждениях правильности, иногда — ясности; и он не увидел того, что, поскольку верховная власть везде одинакова,— один и тот же принцип должен лежать в основе всякого правильно устро­енного Государства — в большей или меньшей степени, конечно, соответ­ственно форме Правления.

Прибавим, что нет Правления, столь подверженного гражданским вой­нам и внутренним волнениям, как демократическое, или народное, потому что нет никакого другого Правления, которое столь сильно и постоянно стремилось бы к изменению формы или требовало больше бдительности и мужества, чтобы сохранять свою собственную. Более, чем при любом дру­гом, при таком государственном устройстве должен гражданин вооружиться силою и твердостью и повторять всю свою жизнь ежедневно в глубине души то, что говорил один доблестный Воевода на Польском Сейме: «Alalo perU culosam libertatem quam quietum servilium*.

Если бы существовал народ, состоящий из богов, то он управлял бы со­бою демократически. Но Правление столь совершенное не подходит людям.

Глава V ОБ АРИСТОКРАТИИ

Здесь у нас есть две весьма различные условные личности, именно: Пра­вительство и суверен; и, следовательно, две воли общие, одна — по отноше­нию ко всем гражданам, другая — только к членам управления. Таким об­разом, хотя Правительство и может устанавливать внутренний порядок по своему усмотрению, оно никогда не может обращаться к народу иначе, как от имени суверена, т. е. от имени самого народа; этого никогда не следует Забывать.

Первые общества управлялись аристократически. Главы семейств об­суждали в своем кругу общественные дела. Молодые люди без труда склоня­лись перед авторитетом опыта. Отсюда — названия: жрецы, старейшины, се­нат, геронты. Дикари Северной Америки управляют собою так и в наши дни, и управляются очень хорошо.

Но по мере того, как неравенство, создаваемое первоначальным устрое­нием, брало верх над неравенством естественным, богатство или могущест­во получали предпочтение перед возрастом, и аристократия стала выборной. Наконец, поскольку власть стала передаваться вместе с богатством от отца к детям, делая семьи патрицианскими, то и Правление сделалось наследст­венным, поэтому можно было увидеть двадцатилетних сенаторов.

Таким образом, есть три рода аристократии: природная, выборная и на­следственная. Первая пригодна лишь для народов, находящихся в начале своего развития; третья представляет собою худшее из всех Правлений. Вто­рая — лучше всех; это — аристократия в собственном смысле слова.

Помимо того, что оба вида власти при этом разграничиваются, такой род аристократии обладает еще и тем преимуществом, что члены ее избираются. Ибо в народном Правлении все граждане рождаются магистратами; выборная же аристократия ограничивает количество должностных лиц малым числом, и они делаются таковыми лишь путем избрани: при таком порядке чест­ность, просвещенность, опытность и все другие основания для предпочтения и уважения общественного суть каждое новый залог того, что управление будет мудрым.

Кроме того, собрания проходят более спокойно, дела обсуждаются луч­ше, отправляются более упорядочение и без промедления; влияние Государ­ства за его пределами лучше поддерживается почтенными сенаторами, чем толпою людей неизвестных или презираемых.

Словом, именно тот строй будет наилучшим и наиболее естественным, когда мудрейшие правят большинством, когда достоверно, что они правят им к его выгоде, а не к своей собственной. Вовсе не следует напрасно усложнять механизм, ни делать с помощью двадцати тысяч людей то, что сто человек выбранных могут сделать гораздо лучше. Следует, однако, заметить, что интересы целого здесь начинают менее направлять публичную силу на соблю­дение правил общей воли, и что другое неизбежное отклонение лишает за­коны части их исполнительной силы.

Что до особых условий, то при аристократическом Правлении Государст­во вовсе не должно быть столь малым, а народ столь первобытным и прямо­душным, чтобы исполнение законов следовало непосредственно за народной волею, как при доброй демократии. Народ не должен также быть столь много­численным, чтобы начальники, разбросанные по разным местам для управле­ния им, могли корчить из себя суверена, каждый в своем округе, и сделаться сначала независимыми, чтобы в конце концов стать повелителями.

Но если аристократия требует несколькими добродетелями менее, чем народное Правление, она требует зато других добродетелей, которые свой­ственны ей одной,— таких, как умеренность со стороны богатых и умение довольствоваться своим положением со стороны бедных; ибо строгое равен­ство было бы тут, по-видимому, неуместно; оно не соблюдалось даже в Спарте.

Впрочем, если эта форма предполагает вообще некоторое имущественное неравенство, то для того, чтобы управление общественными делами поруча­лось тем, кто больше всех других может посвятить этому все свое время; но не для того, как утверждает Аристотель, чтобы богатым всегда оказывалось предпочтение. Напротив, важно, чтобы избрание бедного научало иной раз народ, что достоинства людей суть более существенные основания к тому, чтобы предпочесть их, нежели богатство.

Глава VI О МОНАРХИИ

До сих пор мы рассматривали государя как условное собирательное лицо, объединенное в одно целое силой закона, и как блюстителя исполнительной власти в Государстве. Теперь нам надлежит рассмотреть тот случай, когда эта власть сосредоточена в руках одного физического лица — реального че­ловека, который один имеет право располагать ею в соответствии с закона­ми. Это то, что называется монарх или король.

Совершенной противоположностью другим видам управления, при кото­рых собирательное существо представляет индивидуум, является данный вид, при котором индивидуум представляет собирательное существо, так что то духовное единство, что образует государя, здесь является одновременно и физической единицей, в которой все способности, соединяемые Законом с такими усилиями при другом Правлении, оказываются объединенными сами собою.

Так воля народа и воля государя, и публичная сила Государства, и от­дельная сила Правительства — все подчиняется одной и той же движущей силе; рычаги машины находятся в одних и тех же руках; все движется к од­ной и той же цели. Нет никаких направленных в противоположные стороны движений, которые взаимно уничтожались бы; и нельзя представить себе никакой другой вид государственного устройства, при котором меньшее уси­лие производило бы большее действие. Архимед, спокойно сидящий на бе­регу и без труда спускающий на воду большой корабль, напоминает мне ис­кусного монарха, который из кабинета управляет своими обширными Провин­циями, приводит все в движение, а сам выглядит при этом неподвижным.

Но если нет никакого другого Правления, которое обладало бы большею силою, то нет и такого, при котором частная воля имела бы больше власти и легче достигала господства над всеми остальными. Правда, здесь все дви­жется к одной и той же цели; но сия цель вовсе не есть благоденствие об­щества; и сама сила управления беспрестанно оборачивается во вред Госу­дарству.

Короли хотят быть неограниченными; и издавна уже им твердили, что самое лучшее средство стать таковыми — это снискать любовь своих под­данных. Это правило прекрасное и в некоторых отношениях даже весьма справедливое. К сожалению, при дворах оно всегда будет вызывать только на­смешки. Власть, возникающая из любви подданных, несомненно, наибольшая; но она непрочна и условна; никогда не удовлетворятся ею государи. Наилуч­шие короли желают иметь возможность быть даже злыми, если им так бу­дет угодно, оставаясь при этом повелителями. Какой-либо увещеватель от политики может сколько угодно говорить, что раз сила народа — это их си­ла, то им самим выгоднее,сего, чтобы народ процветал, был многочислен­ным и грозным; они очень хорошо знают, что это не так. Их личный интерес прежде всего состоит в том, чтобы народ был слаб, бедствовал и никогда не мог им сопротивляться. Конечно, если предположить, что подданные всегда будут оставаться совершенно покорными, то государь был бы тогда заинтересован в том, чтобы народ был могущественен, дабы это могущество, будучи его собственным, сделало государя грозным для соседей. Но так как интерес на­рода имеет лишь второстепенное и подчиненное значение и так как оба предположения несовместимы, то естественно, что государи всегда предпочи­тают следовать тому правилу, которое для них непосредственно выгодно. Это как раз то, что настойчиво разъяснял древним евреям Самуил: именно Это с очевидностью показал Макиавелли. Делая вид, что он дает уроки ко­ролям, он преподал великие уроки народам. «Государь» Макиавелли — это книга республиканцев

Дата добавления: 2015-05-31