Роковые последствия психической травмы 1 страница

Второй брак отца Фрейда не был единственной тайной в их семье. Имелась еще одна тайна, которая оставила глу­бокий след в душе будущего основателя психоанализа. Но она относилась к тому периоду жизни Фрейда, когда он с семьей находился в Вене. В то время ему было уже 9 лет.

К обсуждению этого вопроса я еще вернусь. А пока есть смысл рассмотреть события и специфические отно­шения в семье Фрейда, относящиеся к его ранним годам жизни во Фрайберге. Тем более, что по прошествии неско­льких десятилетий основатель психоанализа утверждал, что «впечатления второго года жизни, а иногда уже и пер­вого, оставляют прочный след в душе».

В конце первого и второго года жизни Фрейда прои­зошли события, вызвавшее у него значительные пережи­вания. Родился брат Юлиус, которому к огорчению роди­телей не суждено было долго жить. Он умер восьмимесяч­ным. В момент смерти брата Фрейду было год и семь меся­цев.

Трудно сказать, насколько глубокими могут быть пере­живания у годовалого и полуторагодовалого ребенка. Одни исследователи полагают, что в этом возрасте ребе­нок не может испытывать чувств зависти и агрессивности по отношению к новорожденному. Другие считают, что подобные чувства вполне возможны и в принципе даже са­мые первые дни жизни ребенка не следует сбрасывать со счета, если аналитик действительно стремится понять психологию человека.

Сошлюсь на собственный опыт. При работе с пациен­тами мне удавалось выявить относящиеся к детству пере­живания, обусловленные ревностным, злобным, агрес­сивным отношением ребенка к появившимся на свет братьям и сестрам. Подобное отношение является ши­роко распространенным. Обращавшиеся ко мне за по­мощью пациенты вспоминали о том, как в детстве им хо­телось задушить, убить маленького брата или сестричку, которые требовали внимания со стороны родителей и тем самым выступали в роли соперника за материнскую или отцовскую любовь. Студенческие сочинения на тему «Я и Эдипов комплекс» подтвердили подобное по­ложение, относящееся не только к психически боль­ным, ной к здоровым людям [11]. И пациенты, и студен­ты вспоминали подчас о таких драматических эпизодах своего детства, которые не могли оставить равнодуш­ным ни аналитика, ни преподавателя.

Конкретные примеры будут приведены позднее, когда перейду к непосредственному рассмотрению теории и практики психоанализа. Правда, должен сказать, что чаще всего воспоминания пациентов и студентов о ревностном и злобном отношении к новорожденному касались их трех -пятилетнего возраста. Было несколько случаев, когда подобные воспоминания относились к двухлетнему возра­сту и всего два случая — к полуторагодовалому возрасту, но сами пациенты не были уверены в этом. Впрочем, это ни о чем не говорит, так как, возможно, в отличие от меня другие аналитики имели дело с такими пациентами, соот­ветствующие воспоминания которых доходили до более раннего возраста.

В отношении Фрейда не стоит вопрос о том, могли ли у годовалого и полуторагодовалого ребенка быть какие-ли­бо переживания, связанные с рождением и смертью брата. В письме к Флиссу, написанном 3 октября 1897 года, он делился своими воспоминаниями, связанными с «враж­дебными желаниями и настоящей детской ревностью» по отношению к его маленькому брату. Одновременно он пи­сал о том, что смерть брата породила у него самоупреки, осталась «семенем для угрызений совести».

Письмо Флиссу было написано Фрейдом в период его интенсивного самоанализа. Судя по всему, его ранние дет­ские переживания, действительно, глубоко запали в душу будущего основателя психоанализа. Только сорок лет спу­стя он сам для себя смог уяснить, насколько значимыми для человека могут быть детские восприятия и пережива­ния, загнанные в глубины психики и остающиеся бессоз­нательными. Понадобился плодотворный и в то же время болезненный опыт самоанализа, прежде чем детские пере­живания, связанные с отношением Фрейда к младшему брату, всплыли на поверхность его сознания.

Опыт самоанализа помог Фрейду выявить его детские переживания и послужил отправной точкой для формиро­вания некоторых идей, легших в основу классического психоанализа. В частности, можно говорить о том, что вскрытие собственных враждебных желаний и детской рев­ности по отношению к брату сыграло не последнюю роль в психоаналитических представлениях Фрейда о детях.

Так, два года спустя после написанного им письма Флиссу, где упоминались его детские переживания, осно­ватель психоанализа высказал ряд соображений, связан­ных с его пониманием детской психики. В «Толковании сновидений» он писал о том, что ребенок «абсолютно эгоистичен», стремится к удовлетворению своих потребно­стей, выступая против соперников, «главным образом против своих братьев и сестер». Одновременно он утверж­дал, что ребенок бессознательно носит в себе «злые жела­ния» и «сознательно учитывает, какой ущерб могут прине­сти ему новорожденные брат и сестра». Желание ребенка, чтобы умерли его братья и сестры, объясняется им эгоиз­мом, благодаря которому ребенок «смотрит на своих бра­тьев и сестер как на соперников» [12. С. 218, 219, 222].

Рассуждения Фрейда о психологии ребенка органиче­ски вписывались в остов его собственных переживаний по поводу рождения и смерти брата. Должен сказать, что это обстоятельство не является основанием для критики пси­хоаналитического понимания ребенка. Той критики, со­гласно которой Фрейд неправомерно перенес опыт своего детства на всех детей. Той критики, в соответствии с кото­рой у годовалого и полуторагодовалого ребенка не может быть. Ни враждебных чувств, ни злобной ревности, ни же­лания смерти новорожденному.

Напротив, я полагаю, что выявление наличия у ребен­ка подобных чувств и желаний является несомненной за­слугой Фрейда. Благодаря самоанализу ему удалось обна­ружить то, на что родители, воспитатели и исследователи, как правило, закрывают глаза, считая ребенка исключите­льно добрым. И, если Фрейду в процессе самоанализа уда­лось воскресить воспоминания столь раннего детства, то это свидетельствует о той мучительной и болезненной работе, которую ему пришлось проделать над собой. Далеко не каж­дый аналитик достигает подобного успеха по отношению к самому себе или пациентам.

В связи с обсуждаемой темой и во избежание возмож­ных недоразумений мне хотелось бы подчеркнуть следую­щее. Рассмотрение семейной тайны Фрейда и его отноше­ния к рождению и смерти брата осуществляется вовсе не для того, чтобы подорвать его авторитет или дискредити­ровать психоанализ в глазах тех, у кого было благополуч­ное детство, не омраченное подобными переживаниями. Сегодня заслуги Фрейда в понимании бессознательной деятельности человека не нуждаются в защите. Личный опыт людей с благополучным детством не может служить доказательством того, что их жизнь — это норма, а не иск­лючение из правил.

Обращение к ранним годам жизни Фрейда осуществ­ляется с единственной целью. А именно — показать те ро­ковые для него самого и счастливые для психоанализа обсто­ятельства семейной жизни, позволившие Фрейду сделать от­крытия, перевернувшие наши представления о человеке.

Разумеется, не каждый индивид, находящийся в детст­ве в аналогичном, как и Фрейд, семейном окружении, способен совершить какое-либо открытие. Но, видимо, надо было иметь именно такое детство, какое было у Фрейда, чтобы он со временем занялся самоанализом и пришел к открытию психоанализа. Поэтому мое обраще­ние к избранным фактам раннего детства Фрейда — это не стремление к обсуждению пикантных подробностей, спо­собных заинтриговать читателя, а попытка разобраться в том, почему именно ему суждено было стать основателем психоанализа. Надеюсь, при последующем рассмотрении Фрейда как человека и основателя психоанализа данная авторская установка сохранится в сознании читателя.

Итак, воспоминания и переживания Фрейда, обуслов­ленные его отношением к рождению и смерти брата, несо­мненно, сказались на формировании его представлений о психологии ребенка. Этим, на мой взгляд, можно объяс­нить ту «забывчивость» основателя психоанализа, которая вызывает подчас недоумение у некоторых исследователей.

Это недоумение связано с воспоминанием Фрейда об одном весьма деликатном случае, когда он, находясь в купе поезда вместе с матерью, мог видеть ее обнаженной. Тогда-то у него, по его собственному выражению, пробу­дилось «либидо» по отношению к матери. В данном случае недоумение возникает не в связи с воспоминанием сугубо личного характера, а потому, что Фрейд отнес это воспо­минание к тому возрасту, когда ему было два — два с поло­виной года. На самом деле, путешествие вместе с матерью относилось к тому периоду, когда семья переезжала из Лейпцига в Вену, то есть когда Фрейду было четыре года или, по крайней мере, около того.

Почему же в сознании Фрейда произошло подобное смещение во времени? Легче всего объяснить это тем, что при воспоминаниях детства часто не можешь с уве­ренностью сказать, когда точно произошло то или иное событие. Самоанализ и работа с пациентами наглядно подтверждают этот факт. Поэтому можно было бы сказать, что в данном случае ошибка Фрейда обусловлена отдаленностью во времени самого воспоминания и трудностью воспроизведения того, когда это событие имело место в действительности.

Однако психоаналитика не удовлетворит подобное объяснение, поскольку за ошибочным действием может скрываться нечто такое, что позволит по-иному подойти к рассмотрению этого вопроса. Сам Фрейд неоднократно обращался к рассмотрению того, почему им была допуще­на та или иная ошибка. Наглядным примером в этом отно­шении является его работа «Психопатология обыденной жизни», где основатель психоанализа давал разъяснения по поводу ошибок, допущенных им в ранее опубликован­ной книге «Толкование сновидений», когда вместо Марбурга, родины Шиллера, он написал Марбах, вместо име­ни отца Ганнибала Гамилькара — имя брата Гасдрубала, вместо Кроноса, в греческой мифологии оскопившего своего отца Урана, — Зевса, оскопившего и свергнувшего с престола Крона, тем самым передвинув злодеяние из мира греческих богов на целое столетие.

По поводу истории с пробудившимся либидо, отнесен­ной к двум-двум с половиной, а не четырем годам, Фрейд не оставил разъяснений. Это понятно, поскольку данное воспоминание приводится им в письме Флиссу и было само собой разумеющимся, что их частная переписка не станет достоянием огласки. Примечательным является время написания данного письма. Оно датировано 3 ок­тябрем 1897 года. То есть это то же самое письмо, в кото­ром Фрейд поведал о своих переживаниях, связанных с рождением и смертью маленького брата. Причем инфор­мация о том и другом содержится в одном месте. Их разде­ляет между собой лишь синтаксический знак — точка с за­пятой.

С учетом этого обстоятельства становится более по­нятной ошибка Фрейда. Она могла быть обусловлена обостренным переживанием, вызванным самоанализом, навеянным воспоминанием о своих отношениях с братом и вызвавшим осуждение за аморальные желания смерти Юлиуса. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, что в раннем детстве Фрейд, действительно, имел такие пережи­вания, по поводу которых он мог не отдавать себе отчет, но которые не оставляли его в покое. Самоанализ обнажил «детскую рану», а повторное переживание отголоском сказалось на допущенной Фрейдом ошибке.

«Детская рана», роковые идя Фрейда обстоятельства семейной жизни — не слишком ли сильные эпитеты? На­против, они представляются мне наиболее точными, по­зволяющими по-новому взглянуть на жизненный путь основателя психоанализа, отмеченный не только славой и всемирным признанием, но и личными болями, страдани­ями. Правильнее было бы даже использовать выражение «детская рана» без кавычек.

Тем самым я ввожу еще одно допущение, согласно которо­му в возрасте до трех лет Фрейд мог испытать такие пережива­ния, которые не только способствовали возникновению психо­анализа, но и роковым образом сказались на нем самом.

Имеются ли реальные основания для подобного допу­щения? На чем оно основано? О чем, собственно говоря, идет речь и что понимается под роковыми для Фрейда об­стоятельствами ранних лет жизни?

Напомню, что восьмимесячный брат Юлиус умер, ког­да Фрейду было год и семь месяцев. Несколько месяцев спустя после этого печального события с Фрейдом прои­зошел несчастный случай, который без каких-либо ком­ментарий приводится Э. Джонсом в его биографической работе об основателе психоанализа [13. С. 22]. Речь идет о том, что в возрасте двух лет Фрейд упал с табуретки. При падении он ударился нижней челюстью о край стола. При­чем удар был настолько сильным, что у мальчика образо­валась кровоточащая рана, на которую пришлось накла­дывать швы. Рана зажила, но у Фрейда остался шрам на всю жизнь.

Во время самоанализа Фрейду удалось вспомнить не­которые события, относящиеся к раннему периоду детст­ва. Но этот эпизод не всплыл на поверхность его сознания, что само по себе весьма примечательно. Можно, по-види­мому, говорить о том, что физические болевые ощущения того детского периода в какой-то степени компенсировали душевные переживания, связанные со смертью брата, но не устранили их. Сознательная репродукция их в процессе са­моанализа натолкнулась на такое сопротивление, которое допустило лишь частичное воспоминание о событиях ран­них лет жизни. Основатель психоанализа вспомнил о пе­реживаниях, связанных со смертью брата, но не соотнес их с несчастным случаем, который стерся из его памяти.

Между тем сам Фрейд обратил внимание на то, что многие, на первый взгляд, случайные повреждения оказываются в сущности ничем иным, как самоповреждениями. При рассмотрении подобных случаев он исходил из того, что в силу тех или иных причин человек становится под­верженным самобичеванию. Упреки по отношению к са­мому себе пользуются любой возможностью, чтобы орга­низовать повреждение. Они могут использовать случайно создавшуюся внешнюю ситуацию или помогают ей созда­ться. Бессознательное намерение ловко и искусно подво­дит человека к несчастному случаю.

В работе «Психопатология обыденной жизни» Фрейд приводил пример, взятый им из медицинской практики. Одна молодая женщина упала из экипажа и сломала себе ногу. Несчастный случай привел к нервному заболеванию, от которого она излечилась благодаря психотерапии. В процессе лечения Фрейд выяснил обстоятельства, пред­шествующие несчастному случаю. Накануне этого случая молодая женщина, гостившая вместе с мужем в имении своей замужней сестры, продемонстрировала в кругу род­ственников искусство канкана, вызвав с их стороны одоб­рение и восхищение. Недовольным оказался лишь муж, который, будучи ревнивым, обвинил свою жену в том, что она вела себя как девка. Проведя беспокойную ночь, мо­лодая женщина захотела покататься в экипаже. Она сама отбирала лошадей, поменяла одну пару на другую, отгово­рила младшую сестру взять с собой на прогулку ее грудно­го ребенка с кормилицей. Во время поездки она испыты­вала беспокойство и высказывала кучеру опасение по по­воду того, что лошади могут чего-нибудь испугаться и по­нести. Как только ее опасение оправдалось, она выскочи­ла в испуге из коляски и сломала себе ногу. Никто из нахо­дящихся в экипаже больше не пострадал.

Приводя этот пример, Фрейд высказал убеждение, согласно которому данный несчастный случай с моло­дой женщиной был подстроен ею самой. Она испытала вину перед мужем, соответствующие переживания при­вели к необходимости наказания, которое не замедлило себя ждать в виде несчастного случая. Приходится удив­ляться лишь той ловкости, которую проявила молодая женщина, сломав себе ногу, но не повредив другие части тела. Теперь она не могла танцевать канкан, вызвавший у мужа неодобрение [14. С. 272].

Фактически, Фрейд дал наглядную иллюстрацию пси­хоаналитического понимания того, как, почему и в силу каких причин могут происходить несчастные случаи или реализуется возможность, по его собственному выраже­нию, «полунамеренного самоповреждения». Не вижу оснований, чтобы не рассматривать именно с этих пози­ций тот несчастный случай, который произошел с Фрей­дом в раннем детстве. Ведь никто иной, как он сам, вместо проявления ожидаемого участия по отношению к своим домашним, включая детей, прищемившим палец или на­бившим себе шишку, неизменно спрашивал: зачем они сделали это?

Не могу не отметить и то обстоятельство, что в «Пси­хопатологии обыденной жизни» за примером из меди­цинской практики и психоаналитической интерпрета­цией несчастного случая с молодой женщиной сразу же следует признание Фрейда в том, что и с ним случались приключения подобного рода. Дословно это признание звучит так: «У меня самого я вряд ли мог бы отметить слу­чаи самоповреждения в нормальном состоянии, но при исключительных обстоятельствах они бывают и у меня» [15. С. 272].

Полагаю, что таким исключительным обстоятельст­вом, предшествующим несчастному случаю с двухлетним Фрейдом была смерть его брата. Испытывая враждебные чувства по отношению к родившемуся брату, частично отнявшему любовь матери, он желал устранения его из семьи. Но как только Юлиуса не стало, маленький маль­чик соотнес исчезновение (смерть) брата со своими эго­истическими желаниями. Появившееся у него чувство вины вызвало упреки в свой собственный адрес, которые, в свою очередь, породили потребность в наказании или, точ­нее, в самонаказании. Падение с табуретки, сильный удар о край стола и кровоточащая рана — это такой несчаст­ный случай, за которым скрывалась тенденция к самопо­вреждению как искуплению вины ребенка, испытавшего враждебные чувства по отношению к брату и тем самым как бы навлекшего на него реальную смерть.

Самонаказание помогло маленькому Фрейду справи­ться со страданиями, вызванными чувством вины. Физи­ческая боль притупила боль душевную. Физическая рана способствовала проявлению повышенного внимания со стороны матери, скорбевшей по умершему восьмимесяч­ному сыну. Фрейд как бы искупил свою вину перед братом и вновь обрел любовь матери. Последнее было, видимо, не менее важным для него, чем первое, поскольку в душе по­селился страх, а вдруг родители узнают о его «дурных на­мерениях» по отношению к новорожденному, обвинят в смерти брата и накажут, отвернутся от него.

Во избежание наказания со стороны родителей Фрейд прибегнул к самонаказанию, не понимая и не осознавая того. Несчастный случай стал своего рода реа­билитацией и перед умершим братом, и перед родителя­ми. Физическая рана и причиненная ею боль затмили душевные переживания маленького Фрейда. Затмили, но не устранили их до конца. В глубине души, во мраке бессознательного остался неизгладимый след, контуры ко­торого неясными очертаниями давали о себе знать. Крово­точащая от удара о край стола рана зарубцевалась, но на всю жизнь остался не только физический (телесный), но и психический шрам. Тот шрам, который, возможно, стал роковым для основателя психоанализа. Тот шрам, за который ему пришлось уплатить дорогую цену в фор­ме многолетних физических страданий.

В свете вышесказанного можно иначе, чем это сделал Фрейд, взглянуть на некоторые детали его абсурдного сновидения, приведенного в «Толковании сновидений» и отчасти рассмотренного мной под углом зрения семей­ной тайны, связанной со второй женой его отца. Стано­вится более понятным начало сновидения, в котором Фрейд получает извещение с требованием внести плату за содержание в госпитале в 1851 году. В контексте затро­нутого вопроса важным становится не то, за что необхо­димо оплатить, а то, что извещение с требованием платы адресовано именно Фрейду.

В процессе самоанализа на поверхность сознания Фрейда всплыли ранние детские воспоминания об умер­шем брате, вновь породившие переживания, связанные с чувством вины. Судя по письмам к Флиссу того периода, создается впечатление, что предшествующее искупление вины оказалось для него недостаточным. Фрейд впадает, по его собственным словам, в «маленькую истерию». Он не может понять состояние своего разума и сетует на раз­личного рода недомогания. Ему приходится расплачива­ться за что-то такое, чего он не осознает. В состоянии сна, когда цензура ослаблена, он получает извещение о необхо­димости оплатить по счету. В процессе интерпретации своего сновидения он пытается добраться до глубинных источников, скрывающихся за явным содержанием сна. Но ему не удается, как уже отмечалось, преодолеть внут­реннее сопротивление, в результате чего он, видимо, так и не понял, что его собственное бессознательное предъявля­ет счет к нему, как совестливому человеку, не до конца освободившемуся от чувства вины.

По счету надо платить. И Фрейд платит головными бо­лями, расстройствами желудка, обмороками и, наконец, ра­ковым заболеванием, которое принесло ему многолетние страдания и оказалось роковым для его жизни.

Не обладая достаточными знаниями о подлинных при­чинах и природе раковых заболеваний, не могу утверж­дать, что имеется прямая или опосредованная связь между сильным ударом в нижнюю челюсть в двухлетнем возрасте и раком челюсти (правой стороны неба), обнаруженном у Фрейда в возрасте 65 лет. Распространенной является точ­ка зрения, согласно которой раковое заболевание у Фрей­да — результат его чрезмерного курения сигар. Однако, учитывая приведенные мной выше соображения, не могу не поставить ряд вопросов.

Может ли физическая травма в детстве иметь такие последствия, которые через несколько десятилетий спо­собны обернуться раковым заболеванием? Могут ли ду­шевные переживания, испытанные в детстве и воскре­шенные в памяти взрослого человека, привести в конеч­ном счете к раковому заболеванию? Может ли напласто­вание взаимосвязанных между собой физических и пси­хических травм явиться источником рака? Может ли чрезмерное курение быть единственной причиной рако­вого заболевания или одной из причин, наряду с други­ми, причем не основной, а дополнительной, но вполне достаточной для образования раковой опухоли?

Предоставляю возможность ответить на эти вопросы специалистам, если, разумеется, они прочтут эти строки и захотят высказать свои соображения по этому поводу.

В контексте обсуждаемой мной проблематики хотел бы обратить внимание лишь на следующее.

Роковое стечение обстоятельств в первые годы жизни Фрейда впоследствии удивительным образом отразилось на его профессиональных интересах и здоровье. В 1874 году в письме (от 6 марта) другу детства Эмилю Флусу он жалуется в иронической форме на свою челюсть и зубную боль. В 1882 году он публикует исследование «О структуре нервных волокон и клеток у рака». Вторая часть (krebs) написанного на немецком языке (flusskrebs) слова «рак», одновременно обозначает и животное, и болезнь. В 1895 году Фрейда посетило ставшее психоаналитической классикой сновидение об инъекции Ирме, в котором он увидел в горле своей пациентки «справа большое белое пятно». При анализе этого сновидения фигурируют фра­зы «тяжелое органическое заболевание», «наличие мета­стаза». В «Толковании сновидений» Фрейд сообщает об одной его пациентке, подвергшейся «довольно неудач­ной операции челюсти». В феврале 1923 года он обнару­жил у себя «налет на челюсти и правой стороне неба», ко­торый ему удалили 20 апреля того же года. Удаленная опухоль оказалась раковой. За первой операцией после­довало множество Других, принесших Фрейду непомер­ные муки и страдания. Так, в период с 1923 по 1927 годы ему пришлось нанести 278 визитов врачу. Лишь смерть, наступившая 16 лет спустя после обнаружения у него рака, избавила его от непереносимых страданий.

Как можно расценить тот факт, что задолго до возник­новения ракового заболевания Фрейд неоднократно гово­рил о раке? Почему, наконец, однажды, как утверждают некоторые исследователи [16. С. 217], он сказал, что у него непременно будет рак, который будет властвовать над его телом и духом?

Будучи не понаслышке знакомым с психоанализом, я не склонен рассматривать все эти совпадения как случай­ные. В то же время не собираюсь «притягивать за уши» факты ради подтверждения или спасения выдвинутых мною предположений. Единственно, что мне хотелось бы, так это привлечь внимание читателей к тому важному пси­хоаналитическому положению Фрейда, согласно которо­му ранние детские впечатления и переживания, относящиеся ко второму, а иногда и к первому году жизни, могут оставлять прочный след в душе человека.

Вполне допускаю, что возникшее у Фрейда в раннем детстве бессознательное чувство вины, частично искуп­ленное несчастным случаем (самоповреждением), сохра­нилось у него на всю жизнь. В исследовательском плане это подвигло его к самоанализу, изучению влияния бес­сознательного чувства вины на возникновение психиче­ских заболеваний, рассмотрению роли этого чувства в ис­тории развития культуры и человечества. В личной жизни это приводило подчас к такому поведению, которое не поддавалось разумному объяснению с точки зрения тех, кто его окружал.

В частности, несмотря на настойчивые рекомендации врачей и просьбы близких бросить курить или хотя бы ограничиться одной сигарой в день (особенно после того, как у него был обнаружен рак), Фрейд не мог лишить себя удовольствия от установленного им образа жизни. Не странно ли это для человека, выдвинувшего идеи о «прин­ципе удовольствия», которым изначально в своей жизни руководствуются люди, и «принципе реальности», с кото­рым им приходится считаться в семье, обществе.

Или, как можно объяснить ту слепоту Фрейда по отно­шению к нацизму, когда он никак не хотел видеть реаль­ную угрозу собственной жизни? С приходом Гитлера к власти в Германии были подвергнуты сожжению книги Фрейда, конфискована психоаналитическая литература, закрыты психоаналитические журналы. Почти все извест­ные психоаналитики эмигрировали в другие страны, глав­ным образом в США. Многие друзья и знакомые преду­преждали Фрейда о необходимости как можно быстрее покинуть Вену. И тем не менее основатель психоанализа оставался в Вене до тех пор, пока его собственные дети не оказались в руках гестапо.

Создается впечатление, что как в том, так и в другом случае Фрейд действовал вопреки своему рассудку. Наде­ленный острым умом, он не мог не понимать, что интен­сивное курение не способствует сохранению здоровья. Привыкший смотреть правде в глаза, он не мог не видеть тех губительных для него и его дела последствий, которые нес с собой нацизм, объявивший психоанализ «еврейской наукой».

Что-то, задействованное внутри его самого, мешало прислушаться к голосу разума и руководствоваться в своих действиях принципом реальности. Фрейд стойко перено­сил череду болезненных операций, связанных с раком, но отравлял себя никотином. Он одобрял решение своих кол­лег, эмигрирующих из Германии и Австрии во имя сохра­нения собственной жизни и развития психоанализа, но подвергал себя смертельной опасности, оставаясь в Вене даже после ее оккупации нацистами.

Не бессознательное ли чувство вины, возникшее у Фрейда в раннем детстве и усилившееся впоследствии под воздействием различных обстоятельств (этот аспект будет рассмотрен позднее), оказалось тем пусковым механиз­мом, который предопределил двойственное отношение основателя психоанализа к свой собственной жизни? Не порождало ли оно у основателя психоанализа бессознате­льное стремление к искуплению «тяжких грехов», некогда им совершенных?

В раннем детстве Фрейда искупление «тяжких грехов» (враждебное отношение к брату и желание его смерти) при­вело к несчастному случаю. В зрелом и преклонном возрас­те самоповреждение в виде несчастного случая выглядело бы не лучшим образом прежде всего в глазах самого основа­теля психоанализа, искусно раскрывающего подобного рода происшествия у своих пациентов. Поэтому, не осозна­вая глубинных мотивов своего поведения, Фрейд прибегает к таким формам искупления своих «тяжких грехов», которые характеризуются одновременно отчаянной борьбой за жизнь и ее саморазрушением.

В личной жизни бессознательное стремление Фрейда к искуплению «тяжких грехов» возвело его на плаху шест­надцатилетних мучений и страданий от различного рода болезненных операций, необходимости пользоваться сперва «монстром» (огромным протезом, отделяющим рот от носовой полости), а затем более совершенным, но тем не менее доставляющим массу неудобств протезом. В ис­следовательском плане оно привело к развитию психоана­литических теорий об «инстинкте жизни» и «инстинкте смерти», вызвавших неоднозначное к ним отношение со стороны не только противников, но и приверженцев пси­хоанализа.

5. Детская модель «друг-враг»

Семейная тайна, связанная со вторым браком отца, рождение и смерть младшего брата — не единственные от­правные точки раннего детства Фрейда, от которых нача­лось формирование личности и развитие исследователь­ских интересов, приведших к возникновению психоана­лиза. Одной из таких «точек роста» является также нео­бычное положение Фрейда в семейном окружении, о ко­тором уже упоминалось. Родиться дядей и иметь племян­ника-ровесника, лишь на год старше его, — не столь распространенное явление в семьях. Так что вряд ли подоб­ное стечение обстоятельств не могло отразиться на фор­мировании внутреннего мира Фрейда.

Известно, что во время фрайбургского периода жизни семьи Фрейда между будущим основателем психоанализа и его племянником Ионом установились самые тесные от­ношения. Как и большинство детей их возраста, они быст­ро нашли общий язык, вместе играли, участвовали в раз­личного рода семейных мероприятиях, дружили. Правда, Ион был сильнее, слыл драчуном, и нередко маленькому Фрейду приходилось отстаивать свое «Я» таким образом, что это превращалось в потасовку.

Вспоминая о том периоде детства, Фрейд отмечал, что в их семье часто рассказывалась одна история. На вопрос о том, почему он поколотил Иона, Фрейд отвечал: «Я поко­лотил его потому, что он поколотил меня». Так будущий основатель психоанализа отваживался, по его выраже­нию, «восставать против своего тирана» [17. С. 330]. Тем не менее мальчики до трех лет были неразлучны и, несмот­ря на потасовки, относились друг к другу по-дружески. Маленький Фрейд любил своего племянника и впоследст­вии считал, что дружба между ними оказала несомненное влияние на позднейшие отношения к сверстникам.

Дата добавления: 2015-06-04