Из практики анализа политических страстей

Во время написания «Психопатологии обыденной жизни» Фрейд не располагал такими источниками ин­формации, как, скажем, телевидение, предоставляющее обширный материал для отслеживания ошибочных дей­ствий, совершаемых различными людьми. Сегодня, осо­бенно после того как средства массовой информации в России освободились от идеологической цензуры со сто­роны государства, попав, правда, под пресс экономиче­ского давления, наглядно проявляющегося в засилии на телевидении рекламных роликов, значительно расшири­лись возможности по фиксации и исследованию ошибоч­ных действий.

Несколько лет тому назад, когда российскому телеви­дению открылся доступ в ранее запретные для него сферы политической деятельности и на экранах своих телевизо­ров каждый желающий мог увидеть прямые репортажи,

передаваемые из залов заседания бывшего Верховного < вета СССР, государственной Думы или других организа-| ций, как и многие другие соотечественники, я имел воз можность следить за развертывающимися в стране собы­тиями, видеть наших политических деятелей, слушать их выступления, наблюдать за различного рода спорами и де­батами по экономическим, политическим, международ­ным вопросам. Телевидение действительно предоставило! благодатную возможность воочию убедиться в наличии? тех политических страстей, которые разыгрывались на.'] Олимпе власти. И если манера говорения наших политичен ских лидеров и государственных деятелей, включая непра­вильную расстановку ударений в словах и коверкание рус­ского языка, стала предметом постоянного обыгрывания со стороны юмористов, подчас талантливо имитирующих на сцене бывших и ныне здравствующих политических • ораторов, то я обратился к рассмотрению их ошибочных действий. С точки зрения их психоаналитического осмыс­ления, важным было не только то, что человек говорил, но и то, как он говорил. Речь шла, в первую очередь, о тех за­пинках, обмолвках, оговорках, которые благодаря телеви­дению стали общедоступными и оказались объектом мое­го пристального внимания.

То, что часто люди говорят одно, а думают другое, об­щеизвестно. Запинки, обмолвки и оговорки могут дать представление об истинных желаниях и намерениях чело­века, скрытых за словесными выражениями, произноси­мыми вслух и предназначенными для внешнего восприя­тия другими людьми. В этом отношении весьма показате­льными являются многие высказывания ряда политиче­ских и государственных деятелей, которые мне хотелось бы привести в качестве примеров ошибочных действий, дающих наглядное представление о политических стра­стях и мотивах поведения людей.

17 апреля 1990 года на одном из заседаний съезда на­родных депутатов бывшего СССР Рой Медведев отчиты­вался о работе возглавляемой им комиссии, назначенной для расследования деятельности Гдляна и Иванова, — той деятельности, которая вызвала значительный резонанс в общественном сознании в связи с обвинениями партий­ных руководителей в их причастности к мафиозным структурам. После выступления Медведева один из депу­татов задал вопрос: не оказывалось ли давление на комис-

сию со стороны высших эшелонов власти? Отвечая на за­данный вопрос, Медведев сказал буквально следующее: «Давление со стороны верхов мы не испытывали, особенно в последнее время».

Нетрудно заметить, как в данном случае на бессознате­льном уровне проявилось именно то, о чем оратору не хо­телось говорить публично. Смысл высказывания Медве­дева вполне очевиден и не требует каких-либо проясне­ний. Другое дело, что внутренние психические тенденции, приведшие к построению столь показательной фразы, мо­гут быть рассмотрены двояким образом.

Во-первых, партийные руководители, несомненно, оказывали давление на работу комиссии по расследова­нию деятельности Гдляна и Иванова. Медведев мог ощу­щать на себе это давление и, возможно, знал о том, под ка­ким партийным прессом находились другие члены комис­сии. Ему не хватило мужества признать этот факт публич­но или не хотелось подводить своих коллег по работе, и по­этому он сказал, что комиссия не испытывала давления со стороны верхов. Вместе с тем непроизвольно вырвавшееся добавление «особенно в последнее время» рельефно обна­жило неискренность его предшествующего высказыва­ния.

Во-вторых, как бывший диссидент, на своем собствен­ном опыте испытавший бремя подавления инакомыслия и знавший всю подоплеку истории со своим братом, кото­рый за высказывание крамольных в свое время мыслей был упрятан в психиатрическую больницу и лишь по про­шествии нескольких лет избрал для себя путь эмиграции, Медведев не мог принять тактику верхов, оказывавших давление на его депутатскую деятельность. Возможно, та­кое давление на него лично и не оказывалось. Но ему-то, как никому другому, были известны методы воздействия сильных мира сего на рядового человека, и он мог допус­тить, что некоторые члены возглавляемой им комиссии могли находиться под сильным давлением со стороны партийных деятелей. Пребывая в состоянии раздвоенно­сти и неуверенности, он готов был убедить других и самого себя в том, что никакого давления на комиссию не оказы­валось. И в то же время внутренние сомнения оказались столь сильными, что прорвавшись за порог сознания, они не только вторглись в его мышление, но и вылились в сло-

весную форму, демонстрирующую всю двусмысленность его ответа на заданный вопрос.

В данном случае не столь существенно, какое из этих, двух соображений в большей степени соответствовало ис­тине» Более важно то, что изучение бессознательных про­цессов, проявляющихся именно в мелочах жизни, в оши­бочных действиях вообще и в оговорках в частности, дей­ствительно способно приоткрыть завесу словесных напла­стований, камуфлирующих разыгрывающиеся в обществе политические страсти.

Не участвуя в политических кампаниях того времени, но занимаясь анализом политических страстей, мне удава­лось подмечать такие «мелочи», которые говорили порой значительно больше, чем глубокомысленные размышле­ния отдельных журналистов и телеобозревателей о соот­ношениях между законодательной и исполнительной вла­стью, отношениях между членами различных блоков и движений. Достаточно было посмотреть прямые трансля-. ции из залов заседаний правительственных организаций или выступления политических лидеров, чтобы иметь представление о том, что далеко не все в порядке в нашем отечестве. Во всяком случае, не обладая никакой другой информацией, можно было видеть, как ведут себя, ска­жем, Михаил Горбачев и Борис Ельцин, догадываться, что за их улыбками и рукопожатиями стоят острые разногла­сия, замечать ту затаенную обиду, которая время от време­ни проступала в их речах.

Так, выступая на заседании бывшего союзного парла­мента 19 октября 1990 года, Горбачев сделал ряд весьма примечательных запинок. Говоря о Ельцине, об одном из его выступлений, в котором содержались критические за­мечания в адрес правительства, он заметил: «Нельзя не разделить его критические суждения». При этом он за­пнулся на слове «не».

Очевидно, что составители речи учитывали психоло­гию восприятия многих людей, для которых в то время Ельцин был олицетворением сильного человека, не побо­явшегося открыто выступить против партийного диктато­ра и номенклатурной системы. Оратору необходимо было создать видимость согласия с некоторыми критическими высказываниями Ельцина в адрес руководителей страны. Отсюда выражение «нельзя не разделить». Однако натура Горбачева сопротивлялась восприятию позиции Ельцина.

Запнувшись при произнесении «не», он невольно обнару­жил свои истинные намерения. Про себя он как бы гово­рил: «Нельзя разделить эти суждения». И не случайно его последующие фразы содержали критику взглядов Ельци­на. Так, две противостоящие друг другу психические тен­денции (выглядеть пристойно в глазах многочисленных телезрителей и в то же время дать отпор Ельцину) привели к определенному сбою в речи Горбачева, в результате чего он запнулся и чуть было не сказал преждевременно вслух то, что думал на самом деле и что по сценарию должен был сказать позднее.

В том же выступлении Горбачев несколько раз запнул­ся при произнесении словосочетания «многообразные формы собственности». Ход событий в стране с необходи­мостью вел к признанию различных форм собственности. Но вот внутренне признать важность иных форм собст­венности, наряду с привычной государственной, оказа­лось делом далеко не простым. И как следствие этого не­однократные запинки при произнесении слова «многооб­разные».

Пожалуй, вряд ли кто обратил внимание на ту оговор­ку, которую Горбачев допустил во время выдвижения Яна­ева на пост вице-президента. 26 декабря 1990 года, пред­ставляя его съезду народных депутатов бывшего СССР, Горбачев произнес весьма примечательную фразу: «Янаев может помочь в воен... в необходимой ситуации».

Трудно сказать, какие мысли одолевали в то время Горбачева. Однако его оговорка имела глубокий смысл. Она была связана, видимо, с какими-то только ему извест­ными ассоциациями, обусловленными его отношением к Янаеву. Ясно лишь одно: внутренние сомнения президен­та страны в правильности сделанного им выбора в пользу Янаева прорвались на бессознательном уровне в форме оговорки. Последующие события наглядно подтвердили зловещий смысл оговорки, когда вместо «необходимой» Горбачев чуть не сказал «военной ситуации».

Августовский путч 1991 года, в котором Янаев сыграл комическую роль подставного диктатора с трясущимися руками, может быть осмыслен по-новому в свете той ого­ворки, которую допустил Горбачев. Не предвидел ли пре­зидент страны возможность переворота, когда власть пе­рейдет к вице-президенту? Не являлся ли его выбор Янае­ва заранее продуманной и спланированной акцией по вы-

бору такого вице-президента, который помимо своей воли| или при отсутствии таковой «может помочь (ему) в воен­ной ситуации»?

Неизвестно, чем завершились бы августовские собьь| тия 1991 года, будь на месте Янаева другой, более решите-льный и волевой вице-президент. В определенном смысле можно сказать, что именно благодаря своему выбору це-президента Горбачев избежал роковых последствий! как для своей собственной жизни, так и жизни близких! ему людей. Но если бы в свое время он или окружающие 1 его советники обратили внимание на совершенную прези-» дентом оговорку, то, возможно, они предприняли бы все 1 необходимые меры к тому, чтобы не допустить путча, чуть! было не стоившего жизни Горбачеву.

Приведу еще несколько оговорок, относящихся к по-,; литическим событиям, но не требующих какого-либо глу-| бинного анализа в силу того явного смысла, который бро-, сается в глаза любому, кто обратит внимание на подобное ' ошибочное действие.

28 января 1993 года в Белом доме собрался Совет Ми- " нистров России во главе с Виктором Черномырдиным. Во время торжественных проводов двух народных депу­татов на другую работу (первый заместитель председателя Верховного Совета России С. Филатов был назначен гла­вой администрации президента, а заместитель председа-теля Верховного Совета Ю. Яров — заместителем главы правительства) бывший в то время спикер Руслан Хасбу­латов сделал примечательную оговорку. Говоря об испол-, нительных органах власти, он назвал их «исправительны­ми». Тем самым он невольно обнажил не только трения между исполнительной и законодательной властями, но и свое скрытое отношение к исполнительным органам власти. Октябрьские события 1993 года, когда правитель­ственные войска взяли штурмом Белый дом, а наиболее заметные в политическом отношении в то время его оби­татели, включая Хасбулатова, были арестованы и препро­вождены в тюрьму, высветили лишь надводную часть того айсберга политических страстей, который дрейфо­вал в море политических бурь и время от времени давал о себе знать в виде безобидных, на первый взгляд, огово­рок, типа той, что приведена выше.

В марте 1994 года состоялась встреча бывшего тогда министра обороны России Павла Грачева с патриархом

Алексием. И тот, и другой произнесли речи, в которых значительное внимание было отведено армии, церкви, служению отечеству. Говоря о взаимоотношениях между армией и церковью, в своей речи Грачев отметил, что эти взаимоотношения «уходят глубокими когтями в исто­рию». Разумеется, он хотел сказать об отношениях между армией и церковью, уходящих корнями в российскую ис­торию. Однако его оговорка имела определенный смысл, так как кто-кто, а уж министр обороны прекрасно знал, какое нетерпимое отношение к церкви и религии было на протяжении многих десятилетий в советской армии. Правда, время изменилось. Начали изменяться и ценност­ные ориентации многих людей вплоть до того, что круп­ные политические деятели стали мелькать на экранах те­левидения во время торжественных богослужений. Воен-ноначальникам тоже приходилось адаптироваться к новой ситуации, когда сам президент обнимался с патриархом Алексием. Бывший тогда министром обороны России Грачев вынужден был совершать соответствующие духу времени ритуалы. И как бы в своей речи он не разглаголь­ствовал о единстве между армией и церковью, его внутрен­ние убеждения, ранее сложившиеся на почве антирелиги­озной идеологии, дали знать о себе в форме оговорки, ког­да вместо слова «корни» он непредумышленно произнес другое слово — «когти».

Мне вспоминается еще одна довольно курьезная ого­ворка, которая прозвучала в устах радиокомментатора несколько лет тому назад до того, как в стране произошли серьезные идеологические и политические изменения. В страну приехала какая-то иностранная делегация. Встреча проходила на высоком, как тогда говорили, уров­не, когда в переговорах участвовали главы государств. Официальный визит подошел к концу, и один из радио­комментаторов, подводя итоги встречи двух глав госу­дарств, сообщил о достигнутых на переговорах успехах. Завершая свое информационное сообщение, он сказал: «Переговоры прошли в теплой, дружеской обстановке, и на прощанье главы государств обменялись рукопожрати-ем».

Вполне очевидно, что радиокомментатор хотел ска­зать, что главы государств обменялись рукопожатием. Скорее всего он даже читал текст, заранее утвержденный его руководством, где черным по белому было написано

именно то, что он обязан был сказать. Естественно, что щ не только не мог позволить нести «отсебятину», но не в ее стоянии был даже помыслить, что может сказать что-т иное, помимо утвержденного сверху. Однако, будучи щ фессионалом, он имел представление о том, как проход встречи на уровне глав государств и какие дружеские ч> ства они испытывают подчас друг к другу, когда столкно*| вение политических интересов и политических амбици! может приводить к тому, что, соблюдая дипломатически* этикет и мило улыбаясь перед объективами фотоаппара*| тов и телекамер, на самом деле политические и государст*! венные деятели готовы, что называется, съесть друг друга J Радиокомментатор был обязан сказать одно, но в глубине души, возможно, смеялся над другим. Как и раньше в по-| добных случаях, он отгонял от себя посторонние мысли,! вытеснял их из сознания и не позволял им выйти наружу в| процессе своей профессиональной деятельности. Но, вы-; тесненные в бессознательное, они оставались активными и в один прекрасный момент проявили себя в форме курь­езной оговорки, когда добавление всего одной буквы в слове «рукопожатие» радикальным образом изменило суть^; высказывания.

Не знаю исхода этой истории. Но не думаю, что радио­комментатор, сказавший в своем информационном сооб­щении вместо «рукопожатие» «рукопожратие» посмеялся над непроизвольным каламбуром. В то время подобного рода оговорки могли быть восприняты не как ошибочное действие, а как идеологическая диверсия, за что можно было в лучшем случае лишиться работы, в худшем — ока­заться за решеткой.

Надо сказать, что в более ранний период отечествен­ной истории за подобного рода ошибки расплачивались жизнью. Во времена правления «великого кормчего» в одной из газет была допущена опечатка. В какой-то сте­пени она напоминала историю с оговоркой радиоком­ментатора. Только в последнем случае в слово была неп­роизвольно добавлена одна буква, в то время как в газете из слова выпала одна буква. Вместо ожидаемого названия города «Сталинград» в газете по чьему-то недосмотру по­явилось более чем подозрительное слово «Сталингад». Конечно, в самой газете был большой переполох, кое-кто полетел со своих постов, а наборщик, на которого свали-

ли всю вину, как на стрелочника, кажется, лишился жиз­ни.

Кстати, в печатных изданиях довольно часто имеют место различного рода опечатки. Даже в былые времена, когда осуществлялась тщательная выверка буквально каж­дого слова, так как любая, даже орфографическая, ошибка могла обернуться для того, кто ее допустил, серьезными последствиями, случались опечатки. Вышеприведенный пример — наглядная тому иллюстрация. Правда, имевшие место оплошности не всегда заканчивались трагично для тех, кто их допускал. По крайней мере, из истории извест­но одно такое исключение. Как-то Сталин, который имел привычку сам просматривать периодические издания, прочитал о себе в газете «Известия» фразу «мудрый вождь» без буквы *р». Пожалев сотрудников газеты и посетовав на то, что они устают, раз допускают подобного рода ошибки, он распорядился повысить им оклады, чтобы они более внимательно относились к своей работе. Но в большинст­ве случаях аналогичные ошибки заканчивались весьма плачевно для тех, кто их совершал.

5. Виртуозная работа бессознательного

Коль скоро я коснулся опечаток, как одного из воз­можных видов ошибочных действий, то следует, видимо, несколько подробнее остановиться на них. Прежде всего следует отметить, что при всем сходстве между описками, что было предметом анализа Фрейда, поскольку в начале XX века личные письма, деловые бумаги и тексты работ существовали в рукописном варианте, и опечатками, что может быть объектом исследования современников, по­льзующихся компьютером, существует определенная разница. Совершенная человеком описка имеет смысл, раскрытие которого предполагает, помимо всего проче­го, знание психологических условий, в которых находил­ся конкретный человек, допустивший соответствующий промах. В случае опечатки имеется неопределенность, поскольку трудно установить, кто конкретно допустил ошибку, так как таким человеком может оказаться автор текста, сотрудник, осуществлявший компьютерную вер­стку, или работник типографии, готовящий текст к печа­ти. Это затрудняет и осложняет анализ опечатки. Однако

сам принцип психоаналитического подхода к рассмотрев нию опечатки остается точно таким же, как и во время; Фрейда. Важно и необходимо выявить противодействую-,! щие психические тенденции с тем, чтобы раскрыть смысл*! данного ошибочного действия.

Вспоминаю одну опечатку, которую я обнаружил, когда несколько лет тому назад читал верстку написанно­го мною текста, который должен был войти в коллектив-; ный труд в качестве одного из его разделов. Речь шла о психоаналитической антропологии. Один из параграфов текста имел заголовок «В. Райх: человек — оргазмное и природно-социальное существо». Вместо этого в верстке было напечатано «В. Райх: человек — органическое и при­родно-социальное существо».

У меня не было сомнений относительно того, что я не повинен в подобной опечатке. Более того, я был уверен в i правильности заголовка, поскольку речь шла о нетради­ционных идеях Райха,/вызвавших в свое время дискуссии среди западных психоаналитиков, о которых практиче­ски ничего не писалось в отечественной научной литера­туре. Правда, возможность допущения ошибки с моей стороны не исключалась, так как в то время было не при­нято говорить во всеуслышание об оргазме, и, следовате­льно, хотя термин «оргазм» был вынесен в заголовок, тем не менее на бессознательном уровне могли сработать за­щитные механизмы, в результате чего я машинально мог напечатать не то, что хотел. Поэтому пришлось обратить­ся к первоначальному тексту, чтобы удостовериться в правильности мною написанного. В тексте, действитель­но, стояло название «В. Райх: человек — оргазмное и при­родно-социальное существо».

Можно допустить, что в.верстке не было никакой опе­чатки. Так, прочитав заголовок, в котором фигурировало слово «оргазмное», редактор издательства счел неумест­ным и даже опасным для себя сохранение предложенного автором названия, поскольку у него могли быть неприят­ности по работе. Это была середина 80-х годов, когда идео­логическая цензура еще давала знать о себе. Правда, ре­дактор издательства мог бы переговорить с автором, чтобы попросить его об изменении заголовка. Такого разговора не было. Конечно, нарушая этические принципы сотруд­ничества, редактор издательства мог самолично внести из­менения в текст. Но в таком случае это было бы не оши-

бочное, а, напротив, правильное действие с его стороны. Другое дело, что вряд ли бы -вместо «оргазмное существо» появилось сочетание «органическое существо», так как, прочитав соответствующий текст, редактор не мог не ви­деть, что оргазмная концепция человека отражала суть психоаналитических взглядов Райха, и, надо полагать, он нашел бы какую-то другую замену слову «оргазмное», не­жели «органическое». Кроме того, получив верстку от ав­тора с соответствующим исправлением, а я, естественно, восстановил в своих правах первоначальное название, ре­дактор или переговорил бы со мной, или вновь без моего ведома внес исправление в текст. Однако ни того, ни дру­гого не произошло, и в опубликованном коллективном труде в оглавлении одной из частей соответствующего раз­дела было напечатано «В. Райх: человек — оргазмное и природно-социальное существо». Поэтому вероятность того, что редактор издательства сознательно внес измене­ние, поставив вместо «оргазмное» «органическое», весьма незначительна. Допущение подобного возможно, если, предположить, например, что перед отправкой верстки в печать ее просматривал не прежний редактор, а кто-то

другой.

Более вероятно то, что в издательстве действительно была допущена опечатка, смысл которой не столь трудно понять. Не так уж важно, кто именно повинен в опечатке — редактор издательства, машинистка, которая перепечаты­вала текст после редакторской правки, или наборщик вер­стки. Зрительно воспринятое человеком слово «оргазмное» могло вызвать у него такие ассоциации, которые напрямую соотносились с некой неудовлетворенностью в сексуаль­ных отношениях и желанием найти себе такого партнера, с которым можно было бы достичь полной гармонии, орга­нического слияния. У другого же человека могли появиться и такие ассоциации, в соответствии с которыми он как бы вновь пережил ранее испытанное удивительное состояние органического слияния с любимым и у него возникло жела­ние побыстрее покончить с рутинной работой и возврати­ться к радостям жизни В первом случае могло иметь место явное столкновение между двумя различными тенденция­ми — неудовлетворенностью в интимной сфере и фантази­ями о том, как и с кем можно было бы достичь состояния блаженства. Во втором — сшибка между ожидаемым на­слаждением и необходимостью в данный момент выпол-

нять рутинную работу. При всех различиях в мотивации, обоих случаях ассоциации в связи с прочитанным словом-«оргазмное» вызвали к жизни такие бессознательные жела-| ния, невозможность реализации которых в настоящем npe-i терпела определенную метаморфозу (через фантазию о 5у-\ дущем или отсроченность этого будущего), в результате ко- i торой появилась замена в форме слова «органическое».

Нечто похожее, но имеющее противоположное пре­вращение и относящееся не к опечатке, а к оговорке, мне довелось наблюдать в одной из студенческих* ауди­торий. Однажды я читал лекцию для студентов педагоги­ческого колледжа. За исключением трех-четырех моло­ды* людей, аудитория состояла из девушек в возрасте 17—18 лет. Большинство из них внимательно слушали лекцию, конспектировали. И только на задних рядах, как студенты выражаются, на Камчатке, время от време­ни раздавался какой-то шум. Две девушки явно не слу­шали лекцию. В руках одной из них была книга, и, судя по всему, студентки обменивались между собой мнения­ми по поводу прочитанного. Когда их обсуждение стало слишком бурным, мешающим другим студентам, для раз­рядки обстановки я прервал свое говорение и попросил тех девушек поделиться с нами тем, что вызвало у них та­кой интерес. Попросил их вслух зачитать те умные мысли из книги, которые их так заинтриговали, что они даже по­забыли о лекции. В аудитории воцарилось молчание и по­чувствовалась напряженность. Но державшая в руках кни­гу студентка без малейшего смущения и робости прочита­ла одну выдержку, моментально вызвавшую взрыв хохота в аудитории. Как оказалось, в книге шла речь о девушке, наслаждающейся музыкой. Дословно там было написано: «Слушая органную музыку, ее душа воспаряла к небесам». Студентка же громко и неожиданно для самой себя вслух прочитала следующее: «Слушая оргазмную музыку, ее душа воспаряла к небесам».

Студенты посмеялись над очиткой сокурсницы. В ауди­тории произошла разрядка напряженности, я мог спокой­но продолжать свою лекцию, а студенты — слушать и за­писывать ее. Как для студентов, так и для меня стоящий за очиткой смысл был вполне очевиден и ясен. Мысли де­вушки, совершившей ошибочное действие, были далеки от того, о чем говорилось на лекции. Вынужденная при­сутствовать на лекции в силу строгой дисциплины, насаж-

даемой директором и преподавателями педагогического колледжа, девушка была захвачена событиями, разворачи­вающимися на страницах книги. Переживания героев книги нашли отклик в ее сердце, пробудили соответствую­щие желания, и, скоре всего, сидя в аудитории, она мыс­ленно предавалась тем удовольствиям, о которых, несо­мненно, имела представление и которые, возможно, ей удалось испытать в реальной жизни или хотя бы в вообра­жении. Так что не было ничего удивительного в том, что вместо органной музыки в ее душе звучала оргазмная му­зыка. Ее реальное проявление на лекции не могло быть ни чем иным, как очиткой, вызвавшей столь бурную реакцию среди студентов.

Чуть позднее я вернусь к рассмотрению некоторых очиток, поскольку подобные ошибочные действия явля­ются распространенным явлением в жизни людей. Пока же, чтобы не прерывать нить обсуждения, приведу еще не­сколько примеров опечаток, взятых из близких к теме дан­ной книги источников.

Так, в одном из первых переизданий работ Фрейда (в 20-е годы в нашей стране были переведены на русский язык и опубликованы основные его произведения, но по­сле запрещения психоанализа в 30-е годы деятельность по изданию книг Фрейда возобновилась только в конце 80-х годов) вместо названия «Психопатология обыденной жиз­ни» в оглавлении стояло «Психология обыденной жизни». Видимо, сказался тот внешний запрет на психоанализ, ко­торый существовал ранее и который сохранил свою силу в виде внутреннего запрета, который не допускал мысли о какой-либо психопатологии повседневной жизни. Психо­логия — это понятно и приемлемо. Она вызывает у челове­ка почтение и позитивные эмоции. Психопатология ассо­циируется с психиатрией, которая, после вскрытия в прес­се всех злоупотреблений ею в предшествующие периоды развития общества, вызывает у многих людей страх и нега­тивные чувства. Отсюда — неприемлемость психиатрии как зловещего института репрессии со стороны государст­ва и no-человечески понятное стремление человека не иметь ничего общего с психопатологией как таковой. Психопатология заменяется психологией, и, таким обра­зом, снижается чувство внутреннего неудовлетворения, вызванного к жизни ассоциациями с психиатрией.

В последующих переизданиях работ Фрейда также до- j пускались опечатки, которые не могут быть отнесены к! простым случайностям. Речь не идет об опечатках в тек- «стах, поскольку это стало широкомасштабным явлением. | Если раньше в государственных издательствах осуществ­лялись тщательная проверка и сверка материалов, то се­годня коммерческие издательства прежде всего заинтере­сованы в прибыли и экономят буквально на всем, включая корректорскую деятельность. Поэтому нет ничего удиви- -тельного в том, что опечатки встречаются порой, что на- | зывается, сплошь и рядом. Речь идет о смысловых опечат­ках, имеющих место в названии работ. В частности, в од­ном сборнике, опубликованном в 1998 году и содержащем психоаналитические произведения различных авторов, вместо названия работы Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» напечатано «Три очерка по теории интел­лектуальности».

Подобная опечатка не требует особого разбора. Яв­ляясь неотъемлемой жизнью человека, сексуальность всегда вызывала и до сих пор вызывает противоречивые чувства у многих людей. Одни подавляют в себе сексуа­льные влечения, вытесняя их из сознания и загоняя в глубины бессознательного. Другие делают из сексуаль­ности культ, посвящая всю свою жизнь удовлетворению сексуальных желаний. Третьи пытаются лавировать между Сциллой сексуальности и Харибдой асексуально­сти. Но какой бы стратегии не придерживался человек, тем не менее сексуальность как таковая вовлекает его в водоворот всевозможных страданий и переживаний, на­слаждений и разочарований, проявлений любви и нена­висти. При этом нередко переживания человека возни­кают в результате столкновений между сексуальностью и интеллектуальностью. Если учесть, что работа Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» до сих пор вызы­вает у ряда людей неприятие и отвержение, поскольку в ней не только рассматривается детская сексуальность, но и делаются выводы типа того, что все мы когда-то были полиморфно-извращенными детьми, то вполне можно понять, почему вместо сексуальности оказывает­ся напечатанным слово «интеллектуальность».

Смысловая интерпретация опечаток того, что связано с сексуальностью, не вызывает больших трудностей. Дру­гое дело опечатки, не соотносящиеся с сексуальной деяте-

льностью человека. Выявление их смысла оказывается де­лом далеко не простым, требует иногда длительного и скрупулезного анализа, а подчас даже оборачивается неу­дачей. И действительно, многие опечатки имеют сложную и отдаленную от рассматриваемой ситуации мотивировку, запутанное соотношение между характером ошибочного действия и свойствами переживания, выраженного в нем. Сложность выявления смысла разнообразных оши­бочных действий, включая опечатки, заключается в том, что в их основе лежит, как правило, мотивировка, непо­средственно относящаяся или опосредованно связанная с желаниями и чувствами, носящими на себе налет анти­социальности и аморальности. Можно было бы сказать, что ошибочные действия являются своего рода компромис­сами между нравственными устоями и безнравственными желаниями человека, между его социальным поведением в обществе и асоциальными импульсами, которым он подвер­жен. Себялюбие, зависть, эгоизм, подозрительность, враждебность — вот далеко не полный перечень челове­ческих качеств, которые могут обусловливать возникно­вение ошибочных действий. Обращая внимание на эту, скрытую сторону человеческой природы, Фрейд писал: «Эгоистические, завистливые, враждебные чувства и им­пульсы, испытывающие на себе давление морального воспитания, нередко используют у здоровых людей путь ошибочных действий, чтобы так или иначе проявить свою, несомненно, существующую, но не признанную высшими душевными инстанциями, силу. Допущение этих ошибочных и случайных действий в немалой мере отвечает удобному способу терпеть безнравственные вещи» [6. С. 307].

Приведу пример опечатки, смысл которой далеко не оче­виден и мотивировка которой сразу не бросается в глаза.

Несколько лет тому назад член редколлегии одного из журналов обратился ко мне с просьбой написать рецензию на только что вышедшую из печати книгу, с автором кото­рой я не был знаком. В тот момент у меня не было свобод­ного времени, но я не мог отказать в просьбе человеку, с которым был знаком. Не мог отказать ему в просьбе не по­тому, что он работал в солидном журнале, а в силу того, что между нами давно сложились такие отношения, которые основывались на взаимном уважении. Я согласился напи­сать рецензию на том условии, что сперва прочитаю пере-

данную мне книгу, а затем сообщу о своем окончательном; решении. Книга оказалась вполне достойной и, более того, я с удовольствием прочел ее, поскольку многие за­тронутые в ней темы когда-то настолько интересовали меня, что я даже подумывал о написании соответствую­щей работы. В книге были некоторые погрешности, но мое внимание особенно привлекла одна опечатка. На по- ■ следней ее странице автор подводил итоги своего исследо­вания и высказывал мысль о том, что читатель сам может решить, насколько автор справился с поставленной перед собой задачей. Дословно это звучало таким образом: автор завершил свою работу, а уж что из этого получилось — «су­дить читателю». Однако в публикации была пропущена одна буква, в результате чего получилось: «но об этом удить читателю».

На первый взгляд, пропуск начальной буквы в слове «судить» может быть воспринят в качестве случайности. Мало ли что бывает. Тем более, что всегда можно сослать­ся на упущение со стороны издателей. Действительно, ведь автор книги вполне определенно хотел сказать: пусть - читатель судит о том, что им написано. И здесь нет ника­ких двусмысленностей. Но вот где-то на стадии издания книги, причем вовсе не по вине ее автора, произошел сбой, в результате чего выпала несчастная буква «с».

Но ведь любой автор книги, тем более первой, как пра­вило, тщательно читает верстку перед выходом работы в свет, так как обычно бывает много опечаток и приходится вносить необходимые поправки и исправления. Разумеет-* ся, при всей своей предельной концентрации внимания на верстке не каждому автору удается заметить все существую­щие в ней опечатки. Практически, никто не в состоянии обнаружить буквально все опечатки. Поэтому, по крайней мере, в серьезных издательствах верстку читают несколько человек — от автора до литературного, технического и глав­ного редактора. С позиций психоанализа, один из важных вопросов заключается не в том, что автор не заметил ту или иную опечатку. Более существенно другое. Почему он не заметил именно эту опечатку, а не какую-либо другую?

Ведь ускользнувшая от его внимания опечатка имеет глубокий смысл. Когда автор книги пишет о том, что лю­бой читатель может судить о ее достоинствах и недостат­ках, то это не более чем соблюдение правил приличия, в соответствии с которыми выражается полное доверие чи-

тателю. Однако в подавляющем своем большинстве авто­ры научных работ понимают, что они в той или иной сте­пени удовлетворили свой исследовательский интерес, и что книга писалась вовсе не для того, чтобы читатели име­ли право судить о ней. Вероятно, каждый автор в душе счи­тает, что квалифицированно судить о написанном может только он сам. Разумеется, он может переживать, если книга не встретит одобрения или, не дай бог, будет подвер­гнута резкой критике. Причем в случае критического от­ношения к ней он будет прибегать к различного рода само­оправданиям, утешая себя тем, что никто кроме него, по­тратившего столько энергии и сил, не способен понять и по достоинству оценить его труд. Так что обращение к чи­тателю по поводу того, что ему судить о книге, — это в принципе безобидная уловка, чаще всего прикрывающая его честолюбие.

Но вот столкновение между собой стремления к со­блюдению правил приличия и наличия честолюбия, за которым может скрываться равнодушное, а порой и пре­небрежительное отношение к читателю, способно при­вести к безобидной опечатке. В данном случае утрата буквы «с» обернулась не просто опечаткой, но и при­внесла в текст дополнительный, я бы сказал вторичный смысл. Дело в том, что в рамках книги были сделаны та­кие отступления, которые свидетельствовали о желании автора более активно включиться в социально-полити­ческие процессы, набиравшие силу в России. Это был тот период, когда многие ученые стали врываться в бо­льшую политику и занимать ключевые посты в государ­стве.'

Естественно, что в рамках исследуемой проблематики автор книги о многом умолчал. Но из ее текста можно было кое-что выудить. И в этом плане смысл новообразо­ванного с утратой буквы «с» слова «удить» становился вполне понятным. Читатель мог и вправе был выудить между написанных в книге строк то, что ее автор в силу из­вестных ему причин не изложил открытым текстом. Воз­можно, что где-то в тайниках своей души автор книги именно на это и рассчитывал. Рассчитывал на то, что заин­тересованный, умный читатель не столько будет «судить» о предложенной ему книге, сколько «удить» с целью добы­чи информационного улова, относящегося и к идеям авто­ра, и к нему самому. В этом отношении можно сказать, что

опечатка как ошибочное действие в данном конкретно!
случае оказалась на удивление правильным действием. <
Разумеется, подобная интерпретация опечатки допуск
тима в том случае, если автор книги действительно читал?
верстку и не внес соответствующего исправления. Но не*|
льзя сбрасывать со счета и то, что по независящим от не!
обстоятельствам он не имел возможности ознакомиться Ц
версткой. Для полной и более адекватной интерпретации
данного случая необходима дополнительная информация,
о самом авторе и об истории написания его рукописи и до«|
ведения ее до публикации. Приведенный выше пример!
опечатки и ее разбор служат единственной цели — пока**
зать возможности рассмотрения ошибочных действий а!
точки зрения психоаналитического подхода, способству-4
ющего выявлению бессознательных чувств, влечений, им-1
пульсов. J

В этом отношении примечательно то, что разбор дан-' ной опечатки пробудил у меня самого такие чувства, кото-: рые привели к ошибочному действию. Так, однажды во _; время обсуждения со студентами ошибочных действий я взял в качестве одного из примеров приведенную выше ] опечатку. Но вместо того, чтобы обратить внимание сту- | дентов на фразу «но об этом (с)удить читателю», я огово- | рился и сказал: «Но об этом судить автору». На первый, взгляд, оговорка понятна. С одной стороны, я разъяснял студентам, что далеко не все авторы действительно ориен-, тируются на читателей и большинство из них в душе не приемлют какой-либо суд со стороны, поскольку, если кто ' может судить о написанном, так это сам автор. С другой ] стороны, я сам являюсь автором нескольких опублико­ванных работ, и мое отождествление с «пишущей братией» \ может восприниматься студентами таким образом, что разъяснения по поводу заключительной фразы автора i книги относятся и к моим работали. Отсюда моя оговорка, когда вместо слова «читателю» я произнес «автору». По- | добное объяснение в принципе приемлемо, но оно являет- | ся поверхностным.

На самом деле, имелся более глубинный мотив, обу­словивший мое ошибочное действие. Погрузившись в свое бессознательное, удалось вспомнить, что после про­чтения переданной мне для рецензирования книги я ис­пытал элементарное чувство зависти. Эта зависть как бы говорила во мне: «Ну вот, все суетишься, тратишь время на

посторонние дела вместо того, чтобы сесть за стол и напи­сать работу по той проблематике, которая некогда тебя ин­тересовала. Посмотри, перед тобой лежит книга, автор ко­торой нашел время для работы над ней. А ты что, не мог со­браться с духом?», Помню также, что кто-то другой во мне оправдывался: «Ну, совершенно нет свободного времени. Работа в академическом институте, лекции для студентов, приемы пациентов, трое детей, бытовые заботы — ну когда тут думать о написании книги!». И снова зависть: «Не оправдывайся, у других тоже не сладкая жизнь. Но они на­ходят время для работы над книгой. Признайся, разве тебе не хотелось бы написать нечто подобное? Разве ты не ис­пытываешь зависти к автору данной книги? И не отрицай этого! Не говори, мол, тебе безразлично, что кто-то опере­дил тебя! Ну да, по-хорошему завидуешь, я понимаю. И все же признайся, что червоточинка гложет тебя». Разу­меется, дословно невозможно воспроизвести то, что бес­сознательное вытворяло со мной в те дни, когда я читал переданную мне на рецензию книгу. Но нечто подобное имело место. Потом чувство зависти оказалось вытеснен­ным, загнанным в глубины психики. Но оно не прекрати­ло своего существования и в подходящий момент вылезло наружу в форме безобидной оговорки.

Тридцать лет тому назад, когда у меня впервые появил­ся интерес к работам Фрейда, я бы не придал значение по­добной оговорке и, естественно, не смог бы выявить в себе это нехорошее, отнюдь не украшающее меня чувство эле­ментарной зависти. Но сегодня, работая с пациентами подчас над точно такими же проблемами, я не только по­нимаю, что ничто человеческое мне не чуждо, но и подвер­гаю беспристрастному анализу свои собственные ошибоч­ные действия. Во всяком случае опыт показывает, что нужно учиться языку бессознательного, чтобы слышать его, вести на равных диалог с ним и, обращая внимание на свои собственные ошибочные действия, не доводить себя до такого состояния, когда из-за непонимания того, что творится в душе, можешь оказаться игрушкой в руках нео­бузданных бессознательн ых сил.

Приходит на память оговорка, которую я сразу не за­метил и на которую обратил внимание мой коллега, при­сутствовавший на той лекции, где я допустил весьма при­мечательную оговорку. Я выступал перед психологами с четырехчасовой обзорной лекцией о психоанализе. Гово-

рил о том, что 4 ноября 1999 года исполняется сто лет с мо­
мента выхода в свет труда Фрейда «Толкование сновиде- |
ний», который был датирован 1900 годом. По ходу изложе- |
ния материала я ссылался на литературу о психоанализе, щ
которую могли бы посмотреть студенты, интересующиеся |
теми или иными сюжетами. В частности, говоря об исто- |
рии возникновения психоанализа, я отослал студентов к
своей книге «Фрейд, психоанализ и современная западная
философия». И вот тут-то я допустил оговорку. Вместо
того, чтобы назвать 1990 год ее публикации, я оговорился
и сказал 1900 год. I

Когда коллега обратил мое внимание на эту оговорку, я | тут же признал, что, хотя в момент произнесения даты публикации книги не заметил самой оговорки, тем не ме­нее вполне очевидно, что подобная оговорка, действите-; льно, была допущена мной. Мы тут же соотнесли оговорку j с работой Фрейда «Толкование сновидений», и коллега, " шутя заметил, что мол все понятно. В подтексте, который не говорился вслух, это звучало примерно так: «Все ясно. Ты приравнял свою работу к фундаментальному труду Фрейда, и оговорка сама за себя говорит о том, что ты ста­вишь себя в один ряд с основоположником психоанализа». В подобной трактовке оговорка может свидетельствовать о моем тщеславии и нескромности, что само по себе не очень-то приятно, тем более, что это оказалось заметным со стороны, когда коллега явился очевидцем столь пороча­щей меня оговорки.

Естественно, что это меня внутренне задело, и не оста­валось ничего другого, как после лекции, в спокойной об­становке проанализировать допущенную мной оговорку. Первое, что бросилось в глаза, — непривычная для меня атмосфера, в которой пришлось читать лекцию. Все, что происходило в аудитории, снималось на видеокассету, так как предполагалось, что видеозапись лекции будет рас­пространена среди студентов и преподавателей различных вузов, и это налагало особую ответственность на меня. Не­сколько операторов осуществляли свою работу во время чтения лекции, и это как-то выбивало из привычной ко­леи. Одним словом, приходилось читать лекцию в неско­лько натянутой обстановке, хотя я вроде бы не испытывал какого-то особого волнения. И тем не менее все это сказа­лось на моем внутреннем состоянии, в результате чего я

допустил несколько оговорок, включая ту, которую заме­тил мой коллега.

Правда, в свое оправдание можно было бы сослаться на то, что, как подчеркивал в свое время Фрейд, говорить об ошибочных действиях (а мне частично пришлось гово­рить об этом в лекции) и самому не допустить какую-либо ошибку практически невозможно. Но вопрос заключается ведь не в том, что совершена та или иная оговорка, а в том, почему совершена именно данная оговорка. Поэтому меня самого не устраивали ссылки ни на авторитет Фрей­да, ни на непривычную для меня обстановку, ни на то душ­ное помещение, в котором пришлось читать лекцию и где я испытывал неудобства, связанные с жарой.

Анализируя свое ошибочное действие, я вспомнил, что в момент произнесения даты (1990 год) во рту как-то пере­сохло, и мне с трудом удалось выговорить то, что намере­вался сказать, хотя на самом деле, как оказалось, я произнес другую дату — 1900 год. Казалось бы, найдено оправдьдваю-щее оговорку объяснение. Но только ли в этом дело? Не стоит ли за данной оговоркой что-то другое, явно свидете­льствующее о моих личных амбициях и тщеславии сравни­ться с самим Фрейдом? Проанализировав сложившуюся ситуацию, могу честно сказать не столько читателю, сколь­ко самому себе, что, к сожалению, у меня нет, по крайней мере, подобного рода тщеславия и личных амбиций. То есть определенная доля тщеславия и амбиций наверняка есть, но все же они не таковы, чтобы приравнивать себя к Фрейду. Чем больше я читаю его работы, чем глубже погру­жаюсь в клиническую практику, тем в значительной степе­ни ощущаю, что многое мне пока недоступно.

Поэтому столь подозрительная и выдающая меня с го­ловой при поверхностном восприятии оговорка все же не связана с тем, что прежде всего бросается в глаза. Тем не менее оговорка не была случайной. Есть, на мой взгляд, определенный мотив, который мог лежать в основе ого­ворки, придавая ей необходимый смысл. Два года тому на­зад я вел переговоры с одним издательством о публикации ранее подготовленной мною работы «Фрейд и Россия». Работа была завершена в 1991 году, но в силу финансовых затруднений и моей недостаточной пробивной способно­сти так и не удалось ее опубликовать. Конечно, хотелось, чтобы написанная работа увидела свет. Поэтому, когда подвернулся удобный случай, я отдал ее в издательство.

Дата добавления: 2015-06-04