Вместо пролога 6 страница

– Совсем ты совесть, Борька, потерял, – тяжело вздохнула Ирина Фотеевна.

– Я, между прочим, у себя дома. Я здесь прописан. Ясно? – повысил голос Борис.

– И что с того?

– А то! Хочу – курю. Не хочу – не курю… Ладно, забей. Я зачем пришёл. Нужно со старухой покалякать.

– О чём? – удивилась тётя Ира.

– Тут вот какое дело. У Лидки, сестры моей, хата есть, да и мужик у неё богатенький. Всё у неё пучком. Я хочу старуху попросить, чтобы она на меня завещание написала. А то помрёт, а Лидка станет свою долю требовать. Ты же знаешь эту стерву. Ничего святого…

Ирина Фотеевна села за стол и обхватила голову руками.

– Ну, ты чего, тёть Ир? Чего молчишь?

– А что тут скажешь? – отстранив руки от лица, тихо произнесла тётка. – Может, не будем забегать вперёд? Пусть человек выздоровеет, потом и поговорим.

– Когда потом? Ну, когда потом? Потом поздно будет. Может, ты сама поговоришь с ней? Пусть сейчас перепишет на меня. Поговори, а?

– Сейчас нельзя, – решительно ответила Ирина Фотеевна.

– Это ещё почему? – удивился племянник. – Как это нельзя?

– Почитай газеты, посмотри телевизор, что творится? Она сейчас на тебя квартиру перепишет, а ты её в дом престарелых. Знаю я вас!

– Кого это нас? – фыркнул Борис.

– Молодёжь нынешнюю. Мать лежит больная, а он о наследстве рассуждает. Думай, что говоришь.

– Ну, а что тут такого? – возмущённо воскликнул Борис. – Она что, вечная, что ли? Просто я хочу как лучше…

– Кому? – перебила тётка.

– Что «кому»?

– Кому лучше? – язвительно спросила женщина.

– Всем!

– Нет, Боря, я категорически против. Вы с Лидкой ни разу даже не проведали мать, не спросили, что тебе, мама, нужно. Не помогли ни лекарствами, ни даже просто добрым словом.

– Эт ты на что намекаешь? – усмехнулся Борис. – Слушай, а ты случайно сама глаз не положила на хату? Чего ты тут делаешь? А?

– С ума сошёл, что ли? – опешила женщина. – Я здесь, чтобы ухаживать за сестрой. При чём тут квартира? Да и на кой она мне сдалась? У меня что, своей квартиры нет?

– Тебе, может, и не сдалась, а детям твоим пригодится. Ой, тётушка, что‑то тут не так! А ну признавайся, старуха уже переписала на тебя хату?

– Даже если бы она захотела это сделать, я бы не согласилась. Приберёт Бог, делите потом с сестрой.

– Слушай, я же тебе объяснил. У Лидки всё нормально: и хата есть, и бабки. А у меня ничего нет. Давай на меня перепишем квартиру. Помоги мне, поговори с матерью. Я тебе денег дам. Сколько ты хочешь?

– Ничего мне не надо, – решительно ответила старушка.

– Богачкой, что ли, стала? – усмехнулся Борис.

– Разве богатство только в деньгах?

– Ой, да ладно, – махнул рукой племянник, – хватит тут демагогию разводить.

Борис встал, выплеснул в стакан остатки вина, выпил и направился к двери. Одевшись и отворив дверь, зло буркнул:

– Ладно, разберёмся. Но ты всё‑таки подумай над моим предложением.

Только после того, как дверь за наследником закрылась, Ирина Фотеевна горько расплакалась.

Глава 15

Вы бывали на маскараде? Я побывал. Мои старушки‑сёстры куда‑то уехали. Меня отправили к соседям. У них две пятилетние девчонки‑близняшки. Такие шустрые, спасу нет. Хорошие, конечно, но затаскали меня чуть ли не до смерти. Вечером их родители, видя мою доброжелательность, тоже куда‑то ушли. А за старшего оставили в квартире старенького дедушку. Дед пару раз заглянул в детскую комнату, и больше я его не видел.

Боже мой! Что же вытворяли со мной девчонки! Они, наверное, перепутали меня со своими куклами. Только родители за порог, как Эллочка заявила:

– Маришка, а давай нашу собачку оденем.

«Началось, – думаю, – этого мне ещё не хватало».

– Давай! – тут же согласилась Мариша.

Стыдно, конечно, рассказывать, но придётся. Сёстры притащили какой‑то сарафан и давай его натягивать на меня. Провозились полчаса. Когда закончили, радости их не было предела. Но это только начало.

– Тришик, – говорит одна из девочек, – ты будешь нашей девочкой.

– И подружкой, – добавила вторая.

Да, многое мне пришлось уже в жизни испытать, но вот такой позор случился впервые. Мои могучие лапы оказались в розовых носочках. Не стал я сопротивляться – боялся напугать девчонок. Ладно, думаю, пусть уже творят что хотят – потерплю. Нацепили девчонки на меня какой‑то дурацкий чепчик и потащили к зеркалу. Не хотел я туда идти, но, когда увидел своё отражение, вот честное слово, чуть не зарыдал. Ну, сами представьте. Большой кобель, породистый лабрадор, профессиональный поводырь стоит в платьице, в розовых носочках и в чепчике. У меня у самого скоро инфаркт будет от всех этих экспериментов. А эти малявки бегают вокруг меня, хохочут, целуют, обнимают. И главное – им непременно хотелось, чтобы я ходил на задних лапах, то есть чтобы был их настоящей подружкой.

На этом мои мучения не закончились. Одной из девчонок пришла в голову умопомрачительная идея. Она решила накрасить мне губы. Господи, да когда же эти взрослые вернутся? Вторая притащила клипсы и украсила мои уши. Если вы думаете, что больше нечем унизить собаку, вы заблуждаетесь. Способов ещё очень много. Угадайте, что произошло дальше? А вот что: через некоторое время у меня на хвосте появился огромный розовый бант. Я, правда, неосторожно вильнул хвостом, и бант улетел куда‑то за шкаф. Сколько было визга! Девчонки не растерялись и тут же привязали другой бант, ещё большего размера и более яркий.

В какой‑то момент я даже хотел громко гавкнуть, чтобы привлечь внимание старика. Но не стал этого делать только из‑за того, чтобы не напугать девочек. Прислушался, в соседней комнате громко прозвучало «го‑о‑о‑о‑ол!». Всё понятно – пока матч не закончится, дедушку сюда и трактором не затащишь.

Фух! Представляю, что было бы, если бы мне пришлось остаться с этими маленькими деспотами на сутки‑двое. Даже не могу предположить, в кого бы я превратился. Однако мои девичьи наряды быстро наскучили Марише и Эллочке.

– А давай поиграем в доктора, – предложила одна из сестёр. Это снова была неугомонная Эллочка.

– Давай, – согласилась Мариша. А эта, по‑моему, других слов и не знала, когда поступало очередное предложение от сестры.

Оказывается, мама у девочек работает медсестрой, а папа врачом. Хорошо, хоть родители не водолазы. Как вы уже догадались, дефицита медицинской одежды в квартире не наблюдалось. Через десять минут я сидел за столом (так решили мои костюмеры) в белом халате с колпаком на голове. Вместо носков на моих лапах красовались белоснежные бинты (девочки решили, что я ранен), на шее вместо привычной шлейки висел фонендоскоп (приклеенный, между прочим, пластырем – чтобы не свалился). Эллочка мерила мне давление, а Маришка совала под мышку электронный градусник.

«Где вы, господа взрослые? – мысленно вопрошал я. – Возвращайтесь поскорее, прошу вас! Ваш дедушка‑смотритель, видимо, уснул – нашли на кого оставлять ребятишек!»

Я обомлел, когда в руках у Эллочки увидел шприц. На моё счастье, Маришка оказалась сообразительной девочкой.

– Элка, – вдруг завопила она, – а зачем мы ей (они окончательно поверили, что я их подружка) будем делать укол? Ведь она же доктор. Это она должна делать нам уколы.

– Правильно, – неожиданно согласилась сестра и тут же приняла решение: – Хорошо, раздевай её, мы её сделаем теперь больной.

«Эх девочки‑девочки, да вы уже и так сделали меня больным. У меня от ваших экспериментов уже голова кругом».

Слава богу, укол сделали мне понарошку. Пронесло. Только я подумал, какую ещё пакость придумают мои подружки, как Эллочка приказала сестре:

– А теперь неси грелку.

– Несу, – откликнулась Мариша.

– Больная, ложитесь на бочок, – это мне.

Больной повиновался. Лежу. Сунули мне грелку под бок. А что, приятно. Я даже слегка задремал. Лежу‑балдею. И вдруг слышу ужаснейшее предложение от Эллочки.

– Мариша, ты знаешь, что мы ещё не сделали?

– Нет!

– Нужно ей клизму поставить!

Я даже подпрыгнул от таких слов.

– Лежите‑лежите, больной, – хлопает меня по спине Эллочка, – вам нельзя волноваться!

Нет, девчонки, достаточно! Долго я терпел, но ведь всему же есть предел. Давайте оставим вашу затею, иначе стану рычать. Потом не обижайтесь на меня. На моё счастье, клизму подружки не нашли. Опять повезло.

Следующая игра оказалась куда приятнее. Называлась она «чаепитие». Вместо чая мне налили лимонада. Пить я эту гадость не стал, да и девчонки не настаивали. А вот от тортика не отказался. Вкусняшка! Торт мне очень понравился, и я даже получил добавку. Спасибо, подруженьки! Потом были шоколадные конфеты и печенье. Уже доедая последние угощения, я услышал, как клацнул замок.

Взрослые – интересные люди. Папа, увидев меня сидящим в кресле в позе человека, нахмурил брови и изумлённо произнёс:

– Да ты, Трисон, наглая собака, оказывается.

Вот и поиграли. Правильно: кто виноват? Собака. Я виновато скульнул и сполз на пол. Хорошо ещё, у меня были защитники, вернее защитницы.

– Папа, папа, – заверещала Эллочка, – это мы его попросили посидеть с нами в кресле.

– И он согласился, – добавила Мариша.

– А стихи он вам не читал? – съязвил папа.

Ёрничайте‑ёрничайте, господин доктор, только я тут не виноват. Поедание торта – это самое безобидное, что произошло в этот вечер. Спасибо вам, что вы с мамой хоть клизму подальше упрятали.

Больше меня с «костюмерами» наедине не оставляли. Все мои мучения остались в прошлом. Хотя чего я тут возмущаюсь. Ничего страшного не произошло. Подумаешь, девочки поиграли. В любом случае это гораздо лучше, чем сидеть на привязи в полуразрушенном доме и наблюдать, как мальчики разжигают мангал, понимая, что через некоторое время там будут шипеть твои рёбрышки.

Мои пожилые сёстры вернулись из поездки через три дня, и я вернулся к своей обычной работе. Правда, Полина Фотеевна выходила на улицу всё реже и реже.

Глава 16

Не знаю, то ли маскарад повлиял, то ли моя старость подходит, то ли телевизора обсмотрелся, но в последнее время стали мне какие‑то странные сны сниться. Беда просто с ними. Судите сами.

Однажды снится мне, что собаки со всего мира собрались на какой‑то съезд. Всё как у людей: громадный зал, под потолком роскошные люстры, сцена, трибуна, президиум, председатель, микрофоны, видеооператоры, фотографы, журналисты. Все снуют, толкаются, ругаются друг на друга. Смотрю, какой‑то лохматый пёс с перекошенным глазом протискивается с фотоаппаратом сквозь толпу, а полная почему‑то пятнистая такса рычит на него:

– Ну, куда ты прёшь, кобель бесстыжий? Проспал, так стой теперь сзади.

– У тебя забыл спросить, – рычит в ответ пёс.

– Да, забыл! – не унимается такса. – Всю жизнь норовите без очереди пролезть!

– Сдурела, что ли? – хмыкает пёс. – Какая тут очередь?

– А такая! – язвит такса.

– Заткнись!

Такса оскалила зубы и зарычала.

– Что вы грызётесь, как люди? – вмешался пожилой бульдог и сделал им обоим замечание. – Как вам не стыдно, господа? Вы же интеллигентные собаки.

И тут звучит собачий вальс – это, наверное, что‑то вроде нашего гимна. Все встают и начинают подвывать. К потолку взлетает какой‑то многоцветный флаг с двумя крест‑на‑крест косточками. Музыка смолкает, все аплодируют, а в это время на трибуну поднимается убелённый сединами длинношёрстный сенбернар.

– Уважаемые дамы и господа! – начал он свою речь. – Поздравляю всех делегатов с открытием «Первого международного собачьего съезда». Мы собрались здесь для того, чтобы принять «Всеобщую Декларацию прав собак» и создать международный орган, который будет контролировать её неукоснительное соблюдение во всех странах. Мы вынуждены пойти на такой шаг, поскольку люди совсем потеряли стыд и совесть. Мы больше не желаем терпеть тот произвол, который творят так называемые братья наши старшие. Пренебрежение и презрение к правам собак привели к варварским актам, которые возмущают собачью совесть. Мы обязаны создать свой, собачий мир, в котором все без исключения собаки будут иметь свободу гавкать, рычать, выть и скулить! Все собаки земли должны быть свободны от страха и нужды!

Зал взорвался аплодисментами и диким воем. Выждав, когда зал стих, докладчик продолжил:

– Все собаки рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах. Мы наделены отвагой, преданностью и честностью, а потому будем всегда служить человекам примером для подражания.

Снова раздались бурные аплодисменты.

– Каждая собака должна обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашёнными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как то: в отношении породы, цвета и длины шерсти, социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения. Кроме того, не должно проводиться никакого различия на основе политического, правового или международного статуса страны или территории, к которой собака принадлежит, независимо от того, является ли эта территория независимой, подопечной, несамоуправляющейся или как‑либо иначе ограниченной в своём суверенитете. Далее: каждая собака имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность. Никто не должен сидеть на цепи или находиться в подневольном состоянии. Цепь, ошейник и собакоторговля запрещаются во всех их видах. Ни одна собака не должна подвергаться пыткам или жестокому обращению.

В зале раздался громкий лай. Делегаты повскакивали со своих мест и стали неистово аплодировать. Стоявшая рядом со мной крошечная собачка неизвестной породы смахнула слезу и зашептала:

– Какое счастье. Наконец‑то мы дожили до светлого дня! – Она повернулась ко мне и стала рассказывать о своих бедах: – Представляете, уважаемый лабрадор, у меня уже в третий раз люди утопили всех моих щенят. Я умоляла хозяина не делать этого. Но вы думаете, он послушал? Эти люди такие бездушные, чёрствые и жестокие. Как вы считаете, что‑нибудь изменится в нашей жизни после этого съезда?

– Не знаю, – честно признался я. – Время покажет. С человеком сложно спорить. Он очень силён.

– Но ведь и мы не слабаки, мы смелые и отважные! – гордо заявила собака и на всякий случай звонко тявкнула.

Рассмотрев свою соседку внимательно, я чуть было не рассмеялся. Тоже мне, силачка нашлась. Но я сдержался. Неожиданно к нам подошёл лохматый‑прелохматый пудель с фотокамерой и попросил разрешения сфотографировать нас вместе с моей собеседницей. Я согласился, а соседка почему‑то завиляла хвостом. Пока фотограф настраивал свой аппарат, моя соседка куда‑то исчезла.

«Ага, – подумал я, – ты не только сильная, но и очень смелая!» Как только пудель‑фотограф удалился, моя отважная собеседница снова появилась.

– А вы почему убежали? – удивлённо спросил я.

– Ой, вы знаете, господин лабрадор, – вильнула она хвостом, – не стала рисковать. Так хочется потявкать, повозмущаться, себя показать, на собак посмотреть. Но, понимаете, какая незадача. Если мой хозяин узнает, что я участвовала в этом мероприятии, он выгонит меня из дома и снимет с довольствия.

– Ах, вон оно что! – усмехнулся я. – Аргумент веский.

– Тяф‑тяф, – согласилась собачка. – Поймите меня правильно.

– Понимаю, – кивнул я и добавил: – Всё понимаю…

Тем временем на трибуну поднялся серый пёс, больше похожий на волка, чем на собаку. Оказалось, он и есть наполовину волк.

– Друзья, – начал он. – Если мы хотим действительно добиться качественного улучшения нашей жизни, мы должны смотреть правде в глаза. Меня очень огорчает тот факт, что на съезде нет ни одного делегата от волков и диких собак. И это неправильно…

В зале раздался лай и шум. Кто‑то с заднего ряда крикнул:

– Что за чушь? Давайте сюда ещё шакалов и росомах позовём!

Шум нарастал, где‑то в середине зала началась потасовка, председатель постучал в микрофон и обратился к залу:

– Спокойно, господа, спокойно! Мы говорим о свободе слова, но почему‑то не хотим слушать выступающего. Это несправедливо. Давайте выслушаем всех. Проявляйте терпение! Не будем устраивать здесь базар. Иначе люди только посмеются над нами, и всё останется на своих местах.

С горем пополам полусобаке‑полуволку дали договорить, но зал слушал выступающего не очень внимательно. Шушукались, повизгивали, кое‑где было слышно рычание.

Затем на сцену вышел американский дог и сразу обвинил всех людей в воровстве.

– Вы знаете, друзья, – громко кричал докладчик, – если бы эти двуногие жулики не крали наш корм, мы питались бы с вами в два, а то и в три раза лучше.

Делегаты оживились, из зала послышались выкрики «Правильно!», «Долой всех!». Американец одобрительно осмотрел зал и продолжал:

– Мы не должны с этим мириться, хватит терпеть, если они и дальше будут продолжать в том же духе, мы перегрызём им глотки!

Тут председатель собрания постучал в микрофон и, обращаясь к догу, сделал замечание:

– Уважаемый, прошу выражаться покорректнее. Не забывайте, нас могут услышать и люди.

– Ну и что? – возмутился американский дог. – Пусть слышат! Нам нечего бояться. Кто здесь власть? Мы или они? Мы их вышвырнем из тёплых мест и заставим работать на наше благо. Они уже двадцать тысяч лет эксплуатируют нас, но, в конце концов, этому нужно положить конец.

– И всё же выбирайте выражения, – потребовал председатель, – иначе я отключу вам микрофон.

– А давайте спросим у делегатов, – разошёлся дог. – Друзья, мы выгоним людей из их жилищ? Да или нет?

– Да! – робко донеслось из зала.

– Не слышу! – кричал американец. – Да или нет?

– Да! – чуть громче ответили собравшиеся.

– Спасибо за внимание! – поблагодарил дог и спустился в зал.

Председатель предоставил слово болонке.

– Дорогие собаки! – взвизгнула она. – Я поддерживаю предыдущего оратора и хочу кое‑что добавить! Какая наглость – люди запрещают нам гулять там, где мы хотим! Разве это справедливо? Почему мы должны спрашивать разрешения у этих двуногих проходимцев? Это наша природа, и мы сами будем выбирать, где нам гулять и где жить! Требую полной свободы! Ура!

Особого энтузиазма речь визгливой болонки не вызвала. Зал притих. На трибуну поднялась немецкая овчарка.

– Уважаемые делегаты, мне кажется, мы затеяли какую‑то чушь собачью. О какой свободе мы рассуждаем? Давайте спустимся с небес на землю. Свободы хотите? Хорошо. Будет вам свобода. Завтра ваш хозяин скажет вам: свободен, живи, как хочешь – вон бог, вон порог. Не проси у меня больше ни корма, ни крыши над головой. И что вы станете делать со своей свободой? Вы об этом подумали?

Зал снова зашумел.

– Спокойно, спокойно, – овчарка подняла лапу вверх, – я не возражаю против соблюдения наших прав. Я выступаю против жестокого обращения. Но говорить о нашей с вами полной свободе, мне кажется, преждевременно!

Из зала завизжала собака какой‑то непонятной породы:

– Это провокация! Гоните эту нечисть с трибуны! Она против свободы! Свободу! Мы хотим полную свободу! Никаких ограничений! Гав‑гав‑гав!

Председатель утихомирил огромную стаю и объявил:

– Уважаемые делегаты, в работе нашего съезда объявляется перерыв, вернёмся к обсуждению вопросов через несколько дней. Далее в нашей повестке культурная программа. Сегодня специальный театр покажет вам потрясающий спектакль, балет по мотивам поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Бахчисарайский фонтан»!

– Ура! Гав! Ура! Гав! Ура! Гав! – взорвался зал лаем и аплодисментами. Такой поднялся шум и гам, что я проснулся и ещё долго озирался по сторонам.

Ну, надо же, такому присниться! С ума можно сойти! Нужно, наверное, поменьше смотреть телевизор, а то кошмары начнут сниться.

Глава 17

Старушка моя совсем слегла. На нашу голову сын Полины Фотеевны перебрался жить к нам в квартиру. Наша жизнь превратилась в кошмар. Ирине Фотеевне племянник поставил условия:

– Можешь приходить, ухаживать за старухой, кормить её, но жить будешь у себя.

– Боря, – умоляла Ирина Фотеевна. – А как же ночью? Ну, ты же понимаешь, ей нужен круглосуточный уход. Я не буду тебе мешать. Буду в спальне вместе с сестрой.

– Я всё сказал! – зарычал племянник. – Чтобы после 22:00 я тебя здесь не видел. Ясно?

– Боренька!

– Всё, базар окончен! Я тут хозяин.

– Хозяйка здесь мама, – робко возразила старушка.

– Ну и что? – набычился Борис. – Я здесь прописан. И жить в этой квартире посторонние могут только с моего согласия. Поня‑а‑а‑а‑тно?

– Господи Боже мой! – старуха перекрестилась. – Побойся Бога. Какая же я тебе посторонняя. Ты что, сынок?

– Тёть Ир, – скривился мерзавец. – Ну, прекращай. Не зли меня.

Бабушка расплакалась и ушла в комнату к сестре. Борис переключился на меня.

– А ты чего зыришь, халявщик? – загоготал мужчина.

Такого оборота я не ожидал. Это кто халявщик? Сам‑то хоть понял, что сказал? Нашёл халявщика. От досады я всё же не смог промолчать и тихонько сказал:

– У‑у!

– Чего размурчался?

Точно, Борис – человек неадекватный. С каких это пор собаки стали мурчать? Совсем мозги свои пропил? На всякий случай я не стал больше отвечать на его выпады. Что можно ожидать от такого человека?

– Смотри, не нагадь здесь, скотина, – продолжил оскорблять меня Борис, – а то я живо тебя в окно выкину.

Эх, Боря‑Боря, скорее ты здесь нагадишь, чем я. Впрочем, ты уже столько здесь нагадил своими словами, что хуже некуда.

Ирина Фотеевна стала приезжать к нам по утрам, а вечером уезжала домой. После десяти вечера у нас стали собираться друзья Бориса. До утра гости выпивали, играли в карты, рассказывали анекдоты, иногда дрались. Накуривали на кухне, хоть топор вешай. И ведь знают, что в соседней комнате больной человек лежит.

Однажды ночью мы с Полиной Фотеевной услышали, как Борис кому‑то хвалился:

– Скоро моя старуха крякнет, я продам хату и куплю себе крутую тачку.

– Да она тебя ещё переживёт, – кто‑то хихикнул.

– Гонишь, что ли? – рассмеялся Борис. – Мне врач сказал, максимум два‑три месяца.

Я почувствовал на своей спине руку старушки. Тут же приподнялся и прислонился вплотную к кровати.

– Трисончик, – всхлипывая, прошептала Полина Фотеевна, – дай я тебя поглажу, сынок.

Вы верите, я сам чуть не взвыл. Ещё никто меня так не называл. Я опустил голову и сидел молча. Мне даже показалось, что у меня из глаз покатились слёзы. А из кухни доносилось:

– А зачем тебе, Боря, крутая тачка?

– Как это зачем? Дам объявление, найду какого‑нибудь богатенького шефа и буду его возить. У меня мой приятель так и поступил. Сейчас работает у какого‑то нефтяника. И зарплата нормальная, и деньги получает на бензин, обслуживание.

– Работа персональщиком не для тебя.

– Это ещё почему?

– Ты знаешь, как они пашут? Круглосуточно. Даже пивка нельзя выпить. В любой момент могут вызвать на работу.

– Завяжу, – рассмеялся Борис. – Я работы не боюсь. Главное, чтобы платили хорошо. Буду пахать.

– Это только кажется, месяц‑два, и надоест эта работа так, что и деньгам будешь не рад.

– Да ладно тебе, хватит пугать. Пуганые мы.

– Не! А я бы квартиру не продавал. Крыша над головой нужна. Слушай, а мать на тебя, что ли, хату переписала?

– Ещё нет, но перепишет, куда она денется.

Полина Фотеевна гладит меня и приговаривает:

– Вот так, Трисон. Всю молодость ему и дочери отдала. Ты слышишь, а он меня заживо хоронит. И матерью перестали меня называть. Почему так, Трисон?

Ну, что тут ответишь, даже если бы и мог? Вот такой вырос человек. Почему так происходит, я не знаю. Смотришь на детей, они такие милые, весёлые, озорные. Любят маму и папу, а вырастают и превращаются в бог знает кого. Странно всё это. Странно и страшно.

– А может, это меня Бог наказывает? – вдруг спросила Полина Фотеевна. – Я ведь тоже не без греха. Всяко в жизни случалось. Даже будучи уже слепой, и то грешила. Стыдно, очень стыдно вспоминать…

Старушка всхлипнула и, потянувшись ко мне, поцеловала в голову.

– Прости меня, собачка. Прости…

«Да что же ты, Полина Фотеевна, у меня прощения просишь?»

– Я ведь перед тобой виновата, Трисон. Столько горя тебе принесла.

«Бедная ты моя женщина, да выбрось ты это из головы. Всё хорошо. Какое там горе. Всяко бывает. Не переживай!»

– Как вспомню, сердце останавливается. А ты такой преданный, родной ты мой пёсик!

Чувствую, капают слёзы мне на нос. «Что ж ты, моя дорогая Полина Фотеевна, расплакалась‑то? Нельзя тебе расстраиваться…» Я лизнул ей руку. Женщина тяжело вздохнула и затихла.

Я не сразу догадался, что произошло. И только спустя некоторое время понял, что Полины Фотеевны больше нет.

Глава 18

На следующий день в квартире было много людей. И знакомые, и те, кого я видел впервые. Познакомился и с дочерью Полины Фотеевны. Она брезгливо посмотрела на меня и потребовала:

– Вы хоть шавку эту из квартиры уберите. Что ей тут делать? Загадит весь дом. Она случайно не заразная?

Почему‑то некоторые люди, рассуждая о собаках, сразу начинают говорить о мифических минусах. Ну, вот с чего эта расфуфыренная, с безобразно накачанными какой‑то гадостью губами, вдруг решила, что я загажу весь дом? Ну, ты хотя бы сначала узнала, что я за собака, почему здесь нахожусь, как себя веду. Нет же. Только вошла в квартиру, уже и оскорбила, и оклеветала, и нахамила.

– Не переживай, Лидочка, – успокоила её Ирина Фотеевна, – я сегодня вечером заберу её к себе. Не волнуйся.

– Откуда она вообще тут взялась? – возмущается Лидия.

– Так это её поводырь был, доченька! – говорит тётя Ира.

– Что за поводырь? – удивлённо спрашивает племянница. – Ищейка, что ли?

«Эх, люди‑люди! Сама ты ищейка! Хоть бы уже не позорилась. В каком мире живёт? Неужели не знает, что есть собаки‑поводыри? Или делает вид, что не знает. Хотя чему удивляться? Эта особа действительно может и не знать. Оно ей надо?»

– Ой, братец! – заметив Бориса, Лидия бросилась обниматься. – Привет! Ты что такой хмурый? Заболел, что ли?

– Да нет, – пробормотал брат, – тока проснулся. А тут такие новости. Привет! Как ты?

– Нормально, – улыбнулась Лидия. – Я сегодня чуть в Европу не улетела, звонок тёти Иры на пороге застал. Так обломалась. Но, думаю, на похороны нужно сходить, а то что люди подумают. Скажут, даже на похороны не пошла.

– Слушай, Лид, – откашлявшись в кулак, сказал Борис, – нужно поговорить.

– О чём? – расширила глаза Лидия. – Что‑то серьёзное?

– Понимаешь, какая фигня, – нерешительно начал Борис, – мать…

– О‑о‑о‑! – перебив, рассмеялась Лидия. – Ты снова мамой её стал называть?

– Ну, мачеха. Какая разница. Я сейчас не об этом. Слушай, какое дело. В общем… понимаешь… ну…

– Да говори ты уже, что ты мычишь, как телок?

– Ну, в общем, как хату будем делить?

– В смысле? – удивлённо воскликнула сестра.

– В прямом. Наследство. Нас ведь двое.

– Что за вопрос? – усмехнулась Лидия. – У тебя напряг с математикой? Продадим квартиру, деньги напополам и разбег. Или у тебя есть другие предложения?

– Есть! – тяжело вздохнул Борис.

– Например.

– Может, откажешься от своей доли? – спросил Борис и опустил глаза.

– Хм! С каких это коврижек? Или ты думаешь, я материальных трудностей не испытываю? Думаешь, мне деньги не нужны? А ты знаешь, что у меня машине шестой год пошёл, вся сыпется. Да я…

– Погоди ты! – перебил Борис. – Я про деньги говорю. Понимаешь, у меня ведь нет своего жилья. Что я на половину потом куплю? Может, не будем продавать квартиру?

– Так не продавай, – рассмеялась Лидия. – Можешь мне выплатить мою долю деньгами, и живи себе на здоровье. Какие проблемы?

– Странная ты, Лидка! – зацокал Борис языком. – Да где же я тебе возьму столько денег?

– Ну, Борюсик, это уже твоя забота. Извини, я не могу от своей доли отказаться.

– Ты сестра мне или кто? – зло спросил Борис.

– Сестра, конечно! – Лидия вынула из сумочки пачку сигарет и закурила. – Но это тут при чём?

– А раз сестра, должна же войти в моё положение.

Лида отошла к окну и долго смотрела на улицу. Брат молча наблюдал за ней. Резко обернувшись, сестра вдруг со слезами на глазах запричитала:

– А кто в моё положение входил? Ты хоть раз поинтересовался, как я живу, как моё здоровье, какие у меня проблемы?

– Потише, Лидка, – шикнул Борис. – Здесь же люди.

– А что мне люди? – разошлась Лидия. – Что мне люди? Я что‑то украла? Или кого‑то обманула? Это моя доля. Полквартиры моя. Понимаешь? И я не собираюсь ни от чего отказываться. Не можешь заплатить, значит, продаём и деньги пополам.

В этот момент в комнату вошёл пожилой мужчина. Я его видел впервые. Седой, брови густые, прихрамывает.

– Вы чего, ребятки? – грозно произнёс он. – Мать ещё не успела остыть, а вы уже квартиру делите.

Дата добавления: 2015-06-04