Том VII 40 страница. С<анкт >П<етер >бург

С<анкт >П<етер >бург.

Архимандрит Игнатий вполне отдавал должное трудам свое­го «вселюбезнейшего Павла Петровича». «Вас надо мне благо­дарить, — писал он ему в январе 1848 г., — за Ваши труды о при­ведении описей Сергиевой Пустыни в порядок, так как и всей ее письменной части, равно и письменной части всех монастырей С. Петербургской Епархии. Не видит этого высшее начальство, не может видеть, не хочет видеть — что до того! Видит Бог. И Ваши труды пред Ним не забыты! Хотя предмет их — вещество; но Вы, занявшись веществом, дали другим время и возможность заняться предметами духовными, чего бы они не могли сделать, если б Вы не заменили их собою в трудах вещественных. И заня­тия о временном прекрасны, когда они совершаются с целию служения ближним, ради Бога, ради святой Любви о Господе».

Павел Петрович тоже был слабого здоровья и несколько раз брал отпуск для лечения. Архимандрит Игнатий в этих случаях писал ему письма, заполненные разными полезными советами и рецептами лекарств, которые испробовал сам. Но все-таки, торопил с возвращением: «Прочее все по-старому. Только в том перемена, что я начинаю Вас поджидать обратно, да и дела, Вами оставленные, требуют непременно возвращения Вашего к октяб­рю» и т. п. Из архивных материалов видно, что архимандрит Игнатий предпочитал, чтобы и в его отсутствие Павел Петро­вич оставался в Пустыни. Так, отправляясь для обозрения мо­настырей своего благочиния и поручая исправление должности настоятеля своему наместнику, он всегда оставлял в монастыре Яковлева «для охранения законности и порядка по канцелярии». Епархиальное начальство тоже ценило знание Яковлевым монастырской жизни. Например, когда в 1852 г. архимандрит Иг­натий обратился с просьбой временно из-за болезни освободить его от обязанностей благочинного монастырей, то Высокопре­освященный Митрополит Никанор[341] назначил исполнять эту должность с 7 мая 1852 г. по 7 мая 1853 г. Зеленецкому архиман­дриту Иннокентию, но с тем, чтоб для повременного обозрения монастырей он «брал с собою из Сергиевой Пустыни П. П. Яков­лева». Однако и в этом случае архимандрит Игнатий не считал возможным в свое отсутствие отпускать Павла Петровича из монастыря. -«Нужным считаю, — писал он 17 июня 1852 г. вре­менно исполняющему благочинному, — предварить Вас, что по случаю назначения моего Депутатом при производстве след­ствия по делам Устюжского помещика Страхова, я отправляюсь ныне же в город Устюжну, и нахожу нужным, чтоб во время мо­его отсутствия Г<-н> Яковлев находился в Сергиевой Пустыни до 1-го числа будущего августа месяца».

Особо следует отметить, что П. П. Яковлев, может быть, пер­вым понял вневременную значимость святителя Игнатия и исто­рическую ценность всех документов, касающихся его деятельно­сти и его личности. Очень рано он начал собирать и приводить в порядок архив Сергиевой пустыни. Сам святитель Игнатий вов­се не стремился к сохранению своих личных документов, в том числе переписки. Он писал, что большинство писем, по прочте­нии их, он сжигал. И только благодаря П. П. Яковлеву до наших дней дошло довольно значительное число писем Святителя и его корреспондентов, раскрывающих весьма важные свойства его ха­рактера и его взаимоотношения с самыми разными людьми.

Л. А. Соколов, многое почерпнувший из архива Павла Петро­вича при работе над своей монографией «Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззре­ния» (Киев, 1915), писал: «Для любителя канцелярской исправ­ности и порядка Архив и делопроизводство Сергиевой пустыни за время исполнения обязанностей по этой части П. П. Яковле­вым представляют интересное явление. Порядок в делах, исправ­ные описи, пояснительные пометки и таблички, показывают, что П. П. Яковлев был не только исправный и аккуратный чиновник, работавший не за страх, но за совесть, но и большой любитель своего дела. Канцелярская часть, делопроизводство Сергиевой пустыни и благочиния монастырей С.-Петербургской епархии, экономическая отчетность и все, к ней относящееся, за время на­стоятельства архимандрита Игнатия были в безупречном поряд­ке. Брянчанинов умел выбирать и ценить людей, а П. П. Яковлев в своей части был достойным птенцом гнезда Игнатиева».

Несмотря на свою огромную загруженность, Павел Петрович взял на себя еще обязанность летописца Обители[342]. Начиная со времени основания Пустыни, он привлек многие архивные мате­риалы, чтобы объяснить причины ее упадка к моменту назначе­ния туда архимандрита Игнатия. В числе главных причин он на­зывает управление Пустынью людьми, для которых она была толь­ко источником их материальных интересов. Вначале это были ректоры С.-Петербургской семинарии и ученые архимандриты, а с 1819 г. — преосвященные викарии вновь открытого при С.-Пе­тербургской митрополии викариата. В этих условиях «постепен­ный упадок и разрушение Пустыни были естественны, также и у братии отбирало всякую охоту трудиться на ее пользу».

«В таком состоянии застал ее в 1834 году новый Настоятель» — этими словами П. П. Яковлев предваряет свою Летопись Троице-Сергиевой пустыни и продолжает: «1834 год останется навсегда памятным в летописях Сергиевой Пустыни! То был год ее полно­го и всестороннего возрождения. Виновником его был Отец Ар­химандрит Игнатий (Брянчанинов). Его имя будет помнить и ублажать обитель до последних дней своего существования. Если О. Варлаам был ее основателем (1734 год), то О. Архимандрита Игнатия достойно и праведно можно назвать ее воссоздателем».

Каких, однако, трудов стоило это воссоздание! Немедленно по прибытии Архимандрита в Пустынь, нужно было приступить к возобновлению обветшавших зданий, иначе «негде было голову приклонить». 4 Первым из таких зданий оказался каменный дву­хэтажный флигель, в котором помешались настоятельские келлии, которые были в таком разрушении, что невозможно было в них жить. <...> Одновременно приступлено было к возобновле­нию и церкви Преподобного Сергия, в которой затруднительно было служить из-за разрушений. Возобновив эти здания, О. Ар­химандрит соединил их каменною в два этажа галереею и в верх­нем этаже устроил братскую трапезу, а в нижнем полуподваль­ном — кухню, келарню и некоторые келлии». После этих работ необходимо было заняться капитальным возобновлением глав­ного собора во имя Живоначальной Троицы, построенного еще в 1760 г. по проекту Растрелли. Средства на возобновление собора Государь Император Николай Павлович повелел выделить из казны.

Павел Петрович по архивным материалам подробно описыва­ет историю создания этого собора: «Главная церковь или собор во имя Святой Троицы находится в средине монастыря. Построе­ние его начал производить на средства Троицкой Сергиевой Лав­ры Архимандрит ея Афанасий Волховский в 1756 году; кончено оно в 1760 году. Главный олтарь освящен 10-го августа 1763 года Членом Святейшего Синода Лаврским же Архимандритом Лав­рентием Хоцятовским, в присутствии Государыни Императри­цы Екатерины И. <...>

По окончании Богослужения Государыня изволила за обе­денным столом у Архимандрита кушать со всеми находивши­мися в Свите Ея Величества фрейлинами и другими придвор­ными особами.

Приделы этого Собора, правый в честь святых апостолов Пет­ра и Павла и левый — во имя святых Захария и Елисаветы, освя­щены раньше главного олтаря Членом Святейшего Синода Ар­химандритом Лавры, знаменитым Придворным проповедником Гедеоном Криновским; первый 18-го, второй 19-го августа

1761 года. <...>

Второй — при капитальном возобновлении всего храма, ос­вящен во имя Усекновения Главы святого Иоанна Предтечи на­стоятелем архимандритом Игнатием Брянчаниновым 1840 года августа 16. Главнейшую святыню Собора составляет икона Пре­подобного Сергия Радонежского, привезенная по преданию ос­нователем пустыни Архимандритом Варлаамом из Сергиевой Лавры. При ней находится сребропозлащенный малый Крест с частицею святых мощей Преподобного Сергия Радонежского, принесенный 22-го августа 1861 года в дар Сергиевой Пустыне известным путешественником по святым местам камергером Ан­дреем Николаевичем Муравьевым[343], получившим эту святыню в 1850 году от Высокопреосвященного Митрополита Московс­кого Филарета. Здесь на горнем месте главного престола поме­щается в большом изящном киоте, устроенном по рисунку ар­хитектора А. П. Мельникова, примечательнейший по художе­ству образ Святыя Троицы, писанный знаменитым профессором Карлом Павловичем Брюлловым в 1840 году».

В архивном фонде П. П. Яковлева сохранились документы, относящиеся к восстановлению Собора. Прежде всего, это опи­сание причин, приведших к разрушениям, и смета. Архиманд­рит Игнатий, вспомнив свою специальность военного инжене­ра, сам обследовал собор и написал -«Покорнейшее прошение Святейшего Правительствующего Синода Первенствующему Члену Серафиму[344], Митрополиту Санкт-Петербургскому и Нов­городскому», в котором описал состояние собора и изложил при­чины, приведшие его в ветхое состояние:

1. Грунт земли состоит из глины с большим количеством воды, близко от поверхности, из-за чего фундамент отсырел и из него ключом бьет вода,

2. на поларшина ниже земли фундамент переходит в кирпич, который от сырости пришел в состояние трухлости, которая все выше проникает в стену,

3. сырость, поднимаясь выше, уничтожала штукатурку и леп­ные работы,

4. сгнили балки деревянного пола,

5. иконостас обветшал — на его позолоту нужна такая же сум­ма, как на новый иконостас,

6. железная крыша совершенно попортилась.

По составленной смете из казны было выделено 96808 руб­лей 19 коп., а для проведения работ был приглашен известный придворный архитектор, академик и профессор Абрам Петро­вич Мельников[345]. Над иконостасом много потрудился Игнатий Малышев, бывший тогда послушником. А главный престольный образ Святыя Троицы написан был, как и писал П. П. Яковлев, выдающимся художником К. П. Брюлловым и помещен в изящ­ный киот, устроенный по рисунку Мельникова. В 1838 г. работы были закончены, и собор оставался одним из главных украше­ний обители еще более 120 лет и был взорван в 1962 г.

Архимандрит Игнатий, вообще, чрезвычайно строго относил­ся к внешнему виду возводимых строений и, соответственно, к выбору архитекторов. Вот что он писал по этому поводу оптинскому монаху Ювеналию (Половцеву[346]): «...к сожалению, случа­лось видеть особенно по обязанности моей — благочинного: многие настоятели объяты ненасытным желанием строиться, име­ют возможность доставать деньги, не терпят участия архитек­тора, непременно хотят выполнить свои мечты, возводят мно­гоценные здания, лишенные удобств, прочности, красоты, то есть всех качеств, доставляемых правильностию. Напротив чего, правильно построенные здания превосходны во всех от­ношениях. Таковы выстроенные в недавнее время по проекту профессора Горностаева двухэтажный храм в Валаамском Ски­ту и Гостиница при Валаамском монастыре. По прочности они как литые из металла, не имеют никаких украшений, но стро­гий характер и правильность дают им необыкновенную, весь­ма серьезную красоту».

Алексея Максимовича Горностаева, профессора архитекту­ры, и пригласил архимандрит Игнатий для дальнейших работ в Сергиевой пустыни. Биограф[347] А. М. Горностаева пишет: -«...на­стоящая творческая деятельность Горностаева начинается с тех пор, как ему поручили постройки для Валаамского монастыря и Троице-Сергиевой пустыни. <...> В конце 40-х годов встрети­лись обстоятельства, совершенно изменившие его художествен­ное направление, — произошел перелом. <...> он познакомился с настоятелем Сергиевой пустыни архимандритом Игнатием и с игуменом Валаамского монастыря[348], от которых стал получать заказы. Работая для монастырей, Алексей Максимович начал изучать с особенным вниманием памятники русской архитекту­ры, и талант его через это принял совершенно иное направле­ние.... единственно по собственной внутренней потребности взялся он за настоящий русский стиль, но был много обязан обо­им архимандритам в том отношении, что они не только не поме­шали, но помогли ему осуществить самые задушевные стремле­ния. А поддержка очень нужна была. В 40-х годах вся Россия обязана была строить потоновски. Никакой архитектор не смел предаваться вольному полету своей фантазии....Чтобы избавить­ся от Тоновского хомута... надо было проявить много уменья и ловкости, надо было обладать могучими и надежными связями. Все это было в руках у архимандрита Игнатия Брянчанинова и всем этим он сумел воспользоваться с истинным мастерством».

В Троице-Сергиевой пустыни А. М. Горностаев построил в 1844-1845 гг. две часовни, в 1851-1852 гг. — склеп для погребе­ния членов семейства князей Гагариных.

В последующие годы А. М. Горностаев был занят созданием самых крупных и значительных своих произведений. В Троице-Сергиевой пустыни это была церковь во имя Преподобного Сер­гия Радонежского. П. П. Яковлев писал о ней: -«Церковь Препо­добного Сергия с приделами Христа Спасителя (праздник 1 ав­густа) и мученицы Зинаиды. Она находится на Северной стороне Монастыря, на продолжении братской трапезы и Настоятельс­ких келлий, длиною 19-ти, шириною — 9-ти сажен. Церковь пя­тиглавая, каменная, без колокольни, крытая железом. Она строе­на по плану и фасаду Профессора архитектуры Алексея Макси­мовича Горностаева. Внутри она имеет разноцветный мраморный иконостас, уставлена в два ряда гранитными полированными колоннами и по своим украшениям принадлежит к зданиям древлевизантийским, в особенности храму во имя Преображения Господня, построенному на Синайской горе, в Синайском мона­стыре, в начале VI века Византийским Императором Иустинианом Великим. Первоначально каменная церковь во имя Препо­добного Сергия устроена была на этом месте в 1758 году, вместо обветшавшей деревянной, на средства Сергиевой Лавры, а в 1854-1859 годах перестроена с основания в более пространных размерах на счет разных благотворителей и особенно княгини Зинаиды Ивановны Юсуповой[349], ныне Де-Шево».

О перестройке этой церкви архимандрит Игнатий писал сво­ему духовному другу, игумену Варфоломею, 5 октября 1854 г.: «...у нас теплая церковь Преподобного Сергия, в которой Вы были, сломана, и строится на том же самом месте новая, имею­щая быть втрое больше прежней и уже приводящаяся к оконча­нию. Прежняя была очень тесна. Гранит найден поблизости мо­настыря; из него вышли прекрасные колонны; также цоколь гра­нитовый и дверь высечена из гранита. По милости Божией нашлись добрые люди, которые помогают в постройках». Во вре­мя перестройки теплой церкви Богослужение зимой проводи­лось в Соборе, который обогревался устроенными в подвале дву­мя пневматическими печами.

К весне 1855 г. теплая церковь вчерне была закончена, но ее отделкою начали заниматься только через год, дав ей возмож­ность хорошо высохнуть и вымерзнуть. Отделочные работы за­вершались уже после отъезда епископа Игнатия в Ставрополь.

Освящена церковь Преподобного Сергия, писал П. П. Яков­лев, «Преосвященным Митрополитом Новгородским и С.-Петер­бургским Григорием[350] 20-го сентября 1859 года в присутствии Их Императорских Высочеств: Великого Князя Константина Нико­лаевича и Великия Княгини Александры Иосифовны, Великого Князя Николая Константиновича, Великих Княжен Ольги и Веры Константиновн. Приделы во имя Всемилостивого Спаса и свя­той мученицы Зинаиды находятся в нижнем этаже. Они устрое­ны на счет Княгини Юсуповой и Графини Елисаветы Ивановны Чернышевой (рожденной 1 августа 1808 года Графини Зотовой), супруги бывшего Господина Военного Министра. Освящены: пер­вый 4-го июля 1857 года, второй 28-го апреля 1861 года, оба ны­нешним Настоятелем Архимандритом Игнатием Малышевым, под личным наблюдением которого производилось все построе­ние храма, при руководстве бывшего Настоятеля Архимандрита Игнатия Брянчанинова. В церкви Преподобного Сергия находят­ся: а) на солее пред иконостасом на мраморном пьедестале сребропозлащенный, украшенный каменьями ковчег с девятью час­тицами разных святых мощей, принесенный 30-го апреля 1864 года в дар Сергиевой Пустыне путешественником ко святым местам А. Н. Муравьевым, получившим их от Патриарха Александрийс­кого Иерофея и Епископа Фиваиды Никанора, и б) за правым клиросом, на пьедестале мраморная 13 ¹/₂ вершков высоты ко­лонна, привезенная в 1862 году, по благословению Кирилла, Пат­риарха Иерусалимского, известным путешественником по Свя­той Земле Г-м членом Государственного Совета, действительным тайным советником Авраамом Сергеевичем Норовым, из дома святых праведных Богоотцов Иоакима и Анны. На колонне нахо­дится образ Рождества Пресвятыя Богородицы. Под плитным полом обеих церквей нижнего этажа, как и всей паперти погребе­ны многие усопшие лица».

Таким образом, благодаря удачному выбору архитектора ар­химандритом Игнатием, в Троице-Сергиевой пустыне появил­ся еще один шедевр русской архитектуры. Биограф архитектора пишет о нем: «В свой базилике Горностаев явился с такими смелостями, каких никогда еще не предпринимал у нас ни один ар­хитектор. Так, например, ряды колонн внутри базилики состоят из колонн, из которых каждая — совершенно иная, с иною капи­телью... Изящно и талантливо в высшей степени... Но еще выше и своеобразнее другое создание Горностаева, это Святые Воро­та, служащие для въезда в монастырь... Это лучшее и талантли­вейшее произведение Горностаева».

К счастью, эти два творения А. М. Горностаева — церковь Преподобного Сергия и Святые Ворота — уцелели от погромов, которым подвергался монастырь на протяжении многих лет.

Алексей Максимович до конца дней своих (умер в 1862 г.) работал в Сергиевой пустыни, а со святителем Игнатием под­держивал дружеские и деловые отношения и после его возведе­ния в сан Епископа Кавказского и Черноморского. Ему заказал епископ Игнатий проект церкви в Моздоке.

Похоронен Алексей Максимович Горностаев в Троице-Сергиевой пустыни. «Над прахом его сооружен изящный памятник весь из одного мраморного куска, в северном стиле, по проекту талан­тливого племянника и друга, Ивана Ивановича Горностаева».

Далее в Летописи П. П. Яковлева приводятся описания дру­гих строений монастыря, возведенных уже при настоятельстве архимандрита Игнатия Малышева. А затем перечисляются звез­дные имена тех, кто был погребен на монастырском кладбище, имена эти — слава России.

Одновременно с возобновлением и строительством храмов, говорит П. П. Яковлев в своей Летописи, «архимандрит Игнатий старался привести и богослужение в соответствующий им вид. Особое внимание уделял он церковному пению».

Церковное пение архимандрит Игнатий признавал важней­шим элементом богослужения, и в его письмах рассуждения на эту тему встречаются неоднократно: «Несколько времени, — как стала мне приходить мысль: великопостная служба столько зак­лючает в песнопениях своих глубокой поэзии, которою говорит душа, проникнутая святым покаянием, что могла бы быть состав­лена особенная книга великопостных вдохновений в поэтическом порядке, с поэтическим построением. Предметы этих песнопений именно те, которые душа твоя в настоящем ее устроении способ­на правильно, полно ощутить, — потому удовлетворительно вы­разить»[351].

Следует заметить, что архимандрит Игнатий обладал разви­тым слухом — в молодости он играл на скрипке. Но его музы­кальные вкусы не совпадали с модным тогда церковным пени­ем. Любимое им столповое пение не воспринималось уже «ис­порченным ухом» не только мирян, но и многими из братии монастырей. «Весьма справедливо, — писал он, — Святые Отцы называют наши духовные ощущения «радосто-печалием»: это чувство вполне выражается знаменным напевом, который еще сохранился в некоторых монастырях и который употребляется в единоверческих церквах. Знаменный напев подобен старин­ной иконе. От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым про­никнут напев, приводит душу к благоговению и умилению. Не­достаток искусства — очевиден, но он исчезает пред духовным достоинством. Христианин, проводящий жизнь в страданиях, борющийся непрестанно с различными трудностями жизни, ус­лыша знаменный напев, тотчас находит в нем гармонию со сво­им душевным состоянием. Этой гармонии он уже не находит в нынешнем пении православной Церкви»[352].

Отсюда такое своеобразное впечатление от пения в других мо­настырях: «Не можешь себе представить, как показалось мне от­вратительным московское пение с его фигурами и вариациями. Нам нужна величественная, благоговейная простота и глубокое набожное чувство: этими двумя качествами наше пение становит­ся выше пения Московских монастырей». Также и в Лавре: «пев­чие с такими вариациями, что хоть вон беги из церкви».

В заботах о церковном пении архимандрит Игнатий прила­гал немало усилий, подбирая способных к пению монахов и по­слушников. Он считал, что «...существенное достоинство инока, конечно, не составляют его голос и знание ноты! Они хороши для Богослужения церковного, когда душа не разногласит с ус­тами». Поэтому далеко не всякий мог удовлетворить его требо­ваниям: «Я наведывался здесь о людях, именно с крылосными способностями, но до сих пор еще ни один не пришелся мне по глазам и по сердцу. Ты не можешь себе представить, какая по­всюду скудость в людях!» П. П. Яковлев пишет, что при этом все немаловажные издержки по подбору и переезду способных к пению монашествующих и послушников «большею частию па­дали на собственные суммы настоятеля».

Большую помощь в формировании хора оказывал Архиманд­риту Михаил Васильевич Чихачев, отлично знавший церковное пение и музыку и сам обладавший великолепным голосом — ба­сом октавой. Тем не менее оба они понимали, что без сведущего учителя пения обойтись нельзя. Сам Промысл Божий, продолжает П. П. Яковлев в Летописи, «послал обители такого настав­ника пения, какого только пожелать можно. Это был отец про­тоиерей Петр Иванович Турчанинов. Проживая с 1835 по 1841 год в соседней Стрельне, наш знаменитый церковный ком­позитор взял на себя, по просьбе О. Игнатия, труд обучения цер­ковному пению сформированный О. настоятелем церковный хор и с этой целию написал для него, между прочим, несколько луч­ших своих музыкальных произведений. Таковы, например: Сла­ва и ныне, Херувимская, два нумера Милость мира, Достойно есть, Отче наш, Хвалите Господа с небес, Да исправится молит­ва моя, Благословлю Господа, Воскресни Боже и Ангел вопияше, помещенные в 1 книге полного собрания духовно-музыкаль­ных его произведений.

Совокупными трудами знаменитого композитора и Отца ар­химандрита монастырский хор вскоре возведен был на степень первого в России монастырского хора».

Отец архимандрит проявлял большую заботу о выполнявших клиросное послушание, которое он считал одним из самых труд­ных, приводящим иногда к потере голоса и болезням. Он ввел особый порядок участия певцов в богослужениях: «Когда неко­торые из них провожали меня при отъезде моем из Святой оби­тели вашей, зашел разговор, между прочим, о том, какому изне­можению подвергаются крылосные от своего послушания. Я, в свою очередь, поведал, что по причине этого изнеможения уста­новлена в нашей обители чреда для утрени и вечерни. Половина крылосных становится на этих службах на крылосе, а другая не становится. На следующий день поют отдыхавшие накануне, а певшие накануне отдыхают. У этих же служб приучаются к пе­нию те из вновь вступивших, которые имеют голос и способ­ность к пению. К Божественной Литургии и Всенощным прихо­дят все. Понравилось братиям вашим распоряжение, сделанное в Сергиевой Пустыне!»[353]

И в заботах о монастырском хоре не обошли архимандрита Игнатия скорби. Вот что ему пришлось писать в 1847 г. Инспек­тору Придворной Капеллы П. Е. Беликову[354]:

«Милостивый Государь, Петр Егорович,

Очень я рад, что Вы полюбили моего доброго Платона; я люб­лю его, как сына, заботился о нем в течение пяти лет, как о род­ном сыне, и надеялся пожать плоды трудов моих, то есть, чтоб Платон был со временем, когда он созреет по летам и нравствен­ному образованию, регентом хора Монашествующих в Сергиевой Пустыне. Посему предложение Ваше, утеша меня Вашим добрым мнением о Платоне, вместе с сим крайне огорчает тем, что я должен лишиться человека, над которым я столько тру­дился и для которого уделял из своего скудного содержания: потому что Платон, в течение всего сего времени имел от Мона­стыря одну пищу, а прочие предметы содержания своего полу­чал из моей собственности. Меня обвиняют за то, что я прошусь из Сергиевой Пустыни! Невозможно оставаться: едва воспитаю человека, издержусь на него, едва он делается годен к делу, как берут его — и я остаюсь с потерянным трудом, потерянными по­напрасну издержками.

И для Платона, по моему мнению, гораздо полезнее пожить со мной по привычке его ко мне (ибо точно он привык и сделал­ся ко мне необыкновенно искренен) и потому, что по простоте и мягкости сердца он способен к увлечению, а по сему свойству крайне нуждается в человеке, который бы исправлял по отно­шению к нему должность Ангела Хранителя.

Таково мое мнение и желание; таковы мои чувства! Я их ска­зал Вам со всей откровенностию! Мое положение в Сергиевой Пустыне подобно садовнику, который садит и сеет, а другие при­ходят, вырывают и топчут посаженные и посеянные им расте­ния! Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почте­нием и преданностию имею честь быть Ваш покорнейший слуга и богомолец

Май 2-го дня 1847

Арх<имандрит> Игнатий».

К сожалению, Платона, обладавшего прекрасным голосом — баритоном, все-таки забрали из Сергиевой пустыни, и предвиде­ние Отца архимандрита относительно его судьбы оправдалось: «Проживши несколько лет в другом обществе, — писал О. Игна­тий (Малышев), — вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал: что делать? Взят он ребенком от отца-священника, теперь круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию, оставил Платона у себя... Отеческим обращени­ем О. архимандрита сохранен от явной гибели человек»[355].

В последующие годы архимандриту Игнатию больше не при­ходилось обижаться на руководителей Придворной певческой капеллы. Напротив, он близко сошелся с ее директором, Алек­сеем Федоровичем Львовым (1798-1870), знаменитым скрипа­чом, завоевавшим европейское признание, и композитором, ав­тором гимна «Боже, Царя храни!». После назначения директо­ром Капеллы 30 декабря 1836 г., Львов предпринял огромный труд по собиранию, изучению, разработке и гармонизации древ­них русских напевов. «Сохраняя в строжайшей точности эти древние несравненные напевы», он стремился к «единству их пения при богослужении», то есть не допуская «искажения, ко­торое тогда дерзали делать разные плохие композиторы, при­бавляя к этим напевам свою собственную фантазию». С этой целью он издал полный круг церковного пения на 4 голоса, и, в конце концов, преодолевая сопротивление «доморощенных зна­токов и композиторов-самоучек», исходатайствовал запрещение петь в церквах сочинения, не одобренные директорами Придвор­ной капеллы. Также Львов учредил «Регентский класс при При­дворной капелле», в котором вместе с учениками Капеллы, «спавшими с голоса», регентскому искусству обучались моло­дые люди из всех епархий.

Как видно из приведенных выше выдержек из писем, взгля­ды святителя Игнатия и Львова на церковное пение совпадали. Алексей Федорович много содействовал повышению исполни­тельского мастерства певчих Пустыни и обучению ее регентов. Тем более, что монастырский хор в особо торжественных случа­ях принимал участие в выступлениях Придворной Капеллы.

Свидетельством сложившихся отношений может служить следующее письмо архимандрита Игнатия:

«Милостивый Государь! Алексей Федорович!

Примите мою сердечную признательность за доставленные Ваши книги переложений Ваших: опыт в присутствии Вашем и дальнейшие опыты доказали, что изучение их вполне удобно, как дающее правильный ход каждому голосу по напеву уже из­вестному. Братия мои вполне поняли это, и с усердием прини­маются за труд, очевидная цель которого — дать всему вообще Богослужению должную правильность и гармонию, и тем умно­жить благолепие оного.

Всегда был ощутителен недостаток, который Вы ныне так удовлетворительно восполнили! По церковным обиходам всем голосам предлежала одна и та же нота: делать необходимые для гармонии отступления предоставлялось на произвол каждого поющего, и каждый делал сообразно способности и познаниям своим — иной хорош, иной худ. Последнее, по недостатку зна­ний и вкуса, случалось гораздо чаще первого. Теперь для каждо­го голоса указан верный путь! Это услуга, всю цену которой, всю важность могут понять особливо в монастырях, где Богослуже­ние отправляется с преимущественным тщанием. Не мудрено ли, что я и все мое братство преисполнены признательности за труд, совершенный Вашим Превосходительством.

Призывая на Вас благословение Неба, с чувствами совершен­ного почтения и преданности имею честь быть

Вашего Превосходительства покорнейшим слугою

Архимандрит Игнатий. 1849, ноября 35 дня [356].

На просьбу архимандрита Игнатия оказать содействие в под­готовке регента для монастырского хора А. Ф. Львов 11 января 1851 г. отвечал ему:

4Ваше Высокопреподобие Милостивейший отец!

Разделяя вполне Ваше мнение, что без образованного реген­та никакой хор певчих не может делать успехи и исполнять пра­вильное пение с желаемым совершенством, — с тем вместе, со­ображая всеблагую цель,... я не нахожу, не токмо препятствия к принятию в число учеников назначаемого Вами для образова­ния послушника, но уверен, что сие послужит к положительно­му добру для хора Вашего, и к полезнейшему примеру для дру­гих монастырей, где при всем усердии братии, они лишены всех средств образовать себя, — достичь в пении желаемого совер­шенства, и, наконец, быть правильными судьями в нотах, сочи­няемых для богослужения в храмах Божиих.

Дата добавления: 2015-06-04