Введение к комментариям на Евангелие от Матфея 1 страница

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ 1-13

Из четырех Евангелий, входящих в канон Нового Завета, наиболее читаемы в патриотическую эпоху были сочинения Матфея и Иоанна, и поэтому к ним было составлено наибольшее число комментариев. Кроме того, Евангелие от Матфея начало использоваться в литургической практике ранее текста Иоанна. Поэтому не будет преувеличением сказать, что верующие, жившие в период с конца первого по конец второго века получали представление о словах и жизни Христа прежде всего на основании этого текста.

Уже Дидахи, в конце первого столетия, демонстрирует непосредственное знакомство с этим Евангелием, и всего несколько лет позднее автор Послания Варнавы цитирует его как боговдохновенное Писание: «чтобы не случилось, как было написано, что многие из нас званы, но немногие избраны» (Послание Варнавы 4:14; см. Мф.22:14). Первое прямое упоминание данного Евангелия относится к третьему десятилетию второго века. Оно сделано Папием, епископом г. Иераполис (Фригия): «Матфей собрал речения [Иисуса] на еврейском языке, и каждый переводил их, как мог» (Евсевий Кесарийский, Церковная история 3.39.16). С течением времени использование этого Евангелия становится все более частым, в чем проявляется рост интереса к словам и делам Иисуса, в особенности к Нагорной проповеди. К середине второго столетия наряду с простыми отголосками текста появляются и прямые цитаты, в особенности у Иустина Мученика (+165)». Иустину мы обязаны самым ранним описанием обряда евхаристии, которое было составлено им в период пребывания в Риме (Первая апология 61), и мы можем быть уверены в том, что среди «воспоминаний апостолов», о чтении которых за богослужением он упоминает, было и Евангелие от Матфея. Спустя несколько десятилетий, около 190-го года, формируется кафолический канон Нового Завета, в котором Евангелию от Матфея (к тому времени широко распространенному не только среди православных, но и у еретиков-гностиков) отводится первостепенное значение, и оно поставлено первым среди четырех Евангелий.

Первым церковным автором, свидетельствующим о существовании новозаветного канона, является Ириней Лионский (f ок. 202). Соответственно, он регулярно цитирует Евангелие от Матфея, наряду с другими книгами, в качестве боговдох-новенного Писания, стоящего на одном уровне с Писанием Ветхого Завета. Так же поступают и последующие авторы: Ипполит Римский (f 235), Тертуллиан (f 240), Киприан Карфагенский (f 258), Новациан (f ок. 258) и другие. Все эти авторы регулярно прибегают к цитированию как Ветхого, так и Нового Завета, как в поле-

1 Знак «t» указывает на время кончины. - Прим. ред.

мике с еретиками, так и в учительных и увещевательных сочинениях аскетического, этического или дисциплинарного характера, обращенных к сообществу верующих. Подобное использование текста Писания, естественным образом, подразумевает определенное истолкование того или иного фрагмента с тем, чтобы его смысл соответствовал смыслу авторской речи. Однако у большей части перечисленных авторов такое истолкование является имплицитным: оно не предлагается читателю как самоценность или результат исключительно экзегетического и самостоятельного исследования: оно скорее возникает в связи с осмыслением важного для конкретного момента предмета, так что невозможно рассматривать произведения такого рода как экзегетическую литературу в строгом смысле слова. Однако уже к 160 г. гностик-валентинианец Геракл ион составляет систематический комментарий на Евангелие от Иоанна, а к концу того же столетия Ипполит Римский вводит в употребление вселенской Церкви новшество, состоящее в цитировании определенных текстов, которые служат истолкованию комментируемого текста Писания, хотя предпочтение отдается все же ветхозаветным текстам.

Первый известный нам систематический комментарий на Евангелие от Матфея выходит из-под пера уже зрелого к тому моменту писателя Оригена (f 254) в 240-х гг. Принимая во внимание, что становление экзегетической литературы происходит на Западе сравнительно позднее, чем на Востоке, понятно, что первый комментарий на Евангелие от Матфея на латыни появляется более чем столетием позже. Его автор – Иларий Пиктавийский (f 367). После появления этих первопро-ходческих трудов Евангелие от Матфея становится одним из наиболее комментируемых текстов. К сожалению, огромная часть литературной продукции такого рода до нас не дошла или уцелела лишь во фрагментах. Во второй части введения мы будем более подробно говорить о конкретных текстах, использованных в данной антологии. А сейчас мы остановимся на обзоре основных отличительных черт этой экзегетической литературы по Евангелию от Матфея, рассматривая как внешнюю форму различных сочинений, так и методы истолкования, принятые у различных авторов.

Тексты, содержащие истолкования и комментарии на Евангелия от Матфея, дошли до нас в форме комментариев и гомилий. Под «экзегетическим комментарием» принято понимать систематическое и последовательное истолкование какой-либо книги Священного Писания целиком или частично. Общим термином «комментарий» объединены произведения, возникновение которых было обусловлено различными причинами. Некоторые из них были задуманы с единственной целью – быть написанными и опубликованными для чтения. Другие же представляли собой однородные серии переработанных гомилий, предназначенных для публикации в виде связного целого для обеспечения плавного перехода от одной гомилии к другой. Сочинения третьего рода представляли собой лекции, прочитанные в школах, а затем переработанные для публикации примерно в том же ключе. Что касается конкретно комментариев на Евангелие от Матфея, то комментарий Оригена принадлежит именно к последней группе, в то время как комментарии Илария Пиктавийского и Иеронима Стридонского (f 420) – к первой, а примеры сочинений второго типа, который предпочитал, например, Амвросий Медиоланский (t 397), до нас, к сожалению, не дошли. В плане литературной формы христианский библейский комментарий был наследником языческих схоластических комментариев, которые можно условно поделить на грамматические и философские – смотря по тому, относился ли комментируемый текст к литературному жанру или философскому. У авторов, следовавших образцу грамматического комментария, риторические и античные иллюстрации достоточно кратки, в то время как у следовавших традиции комментария философского присутствуют большая широта и свобода.

Структура этих экзегетических комментариев весьма проста. Текст, являющийся предметом комментария, разделяется на фрагменты – от совсем коротких до пассажей в несколько строк. Каждому фрагменту последует его объяснение, направленное на то, чтобы продемонстрировать общий смысл отрывка и всех его наиболее важных деталей. Такая простота структуры делает возможной максимальную свободу автора относительно размера сочинения. Соответственно, мы имеем комментарий Оригена в 25 книгах и Илария Пиктавийского – в одной. Еще одним жанром комментария были так называемые катены, получившие широкое распространение в греко-говорящей среде начиная с шестого века. Эти комментарии на Писание составлялись из отрывков ранее написанных экзегетических сочинений, так что для каждого фрагмента были представлены несколько интерпретаций, каждая – под именем своего автора. Поскольку основной объем греческой экзегетической литературы является утраченным, о многих комментариях, включая работы наиболее важных экзегетов, мы узнаем исключительно из сборников катен. В случае с Евангелием от Матфея речь идет о сочинениях Аполлинария Лаодикийского (f ок. 392), Феодора Мопсуестийского (f 428)4 и Кирилла Александрийского (f 444).

Обращаясь к гомилиям, необходимо прежде всего отличать гомилии серийные от самостоятельных. Первые представляют собой органическую последовательность гомилий, произнесенных в течение определенного краткого периода времени и составленных таким образом, чтобы систематически истолковать целую книгу Писания или значительную ее часть. Сборники гомилий такого рода по содержанию не отличаются от комментариев, составленных на основании переработки серийных гомилий. Отличие состоит в меньшей переработке материала в сборнике гомилий по сравнению с комментарием такого типа, благодаря чему гомилии сохраняют свое качество самостоятельных речей, отдельных друг от друга, – даже если они остаются взаимосвязанными благодаря последовательности комментируемого текста. В случае с Евангелием от Матфея наиболее характерным примером являются 90 гомилий Иоанна Златоуста (f 407), которые покрывают весь объем Евангелия. Из латинских сочинений необходимо упомянуть сборник гомилий (tractatus) Хроматия Аквилейского (f 407). Наряду с такими сборниками серийных гомилий встречаются отдельные гомилии, в основном произнесенные как воскресные проповеди и принадлежащие самым различным авторам: от Августина Иппонского (t 430) до Севера Антиохийского (| 538), от Евсевия Эмесского (f ок. 359) до Григория Великого (f 604). В то время как цель комментариев обычно прежде всего дидактическая, в гомилиях добавляется задача увещания, нравственного наставления, которая может даже стать основной (как это часто случается у Иоанна Златоуста). Однако, несмотря на такой более сложный характер, патрис-тическая гомилия на темы Писания обычно не теряет своего специфически экзегетического измерения, то есть направленности на интерпретацию текста.

В этом плане Ориген был новатором. Начав проповедовать уже в достаточно зрелом возрасте, он привнес в гомилии специфически экзегетическую цель комментария, прежде всего самим разделением библейских текстов на фрагменты, которые должны быть пояснены слушателям, так чтобы окончательное объяснение было связным и полным. Его метод публичного освещения библейского текста получил широкое распространение. Даже когда позднее к дидактической задаче, которая являлась основной для Оригена, прибавилась задача нравственного наставления, уже вошедшее в привычку разделение читаемого библейского текста на фрагменты и добавление соответствующего объяснения в конце каждого из них позволяли гомилиям сохранять экзегетическую насыщенность. Это предохраняло тексты Писания, зачитываемые во время литургии, от превращения в простой предлог для общих рассуждений, рассчитанных лишь на эмоциональное восприятие.

Последовательное, фрагмент за фрагментом, объяснение библейского текста составлялось таким образом, чтобы раскрыть смысл текста перед читателями и слушателями. Эти объяснения были самыми разнообразными, в зависимости от мастерства истолкователя и интеллектуальной среды, оказавшей влияние на его формирование. Признавая всю сложность истории библейской экзегезы патрис-тического периода, мы можем провести самое общее различие между буквальным и аллегорическим истолкованием. Буквальное истолкование было направлено на непосредственное объяснение текста, с тем чтобы прояснить то значение, которое мы сегодня называем «историческим». Однако такой тип истолкования – независимо от необходимого прояснения географических и исторических реалий, содержащихся в тексте, – мог исполняться на разных уровнях усложнения и соответственно – различными путями и с разными результатами (которые заинтересованный читатель мог оценить только путем обращения к оригинальному тексту). Здесь я ограничусь кратким обзором некоторых общих проблем, встававших перед истолкователями, и тенденций в истолковании применительно к Евангелию от Матфея.

Традиционный метод истолкования Писания при помощи Писания, являвшийся транспозицией грамматической техники, истолковывавшей Гомера при помощи Гомера, в случае с Евангелиями состоял прежде всего в установлении связей между определенным фрагментом Евангелия, подлежащим истолкованию, с параллельными местами в других Евангелиях. У этого процесса было две цели. Во-первых, автор пытался объяснить расхождения между евангелистами при описании одних и тех же эпизодов, которые становятся очевидны, если понимать их буквально (например, в случае с послепасхальными историями). Во-вторых, та или иная деталь, присутствовавшая в одном Евангелии, использовалась для прояснения значения того, что имелось в виду в другом, где эта деталь отсутствовала. Например, Кирилл Александрийский (фрагмент 290) отмечает, что во время Тайной Вечери Иисус освятил хлеб и вино после того, как ушел Иуда. Эта деталь отсутствует у Матфея, но Кирилл нашел ее у Иоанна и привнес в свое объяснение текста Матфея.

Евангелие от Матфея тщательно старается в систематической манере описать исполнение пророчеств Ветхого Завета в деяниях Иисуса. Эта тенденция была усилена экзегетами, которые расширили спектр текстов Ветхого Завета, привлекаемых для подтверждения того, что во Христе получило свое исполнение Божественное домостроительство, действенное уже в Ветхом Завете и направленное на искупление всего человечества. Задачей каждого из экзегетов было показать, что все дела и слова Христа являлись частью Божественного плана, что исключает наличие непредусмотренных событий и импровизаций как в отношении между Иисусом и народом, так и в Его конфликте с иудейскими властями; указать на определенную последовательность, постепенно разворачивающуюся в направлении завершения, которое было целью Иисуса с самого начала Его публичной деятельности. Вновь необходимо подчеркнуть, что продолжавшаяся в четвертом и последующих столетиях тринитарная и христологическая полемика стала причиной того, что в центре внимания всех экзегетов при их интерпретации Евангелий оказалось усиление значения определенных терминов, имевших отношение к их исповеданию веры относительно Бога, Христа и Троицы. В этом смысле Иоанн Златоуст, но также и Иларий Пиктавийский, Иероним Стридонский и Хроматий Аквилейский тщательно стараются отстоять совершенное Божество Христа и Его равенство с Отцом, а у Кирилла Александрийского особенно заметно стремление утвердить совместное присутствие Божественной и человеческой природ в Христе воплощенном.

Частое использование аллегорического истолкования у рассматриваемых экзегетов Матфея сразу же бросается в глаза. По причине доминирования исторического подхода в наше время современному читателю практически незнаком этот метод экзегезы и его озадачивает то, с какой частотой пользовались им древние писатели. Поэтому рассмотрение этого предмета стоит предварить некоторыми общими наблюдениями. Прежде всего, я напомнил бы о необходимости, которую ощущало уже первое поколение христиан, доказать, вопреки иудеям, мессианскую природу Христа на основании ветхозаветных пророчеств. В этой атмосфере спора Павел формулирует следующую идею: Христос представляет собой тот ключ, благодаря которому становится возможным духовное истолкование Ветхого Завета, в то время как иудеи понимают только его буквальный смысл. Объяснение такого рода уже подразумевает применение аллегорического истолкования, пример которого мы находим в Гал.4:24. Христа ищут в Ветхом Завете, и там, где буквальное истолкование оказывается недостаточным, привлекается аллегорическое понимание. Таким образом, то или иное историческое событие, хотя его значение на уровне буквального понимания не отрицается, на более высоком (т.е. духовном) уровне означает Христа и Церковь как символически, так и пророчески: Измаил и Исаак, в дополнение к своей исторической реальности, оказываются символически прообразом иудеев и христиан5. Такое истолкование современные ученые называют типологическим (от греч. typos; ср. 1 Кор.10:6): события и персонажи Ветхого Завета понимаются как прообразы лиц и событий Нового.

Такой тип христианского истолкования Ветхого Завета получил стремительное распространение и достиг наибольшего подъема в ходе полемики с гностиками и маркионитами во втором столетии. Радикальный дуализм этих групп привел их к различению между высшим Богом, который был открыт Иисусом, и низшим богом – создателем этого, низшего, мира, следствием чего было отрицание того, что откровение, содержащееся в Ветхом Завете, – подлинно и достойно доверия. Такой подход подпитывался широко распространенным среди христиан, во все больших количествах приходящих из языческой среды, ощущением незаинтересованности и даже отвращения в отношении книг Ветхого Завета, которые делало чуждыми их еврейское происхождение. Наиболее эффективное средство нейтрализации такого неблагоприятного взгляда на ветхозаветное откровение состояло в утверждении и доказательстве того, что первичной целью этого откровения было предвидение – в символах и пророчествах – прихода Христа на землю. Такая необходимость послужила причиной все более широкого использования аллегорического истолкования древних писаний (см. творения Иринея Лионского, Ипполита Римского, Тертуллиана).

Герменевтический способ рассуждения (ratio) был наиболее полно применен и получил исчерпывающее описание в александрийской культурной среде, по происхождению связанной с иудео-эллинистическими корнями, где в этой связи уже ранее осуществлялся поиск путей для совмещения греческой философии и Ветхого Завета – в аллегорической интерпретации, предложенной Филоном (ум. ок. 50 г. н.э.). В период с конца второго до середины третьего столетия Климент Александрийский (t 215) впервые перенес экзегетическую традицию Филона на христианскую почву, совместив ее с традиционным типологическим подходом. Затем Ориген объединил все эти различные методы, придав их соотношению стройность на основании единого философского взгляда, основывавшегося на платонизме. Согласно этому плану, различие между двумя уровнями реальности, чувственным и умопостигаемым, подразумевало в экзегетической сфере различие между низшим уровнем истолкования священного текста, который просто прояснял конкретное (т.е. буквальное) значение – для пользы простых верующих, – и более высоким уровнем, задачей которого было выяснение (обычно с применением аллегорических техник истолкования) духовного, т.е. христианского, значения, сокрытого за завесой слов – для пользы более одаренных и стремящихся к пониманию верующих. Унаследованное от Платона представление, согласно которому священный текст отвергает просто любопытствующего или даже злонамеренного читателя, делая глубинный смысл труднодоступным через использование символов и тайных способов выражения, вскоре привело к применению аллегорических техник и к истолкованию Нового Завета. Этот метод истолкования получил большой успех и широкое распространение на Востоке, а позже и на Западе. Нельзя не отметить, что уже с середины четвертого века наблюдается оппозиция такому методу в анти-охийской среде в виде реакции таких писателей, как Диодор Тарсийский (f ок. 390) и Феодор Мопсуестийский, предпочитавших буквальное прочтение священных текстов очевидным излишествам определенных аллегорических истолкований. Однако в целом предпочтение оказывалось именно аллегорическому методу, особенно в проповеди и в пастырской практике. Августин Иппонский также отмечал, что читатели и слушатели более склонны воспринять то или иное понятие, если оно выражено в завуалированной форме при помощи аллегории, чем если оно сформулировано прямо, в неаллегоричной манере.

Теперь, после того как мы дали краткий обзор исторического контекста рассматриваемых нами сочинений, мы можем перейти к рассмотрению аллегорического истолкования Евангелия от Матфея. Мы уже отметили ту высокую степень свободы, которую имел истолкователь в отношении объясняемого им текста. В еще большей степени это относится к истолкованиям аллегорического характера, особенно в свете общепринятого убеждения в неисчерпаемом богатстве Божественного слова: sensus spiritalis multiplex est то есть одному и тому же конкретному фрагменту могут быть приписаны многочисленные духовные смыслы, не взаимоисключающие, а, наоборот, основанные друг на друге. В рассмотрении этой свободы и разнообразия ограничимся лишь описанием наиболее общих тенденций.

Поиск скрытого за словами евангельского текста смысла может иметь несколько различных направлений. В вертикальном направлении поступки Иисуса, помимо своей материальной реальности, принимают на себя определенное духовное значение: произведенные Им исцеления обозначают прежде всего освобождение от греха. В горизонтальном направлении обращенная вспять связь с текстами Ветхого Завета позволяет авторам подчеркнуть новизну христианского послания в сравнении с еврейской традицией, в то время как применение слов Иисуса к настоящему времени переносит содержащееся в них учение в повседневную жизнь Церкви. Из всего богатства технических приемов, использовавшихся экзегетами, я ограничусь рассмотрением четырех. Все они широко использовались и поэтому часто будут встречаться в текстах, представленных в настоящем сборнике.

Первый – это этимологический символизм, применение которого основано на убеждении, что каким-то образом имя (название) выражает природу обозначаемого объекта. Этот прием состоит в извлечении аллегорического значения из этимологии еврейского слова, будь то личное имя или географическое название. Второй – это числовой символизм, основанный на представлении, общепринятом в древнем мире, о таинственном значении чисел, прежде всего определенных (пять, семь, десять, сорок и т.д.) чисел с символическим значением. Третий прием, defectus litterae, состоит в том, чтобы в случае, когда буквальное значение текста связано с какой-либо непоследовательностью или невероятностью, перейти к поиску истинного значения путем аллегоризации. Четвертый – это истолкование Писания при помощи Писания. Важно отметить, что эта процедура, уже упоминавшаяся выше в связи с буквальным истолкованием, наиболее часто использовалась для нахождения аллегорического смысла путем сопоставления исследуемого фрагмента с одним или несколькими другими, взаимосвязанными с ним на словесном или понятийном уровне.

Основные тексты, содержащие истолкование на Евангелие от Матфея и комментарии на него

После того как нами был сделан самый общий обзор основных характерных черт подхода к истолкованию Евангелия от Матфея в патристическую эпоху, мы сделаем настолько же обобщенный обзор основных сочинений, на основании которых составлен настоящий сборник, продолжая придерживаться сформулированной выше трехчастной схемы.

Комментарии

Я уже упоминал о значении комментария на Евангелие от Матфея, принадлежащего Оригену, в экзегетической истории этого Евангелия. Будучи одним из поздних сочинений Оригена (ок. 245 г.), оно является не только первым (насколько нам известно), но также и самым большим комментарием (не менее 25 томов), далеко превосходящим все другие по объему. Из оригинального текста до нас дошли тома с 10-го по 17-й, содержащие комментарий на Мф.13:36-22:33. Начиная с 9-й главы 12-го тома греческий текст сопровождается древним латинским переводом, который, по-видимому, был сделан в пятом столетии и в целом весьма буквален, хотя содержит некоторые пропуски и отдельные добавления по сравнению с греческим текстом. Что касается оставшейся части Евангелия, начиная с Мф.22:34 и до конца 27-й главы, сохранилось краткое изложение содержания комментария на латыни, обычно называемое Commentariorum series6, также весьма древнего происхождения. Из него мы получаем сжатую информацию о том, что содержалось в утраченных книгах, начиная с 18-го тома. Комментарий Оригена широко использовали составители катен: издание Э. Клостерманна7 содержит не менее 571-го фрагмента различного размера, которые не имеют для нас особого значения в случае, если они взяты из той части, которая дошла до нас в оригинале или в изложении на латыни, однако они дают нам некоторое представление об истолковании Оригеном разделов Мф.1:1-13:35 и Мф.28.

Как и в случае со всеми остальными комментариями, написанными Оригеном, Комментарий на Евангелие от Матфея основан на его лекциях в школе и, следовательно, содержит заметный отпечаток его преподавательского стиля. Первой характерной чертой является пространность – чтобы не сказать многословность – изложения, причина которой состоит не только в заботе о том, чтобы ни одна деталь Евангелия не осталась необъясненной для слушателей, но в еще большей степени – в характерной манере изложения, в основе которой лежит принятый в языческих философских школах метод вопросов (quaestiones) и ответов (responsiones). При таком подходе текст сначала истолковывается буквально, на основании его очевидного и понятного смысла. Затем Ориген формулирует вопрос, в некоторых случаях исходящий из какой-либо конкретной детали анализируемого фрагмента, но чаще возникающий от сопоставления его с другим фрагментом того же Евангелия или другой книги Писания. Такое сопоставление, которое иногда постепенно распространяется и на другие связанные фрагменты Писания, делает возможным глубинное исследование текста путем предложения целого ряда истолкований, приводимых одно за другим, мотивированных прежде всего эвристически: Ориген намного больше заинтересован в обсуждении и предложении вариантов истолкования, чем в формулировании каких-либо аксиоматических определений. Зачастую это исследование истолковываемого текста достигается путем применения аллегорической техники. Однако это верно не во всех случаях. Даже если уже первое из приводимых объяснений является аллегорическим (например, при истолковании притч), то далее приводится одно или более истолкований, хотя также аллегорических, но носящих более строгий характер. Ключевой элемент экзегетического подхода Оригена состоит в различении двух уровней истолкования: более поверхностного и более глубокого, для объяснения которого может предлагаться более одного истолкования.

Разнообразие тем, затрагиваемых по ходу истолкования Евангелия от Матфея при таком ratio interpretandi весьма значительно. Сейчас достаточно будет отметить тенденцию к спиритуализации истолкования, то есть к приписыванию поступкам Иисуса такого смысла, который превосходил бы чисто материальное содержание того или иного действия, и к перемещению исторического значения Его слов в специфический контекст истолкования Писаний (фарисеи не понимают учения Иисуса и Писания в целом, поскольку они неспособны пойти в своем понимании глубже буквального смысла). Следует также отметить заинтересованность истолкователя в условиях существования современного ему церковного сообщества. Применяя слова Иисуса к этому новому контексту, Ориген обличает недостатки и отклонения от евангельского духа, прежде всего со стороны церковной иерархии.

Комментарий на Евангелие от Матфея, принадлежащий Иларию Пиктавийскому, был составлен примерно между 350 и 355 гг., до того, как его автор был сослан в 356 г. на несколько лет во Фригию за оппозицию проарианской политике императора Констанция. Таким образом, это сочинение представляет собой один из первых в латинской среде трудов, носящих чисто экзегетический характер. В тексте, дошедшем до нас, не содержится никаких признаков того, что его происхождение связано с устной проповедью, а также ничего такого, что указывало бы на связь со школьным преподаванием. Хотя невозможно исключить радикальной переработки предшествующего устного изложения, исходя из целей публикации, более вероятным кажется то, что

работа была изначально составлена исключительно как текст для чтения.

Первопроходческий характер Комментария на Евангелие от Матфея в латинском мире становится очевиден уже при первом прочтении. Структура комментария, в еще более упрощенной форме, повторяет ту, что мы встречаем в подобных греческих сочинениях: евангельский текст разбивается на фрагменты, время от времени они перемежаются объяснениями. Подробность приводимых Иларием объяснений весьма разнится от фрагмента к фрагменту: в некоторых случаях эти объяснения очень длинны и подробны, в других дается лишь намек на объяснение, а иногда оно вообще опускается. Например, когда Иларий доходит до предписаний относительно молитвы (Мф.6:5-15), читатель отсылается к сочинениям Киприана Карфагенского и Тертуллиана по этому вопросу; объяснения к притчам о сеятеле и о плевелах (Мф.13:1-8, 24-30) отсутствуют, поскольку, как отмечает Иларий, Иисус Сам разъяснил их Своим ученикам.

В толкованиях Илария мы не встретим следов использования им комментария Оригена, однако он демонстрирует великолепное знание герменевтического ratio александрийской традиции и приверженность ей: наряду с простым, буквальным значением текста он раскрывает более глубокое и важное значение, которое может быть открыто лишь через вдумчивое исследование, и широко использует при его объяснении аллегоризацию. Применяя этот принцип истолкования, Иларий убежден в том, что он ни в малейшей степени не искажает изначального смысла библейского повествования, поскольку оно само является инструментом, выводящим нас за пределы чисто буквального значения. Именно эта убежденность ведет Илария к применению в значительных масштабах процедуры, описанной нами выше как defectus litterae. Дело не в том, что он отрицает истинность описания событий в библейском повествовании, но зачастую они происходят таким образом, который кажется Иларию противоречащим логической и естественной последовательности повествования. Конкретное историческое содержание этих событий было предвестием определенного символического значения, которое должно было раскрыться в будущем. Например, поведение Иисуса в Мф.8:18 (когда Иисус, избегая толпы, повелевает ученикам отправиться на ту сторону Галилейского моря) кажется Иларию противоречащим благости Иисуса. Но если истолковать лодку аллегорически, как символ Церкви, и сопоставить с другими элементами повествования, то поведение Иисуса становится абсолютно понятным (Мф.8:7-10). Еще один герменевтический метод, излюбленный Иларием, состоит в извлечении аллегорического смысла того или иного фрагмента при помощи установления связи между ним и предшествующим, даже в том случае, когда два эпизода библейского повествования связаны исключительно хронологической последовательностью. Например, исцеление двух слепцов в Мф.9:27-31 истолковывается в гармонии с предшествующим эпизодом, где говорится об исцелении дочери начальника. Последний, согласно Иларию, символизирует тех немногих иудеев, которым предстоит уверовать во Христа, и то же толкование, в несколько ином плане, распространяется и на историю о двух слепцах. Используя всю силу этих герменевтических инструментов, Иларий производит аллегорическое истолкование, в целом весьма цельное и органичное, подробно рассматривая одну из центральных евангельских тем: враждебность иудеев в отношении Иисуса и осуждение их Богом. Эту тему Иларий переносит с истории Самого Христа на историю первоначальной Церкви и видит в событиях земной жизни Иисуса Христа прообраз враждебности иудеев в отношении первоначальной христианской общины, их неспособности принять новую реальность, ведущую начало от событий смерти и воскресения Христа, отмены старых заповедей закона и установления нового завета благодати.

Дата добавления: 2015-06-04