Рэки Кавахара 36 страница

Внешняя камерность романов Машаду де Ассиза (небольшое количество действующих лиц, сосредоточенность на жизненном пути одного героя, на мельчайших изменениях его психологии и мировосприятия) не мешает читателю заметить, что в этих историях одной жизни, одной судьбы вскрыты существенные социальные закономерности, отражена специфика общественной жизни Бразилии той эпохи. Так, в

образе Кинкаса Борбы и его гротескного учения, безусловно, подвергнута критике позитивистская религия и сопутствующее ей увлечение социальным дарвинизмом. Способом проявления критицизма Машаду была ирония, окрашивающая интонацию его повествований. Ирония, в частности, выдает, что в 80-е годы бразильский романист учился преимущественно у англичан, начиная со Стерна (парадоксальная форма «записок с того света» кажется своего рода жанровым вариантом «Тристрама Шенди»). Ирония Машаду полна горечи, временами достигает пессимистического сарказма. Мораль современного общества, которую Машаду с презрением отвергает, кажется ему вечной, неизбывной. Сильное влияние на писателя оказала философия Шопенгауэра, с этим связаны нотки мизантропии, пробивающиеся в романах Машаду. Скепсис Машаду в «Посмертных записках» и «Кинкасе Борбе» выражается прямо, непосредственно, иногда в форме своего рода саркастических афоризмов. Впоследствии, в романах 90-х годов, скепсис как бы ушел внутрь повествования, растворился в психологическом рисунке персонажей.

К концу 80-х годов бразильский реализм окончательно укрепился в литературе, хотя романтические штампы еще долго держались в сфере беллетристики. Специфическая черта бразильской литературы — видное место, которое занимает в ней бытописание с ярко выраженным областническим акцентом, так называемый режионализм. Зародившись в форме романтического сертанизма, режионализм постепенно эволюционировал в сторону реалистического изучения жизни разных районов Бразилии. Расцвет режионализма в литературе относится к 90-м годам и первым десятилетиям XX в.

ЛИТЕРАТУРА АВСТРАЛИИ

Зарождение литературы в Австралии относится к концу XVIII в., когда началась британская колонизация материка. До 60-х годов XIX в. австралийская литература создавалась только белыми поселенцами. Из пятисот языков аборигенных племен не менее трех четвертей исчезло вместе с их носителями.

Специфика освоения Австралии (с 1788 г. до середины XIX в. она была английской колониальной каторгой) определила особенности формирования национального самосознания австралийцев и становления их литературы. Среди ссыльных, наряду с уголовными элементами, находились политические заключенные, многие из которых оказывали значительное влияние на общественную жизнь первых поселений.

В конце XVIII — первой половине XIX в. в Австралии выходят в основном книги документального, этнографического, исторического и мемуарного характера. Некоторые из книг того времени, например «Жизнь и приключения Уильяма Бакли» (1852 г., в рус. пер. «Австралийский Робинзон») — воспоминания беглого каторжника, прожившего 32 года среди аборигенов Австралии, не утратили своего познавательного значения и до наших дней.

Тема каторги и тяжкого пути каторжника легла в основу романов «Квинтус Сервинтон» (1830—1831) Генри Сейвери (1791—1842) и «Приключения Ральфа Рэшли» (1829—1845) Дж. Таккера (1808—1888), а также очерков, дневников.

Раскрывая реальную ситуацию общественной и духовной жизни Австралии эпохи колонизации, все эти произведения намечают национально-историческую проблематику литературы, в них зарождаются национальные традиции австралийской прозы.

Уже в первой половине XIX в. обозначились два направления, по которым развивался литературный процесс в Австралии колониального периода: демократическое и консервативное. Писатели консервативной ориентации создавали произведения, рассчитанные главным образом на восприятие читательской аудитории в Англии и на высшие австралийские административно-чиновничьи круги. Так, Майкл Робинсон (1747—1826), английский адвокат, сосланный за взяточничество, стал придворным поэтом губернатора Нового Южного Уэльса. В «Сидней газетт» он публиковал оды, посвященные коронованным особам. Поэт и политический деятель Уильям Уэнтворт (1791—1872) с оптимизмом воспел будущее Австралии как процветающей «новой Британии» (поэма «Австралазия», 1823). Печать социально-исторической и психологической зависимости от метрополии лежит на произведениях Чарльза Роукрофта (1771—1850) «Рассказы о колониях, или Приключения эмигранта» (1843), «Джордж Мейфорд. Эмигрант в поисках колонии» (1851), написанных в подражание «Робинзону Крузо» Дефо и изобилующих романтическими приключениями и экзотическими картинами австралийской жизни. Эти романы способствовали созданию буржуазного мифа о «счастливой Австралии» — земле обетованной.

Выразителем взглядов демократических слоев населения Австралии был самый значительный поэт первой половины XIX в. Чарльз Харпур (1813—1868). Потомок ирландских каторжан, он с сыновним чувством смотрел на австралийскую землю как на «землю вечного покоя» своего отца, как на «колыбель свободы» и мечтал о времени, когда «все люди встанут гордо под обширным небесным сводом, как равные...». Гражданственная поэзия Харпура впитала в себя тираноборческий пафос Мильтона и раннего Вордсворта. Определяя место Харпура в истории национальной поэзии, австралийские критики отмечают, что он заложил основы адаптации английских поэтических традиций к австралийской действительности.

Из огромного литературного наследия Харпура было опубликовано немногое и не лучшее («Мысли. Серия сонетов», 1845; «Бушрейнджеры. Пьеса и стихи», 1858; «Прибежище поэта», 1862; «Замок грез», 1865). Большая же часть — 25 рукописных томов — хранится в Митчелловской библиотеке в Сиднее. Поэзия Харпура стоит у истоков австралийской демократической литературы.

В зарождении демократической ветви формирующейся национальной культуры важную роль сыграли внутренние, отдаленные от побережья земли Австралии — буш.

Буш явился колыбелью национальных преданий и легенд, из которых черпали сюжеты для своих произведений многие художники.

Социально-духовные и эстетические устремления

каторжников, сельскохозяйственных рабочих, золотоискателей нашли выражение в устном народном творчестве. Наиболее представительными его жанрами стали баллада и песня буша.

Балладно-песенный репертуар, отчасти завезенный в Австралию в конце XVIII — начале XIX в., отчасти созданный поселенцами, был разнообразен: это и воровские песни (например, «Песня юного вора»), и наивные лирические песенки типа «Лошади в горах», и комические баллады о похождениях матросов («Мэгги Мэй», «Песня американских матросов»). В основе таких баллад, как «Ботани Бей», «Земля Ван Диемена», «Мортон Бей», «Мятежный поселенец» и др., распевавшихся каторжанами, лежит вызов обществу, заковавшему в цепи рабства свободных духом людей. Нередко эти баллады были переработкой лондонских уличных баллад и ирландских «песен протеста».

Наиболее интересны балладные циклы о бушрейнджерах (благородных разбойниках). На всех последующих этапах национальной истории прогрессивные писатели Австралии обращались к образам бушрейнджеров как к символу демократических идеалов австралийцев.

В 50-е годы XIX в. начинается новый этап в истории британских колоний в Австралии. «Золотая лихорадка», вызванная открытием золотоносных районов в Новом Южном Уэльсе и Виктории (1851), дала толчок бурному развитию экономики и повлекла за собой массовую иммиграцию. Это определило ускоренное развитие капитализма, рост классовой дифференциации в стране. Крепнущая австралийская буржуазия добивалась расширения прав колоний в делах местного самоуправления, ограничения опеки метрополии.

Эврикское восстание золотоискателей (1854), выступивших с чартистской программой, скорректированной применительно к австралийским условиям, явилось колыбелью революционных традиций народа. В 50—80-е годы подготавливались те экономические и политические предпосылки, которые в 90-е годы привели к всеобщему столкновению труда и капитала в Австралии, к борьбе за объединение австралийских колоний и предоставление им независимости.

Социальные и идеологические процессы тех лет стимулировали художественное самоопределение австралийской культуры. В формировании национальной мысли значительную роль сыграли периодические издания. Центром притяжения прогрессивных литературных сил страны стал еженедельник «Буллетин» (1880), возглавивший борьбу народа за право на самобытное искусство.

Период с 50-х по 80-е годы XIX в. — время литературного ученичества, но уже с ощутимыми проявлениями самостоятельности эстетического мышления, с поисками национального материала и национальных принципов его художественного воплощения. На этом этапе развития австралийской литературы преобладает поэзия, в которой сильны фольклорные традиции.

Основная особенность литературного процесса второй половины XIX в. — формирование романтической и реалистической тенденций, которые сосуществовали, а порой и сливались в художественно-целостном единстве.

Романтическая концепция художественного творчества, ее духовный опыт самоопределения личности соответствовали общественной психологии, умонастроению австралийцев в колониальный период их жизни с ее динамизмом, драматическими коллизиями, трагическими поворотами человеческих судеб, ожиданием новых возможностей на новой земле, иллюзиями особого социально-политического развития Австралии и разочарованиями, связанными с обострениями противоречий буржуазной действительности.

Развитие романтической тенденции в австралийской художественной культуре определялось не только социально-историческими факторами, но и влиянием английской романтической эстетики.

Почвой, на которой зрели всходы национального реалистического искусства, являлась объективная реальность Австралии времен ее освоения, когда героическими усилиями, волей и мужеством простых тружеников создавалась экономическая мощь страны.

Австралийский фольклор, запечатлевший в жанровых формах ярна (устного рассказа), баллад и песен буша страницы народной жизни и совокупность народных характеров, служил катализатором развития реалистических тенденций национальной литературы.

В годы «золотой лихорадки» получают широкое распространение этологические (этология — изучение обычаев, характеров и нравов) баллады (например, «Билли Барлоу в Австралии», «Истый австралиец» и т. п.). В злободневных песенках, сложенных менестрелем золотых приисков Чарльзом Тэтчером (1831—1878), сатирически изображены полицейские, стоявшие на страже власти собственников, разящие стрелы сатиры направлены и против правительства колонии Нового Южного Уэльса («Где ваша лицензия?»). В эти же годы развивается жанр так называемой профессиональной баллады, которая выросла из баллады фольклорной. Герои этих баллад разные, но объединить их можно по профессиональному или социальному признаку.

Их авторами были гуртовщики, стригальщики, объездчики лошадей, моряки и т. д. Профессиональные баллады в большинстве своем полуанонимны. Их печатные варианты подписаны инициалами или псевдонимами. «Баллады буша» эволюционировали от фольклорного лиро-эпического произведения к литературному.

Первым австралийским поэтом, освоившим мотивы и образы, рожденные народнопоэтическим творчеством, был Адам Линдсей Гордон (1833—1870), который приехал в Австралию из Англии в двадцатилетнем возрасте. Творческий метод Гордона складывался в противоречивой борьбе романтических и реалистических тенденций. Влияние эстетики романтизма наиболее очевидно в драматической поэме «Аштарот» (1867) и в первом сборнике его стихов «Морская пена и кольца дыма» (1867). Реалистические тенденции становятся преобладающими во втором сборнике «Баллады буша и скачущие рифмы» (1870).

Морально-этические и философско-эстетические взгляды поэта эклектичны и противоречивы. В них наиболее очевидно влияние эстетической концепции Браунинга. Однако, хотя викторианские идеалы присутствуют в его поэзии, поэт все время пытается преодолеть их в своем сознании в поисках новых позитивных ценностей. В основу нравственных представлений Гордона лег этический кодекс обитателей австралийского буша, главные принципы которого — трудолюбие, чувство товарищества, человеческое достоинство и мужество. Наряду с медитативной лирикой Гордоном создано большое количество баллад.

Развив традиционные принципы балладной поэтики, с учетом опыта английских романтиков («Грешник», «Журчащий ручей», «Усталый путник» и др.), Гордон пошел дальше своим путем. В сборник «Баллады буша и скачущие рифмы» включены баллады («Больной гуртовщик», «После кораблекрушения», «Как мы обогнали фаворита», «Волк и гончая»), первоосновой которых стала драматическая жизнь австралийского бушмена. Тут Гордон и использует австралийскую фольклорную балладу. Наиболее близка фольклорной традиции баллада «Больной гуртовщик», в которой традиционно балладный стиль сочетается с лирической стихией. Гибкость ритма, свойственная народному стиху, проникла через балладу Гордона в австралийскую поэзию и составила основу песенной свободной структуры национального стиха. Связь с национальным фольклором обусловила демократизм поэзии Гордона, усилившийся в более социально остром творчестве его преемников. Наметив слияние традиций классической английской и устной австралийской поэзии, Гордон указал путь эволюции баллады буша как жанра австралийской литературы и определил направление австралийской поэзии вплоть до конца XIX в.

70—80-е годы — время накопления поэтического опыта. Они связаны с деятельностью плеяды поэтов, подражавших Гордону и не оставивших заметного следа в развитии литературы. Произведения этих поэтов собраны в антологии «Австралийские баллады и поэмы, подсказанные жизнью Австралии и Новой Зеландии» (1888). Только Баркрофт Боук (1866—1892), автор сборника баллад «Там, где лежат мертвецы, и другие стихотворения» (1897), выступил не как продолжатель традиций Гордона, а существенно расширил границы художественного освоения австралийской жизни, создав балладу-размышление.

Все баллады Боука составляют как бы одно целостное произведение, в основе которого сменяющие друг друга драматические сцены, правдиво воспроизводящие героику и драматизм австралийской повседневности. Их главное действующее лицо — простой австралиец: гуртовщик, погибающий в знойной степи у высохшего водоема («Там, где лежат мертвецы»); навсегда оставшийся в пустыне свэгмен, на чью долю выпали мытарства скитальца, гонимого из одного конца Австралийского материка в другой в поисках работы («С далекого запада»); стригальщик, нашедший свой последний приют в русле разбушевавшейся после продолжительных ливней реки («Вниз по реке»). Но, тяготея к реалистическому освоению мира, поэт не смог все же постичь корни социальных противоречий современной ему жизни. Особенности его поэтического мышления — пессимизм, болезненная сосредоточенность на теме смерти.

В ином направлении развивалась поэзия Генри Кендалла (1839—1882). Его романтизм не связан с демократическими традициями, и народнопоэтические мотивы и образы, рожденные бушем, были чужды его поэзии. «Бегство в природу» в поисках лирического слияния с ней — основной мотив всех трех сборников стихотворений Кендалла («Стихотворения и песни», 1862; «Листья австралийских лесов», 1869; «Песни с гор», 1880). В стиле, языке его произведений, в организации стихотворной речи ощутимы импульсы, идущие как от поэтов «Озерной школы», так и от Шелли, Э. А. По, а также Теннисона и Суинберна. Кендалл указал путь переосмысления европейских литературных традиций в условиях Австралии, обогатил поэтической образностью художественное сознание австралийцев. Величие и неповторимое своеобразие природы Австралии сообщают субъективно-эмоциональному миру поэта национальную окраску.

Пейзажи Кендалла исполнены философского, порой мистического смысла. Развивая тему героизма пионеров Австралии, Кендалл выделяет в ней те аспекты (борьба со стихией, изнуряющая жажда, гибель вдали от оазисов), которые позволяют выразить дисгармонию его внутреннего мира, горечь, рожденную бесплодными поисками прекрасной Утопии («Горы», 1862; «У Пэру», 1865; «Лейчхардт», 1888, и др.).

Особую, самостоятельную линию в австралийской литературе представляет гражданская поэзия Генри Лоусона (1867—1922). Она — первый, еще неуверенный голос революционного австралийского народа. Программные произведения Лоусона («Лица на улицах», 1888; «Армия тыла», 1888; «Гимн социалистов», 1889), написанные в ритме маршевых песен, передают живое биение пульса времени. Для них характерен высокий накал революционного пафоса. Размышления поэта о грядущем проникнуты социальным оптимизмом. В то же время в абстрактных образах его стихов сказалась неопределенность общественных идеалов поэта. Нетерпеливая жажда социально-политических перемен рождает декларативность стихотворений Лоусона, перенасыщенность их риторикой, призывами, лозунгами. Революционный гуманизм патетических стихов, песен-маршей сочетается с национально-патриотическими устремлениями поэта («Сыны Юга»).

В 50—80-е годы наряду с растущим процессом идейного самоопределения индивидуума, осознающего себя частицей новой австралийской нации (к 1880 г. 63% всего населения колоний родилось в Австралии), шло развитие буржуазно-националистических идей.

В романе Генри Кингсли (1830—1876) «Воспоминания Джеффри Хэмлина» (1859) содержится комплекс эстетических и социальных идей, носителями которых были иммигранты — верноподданные Британии, привлеченные на Австралийский континент буржуазным мифом о «счастливой Австралии» — стране «неограниченных возможностей».

В том же ключе писал свои произведения Ролф Болдервуд (псевдоним Томаса Александра Брауна, 1826—1915), идеализировавший уходившую в прошлое скваттерскую Австралию. В то же время романы Болдервуда «Взлеты и падения (1878), «Вооруженный грабеж. История о жизни и приключениях в буше и на золотых приисках Австралии» (1888), «Колониальный реформатор» (1890), «Право быть старателем» (1890) и др., повесть «Сакс в сиднейской стороне» (1891) — новый этап в становлении австралийской прозы. При всей условности сюжета, свойственной приключенческой литературе, их отличает точное воспроизведение примет времени, картин быта и нравов, в них очевидно стремление к реалистическому исследованию австралийской действительности, к установлению связи отдельных явлений с общественной жизнью страны второй половины XIX столетия.

Подобные тенденции в сочетании с попытками психологической индивидуализации образа в разной степени присущи как творческому методу Катарины Спенс (1825—1910; «Клара Моррисон. Повесть о Южной Австралии времен золотой лихорадки», 1854), так и Розы Кэмпбелл Пред (1851—1935; роман «Политика и страсть», 1881).

Вехой на пути художественного освоения исторического и психологического опыта австралийского народа стал роман Маркуса Кларка (1846—1881) «Пожизненное заключение» (1874; в рус. пер. «Английская каторга», 1903). В приключенческом романе, изобилующем мелодраматическими ситуациями, воссоздаются в то же время реальные картины жизни английской каторги в Австралии, разоблачаются антигуманные методы английского правосудия. Этот роман способствовал пробуждению гражданского самосознания австралийцев.

Таким образом, в 50—80-е годы были созданы эстетические предпосылки, способствовавшие формированию самобытной австралийской литературы.

ВВЕДЕНИЕ

Во второй половине XIX в. продолжался процесс социального и культурного обновления, захвативший наиболее развитые страны данного региона с начала прошлого века. Появляются новые типографии, периодические издания, учебные заведения. Под влиянием мирового рынка активизируются товарно-денежные отношения, увеличивается объем вывоза сельскохозяйственного сырья, продолжается накопление элементов капиталистического уклада.

Опыт Европы заставляет такие страны, как Турция, Египет и Сирия, осмыслять значение европейских общественно-политических институтов. При изменившемся соотношении сил на мировой арене страны региона могли противостоять европейскому натиску лишь при радикальном пересмотре прежних методов государственного управления, хозяйствования, организации военного дела. В ходе перестройки устаревших феодальных порядков европейская модель при учете многих ее положительных сторон не рассматривалась как образец для полного и обязательного повторения. Новые общественные, экономические, политические и идеологические формы синтезировались в ходе сложного взаимодействия соответствующих элементов Запада и Востока.

Этот синтез отличался своеобразием, обусловленным самим характером развития стран региона. В отличие от Западной Европы, где буржуазия складывалась из свободных горожан, выступавших против феодалов, на Ближнем и Среднем Востоке в XIX в., как отмечают советские историки, класс буржуазии формировался в основном из купечества, интересы которого тесно переплетались с интересами феодалов. Этим и другими обстоятельствами объясняются достаточно прочные позиции феодальной аристократии в регионе, медленный и не всегда последовательный курс на изживание элементов старого уклада, нерешительность нарождавшейся буржуазии в отстаивании политических и социальных реформ, наконец, значительная роль традиционного (хотя и специфически трансформированного) в обновляющейся духовной культуре данной эпохи.

Обратимся к политической истории. Для Турции, Египта и Сирии, переживших относительно продолжительный период экономического и культурного подъема, характерно замедление процесса развития в последней четверти XIX в., наступление феодальной реакции. Так, в Турции на втором этапе танзиматских реформ (1856—1876) продолжалась реорганизация всей жизни страны на путях буржуазного развития. Однако мощное противодействие феодально-теократических сил буржуазным преобразованиям привело к установлению феодально-абсолютистской деспотии султана Абдул-Хамида II (1876—1908). Арабские страны стремятся освободиться от турецкого гнета, но все более и более втягиваются в орбиту экономического и политического влияния колониальных держав (Англии и Франции). Укрепление буржуазных тенденций в Египте в 60—70-е годы встречает сопротивление феодально-помещичьей верхушки. Это ослабляет страну перед лицом европейских колонизаторов. Английская оккупация Египта, «режим Кромера» (1883—1907) надолго приостановили буржуазное развитие страны и объективно способствовали усилению власти крупных египетских феодалов. Начавшийся в Сирии с середины XIX в. под воздействием реформ Танзимата известный подъем был приостановлен режимом султанского самодержавия Абдул-Хамида II.

В Иране не было в данный период серьезных поворотов в жизни страны в целом, но и здесь наблюдается обострившееся противоборство формировавшихся буржуазных сил и феодальной реакции. Что же касается Ирака и особенно Афганистана, то там позиции крупных феодалов были особенно прочны. Это же справедливо и в отношении курдского общества, в котором начинается разложение племенной организации и появляются крупные светские и духовные феодалы.

Для всего региона в данный период характерно распространение просветительских тенденций в той или иной форме. Заметнее они проявились в Турции, Египте, Сирии, Тунисе и Иране, однако также и в Ираке, и в Афганистане, и даже в Курдистане. При оценке этого явления необходимо исходить из того, что оно было подготовлено самим развитием стран региона, а западное влияние только способствовало более быстрому распространению просветительских идей.

Отставание от Запада ощущалось всеми просветителями очень остро, и они не уставали пропагандировать достижения европейской науки и техники, передовые формы политического и социального устройства. Вместе с тем они осознавали и необходимость противостоять Западу как источнику колониальных притязаний на экономическую, политическую и духовную свободу стран Востока. Этим объясняется двойственная природа просветительской пропаганды на Ближнем и Среднем Востоке. Но не только этим. Сам характер движения обновления в регионе, опиравшегося в значительной мере на феодально-теократические круги и тем самым ограниченного в проведении буржуазных преобразований, предполагал эту двойственность, специфический, диалектически противоречивый синтез традиционного и нового, восточного и западного.

В идеологии просветительства Ближнего и Среднего Востока были черты своеобразия, порожденные особыми историко-культурными и экономико-социальными условиями развития стран региона. Главная из этих черт состоит в специфическом соединении элементов просветительства с идеями мусульманской реформации (модернизма в исламе).

Просветительские идеи на Ближнем и Среднем Востоке (даже в том случае, если их источником была, например, идеология французского Просвещения), как правило, опирались на ислам, точнее сказать, на реформированный или модернизированный ислам. Так, даже в Турции, наиболее развитой стране региона, в пору расцвета просветительства во второй половине XIX в. религиозно-реформаторские идеи играли первостепенную роль. В творческом наследии Намыка Кемаля, самой яркой фигуры этого периода в турецкой литературе, идеи французских просветителей, пропаганда принципов передового общественного и политического устройства по европейскому образцу уживаются с мусульманской догматикой. Египтянин ат-Тахтави, который первым стал пропагандировать общественно-политические взгляды французских просветителей среди арабов, еще в 1834 г. предпринял попытку согласовать понятия свободы, равенства и справедливости с реформаторски трактуемыми им установлениями Корана и сунны. Позднее вождь национально-освободительного движения 1879—1882 гг. в Египте Ахмед Ораби точно так же находил истоки отстаивавшихся им республиканских идей в священной книге мусульман.

В рассматриваемый период мусульманское реформаторство объективно несло в себе большое число положительных элементов, направленных на прогрессивные изменения в странах региона. Этим обстоятельством объясняется близость идей мусульманского модернизма и многим просветителям-немусульманам (Адиб Исхак, Якуб Санну, Джамиль аль-Мудаввар и др.), сыгравшим значительную роль в общественной жизни этого периода.

Просветительские и религиозно-реформаторские идеалы находили свое воплощение в литературе. Наиболее ярко они проявились в турецкой, сирийской и египетской литературах. Однако их значение было велико и в персидской, тунисской и других литературах региона. В наиболее развитых литературах Ближнего и Среднего Востока внедрение просветительских идей сопровождается все более ощутимым отходом от средневекового типа литературы, проявлявшимся в перестройке жанровой системы с изменением иерархии традиционных жанров и появлением жанров новых (роман, драма и др.). К этим наиболее заметным признакам следует добавить и такие, как трансформация традиционных жанров (усиление в них элементов описания быта, исторических реалий, психологических мотивировок поведения героев, просветительской дидактики и т. п.), общая тенденция демократизации литературы, связанная с расширением социального состава писателей и читателей и проявившаяся прежде всего в упрощении и одновременном осовременивании языка литературы и других чертах.

Становление литературы нового типа в странах Ближнего и Среднего Востока стимулировалось и постепенно усиливавшимся влиянием европейских литератур (прежде всего французской). Во второй половине XIX в. значительно возрастает число переводов европейской художественной литературы. Переводы обычно существенно изменяли оригиналы, приспосабливая последние к требованиям читательской аудитории региона. Такие переводы-адаптации, как правило, выполнялись ведущими писателями и становились фактически, полноценными и полноправными произведениями воспринимавших литератур.

В рассматриваемый период на Ближнем и Среднем Востоке более явственно обозначился разрыв в уровне развития отдельных литератур. В конце 80-х — начале 90-х годов в турецкой литературе, например, появились первые признаки реализма, тогда как в афганской и курдской литературах еще в полной мере господствует средневековая традиция, лишь несколько потесненная публицистикой и известным обновлением литературного языка. Тенденция неравномерного развития литератур региона сохранилась и в последующий период.

ЛИТЕРАТУРА 50—70-х ГОДОВ

Конец 50-х — 70-е годы XIX в. приходятся в Турции на эпоху, непосредственно следующую за реформами 1839—1856 гг. и вошедшую в историю страны как второй этап Танзимата (танзимат-реформы).

Танзиматские реформы, проводившиеся сверху по инициативе наиболее дальновидных государственных сановников, стремившихся предотвратить угрозу надвигающегося политического краха Османской империи, объективно отражали интересы формирующейся национальной буржуазии. Начавшееся уже на первом этапе танзиматских реформ (40-е — первая половина 50-х годов) оживление общественной и культурной жизни принимает к концу 50-х — началу 70-х годов достаточно широкие масштабы. Открываются новые светские школы, причем не только для мальчиков, но и для девочек, утверждаются «Комитет знаний» (1850), созданный по образцу Французской академии наук, и Министерство просвещения (1857), ряд просветительских обществ, организуются публичные библиотеки и читальни. Учащаются гастроли иностранных артистов и театральных групп, а с 1858 г. начинает действовать первый профессиональный театр. Правительство посылает турецкую молодежь в Европу для получения образования, иностранных преподавателей приглашают в Турцию. В 1871 г. в Стамбуле открывается университет.

Дата добавления: 2015-06-04