Года К.С. 24-й день Осенних Молний. Пальцы Эпинэ были изрезаны в кровь, а струны лопнули

Пальцы Эпинэ были изрезаны в кровь, а струны лопнули. Дурная примета, но Иноходец сам виноват. Зачем было набрасываться на Дейерса?! Он, конечно, не Дидерих и не Веннен, но он нашел нужные, правдивые, справедливые слова.

– Что ты пел? – резко спросил Альдо.

Иноходец не ответил, только взял у Матильды платок и вытер пальцы. Святой Алан, он совсем сумасшедший. Или пьяный. Хорошо, Альдо, увидев, что творит герцог Эпинэ, велел отойти всем, кроме Матильды и Повелителей, хотя Валентину тут делать нечего.

– Робер, – сдвинул брови сюзерен, – о Дейерсе мы поговорим позже, откуда ты взял эту песню?

– Точно не помню, – Эпинэ засунул окровавленный платок за обшлаг рукава, – слышал как-то в Эпинэ. От брата.

– Я знаю эту песню, – подал голос Дикон. Вспоминать Ворона не хотелось, но сюзерен ждал ответа. – Герцог Эпинэ спел ее не до конца. В ней должно еще быть о Скалах и Ветрах.

– У Слова Повелителей много куплетов, герцог, – раздвинул губы Валентин. – Павсаний пишет, что изначально их было двадцать и один, но все знал лишь анакс.

– Переводы искажают первоначальный смысл, – нахмурился Альдо, – но Повелитель Молний прав. Сегодня гальтарские песни уместней новых, а радость уместней печали. Кэртиана начинает новый Круг, и Талигойя вместе с ней! Это наш Круг, друзья мои, наш и ничей больше, так что будем веселиться! Хозяин Круга, твое слово!

Дикон вздрогнул. Излом, ночь, зима. «Четверых Один призвал». На призыв Альдо Ракана откликнулись трое, но один не в себе, а второму верить нельзя.

– Господа, – только бы не сбиться, не забыть слова, – Круг замыкается. Дряхлое умирает, вечное возрождается. От Заката до Полуночи – Скалы и Ветер, от Полуночи до Рассвета – Ветер и Скалы! Эта ночь – мост! Пройдемте же по нему! Большой зал ждет гостей!

Альдо коротко кивнул и поправил перевязь, на которой должен был висеть совсем другой меч. Проклятый Фердинанд! Четыре армии и те не нанесли бы сюзерену такого вреда, как распорядившееся реликвией ничтожество.

– Его Величество следует в Большой зал, – возвестил помощник церемониймейстера и ударил жезлом о наборный паркет. Альдо резко повернулся на золотых каблуках, улыбнулся и двинулся в парадную анфиладу. Ричард Окделл помнил эту дорогу. Именно ею он шел в день рождения Ее Величества. В тот день он встретил и свою любовь, и свою ненависть.

– Ее Высочество и Хозяин Круга следуют за Его Величеством!

Герцог Окделл поклонился вдовствующей принцессе, и та оперлась о его руку. Им предстояло обойти почти весь дворец, шествие анакса и эориев из Тронного зала в Пиршественный было еще одной древней традицией. В Гальтаре гнездо анаксов опоясывали четыре перетекающие одна в другую галереи, но кабитэлские и олларские зодчие строили иначе.

– Повелитель Волн и Повелитель Молний следуют за Его Величеством!

Бедный Иноходец, заполучить в спутники Придда! Уж лучше Дейерс с его лютней, чем эта лживая, ледяная физиономия. И ведь никуда не денешься – «Четверых Один призвал», и одним из этих Четверых является Повелитель Волн! Теперь Ричард был почти рад, что Катарина Ариго отклонила приглашение сюзерена. Хозяин Круга на Большом приеме сопровождает сюзерена, а Валентин и Рокслей, пользуясь случаем, навязали бы Катари свое общество. Не потому ли Ее Величество предпочла остаться в своих комнатах?

Катарина никого не принимала, но Дикон не поехал к Марианне, хотя воспоминания о золотом будуаре и кружили голову, а баронесса прислала «отважному другу» два очень милых письма. Ричард не ответил: истинная любовь с визитами к куртизанке несовместна. Теперь к Капуль-Гизайлям зачастил Удо. Ну и пусть, сердце графа Гонта свободно, и лучше в постели красотки будет он, чем Придд или Рокслей.

Марианна, без сомнения, оскорблена пренебрежением Повелителя Скал, она может рассказать новому любовнику и то, что было, и то, чего не было. Ничего, дальше Удо не пойдет...

Левая нога Дика встретила пустоту, и юноша удержался на ногах лишь благодаря Матильде. И как он только забыл о ступеньке меж Охотничьей прихожей и Фонтанным залом?

– Ваше Высочество, – пробормотал Дикон, – прошу меня простить.

– Ерунда, – пальцы принцессы с силой сжали локоть юноши, – но под ноги глядеть не забывай. Особенно когда с девицами гулять станешь.

С девицами? Зачем ему девицы? Но Ее Высочество этого не знает. Окделлы любят только раз, как лебеди из сонета Веннена. Он нашел свою любовь, и это навеки.

– Его Величество вступил в Охотничью галерею. Ее Высочество и Хозяин Круга следуют за ним!

Игра сумерек и свечей превращали вытканные леса в живые. Меж золотых деревьев неслись, спасая свою жизнь, олени и кабаны, а за ними летели блестящие кавалькады. Реяли плащи всадников и конские гривы, трубили рога, раскрывали пасти гончие. Вечная погоня сквозь неистовую осень, остановленная мастерством ткачей.

Сюзерен легко и гордо шагал меж старинных гобеленов, и за его спиной блестел кинжал Борраска. Как он попал в руки Приддов? Когда? Слуги Спрутов честнее кэналлийцев, они сохранили вверенные им сокровища, а как был бы рад Альдо, получив гальтарские летописи! Кинжал одного из великих домов ничто перед мечом Раканов, а в старинных манускриптах могли отыскаться ответы на многие вопросы.

Ричард не сомневался, что среди исчезнувших книг был и труд Павсания, которым кичится Спрут. У Ворона имелись и более редкие фолианты, в каком-то из них могла быть и песнь Четверых. Сюзерен знает ее по-гальтарски, но всю ли?

Робер воет на луну, Дикон ловит ворон, единственный внук одурел, как кобель во время гона, а за спиной копошится стая ызаргов. Красота!

Ее Высочество вдовствующая принцесса старалась не смотреть на спину внука. Еще утром хотелось орать, спорить, ругаться последними словами, а сейчас остались лишь усталость и отупение. Так было после смерти Эрнани и Иды. Анэсти рыдал, молился, хватался за сердце, упрекал ее в бесчувственности, а она смотрела в окно и пила. Пока Пакетта не принесла спящего Альдо. Сейчас ей никого не принесут.

– Ваше Высочество, – Дикон изо всех сил пытался быть кавалером, – как вы находите эти гобелены?

Никак, но о гобеленах лучше говорить, чем о погоде. А о погоде лучше, чем о кровавых ошметках на нохских камнях и довольной улыбке внука. Айнсмеллер был мерзостью, тварью, выродком, Альдо это знал и этим пользовался, а потом бросил вешателя толпе. В подарок.

– Их ткали по эскизам Бонди, – настаивал Дикон, – это был великий художник.

– Рисовать он умел, – поспешила согласиться Матильда, – а вот всадник из него никакой, иначе б поводья у него не провисали. Как твой жеребец, кстати?

– Его Нокс увел, – лицо мальчишки стало озабоченным. – Караса нельзя трогать неделю, не меньше. Придется купить другого, Повелитель не может ездить на кобыле.

– Не можешь, покупай, – поставить мальчишку цивильным комендантом – это ж надо было додуматься. – Только пусть Эпинэ сначала глянет.

– Я разбираюсь в лошадях, – набычился Дикон, – просто хорошего линарца не сразу найдешь.

– Не в породе счастье, – оно в молодости и в глупости, но Дикону этого не понять еще лет тридцать. – Мне в Алати жеребчик подвернулся – урод уродом. Жирный, башка баранья, круп свислый, а сам хитрый, как сто гоганов. Но это мой конь! Понимаешь, мой! Я за Бочку четырех линарцев не возьму. Конь сначала – друг, потом – крылья, а линарцы твои что? Подставки под задницу! Ты сегодняшних кляч видел? Отворотясь не насмотришься, только у Робера и Придда кони как кони.

– Не люблю серых, – вскинулся Ричард, – они кажутся грязными.

– Придда ты не любишь, – не выдержала принцесса, – и немудрено. Только не любить тоже нужно уметь. Спрут тебе не по зубам – значит, не замечай. Нет его, и все!

– Он врет! – Почему у одних от волнения краснеет все лицо, а у других – только щеки или уши? – Я его мог убить, но пощадил. Придд ударил меня предательски!

– Но ты пропустил удар.

И она пропустила. Не ждала, не понимала, не видела, не хотела видеть, а ведь раньше голову под крыло не прятала!

– Наш спор с герцогом Приддом рассудит шпага, – выпалил Дик и сам испугался. – Только не сейчас... Я помню про эдикт.

– Вот и помни.

Со Спрутом и в самом деле не все просто. Мутный он какой-то, хотя с чего ему прозрачным-то быть? Душу надо застегивать, тогда в нее не плюнут. И не влезут с ногами.

Внук замедлил шаг, тряхнул светлыми волосами, обтянутое белым сукном плечо дернулось – хотел поправить корону, но сдержался. Кто его всему этому учил? Не Анэсти, тот как жил капустным слизнем, так и умер, не слезая с агарисского кочана.

– Ваше Высочество, осторожней, – захлопотал Дикон, – здесь ступени.

Можно подумать, она не видит. С лестницы она не свалится, а с горы уже грохнулась, и назад не влезть.

Мраморные воины в нишах, похожие друг на друга, но лишь на первый взгляд, шпалеры с охотничьими сценами, золотые морискиллы на усыпанных самоцветами ветвях. Все это было краденым, а ворами были они, победители без победы...

– Монсеньор, – серьезный слуга со Зверем на груди провел Робера к его месту, – прошу вас.

Краснодеревщики успели – за королевским столом крепостной стеной громоздились спинки кресел. Над двумя топорщил крылья Зверь. Тот самый, со старой шкатулки, над остальными торчали герцогские короны.

Альдо сам резким движением отодвинул дубового монстра, позволяя Ричарду усадить Матильду, и опустился рядом с бабкой. Все по обычаю: во главе стола – анакс, за ним – Повелители в единожды и навеки определенном порядке. Спинки с вепрями, спинки со спрутами, спинки с конями. Воронов не было. Между креслом Ричарда и креслом Придда зияла дыра, что не могло не радовать.

Кравчий разлил вино, на хорах взвыли и стихли трубы. Альдо поднялся из-за стола с золотым кубком в руках. Кубок был новым, как и орденские цепи, и кресла, и «гальтарские» одежды с гербами. Робер с ненавистью глянул на собственный рукав: кровь потихоньку сворачивалась, на алом сукне проступали бурые пятна. Ничего, к утру в пятнах будет не только он.

– Круг замкнулся, – провозгласил Его Величество, и Робер вздрогнул, хоть и ожидал тоста. – Талигойя очищена от олларской коросты. Мы пьем за победу, друзья, за великую Талигойю и за новую эпоху! Это будет эпоха побед, величия и справедливости. Так и будет, эры и эрэа!

– Так и будет! – Дикон осушил кубок, с обожанием глядя на Альдо. Горящие глаза, верность до гроба и никаких сомнений. Обзавидуешься!

С хоров посыпался, закружился, заблестел золотой лживый снег, маэстро Алессандри взмахнул своей скрипкой, оркестр заиграл что-то лихое и неуместное, как собачья свадьба на похоронах.

– Сударь, вы не пьете? – в серых глазах Придда была вежливость, одна только вежливость и ничего, кроме вежливости. – Вам дурно?

– Старая рана, – вернее, нарыв, который прорвало лишь сегодня, – не обращайте внимания, герцог, это, право, пустяки.

– Некоторая музыка раздражает, не правда ли? – о чем это Спрут? Об оркестре или о Дейерсе?

– Пожалуй...

– Господа, – снова Альдо – веселый, довольный, уверенный. – Мы призываем вспомнить тех, кто сложил голову за нашу победу. Их было много, мы не можем назвать их поименно и не желаем никого забывать. Поэтому мы пьем до дна за всех истинных талигойцев. Они в эту ночь здесь, с нами. Помним!

– Помню! – заорал Берхайм, помнящий только о себе.

– Помню! – на совести Кавендиша сотни восставших, но он о них давно забыл.

– Помню! – Ванаг льет в себя черную струю и жмурится. «Хозяин островов» дорвался до стола, какие уж тут талигойцы!

– Помню! – слезы в глазах Дикона! Как же он похож на отца!

– Помню! – Удо подносит кубок к губам и тут же ставит на скатерть.

– Помню! – Валентин Придд пьет и смотрит в окно. У сумерек, как и у смерти, синий взгляд, а у кого ледяной?

– Помню! – вино сладкое, слишком сладкое для памяти, оно лжет своей сладостью, но надо допить. И не сходить с ума, а жить и ждать. Сначала утра, потом ответа из Надора. Лэйе Астрапэ, он должен жить, и он будет жить!

– Сударь, позвольте наполнить ваш кубок.

Это не кэналлийское, не кагетское и не талигойское, но голову оно кружит. Закатные твари, он не должен напиваться! Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Ваше Величество! – провозгласил Берхайм. – Послы Золотых земель просят немедленной аудиенции.

«Послы Золотых земель» – это было громко сказано. В распахнутые двери гуськом вползли представители семи держав. Первым выступал осанистый дриксенец, и по лицу сюзерена скользнула досада. Из всех послов нужней всех Альдо был ургот, но он не явился, и вряд ли дело было в возрасте и немощах.

– Мы слушаем, – Его Величество вновь излучал уверенность и доброжелательность.

– Ваше Величество, – граф фок Глауберозе отвесил полный достоинства поклон, – поскольку дуайен посольской палаты болен, мне выпала честь приветствовать вас не только от имени моего кесаря, но и от всех моих собратьев.

– Мы благодарны вам, – улыбнулся Альдо и откинулся на спинку кресла. – Передайте наше расположение и братскую любовь нашим венценосным братьям и сестре.

– Золотые земли с глубокой радостью приняли возвращение великой Талигойи в лоно эсператистской церкви, – веско произнес временный дуайен. – Мне выпала огромная честь выразить общую надежду, что с падением династии Олларов в Золотых землях воцарятся мир и справедливость.

– Мы разделяем ваши надежды, – кивнул Альдо, – и не сомневаемся, что новый Круг принесет Золотым землям величие и процветание.

– Мы счастливы это слышать, – дриксенец еще раз поклонился. – А теперь уже как полномочный посол Его Величества Готфрида я прошу принять мои верительные грамоты.

Дриксенский офицер с каменным лицом вручил господину послу обтянутую черной кожей шкатулку. Фок Глауберозе открыл ящичек, приподнял унизанный печатями свиток, прикрыл крышку и вернул каменнолицему.

– Мы всегда рады видеть вас, господин посол, – повелитель Великой Талигойи милостиво улыбнулся. – Мы желаем Его Величеству Готфриду успеха в возвращении исконных дриксенских владений. В свою очередь, представляю экстерриора графа Вускерда. Он примет верительные грамоты, после того как их огласит ликтор.

Каменнолицый четким, заученным жестом принял из рук фок Глауберозе шкатулку и, все так же печатая шаг, направился к замершему у своей конторки королевскому ликтору.

– Мы слушаем, – Альдо откинулся на спинку кресла.

– Сим подтверждается, – хорошо поставленный значительный голос напоминал нашпигованную сладким черносливом утку, которую Робер ненавидел с детства, – что предъявитель сего граф Отто-Фердинанд фок Глауберозе является нашим полным и полномочным представителем при дворе Его Величества Альдо Первого и сказанное и написанное им сказано и написано по нашему поручению. Готфрид. Кесарь.

Отто-Фердинанд в последний раз поклонился и занял украшенное дриксенским лебедем кресло.

– Ваше Величество, – то ли йернец, то ли клавиот говорил сорванным собачьим басом, – Его Величество Антоний шлет в этот знаменательный день пожелания процветания Великой Талигойе и ее молодому, но мудрому и отважному королю.

– Мы благодарим нашего брата Антония, – заверил молодой, но мудрый сюзерен, – и мы выражаем надежду, что сможем способствовать взаимопониманию между любимой нами Агарией и родиной матери моего отца Алатом.

– Я с радостью уведомлю о словах Вашего Величества моего короля, – оказавшийся агарийцем собачий сын сиял счастьем. – Прошу Ваше Величество принять мои верительные грамоты.

– Мы рады, – произнес монаршее заклинание Альдо Ракан, – прошу вас занять место у пиршественного стола.

Агарийский офицер был таким юным и красивым, что вполне мог сойти за гайифского, а принесенные им верительные грамоты за исключением подписи были копией дриксенских. Тем не менее ликтор тупо огласил до конца, что барбос по имени Павел Луивиан «является нашим полным и полномочным представителем при дворе Его Величества Альдо Первого и сказанное и написанное им сказано и написано по нашему поручению».

– Ваше Величество, – черноусый порывистый кагет тоже мог бы сделать карьеру в Паоне, – мой государь Хаммаил-ло-Заггаза из славного рода Сакаш-кувай счастлив обрести брата и друга. Я же, казарон Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай, вдвойне счастлив служить союзу Великой Талигойи и Кагетской Казарии. Создателю было угодно послать талигойцам и кагетам сходные испытания, но как солнце не может взойти на западе, так злоба и предательство не могут победить честь и мужество. Талигойя освободилась от власти кровавой тирании, скоро будет свободна и Кагета. Падение Олларов и пленение Вашим Величеством преступного герцога Алва принесет свободу и счастье не только подданным Вашего Величества, но и кагетам.

– Мы напишем нашему брату Хаммаилу-ло-Заггазе, – без малейшей запинки произнес сюзерен. – Что до бывшего герцога Алва, то он ответит за все свои преступления, свершенные как в Талигойе, так и в других странах. Ваше право и ваша обязанность перед Создателем, государем и кагетами – поведать суду и миру о том, что вам известно.

– Я, Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай, буду счастлив бросить горсть кагетской земли на курган справедливости, – бросился в бой казарон. – Прошу Ваше Величество принять мои верительные грамоты.

Бурраз обошелся без офицера. Танцующей походкой кагет пересек зал, вручил пораженному ликтору нечто золотое, усыпанное бирюзой, обжег взглядом красотку Кракл и, страстно вздохнув, занял свое законное место, оказавшись меж двух пустующих кресел – йернского и алатского: брат Матильды все-таки был очень осторожным человеком.

«Сим подтверждается, – возвысил голос пораженный врученным ему великолепием ликтор, – что предъявитель сего, Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай, является не полным и полномочным представителем нашим при Талигойском дворе, а гайифской усладой. Заодно подтверждается, что тем же самым являются казарон Хаммаил-ло-Заггаза и Альдо Ракан, коему мы в великой благости своей повелеваем впредь именоваться Та-Раканом. И, наконец, мы уведомляем, что нашим полномочным послом при Та-Раканьем дворе являемся мы сами и все сказанное и написанное нами написано собственноручно и с чувством глубочайшего удовлетворения.

Суза-Муза. Граф».

Первым опомнился Удо.

– Слава королю Талигойскому! – Граф Гонт осушил бокал и с силой швырнул об пол, рубиновые осколки смешались с разноцветными блестками. – Так и будет!

– Слава Великому Альдо! – подхватил Кракл, что-то стряхивая с рукава.

– Великая слава!

– Друзья! – Сюзерен даже не взглянул на черноусого красавца, съежившегося до кроличьих размеров. – Мы благодарим всех разделивших наше торжество. Не стоит затягивать церемонию, экстерриор передаст верительные грамоты завтра же, а сейчас наполните кубки. Эта ночь создана для вина и музыки, а не для скучных бумаг!

– Да здравствует Альдо Первый! – Гамбрин высоко поднял бокал и посмотрел на Робера. Очень странно посмотрел.

– Слава Альдо Победоносному, не побоюсь этого слова! – возопил Ванаг.

– До дна! Только до дна!

– «Тгиумф Гаканов»! Я тгебую, чтоб сыггали «Триумф Гаканов»!

– За нашего короля!

– Нашего великого короля!..

Все пили, и Робер со всеми, иначе было нельзя! Барон Кракл громко рассказывал о своем путешествии в Кадану, Удо поднимал бокал за бокалом за прекрасные глаза, серые, черные, синие, зеленые, Вускерд рассказывал какую-то сплетню, но его рассказ тонул в звоне и тараторящих на все лады голосах. Куда делся злосчастный казарон, Эпинэ не заметил, но тот исчез. Матильда тряхнула головой, поднялась и ушла. Догнать? Нет, нельзя, он ВЕРНЫЙ друг Его Величества, он должен сидеть рядом с Приддом и не давать повода для подозрений. Бедная Матильда... Хоть бы ее Лаци нашел нужные слова или не слова.

– Вы что-то сказали?

– Да, герцог. У баронессы Кракл прелестный головной убор, вы не находите?

– Бесспорно, в нем есть нечто морисское.

Слуга сплеснул вино, иначе почему кубок стал липким? Здесь все липкое: кубок, пальцы, голоса, лица, даже музыка. А Дейерс остался без лютни, и Леворукий с ним...

– Сударь, у вас снова показалась кровь.

– Ничего страшного.

Сквозь сладкие скрипичные рулады прорывается мелодия. Чужая, тревожная, как конский топот в ночи, как туман над черным озером. Оркестр играет другое, а она все равно звучит, заполняя все вокруг. Из мелодии вырастают слова: незнакомые, неправильные, настойчивые.

Скрыт туманом перевал —

Утро.

Четверых один призвал,

Будто

Звон металла о металл.

Полдень,

Четверых Один призвал —

Помни!

Ричард смотрит на Альдо и блаженно улыбается. Пьян! Не вином – восторгом. Вино мешается с кровью, этого не замечают и пьют. Алое сукно, алая кровь – не заметишь, пока не засохнет. На синем видно, на красном – нет. Огонь свечей все зеленей, а кровь не унимается, значит, так надо.

– Возьмите платок.

– Спасибо, Валентин.

Разбивается бокал —

Вечер,

Четверых один призвал —

Вечность...

В грудь отравленный кинжал —

Полночь,

Четверых Один Призвал —

Помни!

Рука совсем онемела, не хватает еще истечь кровью прямо на пиру, а песня звучит все громче. Песня, которую никто не слышит...

Глава 7

Дата добавления: 2015-06-04