Церковной Истории 6 страница

ГЛАВА 25.

О тирском Соборе и незаконном низложении святого Афанасия.

Между тем козни врагов снова наделали Афанасию много беспокойств, возбудили против него гнев царя и вызвали толпу обвинителей. Волнуемый ими, царь приказал быть Собору в Кесарии палестинской, куда звали и Афанасия: но Афанасий опасаясь, злобы тамошнего епископа Евсевия, также Евсевия никомидийского и его приверженцев, не явился. В то время, [137] несмотря на принуждение, он промедлил около тридцати месяцев; но после, когда стали сильнее требовать его прибытия, приехал в Тир, где собрались многие из восточных епископов и приказывали ему оправдываться против обвинений. Со стороны Иоанна, обвиняли его — епископ Каллиник и некто Исхирион, будто он сломал таинственную чашу и ниспроверг епископский престол, и будто самого этого Исхириона, который был пресвитером, часто содержал в узах и, оклеветав его пред правителем Египта Игином, что он бросал камни в царские изображения, заключил в темницу; а Каллиника, бывшего епископом кафолической церкви в Пелузе и находившегося в общении с Александром, низложил за то, что он отказывался иметь с ним такое же общение, пока не рассеется подозрение касательно разбития таинственной чаши. Обвинители говорили еще, будто пелузийскую Церковь Афанасий вверил какому-то лишенному сана пресвитеру Марку, а самого Каллиника предал пыткам военной стражи, побоям и судилищам. Афанасия обвиняли также преданные Иоанну епископы: Евпл, Пахомий, Исаак, Ахиллес и Ермеон, говоря, что он наносил им удары; а все вообще клеветали, что он достиг епископства вероломством немногих, вопреки общему согласию — не рукополагать никого, пока не получат ответа на свои жалобы. [138] Посему обманутые тогда же отказались от общения с ним; а он не хотел убеждать их, но принуждал силою и заключал в темницы. При этом пущено было в ход и дело касательно Арсения и,— как в составляемых тщательно кознях обыкновенно бывает,— некоторые даже из мнимых друзей, неожиданно явились обвинителями. Читана была также рукопись всенародной жалобы, будто александрийские христиане из-за Афанасия не могут собираться в Церковь. Афанасий принужден был защищаться и, часто приходя в судилище, одни обвинения опровергал, а для ответа на другие требовал отсрочки. Он находился в крайнем затруднении, видя, что судьи благоприятствуют обвинителям, что многие свидетели выведены против него из числа единомышленников Ария и Мелетия, и что клеветники удостоены прощения в том самом, в чем обвиняли его,— особенно же по делу Арсения, у которого будто бы он отсек руку для волхвования, и по делу какой-то женщины, которой будто бы он давал подарки из видов постыдных, и ночью обесчестил ее. Оба эти обвинения оказались смешными и исполненными клеветы; ибо когда в собрании епископов женщина высказывала свое обвинение,— состоявший при Афанасие александрийский пресвитер Тимофей, по тайному с ним соглашению, подошел к ней и сказал: так я причинил [139] тебе насилие, женщина? — Она отвечала: а разве не ты? — и указала на время и место преступления. Арсения же вывел он на средину и, показав судьям обе его руки целыми, просил их судить самих обвинителей за ту руку, которая была принесена ими; — ибо этот Арсений, либо по внушению свыше, либо потому, что скрываясь, как говорят, от врагов Афанасия, узнал, какой опасности из-за него подвергается епископ, и убежав ночью, накануне суда прибыл в Тир. Из этих двух обвинений, опровергнутых так, что не требовалось боле никакого оправдания, первое не находится в соборных актах, — думаю, потому, что признано неприличным столь постыдное и смешное дело приписывать Собору. Касательно же второго, в оправдание обвинителям поставлено их показание, что некто Плусиан, один из подчиненных Афанасию епископов, по его приказанию, сожег дом Арсения, а его самого, привязав к столбу, высек ремнями и заключил в тесной комнате, откуда он ушел чрез окно и долго скрывался от поисков. Поелику же сыщики нигде не находили его, то и сочли умершим; а епископы Иоанновы, ревнуя о нем, как о муже знаменитом и исповеднике, требовали его чрез сношение с властями. Видя все это, Афанасий начал бояться и питать подозрение, как бы клеветники, нашедши благоприятный случай, [140] не умертвили его тайно. После многих заседаний, совет сделался наконец шумным и мятежным: обвинители и люди, толпившиеся в судилище, кричали, что Афанасия непременно надобно низвергнуть, как волшебника, обидчика и человека, недостойного священства. Поэтому лица, поставленные царем для соблюдения благочиния на Соборе, опасаясь, чтобы они, как обыкновенно бывает во время возмущений, не бросились на обвиняемого епископа и не умертвили его собственными руками, тайно вывели его из судилища. После сего, находя не безопасным для себя оставаться в Тире, и судиться с толпою обвинителей пред враждебными себе судьями, Афанасий удалился в Константинополь. Тогда Собор осудил его заочно, низложил с епископства и запретил ему впредь жить в Александрии, чтобы, находясь там, он, как говорили, не производил беспокойств и возмущений, Иоанна же и всех приверженцев его, как пострадавших несправедливо, принял в общение и каждому из них возвратил занимаемое им место в клире. Потом об этих деяниях члены Собора донесли царю и относились ко всем епископам, чтобы с Афанасием они не имели общения, не писали к нему и не принимали грамот от него, как обличенного в том, о чем уже слышали, а чрез бегство оказавшегося виновным и в тех обвинениях, которые не доказаны. [141] К такому мнению, по смыслу послания, они приведены следующими причинами: во-первых, им было неприятно, что, когда, в прошедшем году, царь повелел восточным епископам собраться в Кессарию, Афанасий не приехал, хотя знал, что долговременное ожидание затруднительно для Собора и что чрез это он пренебрегает повеление государя. Потом, когда многие епископы собрались в Тир, он прибыл туда в сопровождении многочисленной свиты и производил на Соборе волнения и тревоги, то отказываясь оправдываться, то порицая лично каждого епископа, то не слушаясь, когда они призывали его, то не желая подчиниться суду. Члены Собора объявляли также, что Афанасий яснейшим образом обличен в сокрушении таинственной чаши, и приводили в свидетели — Феогниса, епископа Никейского, Мариса Халкидонского, Феодора Ираклейского, Валента, Урзакия и Македония, которых они посылали в Египет для открытия истины в том самом селении, где, по сказанию, сломана была чаша. Это-то писали члены Собора, — и каждый пункт обвинения изложили судебным порядком, стараясь свою клевету обделать с некоторым искусством. Впрочем многим присутствовавшим на Соборе иереям этот суд показался несправедливым. Говорят, что бывший там исповедник Пафнутий, взяв за руку иерусалимского епископа Максима, встал и [142] сказал: мы исповедники, которым за благочестие избодены очи и подрезаны колена, не должны принимать участия в совещании людей лукавых.

ГЛАВА 26.

Об иерусалимском храме, который построен Константином Великим на Голгофе, и об освящении его.

В это время, около третьего десятилетия царствования Константинова, отстроен был в Иерусалиме, на краниевом месте, храм, называемый храмом мучеников (marturion), — и в Тир прибыл от царя Мариан, вельможа, царский скорописец, — с посланием к Собору, которым повелевалось епископам немедленно отправиться в Иерусалим для освящения тамошнего храма. Царь еще прежде имел это намерение, но счел нужным сперва созвать епископов в Тир, чтобы они оставили враждебные друг к другу отношения и, освободившись уже от несогласий и неудовольствий, отправились для освящения храма; ибо к такому торжеству весьма идет единомыслие иереев. И так они прибыли в Иерусалим и освятили — как храм, так и присланные от царя утвари и приношения, которые, и доныне сохраняясь в том священном доме, своею драгоценностью и величием возбуждают удивление в зрителях. С того времени иерусалимская Церковь совершает этот праздник ежегодно и весьма торжественно, так что [143] тогда преподается даже таинство крещения, и церковные собрания продолжаются восемь дней. По случаю этого торжества, туда, для посещения святых мест, стекаются многие почти со всей подсолнечной.

ГЛАВА 27.

О пресвитере, который убедил Константина вызвать из ссылка Ария и Евзоя, так же об изложении благочестивой будто бы Ариевой веры и о том, как Собор, приехав в Иерусалим, снова принял Ария.

В то время епископы с арианским образом мыслей, воспользовавшись случаем, старались составить в Иерусалиме Собор и даровать общение Арию и Евзою. Решились они на это по следующему поводу: был некто пресвитер, приближенный к сестре царя и следовавший Ариеву учению. Что образ его мыслей сходствовал с арианским, — это сначала оставалось втайне: но когда, чрез долгое время, он успел приобрести расположение Констанции, — так называлась сестра Константина; — то, оставив страх, сделался перед нею смелее и начал судить, что Арий несправедливо изгнан из отечества и извержен из Церкви, что настоятель александрийской Церкви Александр изверг его по зависти и личным неудовольствиям, поколику увидел любовь к нему народа и позавидовал. Констанция, хотя почитала слова его верными, однако ж, пока [144] жила, не спешила изменять никейских определений: но когда впала в болезнь и заметила, что ей надобно умереть, то от пришедшего к себе брата потребовала последней милости, о которой попросит. Она начала просить Константина, чтобы он верил вышесказанному домашнему ее пресвитеру, как человеку правомыслящему в делах Божественных. Я уже отхожу, говорила она, и не забочусь о делах здешней жизни; но за тебя трепещу, как бы ты не подвергся гневу Божию и, либо сам не впал в несчастие, либо постыдно не потерял царства — за то, что праведных и добрых мужей, поверив некоторым, неправедно осудил на вечное изгнание. С той минуты упомянутому пресвитеру царь начал оказывать особенное благорасположение. Внушив ему смелость говорить откровенно и беседуя с ним о завещании сестры, он вздумал снова испытать ариан — вероятно потому, что либо все прежнее начинал считать истинною клеветою, либо желал угодить своей сестре. Поэтому, спустя немного времени, Константин вызвал Ария из ссылки и приказал ему представить письменное изложение своей веры в Бога. Быв же вызван, Арий на время уклонился от прежних выдуманных им слов и, изложив веру иначе, в словах простых, заимствованных из Священного Писания, поклялся, что он именно так верует, именно эту веру питает [145] в душе и ничего другого, кроме этого, не мыслит. Изложение его — следующее:

Благочестивейшему и боголюбивейшему владыке нашему Константину — пресвитеры Арий и Евзоий.

«Согласно с повелением боголюбезного твоего благочестия, владыка царь, мы излагаем письменно свою веру и исповедуем пред Богом, что и сами, и наше общество веруем по нижеписанному: Веруем во единого Бога, Отца, вседержителя, и в Господа Иисуса Христа Сына Его, прежде всех веков от него рожденного Бога-Слово, чрез Которого все сотворено на небе и на земле, Который сошел и воплотился, страдал и воскрес, восшел на небеса и опять приидет судить живых и мертвых, и в Духа Святого, и в воскресение плоти, и в жизнь будущего века, и в царство небесное, и в единую вселенскую Церковь Божию, сущую от конца до конца мира. Эту веру заимствовали мы из святых Евангелий, где Господь говорит своим ученикам: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Матф. 28, 19). Если же не так в сие веруем и не так принимаем Отца, Сына и Святого Духа, как учит вся кафолическая Церковь и Священное Писание, коему во всем веруем; то да будет нам судия Бог и ныне, и в день будущего (суда). Итак умоляем твое благочестие, [146] боголюбивейший наш царь, — прекратив исследования, а вместе с исследованиями и суесловие, и присоединить нас, силою миролюбивого и боголюбивого твоего благочестия, к матери нашей Церкви, так как мы лица церковные, содержим веру по разуму Церкви и священного Писания; — чтобы, соблюдая между собою мир, мы и Церковь — могли все вместе совершать обычные молитвы за мирное и благочестивое твое царствование и за весь твой род».— Это изложение веры, как некоторые утверждали, было составлено хитро: несмотря на кажущееся изменение слов, оно в самом деле не отличалось от учения Ариева, по употреблению в нем выражений, которые легко можно толковать в ту и другую сторону и принимать в том и другом смысле. Подумав, что Арий и Евзой мыслят сходно с определениями никейскими, царь обрадовался, однако ж не взял на себя допустить их к общению без суда и решения тех, которым принадлежит это право по закону Церкви. Он послал их к собравшимся тогда в Иерусалиме епископам, и предписал, чтобы Собор рассмотрел представленное ими изложение веры и касательно их постановил определение человеколюбивое, если окажется, что они мыслят право и подверглись клевете по зависти; да хотя бы и ни за что нельзя было охуждать состоявшегося некогда касательно их решения, — пусть епископы [147] уважили бы самое их раскаяние. Воспользовавшись этим случаем, епископы, давно уже о том старавшиеся, по поводу царской грамоты, приняли их в общение. Когда же это было сделано, — они написали и царю, и Церкви александрийской, и всем епископам и клирикам Египта, Фиваиды и Ливии, увещевая их усердно принять Ария и Евзоя, так как и сам царь засвидетельствовал правоту их исповедания, которое вместе с мнением Собора, подтвердившим волю царя, приложено было к их посланию. Вот что сделано в Иерусалиме.

ГЛАВА 28.

Послание царя Константина к тирскому Собору, и ссылка святого Афанасия по козням ариан.

Удалившись из Тира, Афанасий прибыл в Константинополь и, представ пред царя Константина, жаловался на причиненные ему оскорбления в присутствии судивших его епископов, и просил, чтобы сделанные в Тире определения исследованы были при самом царе. Находя это прошение справедливым, Константин собравшимся в Тире епископам написал следующее: «Не знаю, какие среди шума и бури Собор ваш сделал определения; но как-то думается, что шумный беспорядок извратил истину, что, то есть, вы, по вражде к ближним, которой захотели [148] поработиться, не имели в виду того, что угодно Богу. Предоставим же Божию Промыслу — явно обличить и рассеять зло этого враждебного прения, — и тогда будет ясно, заботились ли вы в своем собрании об истине, — без поблажки ли и ненависти судили. Для этого я хочу, чтобы все вы прибыли к моему благочестию и доказали пред самим мною точность своих разысканий. А почему признал я справедливым писать вам это и, чрез послание, звать вас к себе, — узнаете из следующего: когда я въезжал в соименный мне и благополучный отечественный мой город Константинополь, — а въезжать тогда случилось мне на коне, — вдруг из среды народной толпы вышел ко мне епископ Афанасий в сопровождении некоторых бывших при нем лиц, — и вышел так неожиданно, что был причиною моего изумления. Свидетельствуюсь надзирающим за всеми Богом, что с первого взгляда я даже не мог бы и узнать, кто это такой, если бы некоторые, отвечая на мои вопросы, не рассказали мне, как следовало, и кто он, и какую потерпел обиду. В те минуты я и не разговаривал с ним, и не разделял беседы; когда же он просил выслушать себя, — отказал ему и едва не велел выгнать его. Однако ж он умолял с великим дерзновением и не хотел ничего более, кроме вашего сюда прибытия, чтобы в нашем [149] присутствии мог оплакать все что потерпел по необходимости. Так как эта просьба показалась мне основательною и в настоящее время благоприличною; то я с удовольствием велел написать вам это послание, чтобы все вы, составляющие Собор в Тире, без отлагательства приехав в стан нашей кротости, доказали самыми делами чистоту и справедливость вашего суда — при мне, который, чего и сами вы не отвергнете, есть искренний служитель Божий. Да, чрез мое служение Богу, везде господствует мир, и имя Божие благословляется самыми Варварами, которые даже доныне не знали истины: а известно, что кто не знает истины, тот не знает и Бога. Чрез меня, искреннего служителя Божия, самые Варвары, сказал я, познали Бога и научились благоговеть пред Ним, испытав самым делом, что Он хранит меня и везде о мне промышляет;— что особенно и привело их к познанию Его. Итак, они благоговеют пред Богом из страха к нам; а мы, по-видимому, совершающие тайны Его благоволения, не говорю уже, не храним их,— мы даже ничего не делаем, кроме поступков, возбуждающих распрю и ненависть, или просто сказать, повергающих весь человеческий род в погибель. Приезжайте же, говорю, к нам, как можно скорее и с уверенностью, что мы употребим все силы для сохранения [150] неприкосновенности закона Божия, особенно в отношении к тому, к чему не должно прививаться ни поношение, ни бесславие, — мы рассеем, то есть затопчем, совершенно уничтожим врагов закона, которые, прикрываясь святым именем, вносят различные и разнообразные злохуления». — Когда царь написал это; то одни из епископов испугались и отправились домой, а сообщники епископа никомидийского Евсевия прибыли к царю и старались доказать, что тирский Собор осудил Афанасия справедливо, и, приведши в свидетели Феогниса, Мариса, Феодора, Валента и Урсакия, убедили его, что Афанасий разбил таинственную чашу. Понося александрийского епископа и за многое другое, они своими клеветами одержали верх. Царь, или признав их клеветы справедливыми, или надеясь, что епископы наконец придут к взаимному согласию, если не будет Афанасия, приказал жить ему в Тривере, что на западе Галлии, — куда он и отправился.

ГЛАВА 29.

О константинопольском епископе Александре, как он отказался принять в общение Ария, и как Арий расторгся, когда чрево его требовало извержения.

После Иерусалимского Собора Арий прибыл в Египет; но Александрийская Церковь не приняла его в общение: поэтому он возвратился в Константинополь. Здесь [151] единомышленники его и сообщники Никомидийского епископа Евсевия умышленно делали частные собрания и старались составить Собор. Однако ж Александр, располагавший тогда епископским престолом в Константинополе, понял их намерение и противодействовал образованию Собора. Не успев же в этом, он прямо отказался от общения с Арием и утверждал, что незаконно и противно церковным правилам уничтожать собственное свое определение и мнение тех, которые вместе с ним собирались в Никею почти со всей подсолнечной. Сообщники Евсевия, не могши склонить Александра словами, оскорбляли его угрозами и клялись, что, если в известный день он не примет Ария в Церковь, — сам будет изгнан из Церкви и отправлен в ссылку, а преемник его вступит в общение с Арием. Таким образом произошло новое разделение между епископами: с одной стороны были евсевиане, хотевшие в назначенный день непременно исполнить свои угрозы, с другой — Александр, молившийся, чтобы слова Евсевия не сбылись. Последнего особенно устрашал царь, преклонившийся некоторым образом на сторону евсевиан. Накануне предназначенного дня он повергся пред жертвенником и всю ночь пролежал ниц, моля Бога о не допущении исполниться устроенным против него замыслам. В тот же самый день, под [152] вечер, Арий куда-то вышел и, вдруг почувствовав расстройство в своем чреве и естественную нужду, уклонился в отведенное для этого публичное место. Так как он долго не выходил, то дожидавшиеся его вошли туда и увидели, что он сидит мертвый. Когда сделалось это известным, то стали не одинаково заключать о его смерти: одни думали, что с ним случилась внезапная болезнь в сердце, или что он умер от удовольствия, достигнув желаемого; а другие полагали, что он наказан за нечестие. Единомышленники же Ария утверждали, будто он умерщвлен волшебством. Посему здесь не неуместно привести сказание александрийского епископа Афанасия о его смерти. Афанасий говорит следующее:

ГЛАВА 30.

О том, что пишет Великий Афанасий о расторжении Ария.

«Ибо и сам изобретатель ереси, сообщник Евсевия Арий, по наущению евсевиан, вызванный блаженным Константином Августом и принужденный письменно изложить свою веру, написал (это изложение), лукавый, не употребляя бесстыдных выражений нечестия и прикрываясь, как диавол, простыми и недлинными словами Писаний. Потом блаженный Константин сказал ему: если ты ничего другого не содержишь в уме, то приведи во свидетельство истину; — ведь сам Господь накажет [153] тебя, если поклянешься во лжи, — и он поклялся, несчастный, что кроме написанного теперь ничего не мыслит и ничего другого никогда не говорил. Но вскоре пошедши, как бы на казнь, упал и, лежа ниц, треснул. Общий конец жизни для всех людей есть смерть, — и не должно порицать никого за то, что он умер, хотя бы это был враг; ибо неизвестно, не постигнет ли то же и нас до вечера. Но кончина Ария произошла не просто, и потому достойна рассказа. Когда евсевиане грозились ввести его в Церковь; то константинопольский епископ Александр противился этому, а Арий полагался на силу и угрозы Евсевия. Наступила суббота, — и в следующий день он надеялся быть введенным в церковное собрание. Борьба была велика: те грозились, а Александр молился. Но Господь сам явился судьею и решил дело против неправедных. Еще не закатилось солнце, как Арий, побуждаемый нуждою, пришел в известное место и там упал, лишившись вдруг того и другого, — и общения и жизни. Узнав об этом, блаженный Константин удивился и увидел, что клятвопреступник обличен. Тогда всем стало ясно, как бессильны угрозы евсевиан, и сколь суетна была надежда Ария. А вместе ясно стало и то, что арианское безумие лишено Спасителем общения и здесь, и в Церкви первородных. После сего кто не удивится, видя усилия [154] людей оправдать того, кого осудил Господь, и защитить ту ересь, которую отверг Господь, объявив изобретателя ее недостойным общения и не попустив ему войти в Церковь? — Такова, говорят, была смерть Ария. Есть сказание, что долго никто не употреблял того стула, на котором он умер. И когда многие входили в упомянутое общественное место для нужды, — что обыкновенно делается простым народом, — входившие предостерегали друг друга от того стула. Таким образом к месту, в котором Арий получил наказание за свое нечестие, и последующие люди имели какое-то отвращение. Впрочем, чрез несколько времени, некто из единомышленников Ария, человек богатый и сильный, постарался купить его у казны и, построив на нем дом, изменил прежний его вид; так что оно изгладилось из памяти народа и преемственное предание уже не воспоминает насмешливо о смерти Ария.

ГЛАВА 31.

О том, что по смерти Ария случилось в Александрии, и что Великий Константин написал тамошним жителям.

Впрочем и по смерти Ария спор об изобретенных им догматах не прекратился, и единомышленники его не перестали строить козни против людей, несогласных с ними в образе мыслей. Непрестанно взывал к царю [155] александрийский народ и в молитвах своих просил Бога о возвращении Афанасия; часто писал Константину о том же и Антоний Великий, умоляя его не верить мелетианам и обвинения их считать клеветою: но царь не слушал и в своем послании к александрийцам обвинял их за безумие и беспорядки, а клирикам и посвященным девам приказывал оставаться в покое и утверждал, что он не переменит своего мнения и не возвратит Афанасия, как человека возмутительного и осужденного голосом Церкви; Антонию же отвечал, что он не может нарушить решение Собора. Пусть некоторые, говорил он, судили об Афанасие по ненависти или пристрастию; но невероятно, чтобы весь Собор мудрых и добрых епископов питал такие же чувствования, что, то есть, Афанасий — обидчик, человек гордый и виновник разногласия и возмущения. А противники обвиняли его особенно в этом; потому что от таких людей царь особенно отвращался. Тогда же узнав, что Церковь разделилась на две партии, и что одна из них предана Афанасию, а другая — Иоанну, он сильно разгневался и самого Иоанна изгнал в ссылку. Этот Иоанн был преемник Мелетия; но тирский Собор возвратил ему общение с Церковью и повелел иметь прежние преимущества в клире, равно как и тем, которые держались его образа мыслей. Изгнание Иоанна хотя было и против [156] желания врагов Афанасия, однако состоялось, — и определение тирского Собора нисколько не помогло Иоанну; ибо никакие просьбы и увещания не могли преклонить царя на милость к тому, которого он считал виновником смятения, или разногласия между Христианами.

ГЛАВА 32.

О том, что Константин, для уничтожения всех ересей, издал закон, запрещавший собираться где-либо, кроме кафолической Церкви, отчего весьма многие ереси исчезли, а ариане, приверженцы Евсевия никомидийского, старались между тем коварно изгладить слово: единосущный.

Арианское учение, хотя многими усердно было защищаемо в разговорах, — еще не составляло особого общества, которое носило бы имя ересеначальника. Доселе все собирались вместе и имели взаимное общение, кроме новациан, так называемых фригиан, валентиниан, маркионитов, павлиан и других, составлявших уже особо образовавшиеся секты. Против всех их царь издал закон, которым повелевалось отнимать у них молитвенные домы и присоединять к церквам, чтобы они не смели собираться ни в частных домах, ни публично. Общение с кафолическою Церковью он почитал делом самым важным и увещевал их присоединяться к ней. Вследствие этого закона, упомянутые ереси думаю, много изгладились из памяти. При прежних государях, верующие во Христа хотя [157] и различались в мнениях, но от язычников принимаемы были за одних и тех же, и одинаковые терпели от них бедствия. Тогда состязаться между собою, по причине общих опасностей, они не могли и потому общества в то время свободно делали особые собрания и, сносясь одно с другим, при самой своей малочисленности, не истреблялись: но после этого закона им уже нельзя было собираться ни открыто, ни тайно; потому что епископы и клирики по городам тщательно наблюдали за этим. От того многие из них, побуждаемые страхом, присоединились к вселенской Церкви. Если же иные и держались прежнего мнения, то умирали, не оставляя после себя преемников своей ереси; потому что не смели ни сходиться, ни поучать свободно своих единомышленников. Впрочем и до этого, ереси имели немногих последователей — либо по нелепости учения, либо по дурным свойствам изобретателей и вождей своих: только одни новациане, имевшие добрых предстоятелей и мыслившие о Боге одинаково с вселенскою Церковью, были многочисленны и удержались, не получив большого вреда от этого закона. Притом сам царь, кажется, добровольно смягчил его действие, желая не погубить, а только устрашить подданных. Да и тогдашний епископ их ереси в Константинополе, Акесий, уважаемый царем за святость жизни, вероятно немало помог своей Церкви. [158] Но фригияне, наравне с прочими, терпели во всей империи, исключая Фригию и другие соседние области, где, со времен Монтана, они находились и ныне находятся во множестве. Около того же времени, сообщники Евсевия, епископа никомидийского, и Феогниса никейского стали письменно искажать символ отцов, собравшихся в Никею. Явно отвергать догмата о единосущии Сына со Отцом они не смели; ибо знали, что так верует сам царь: но написав другое изложение, внушали восточным епископам, что слова никейского догмата надобно принимать с некоторым объяснением. По поводу же этого объяснения и такой мысли, прежний вопрос, казавшийся уже решенным, снова сделался предметом рассуждений.

ГЛАВА 33.

О Маркелле анкирском, его ереси и низложении.

Собравшиеся в Константинополе епископы в то же время низложили и изгнали из Церкви Маркелла, епископа Анкиры галатийской, как изобретателя новых мыслей, утверждавшего, что Сын Божий получил начало (бытия) от Марии, и что царство Его будет иметь конец, и написавшего об этом сочинение. На место же его, епископом области галатийской поставили они Василия, отличавшегося красноречием и ученостью, и предписали тамошним церквам — отыскивать и истреблять сочинение [159] Маркелла, а единомышленников его, если найдутся, обращать к православной вере. При этом заметили они, что, по причине обширности Маркелловой книги, она не приводится вполне, а только вносятся в послание некоторые из ней выражения, чтобы видно было как он мыслит. Иные говорят, что Маркелл писал это в виде (исторического) исследования; а евсевиане клеветливо представили царю, будто он сам исповедовал такое учение; ибо питали против него величайшую вражду — за то, что и на Соборе финикийском он не согласился на их определения, и в Иерусалиме не сошелся с Арием, и в освящении великого храма мучеников не принимал участия — единственно потому, что избегал общения с ними. Донося царю о Маркелле, они поставляли ему в вину и то, что он оскорбил самого царя, не удостоив своим присутствием освящение новосозданного в Иерусалиме храма. К написанию упомянутого сочинения Маркеллу подал повод каппадокийский софист, Астерий, который, сочинив несколько книг о (христианском) учении, согласно с мнением Ария, и путешествуя с ними по разным городам, читал их и вместе с епископами присутствовал почти на всех Соборах. Опровергая его, Маркелл, добровольно или без намерения, впал в заблуждение Павла Самосатского. Впрочем впоследствии на Соборе сардикском, он [160] получил обратно свою епископию, доказав, что образ его мыслей не таков.

ГЛАВА 34.

О кончине Константина Великого и о том, как он пред смертью принял крещение и погребен в храме святых Апостолов.

Еще прежде разделив Империю между своими сыновьями кесарями и вверив Константину и Константу области западные, а Констанцию — восточные, царь ослабел телом и отправился в Еленополис вифинский пользоваться ваннами из естественных минеральных вод. Но почувствовав себя хуже, он был принесен в Никомидию и, проживая там в предместии, принял святое крещение. Это исполнило его великой радости и благодарности пред Богом. Потом сделал он завещание, которым империю разделял между сыновьями по-прежнему, и предоставлял некоторые преимущества старому Риму и соименному себе городу. Это завещание отдал царь известному пресвитеру, приверженцу Ария, которого, как человека отличной жизни, рекомендовала ему при смерти сестра его Констанция, и приказал под клятвою вручить его Констанцию, как скоро он приедет; ибо ни этот, ни другие кесари при смерти отца не присутствовали. После завещания он жил еще несколько дней и умер, имея от роду [161] около шестидесяти пяти лет и процарствовав тридцать один год. Константин был весьма предан христианской вере, так что первый из царей покровительствовал Церкви и распространил ее, как можно более. Он был счастлив в своих предприятиях, как, не знаю, был ли кто другой, — потому кажется, что ничего не начинал без Бога. Он остался победителем в происходивших при нем войнах против Готфов и Савроматов, и государство, по своему желанию, преобразовал с такою легкостью, что учредил другой сенат и новую соименную себе столицу. Языческое богослужение, которого столько времени держались и начальники и подчиненные, он ниспроверг разом и в короткое время. После смерти, тело его было перенесено в Константинополь в золотом гробе и поставлено во дворце на возвышении. Придворные чины воздавали ему такую же почесть и так же исполняли свои должности, как и при его жизни. Между тем, находившийся на востоке Констанций, едва лишь, получил известие о смерти отца, быстро приехал в Константинополь и, совершив над ним царское погребение, похоронил его в церкви во имя святых Апостолов, где сам Константин еще при жизни приготовил себе гробницу. С того времени, как бы по обычаю, получившему свое начало от Константина, здесь покоятся все умершие [162] в Константинополе

Дата добавления: 2015-06-30