Музеи, его смысл и назначение

Наш век, гордый и самолюбивый (т. е. «цивилизо­ванный» и «культурный»), желая выразить презрение к какому-либо произведению, не знает другого, более презрительного выражения, как «сдать его в архив,в музей...». Уже по этому можно судить, насколько искренна благодарность потомства, например, к ге­ниям-изобретателям, да и вообще к предкам, к кото­рым обыкновенно так жестоки бывают современники. Во всяком случае почтение, выраженное «музейски», в нынешнем смысле этого слова, не лишено лицемерия и заключает в себе двусмысленность; а потому музей, в смысле презрепия, и музей, в смысле почтения,— это такое противоречие, которое нуждается в разрешении.

Должно, однако, заметить, что презрепие к сда­ваемому в архив совершенно неосновательно и проис­ходит оттого, что наш век решительно неспособен сознавать свои недостатки. Если бы он не был лишен этой способности, то, конечно, признал бы не позор­ною, а истинно почетною сдачу в музей, например, первого парохода, который, до этой сдачи, занимался, быть может, перевозкою негров или же перевозкою мануфактурного вздора и стал затем негоден к упот­реблению для этой цели. И возможно ли найти, приду­мать для этого парохода или вообще для чего бы то ни было, для каких бы то ни было произведений, та­кое употребление, вынужденное прекращение кото­рого могло бы вызвать сожаление? Такое употребление было бы, несомненно, выше, а не ниже бездействия, составляющего участь всего сдаваемого в музей! Пере­возка или доставка, например, хлеба?! Но хлеб пере­возится из села в город; торг же города с селом не братский обмен, служить которому было бы почетно.

Точно так же и перевозка войска не братское дело!.^ И тем не менее если музей есть только хранилище, хотя бы даже почетное, то сдача в него, как в могилу, хотя бы и сопровождаемая художественным или уче­ным, т. е. мертвым, восстановлением, не может заклю­чать в себе ничего хорошего, и в этом случае уничто­жнтельное значение, которое ему придается, имеет основание. Но если сдача в архив, как только в храни­лище, заслуживает презрения, а мертвое восстановле­ние не удовлетворяет живых существ, то и оставаться в жизни такой, какова она есть, также не почетно: по­кой и смерть, вечный разлад и борьба — одинаковое зло; и лицемерие неизбежно, пока музей — только хранилище, только мертвое восстановление, а жизнь — только борьба.

А между тем хранилище все расширяется, тем больше, чем энергичнее становится борьба, усиление которой столь же несомненно. Понятно, что век, на­зывающий себя прогрессивным, будет тем обильнее, тем богаче «сдачами» в музей, чем он вернее своему названию века прогресса. Прогресс, правильнее ска­зать, борьбу, поставляющую столько жертв музею, избавляющему сдаваемое в него от небратской деятель­ности, можно было бы не считать носящею боль и смертоносною, если бы каждое произведение не имело своего автора-творца и если бы прогресс не был вы­теснением живого. Но прогресс есть именно произ­водство мертвых вещей, сопровождаемое вытеснением живых людей; он может быть назван истинным, дей­ствительным адом, тогда как музей, если и есть рай, то еще только проективный, так как он есть собира­ние под видом старых вещей (ветоши) душ отшедших, умерших. Но эти души открываются лишь для имею­щих душу. Для музея человек бесконечно выше вещи; для посада же, для фабричной цивилизации и куль­туры вещь выше человека. Музей есть последний ос­таток культа предков; он — особый вид этого культа, который, изгоняемый из религии (как это видим у протестантов), восстанавливается в виде музеев. Выше ветоши, сохраняемой в музеях, только самый прах, самые останки умерших, как и выше музея — только могила, если сам музей не станет перенесе­нием праха в город или же превращением кладбища в музей.

Наш век глубоко благоговеет перед прогрессом

и его полным выражением — выставкою, т. е. перед борьбою, вытеснением, и, конечно, пожелает вечного существования вытеснения, именуемого прогрессом, этого совершенствования, которое никогда не сделается даже настолько совершенным, чтобы уничтожить ту боль, которою это совершенствование, как и всякая борьба, необходимо сопровождается. И никак уже не дерзнет наш век представить себе, что самый прогресс сделается когда-либо достоянием истории, а эта мо­гила, музей, станет восстановлением жертв прогресса в ту пору, когда борьба заменится согласием, объеди­нением в деле восстановления, в котором единственно и могут примириться партии прогрессистов и консер­

ваторов, борющиеся от начала истории.

Второе противоречие современного музея заклю­чается в том, что век, ценящий лишь полезное, соби­рает и хранит бесполезное. Музеи служат оправданием XIX веку; существование их в этот железный век до­казывает, что совесть еще не совершенно исчезла. Иначе и понять нельзя хранения в нынешнем всепро­дажном, грубоутилитарном веке, как нельзя постиг­путь и высокой непродажной ценности вещей негод­ных, вышедших из употребления. Сохраняя вещи во­преки своим эксплуататорским наклонностям, наш век, хотя и в противоречие с собою, еще служит не­ведомому Богу. Но сохранится ли это уважение к па­мятникам прошедшего при дальнейшем прогрессе, при увеличении искусственных потребностей, признавае­мых необходимыми, при усиливающейся заботе только о настоящем? Египтяне в нужде закладывали мумии своих предков, несмотря на то что в их представлении такой заклад равнялся ухудшению судьбы предков; наше же время, при дальнейшем прогрессе, может и совсем оставить все, относящееся к нашим предкам, всякие о них памятники; но вместе с тем человек, ут­ратив самое чувство и понятие родства, перестанет уже быть существом нравственным, т. е. достигнет полного буддийского бесстрастия; для него не будет уже ничего дорогого, а общество сделается воистину муравейником, который также, впрочем, способен к «прогрессу»!

Однако уничтожить музей нельзя: как тень, он сопровождает жизнь, как могила, стоит за всем живу­

Дата добавления: 2015-07-02