И. Ф. Федоров 613

христианства видно уж из того, что Христа называют не сыном человеческим (как он сам себя называл), а че­ловеком; знают отвлеченного Бога, а не Бога отцов; заповеди «будьте, как дети», т. е. как сыны, как до­чери, совсем не признают, хотя в пей-то, собственно, и заключается, из нее вытекает наибольшая заповедь. Все это и привело к тому, что под братством разумеют соединение не сынов, а просто людей, т. е. добрые, не­враждебные отношения между людьми. Неизвестность общего дела, неизвестность общего врага и есть самая характерная черта нашего времени, нашего века. У за­вершителя этого века, каким надо признать Толстого, эта неизвестность, неясность, неопределенность осо­бенно очевидна, она-то и привела его к проповеди «не­делания».^..]

Разбор романа Э. Беллами «Оглядываясь назад от 1887 к 2000 году» и трактата Л. Гронленда «Общий очерк кооперативного благосостояния»

Беллами, изображая общество XX века \ отождеств­ляет богатство (комфорт) и университетское образо­вание с общественным благом и, очевидно, вовсе не знает о бедствиях, общих богатым и бедным, образо­ванным и необразованным; и при изображении обще­ственных пороков XIX века руководится не сочувст­вием к бедным, а завистью к богатым, иначе он не смешивал бы богатства со счастием, не придавал бы ненадлежащего значения и университетскому образо­ванию, производящему людей, занятых собственным анализом, если «нужда» не заставит их отказаться от этого главного плода университетского образования. Не только зависть к богатым, но и сочувствие к бед­ным не должно быть точкою исхода. Бедствия, общие и богатым и бедным, невеждам и образованным, т. е. бессознательному невежеству и сознательным невеж­дам (получившим университетское, т. е. философское, образование), должны быть поставлены в основу об­щего дела. Только страждущие завистью к богатству могут поставить целью объединение во имя комфорта, во имя хлеба и зрелищ (при минимуме труда и макси­муме комфорта), игнорируя при этом смерть, т. е. об^ щее бедствие.

Беллами хочет нынешнюю сословную науку, зна­пие, не переходящее всё в дело, сделать достоя­нием всех, он хочет людям дела привить мысль, не имеющую прямого отношения к делу, обращается с проповедью не о Царстве Божием, сельском, крестьяп­ском, а о царствии мещанском, городском. Вес до по­следнего рабочего станут культурными людьми, т. е. на всех будет печать мысли без дела; мускульная си­стема будет принесена в жертву нервной, хотя меха­ническая, бессмысленная работа будет сохранена во всей полноте даже на всю 24-летнюю службу².

Главная ошибка Беллами в том, что он не знает «общего дела». Наука и искусство составляют у него особые области. Он не допускает для науки и искус­ства самого естественного прогресса, который состоит в том, чтобы все делались знающими и чтобы всё де­лалось предметом знания, а искусство стало бы его приложением, приложением этого всеобъемлющего знания, знания всеми живущими (сынами), которое ведет к возвращению жизни всем умершим. Сам автор

(Беллами) признает, что труд ради комфорта есть тя­гость, от коей освобождаются: одни — после трехлет­кой службы, переходя в ученые и художники, а все другие — после службы в течение 24-х лет³.

Признавая, что только занятия ученого и худож­ника делают из досуга благо жизни, Беллами лишает блага жизни большинство. Но очевидно, что нет блага ни в знании бесцельном, ни в безжизненном искусстве, как нет его и «в наслаждении всем тем хорошим (ком­фортом), в создании чего они (все не ученые и не художники) участвовали» ⁴,— скажем мы, придержи­ваясь выражений самого Беллами. Поэтому 45-летний возраст, возраст исключительного пользования комфор­том, так же мало может быть назван возрастом зре­лости*, как и возраст, в котором производятся ману­фактурные игрушки, доставляющие комфорт. (Во вся­кого рода играх отставные работники принимают большее участие, чем молодые.) Едва ли может быть названо благом и право выбирать вместе с учеными и художниками опекуна, а также и быть судьями по назначению этого опекуна (президента), хотя бы выбор президента и делался не для себя, как освобож­

* Название второй молодости, т. е. прелость незрелости, для этого возраста гораздо вернее и подходящее.

депных от контроля, но освобожденных лишь потому, что прожили 45 лет, оказавшись, одпако, неспособны­ми к освобождению путем знания и искусства, оказав­шись, следовательно, недорослями⁵.

В этом общественном строе себялюбие (эгоизм) за­менено самолюбием, которое так же разрушительно для братства, как и себялюбие. Оставив, даже усили­вая самолюбие, славолюбие, властолюбие, карьеру⁶,странно думать, что устранены все поводы к престу­плениям: индивидуализм в форме самолюбия будет еще разрушительнее индивидуализма в виде эгоизма. А между тем все преступления в этом обществе назы­ваются атавизмом; следовательно, пока все, что оста­ется в настоящем поколении от предков, пока все это не исчезнет, останутся и преступления. Таким образом, порок «прогресса», т. е. превозношение младших над старшими, последующих над предыдущими, будет до­веден до высшей степени⁷. Исключительная ответст­венность перед будущим, забвение и пренебрежение прошедшим создадут или будут создавать постоянно для менее даровитых, менее красивых положепие па­риев.

Беллами в своем романе представляет как верх блаженства и совершенства общество, пирующее на могилах отцов. Но большинство этого общества за по­стоянными развлечениями, как и сам автор, не заме­чает, что трапезою для этого пира служат могилы предков⁸. Меньшинство этого общества, которое благо жизни видит в мышлении, в художественных занятиях, превращает действительность в отвлеченное или худо­жественное бессмертие. Общество, пирующее на мо­гилах отцов, конечно, не может быть братством сынов и будет именно обществом бродяг, забывших о своем сыновстве, а следовательно, и о братстве.

Для такого общества возвращение к жизни одного из прежних поколепий есть не предмет желания, а дело случая, и оно относится к нему, к воскрешению, с сожалением, с любопытством. Анализ положения че­ловека, попавшего в чуждое ему общество XX века, доказывает неестественность одноличного воскреше­ния. Человечество потому и не стало еще христианст­вом, т. е. истинным братством, что воскрешение не стало проектом, даже не признано таковым. Ромап Беллами, встреченный с чрезвычайным сочувствием, есть изображение лжебратства, потому что воскреше­ние служит для него лишь фабулою, притом это воскре­шение одноличное, для коего не требуется ни знания, ни искусства, ибо знание и искусство заменены тут гипнотизмом, т. е. колдовством. Картинка на заглав­ном листе изображает — трудно решить — шарлатана ли XIX века или же его собрата по колдовству — док­тора XX века, пробуждающего героя этого романа⁹.

Фабула, придуманная Беллами для показа идеаль­ного общества, служит лишь к обличению этого обще­ства. Автор, сам того не замечая, указывает на бесси­лие науки XX века, когда считает ее неспособною во­скресить даже не умершего человека, даже молодого

(т. е. в которОхМ не начиналось еще умирание), а при­бегает для этого к колдовству, т. е. к гипнотизму; тогда как наука XIX века признавала (отчасти хотя) возможность даже омолаживания (способ Броун-Се­кара) ¹⁰. Фабула, принятая автором ромапа, но не им, впрочем, изобретенная, служит к обличению не в не­вежестве лишь изображенного им общества, но и в безнравственности. Это общество — не братство, потому что оно равнодушно к отцам. Воскрешение же служит мерилом знаниям и нравственности, ибо воскрешепие всех умерших возможпо только при знании всеми все­го, и притом еще требует любви сыновней и братской в самой высшей степени, т. е. любви беспредельной, всемирной, требует, чтобы человечество стало христи­анством. Для автора романа религия есть дело личное каждого (т. е. фантазия, о которой не спорят); и это значит, что у человечества по истечении ста лет не оказывается ни одной истины, достойной общего почи­тания, культа. Религия оказывается только мнением, а не делом, и притом мнением личпым, а не общим, общее же дело состоит в доставлении комфорта всем, развлечений большинству, а меньшинству — досуга для праздного размышления и художественного само­обольщения.

Вернее было бы отнестись критически к эпикурей­скому обществу XX века, к обществу, в коем народ превращен в интеллигенцию; фабулу же одноличного, произведенного колдовством воскрешения следовало бы обратить в проект всеобщего, всеми (всеми сынами) производимого воскрешения. Не зная истипного смыс­ла братства, Беллами не видит всего объема небрат­ства. Вопрос об Авеле для него имеет лишь метафори­ческий, а не буквальный смысл. Авель не убит Каи­ном, а лишен им состояния, удален от наследства¹¹. В романе Беллами народ уничтожен, все общество превращено в интеллигенцию, в нем нет народа, а одна интеллигенция,, т. е. эпикурейское стадо,

* * *

Промышленная армия — это вопиющее противоре­чие. Армия — это совокупность сынов, жертвующих жизнью за отечество, хотя бы только за его существо­вание; а тут (в промышленной армии) соединение чужих людей, жертвующих личными выгодами ради промышленности, ради роскоши: можно ли требовать бескорыстного служения ради замены бумажного платья шелковым?!.. Слияние промышленных, т. е. корыстных, предприятий из мелких в крупные может ли привести к соединению в одно предприятие, кото­рое, однако, не может уже быть корыстным, т. е. про­мышленным, а может и должно быть бескорыстным, т. е. относиться к тому, что есть общего у всех людей, или сынов человеческих; общее же у всех людей, у всех смертных сынов человеческих, есть смерть, а по­тому и общим предприятием, если бы люди не были сынами, может и должно быть дело бессмертия, для сынов же общим предприятием будет воскрешение. Воскрешение есть не искусственное подражание, а проявление сознательной силы в самой природе, тогда как промышленное предприятие есть подражание есте­ственному, подделка под естественное, фальсификация по сущности.

«Эта великая метаморфоза (превращение частных промышленных предприятий в едипый синдикат) со­вершится вполне спокойно, без всяких насилий, в силу естественных законов эволюции»,— говорит Гронленд; на предыдущей же странице было сказано: «Но.пока происходит этот процесс слияния (т. е. слияния в еди­ный синдикат), он болезненно отражается и чувству­ется па всем народном организме» ¹². Вполне спокойно, без всяких насилий, а между тем болезненно и во всем народном организме?! Чем же отличается эволю­ция от революции? Как болезнь от смерти? Как смерть от пыток?

Существенный, коренной недостаток системы Гроп­ленда и романа Ьеллами заключается в том, что опи призпают лишь экономические реформы, а не техни­ческие, не думают о замене истребительных орудий регулятором слепой силы природы. Техническая же реформа требует психической реформы, т. е. обраще­ния ученого (только мыслящего) сословия в комис­сию, т. е. в действующих и чувствующих. Прежде всего нужно морализировать, так сказать, изобретения. ]1равда, они (Гронленд и Беллами) ожидают в буду­щем чрезвычайных открытий; но ведь эти открытия, подобно нынешним, будут лишь подражаниями в ма­лом виде природе, т. е. игрушками, как предметом ссоры, и орудиями, которые знание дает в руки ссоря­

щихся отдельных лиц и особенно целых сословий и на­родов. По одно признание игрушечного характера за промышленностью есть уже переход от несовершенно­летнего возраста, лучшим выражением для которого может служить не случайное, а вызванное главною πο­τ ребностью настоящего времени создание орудия, или оружия, двоякого употребления, т. е. как для защиты от себе подобных, так и для действия на слепые силы природы.

Второй недостаток заключается в том, что ни Бел­лами, ни Гронленд не знают другого дела, кроме про­изводства и распределения предметов комфорта, дела же высшего, всеобъемлющего, превращения трансцен­дентного, внемирного в имманентное не признают. Λ при таком деле теряет всякое значение поземельная: рента, прибыль, проценты... Что может зпачить доход владеющего землею, если под владением будет разу­меться не правовое, а обладание, даваемое действитель­ным произведением, т. е. обращением слепого процесса самой природы в управляемый совокупным трудом? Доход, который должна дать земля, насколько она есть прах отцов, состоит в возвращении его (праха) тем, кому он принадлежал последовательно, т. е. доход состоит в восстановлении тел отцов, в возвращении им» жизни.

Третий недостаток заключается в том, что, обещая дать всем университетское образование, они (Грон­ленд и Беллами) не делают из этого образования, общего руководства для определения всех обществен­ных отношений. Выбор дела, должности, вступление в брак и в другие союзы — все это предоставляется лич­ному выбору, а не исключительно знанию, для коего не существует минутного увлечения и которое, достиг­нув некоторой высоты, не может впадать в ошибки.

Роман Беллами и трактат Гронленда, эта новая фантазия на старую тему ¹³, к сожалению, и не очень уже нова и не составляет исключительной фантазии этих двух лиц, ибо на Парижском конгрессе было за­явлено требование организации промышленной и зем­ледельческой армий. В настоящее время, когда «го­род» хочет воспользоваться воинскою повинностью для обращения третьего и четвертого сословий в промыш­ленную, а пятого сословия в земледельческую армию, чрезвычайно важно отличить сельскую воинскую по­винность, которая имеет целью переход или перевод городского сословия в сельское в видах регуляции естественных явлений, в видах превращения смерто­носной слепой силы в живоносную. Хотя задача сель­ской воинской повинности весьма естественна, но для испорченных искусственною жизнью города может ка­заться гораздо более фантастичною, чем фантазия вы­шеозначенных авторов, и может даже казаться фанта­зиен) на тему совершенно новую, тогда как в действи­тельности сельская воинская повинность имеет в виду, не разрушая фантастического представления сельского хоровода о себе как силе, правящей временами года, поставить ученому сословию в задачу, как необходи­мое следствие знания, замену орудий разрушения орудиями регуляции естественной силы, или замену орудий разрушения орудиями двоякого употребления; а вместе имеет в виду поставить ученому сословию в задачу и объединение для этой цели всех в сельской жизни. Сельская воинская повинность ставит себе целью достижение совершеннолетия; власть при этом имеет значение временного наместника, соединяющего в себе знание и воспитание, т. е. душеприказчика и учителя; эта власть необходимо кончается вместе с исполнением долга, т. е. с воскрешением, с полным взаимознанием, т. е. родством.

При промышленной же повинности власть ради улучшения комфорта получает значение вечного опе­куна или попечителя, а не временного наместника, ибо промышленность, как и искусство, есть только подделка под живое (игрушки), потому-то в промыш­ленной повинности, или долге, и не может заключаться требование воскрешения. Только при сопоставлении промышленной повинности с сельскою первая полу­чает надлежащую оценку. При этом сравнении про­мышленная повинность не только умаляется, по се лжебратство становится очевидным, ибо нет братства, пока остаются юридические и экономические отно­шения.

Как религия есть культ предков, культ смертных, ставящих себе целью бессмертие, так знание и искус­ство есть знание предков, доказываемое искусством обращения смертоносной силы в живоносную. Как отрицание или искажение религии есть культ женщин и детей, так и наука, как прикладная, как искусство, находит свое выражение во Всемирной выставке, а в чистом виде — в метафизике, которые скрывают в от­влеченном виде тот же культ предков, тот же вопрос о смертности, о конечном и бесконечном и т. п. Госу­дарство есть душеприказчество, а искажение его — комфорт жен и детей, т. е. светское государство.

Дата добавления: 2015-07-02