Австралийцы 4 страница

В ранних источниках, относящихся к XIX в., можно часто встретить утверждение, что собственность на землю имела у аборигенов Австралии индивидуальный характер, что отдельным аборигенам принадлежали участки земли, которые передавались по наследству от отца к сыну. Об этом писали такие авторитетные исследователи, как Дж. Грей, Э. Эйр и многие другие [247]. Так, Дж. Грей, говоря об индивидуальной собственности мужчин на участки земли, расположенные в пределах племенной территории, цитирует письмо Дж. Лэнга, который подчеркивает, что эта собственность имеет экономическое значение: «Дикие животные, обитающие на этой земле, считаются собственностью владельца земли... Индивидуальная собственность на землю в охотничьих целях широко распространена среди аборигенов» [302, с. 232-235; 264, с. 297-300]. О семейной собственности на кормовые территории у курнаи и кулин пишет и А. Хауитт [342, с. 72-73]. В Юго-Восточной Австралии единицей локальной организации была семейная группа, которая охотилась на собственной земле [342, с. 50-51]. В Новом Южном Уэльсе многие семьи аборигенов имели собственные участки в пределах охотничьей территории общины (таураи), на которых они добывали средства существования [278, с. 36-37]. На севере Арнемленда, в районе Дарвина, земля, по словам Т. Паркхауза, была поделена между группами семей и, возможно, между отдельными семьями, собственность на нее имела экономическое содержание (она относилась к естественным ресурсам) [457, с. 638-639]. Некоторые карьеры, в которых добывали камень для изготовления орудий окрестные общины и даже отдаленные племена, находились, по словам исследователей, в собственности отдельных семей. Например, в карьере у горы Вильям (на территории штата Виктория) на добычу камня требовалось разрешение его собственников, в противном случае происходили конфликты, сообщает Хауитт [342, с. 311-312, 340, 689]. Возможно, впрочем, что группа, которую он считает семьей, в действительности была небольшой общиной. Вообще, называя землю своей, абориген на самом деле может иметь в виду землю своей общины. Так, абориген Западной Австралии, чертя на земле схему, изображающую расположение водоемов на территории его общины, говорил Н. Тиндейлу: «Все это - мои водоемы. Здесь я могу вырезать бумеранг из любого дерева, не спрашивая ни у кого разрешения. Это - моя страна» [573, с. 19].

Итак, хотя исследователи порою могли принять небольшую общину за отдельную семью, нельзя исключать и того, что в некоторых случаях существовала закрепленная обычаем и традицией связь отдельных хозяйственных групп и даже семей с определенными охотничье-собирательскими угодьями. Поэтому едва ли можно согласиться с Г. Ф. Хрустовым, который полностью отрицает существование у австралийцев семейной собственности на землю [141]. Такая собственность могла быть следствием расселения аборигенов на обширных племенных и общинных территориях и периодической хозяйственно-бытовой самостоятельности семей, которая продолжалась иногда несколько месяцев подряд. В таких случаях притязания членов отдельных семей на угодья, которыми периодически пользовались многие поколения этих семей, могли иметь реальное экономическое обоснование. Разумеется, эти участки нельзя было отчуждать, ибо верховным правом собственности на них по-прежнему обладали община и племя.

Подобная ситуация возникала порою в иных, прямо противоположных условиях: на маленьких островах с ограниченными ресурсами, которые не могли прокормить большое число людей. Так, аборигены о-ва Морнингтон (лардил) и о-ва Бентинк (кайадилт) разделили свои острова на небольшие семейные участки, причем каждая семья жила и охотилась на своей территории. Чужестранцев неизменно изгоняли или убивали. Явление это - глубоко традиционное - никак не связано с европейской колонизацией или каким-либо иным воздействием извне [118, с. 10,41,96].

Записки первых путешественников, увидевших жизнь аборигенов Австралии такой, как она сложилась на протяжении тысячелетий самостоятельного развития, наполнены рассказами о многочисленных встречах с очень небольшими, а нередко совсем маленькими группами в любое время года и во всех географических зонах. Отдельные семьи, занятые поисками пищи, были в то время самым обычным явлением. Дж. Оксли пишет, например, что видел группу, состоявшую из мужчин, двух его жен и трех детей, старшему из которых было около трех лет [456, с. 117-118]. «На одном месте аборигены редко проводят несколько недель, чаще - несколько дней, - отмечает Э. Эйр. - Количество людей, которые бродят вместе, во многом зависит от времени года и пищи, которую в этот период можно добыть... Если в ней ощущается недостаток, люди рассеиваются по своей территории небольшими группами или отдельными семьями» [264, с. 218]. «Хотя эти люди живут одной общиной, нередко случается, что мужчина забирает свою семью и уходит с ней бродить на целые месяцы» [324, с. 681]. В литературе второй половины XIX - XX в. также много сообщений о добывании пищи отдельными семьями на протяжении недель и даже месяцев. Этнографы показывают экологическую обусловленность этого явления, относительно независимое положение семьи (или группы семей, связанных тесным родством) в общине, заметную роль, которую играет семья в хозяйственной жизни. Последнее объясняется тем, что многие трудовые процессы (охота, собирательство, некоторые виды рыбной ловли) могут выполняться и фактически выполняются отдельным человеком или отдельной семьей. Такому обособлению семьи и индивидуума способствуют несложные средства производства, которые в большинстве случаев изготовляются индивидуально, и осуществляемые посредством них трудовые процессы [513, с. 144]. Тем не менее утверждать, что указанные факторы сами по себе порождают семейную собственность на землю, было бы неправильно. Они лишь делают возможным появление в определенных условиях семейных угодий, но над семейной собственностью возвышается собственность общины. Собственность семьи на землю не абсолютна, так же как и сама семья не является совершенно независимым от общины социальным институтом.

В некоторых случаях притязания отдельных семей на землю имели экономическое происхождение, в других - совершенно иное. Какое же? Близко к ответу на этот вопрос подошел Р. Брау Смит. Он писал: «Хотя земля, занятая племенем, была общей собственностью этого племени, которое охотилось и собирало растительную пищу на этой земле, существовали не вполне ясные личные права собственности на отдельные ее участки... Неясно, была ли эта индивидуальная собственность на землю собственностью в обычном смысле слова... Абориген, рожденный в какой-либо местности, рассматривает ее как свою собственность, а если другой абориген родится в этом же месте, то он обычно делит право собственности с первым» [531, т. 1, с. 146]. Очевидно, индивидуальная собственность на землю, о которой пишет Брау Смит, не была собственностью в «обычном смысле слова», т. е. собственностью коллектива, который добывал на ней средства существования и который Р. Брау Смит называет племенем (хотя это могла быть и община), а какой-то иной, скорее всего родовой, тотемической, так как связывалась с представлением о происхождении человека. Мысль об идеологической, тотемической сущности притязаний семей и отдельных аборигенов на землю высказал еще Г. Ф. Хрустов [141], хотя, как было сказано выше, все случаи таких притязаний этим объяснить нельзя.

Д. Коллинз, один из наиболее ранних авторов, сообщает, что собственность австралийцев на землю была индивидуальной [234, с. 599], а С. Нинд уточняет, что разделение земли на индивидуальные участки является номинальным [451, с. 28]. Говоря об индивидуальной собственности мужчин на землю, Э. Эйр, однако, пишет, что если в какой-то местности много той или иной пищи, то «все племя обычно собирается, чтобы воспользоваться ею» [264, с. 218]. «Семья владеет участком земли, - отмечает Р. Сальвадо, - которым соседние семьи пользуются сообща» [499, с. 265-266]. О наследственной семейной собственности на землю пишет и Дж. Броуни, но добавляет, что трудно сказать, в чем она состоит, так как члены общины охотятся на любой земле [206, с. 446]. Аборигену и его семье принадлежит определенный участок, говорит К. Юнг, остальные члены его группы могут на нем охотиться [356, с. 348].

В, свое время Э. Керр обратил внимание на то, что индивидуальные притязания аборигенов на землю и использование земли в экономических целях не совпадают. «Хотя земли племени во многих случаях разделены между его членами, - пишет исследователь, - фактически они используются сообща». И дальше: «Племенные земли в настоящее время используются совместно, и никакой другой порядок не был возможен и в прошлом» [240, т. 1, с. 64-65]. Исключение составляют лишь запруды для рыбной ловли, которые находятся в собственности отдельных семей. Несмотря на существование семейных участков, указывает В. Рот, община как целое имеет право охотиться в пределах всей своей территории [496, с. 8].

Итак, индивидуальная или семейная собственность на землю как правило, не была абсолютной, над ней возвышалась собственность общины в целом. Австралийские общины жили «совместной охотой на общей территории, которую они рассматривали как свою собственность», - пишет Р. Семон [514, с. 248]. «Местность локальной группы, со всеми ее животными, растительными и минеральными богатствами, принадлежит членам группы сообща. Каждый имеет право охотиться на территории своей группы в любое время», - свидетельствует А. Радклиф-Браун [484, с. 146]. А локальной группой он называл, как говорилось выше, общину.

Тотемическая связь с территорией и тотемическими святилищами на ней ассоциируется у австралийцев с отцовским родом. Материнский род имеет иные функции. Вот почему оба рода - отцовский и материнский - у австралийцев часто сосуществуют в одной и той же группе.

Австралийское общество основано на разделении труда между мужчинами и женщинами. В среднем 70 % продуктов собирательства добывается женщинами, 98 % продуктов охоты и 60 % продуктов рыболовства - мужчинами [334]. Растительная пища, собираемая женщинами, занимает в питании аборигенов значительное место. В некоторых районах, например на севере Австралии, она нередко количественно преобладает над мясной. Так, женщины Арнемленда поставляют от 60 до 90 % всей пищи [462]. Следовательно, экономическая роль женщин не менее важна, чем роль мужчин. В первобытном коллективе вклад женщин в добывание средств существования не может не отражаться на их общественном статусе. Выходя замуж и приходя в вирилокальные общины из других общин, женщины становятся экономически равноправными членами нового коллектива. По мнению К. Берндт, женщины подчинены мужчинам лишь в религиозно-культовой сфере, но независимы и равноправны в сфере экономической [178].

Доминирующее положение мужчин в традиционном австралийском обществе определяется различными факторами. Один из них - преобладающая вирилокальность брака. В Австралии известны случаи временной и даже постоянной уксорилокальности и амбилокальности, но вирилокальность решительно преобладает. Даже там, где был распространен матрилинейный род, общины были вирилокальными, об этом свидетельствуют, в частности, сообщения Л. Файсона и А. Хауитта, относящиеся к племенам Юго-Восточной Австралии, или К. Харта и А. Пиллинга - к тиви. В свою очередь, через вирилокальность действуют такие факторы, как экономика (прежде всего разделение труда) и тесно связанная с нею экология. Приведем лишь один пример подобной обусловленности вирилокальности. В аридных областях Австралии, где выживание общины зависит от ее способности находить воду, пищу и кров на своей земле, мальчики, проходящие инициацию, обязаны запомнить и повторить в правильной последовательности названия всех источников воды, находящихся в распоряжении общины, и показать способность успешно охотиться на ее территории [430, с. 174-175]. С точки зрения членов общины, необходимо, чтобы будущие охотники, сдав этот экзамен, оставались на ее земле. А это укрепляло их солидарность и усиливало руководящее положение внутри общины.

Выражением социального доминирования мужчин является их роль в религиозно-обрядовой сфере, которая, в свою очередь, идеологически санкционирует их положение в обществе. Женщины, правда, имеют свои собственные обряды, «женские» культы, но они предназначены лишь для женщин, тогда как обряды, совершаемые мужчинами, призваны обеспечивать благосостояние всего общества. Согласно традиционному представлению аборигенов эти обряды не менее важны, чем само добывание пищи, успешность которого в значительной мере зависит от правильного и своевременного выполнения мужчинами всех требований культа.

С точки зрения соотношения с родом австралийские общины делятся на два типа: 1) общины, в которых один локализованный род, т. е. род, расселенный на сравнительно компактной территории, составляет ядро общины; к нему примыкают люди, пришедшие по браку из других общин и принадлежащие к другому роду (или родам); 2) общины, в которых отсутствует ядро, состоящее из представителей локализованного рода; они включают представителей нескольких родов, как женщин, так и мужчин. Общины первого типа можно называть локально-родовыми, второго - гетерогенными. Возможно, исторически локально-родовые общины предшествовали гетерогенным, но это лишь логическое допущение. Оно основывается на предположении, что родовая организация возникает внутри и на основе экзогамных общин. Поэтому первичная общинно-родовая структура могла быть такой:

Экзогамная община → локализованный род.

Две экзогамные общины → два взаимобрачащихся локализованных рода.

Исходя из этого, можно допустить, что гетерогенные общины - более позднее усложнение элементарной первичной структуры. Однако фактическими данными, подтверждающими эту гипотезу, мы не располагаем. В XIX-XX вв., когда австралийцы стали объектом этнографического изучения, гетерогенные общины с точки зрения ведущих социально-экономических признаков не представляли собой стадиально более позднего этапа развития первобытной общины, чем общины локально-родовые. И те и другие как в Австралии, так и за ее пределами по таким принципиально важным признакам, как уровень развития производительных сил и производственных отношений, не отличаются друг от друга. Далеко не всегда видно также, чтобы гетерогенные общины находились под воздействием колонизации и связанных с нею явлений в большей мере, чем локально-родовые общины. А поэтому в настоящее время нет оснований считать общины одного типа архаичнее общин другого типа. Сами по себе формы соотношения общины и рода в наше время уже ничего не говорят об уровне развития общины, о степени ее разложения.

Утверждение о том, что в локально-родовых общинах род составляет ядро, костяк, основу общины, не противоречит моему предположению, что исторически родовая организация возникает внутри экзогамных общин и на их основе. Но, возникнув, род постепенно приобретает все большее значение как социально-регулирующий институт. Принадлежность к тотемическому роду определяет мировоззрение и поведение австралийцев, мифы и легенды, культы, художественное творчество, их нормативно закрепленные взаимоотношения с другими людьми, в частности указывает, на ком можно жениться, следовательно, конструирует и саму общину. Вследствие этого своего возросшего значения род начинает рассматривать себя собственником не только святилищ и тотемических центров, но и самой земли, на которой они расположены и с которой члены рода из поколения в поколение связаны мистическими узами перевоплощения.

Тотемическое, религиозно-культовое отношение к земле часто неправомерно отождествляется исследователями с собственностью как экономическим отношением. Но, будучи родовой по форме, по внешнему своему выражению, собственность на землю все же остается общинной по существу.

Община и род - два важнейших социальных института в жизни традиционного австралийского общества. Они диалектически взаимосвязаны. Община формируется главным образом на основе родовых (там, где они существуют) и родственных связей, включающих отношения кровного родства и свойства.

Как уже говорилось, выделение общины как самостоятельного социального института складывалось в науке постепенно. В австраловедении впервые оно было намечено в работах А. Хауитта, но достаточно определенно было сформулировано А. Радклиф-Брауном в 30-е годы. Реконструкция общественной организации австралийцев, принадлежащая А. Радклиф-Брауну, в целом, вероятно, ближе к первоначальному ее состоянию, чем реконструкция его оппонентов. Сравнительно небольшая локальная группа - собственница определенной территории со всеми ее ресурсами, вирилокальное объединение семей, ядро которого составляли родившиеся в ней мужчины, - и была, видимо, ведущей общественной формой австралийского доколониального общества, наиболее типичной моделью его общинной структуры. Однако концепцию Радклиф-Брауна не следует абсолютизировать. Она не может иметь универсального значения и отражает лишь ведущую тенденцию. Трудно представить, чтобы такая модель была единственной формой австралийской общины, действовавшей в любых условиях. Пластичность, гибкость, внутренняя изменчивость первобытной общины, ее приспособляемость к меняющимся экологическим, демографическим, социально-историческим условиям - вот что было причиной необычайной устойчивости этого института и что позволило обществу первобытных охотников и собирателей сохранить себя в любой, самой неблагоприятной экологической среде, пережить всевозможные потрясения социального и природного характера, которые начались задолго до европейской колонизации. Именно эти черты общины и сделали ее ведущей общественной формой первобытнообщинного строя. Даже если гетерогенные общины появляются лишь в кризисных ситуациях, являясь как бы ответом на них общества, меняющего свою структуру в соответствии с изменившимися условиями, несомненно, что подобные ситуации возникали в жизни австралийцев и других первобытных обществ на всем протяжении их истории, а следовательно, не могли не появляться и общины подобного типа. Но и гетерогенные, и локально-родовые общины одинаково оставались социально-экономическим базисом первобытного охотничье-собирательского общества.

Факты показывают, вопреки утверждениям Радклиф-Брауна, что общины обмениваются не только женами, но и мужчинами и другими женщинами на основе дружбы, родства, взаимных обязательств. Хорошо известны случаи, когда отдельные люди покидают свою общину и свое племя, чтобы избежать наказания за нарушение общественных норм, и другие общины предоставляют им убежище. Вообще австралийцам, да и другим охотникам и собирателям свойственно увеличивать размеры общин настолько, насколько это позволяют естественные ресурсы осваиваемых ими территорий. Видеть во всем этом какое-то нарушение первоначальных норм, нечто атипичное нет никаких оснований. Несмотря на все сказанное, общины остаются сравнительно устойчивыми социальными организмами.

Не следует абсолютизировать и общинную собственность на землю. Хотя территориальность, связь с определенной территорией и является одной из экономических основ общины, факты показывают, что реализация этой возможности принимает различные формы в различных условиях. Границы общинных территорий могут быть более и менее определенными или довольно зыбкими, соседние общины могут добывать пищу на землях друг друга в периоды изобилия пищи на территории одной из общин не обязательно с разрешения собственников земли, а согласно обычаю. Люди нередко охотятся на землях родственников, соседние общины участвуют в совместных охотах, во время засухи одна община на протяжении многих месяцев находит убежище на территории другой общины, живущей в сотнях километров от нее, - все зависит от меняющихся условий и исторически сложившихся традиций, и видеть в этом позднее явление, симптом разложения, связанного с колонизацией, нет оснований.

Обусловленность локально-групповой организации естественно-географической средой выражается в том, что в пустынных областях Австралии плотность населения низка, территории локальных групп обширны, границы их сравнительно аморфны, а сами группы ведут подвижный, кочевой образ жизни. В пустынях Центральной Австралии «необходимо до 200 кв. миль территории, чтобы поддержать жизнь одного человека. В таких условиях жить можно только небольшими группами, постоянно кочующими в поисках пищи. И в обычных ежегодных передвижениях по своей земле они меняют сотни стойбищ и проходят тысячи миль» [580, с. 53]. По подсчетам М. Меггитта, средняя плотность населения в племени валбири в XIX в. составляла около одного человека на 90 кв. км, в племени аранда - около одного человека на 32,4 кв. км [434, с. 32]. Плотность населения вблизи озера Маккэй в Центральной Австралии - около одного человека на 415 кв. км [402, с. 264; 480, с. 690]. В более благоприятных зонах, особенно на морских побережьях и по берегам крупных рек, плотность населения выше, территории локальных групп меньше, границы их выражены более четко, а группы нередко ведут полуоседлый образ жизни. По разным оценкам, плотность населения на берегах больших рек составляла около одного человека на 7,8 кв. км [240, т. 2, с. 186], три-четыре человека на 2-2,5 км реки [264, с. 372]. На морских побережьях плотность населения варьировала от двух до пяти человек на 1 кв. км [384, с. 259]. Должна же быть разница в характере приспособления общества охотников и собирателей к жизни где-нибудь в «мертвом сердце» Австралии, где осадков выпадает за год в среднем менее 127 мм, и в долинах и устьях больших рек юго-востока, одной из самых благоприятных в природном отношении областей континента, изобилующей всевозможной дичью, рыбой и растительной пищей.

Всему этому соответствует и средняя численность общин. Так, в пустынях она составляет 25 человек, а в хорошо орошаемых прибрежных областях - от 50 до 100 человек [190; 378, с. 5-б]. В низовьях Муррея и Дарлинга ранние путешественники наблюдали группы аборигенов, которые насчитывали до 120 человек [555, с. 50]. Э. Эйр сообщает даже о группе в 600 человек, но добавляет, что численность групп зависела от времени года и что реки привлекали аборигенов из внутренних районов [264, с. 218, 252]. Не существует единой для всего континента оптимальной численности общин - она меняется в зависимости от географических условий. Сравнительно высока степень корреляции между численностью входящих в племя общин и занимаемой ими площадью, а соответственно площадью племени в целом и всем комплексом факторов естественной среды. К началу европейской колонизации в Австралии было около 600 племен, территории которых достигали 380 кв. км в наиболее благоприятных областях континента и 100 тыс. кв. км в зонах пустынь; средняя численность племени была 450 человек [573]. Такая же степень корреляции существует и между условиями естественной среды и плотностью населения. Еще в 1846 г. Дж. Ирл обратил внимание на то, что количество населения в той или иной местности соответствует количеству произрастающих здесь съедобных растений. Н. Тиндейл отмечает, что это справедливо лишь для внутренних областей Австралии, на морском побережье плотность населения зависит от количества продуктов морского промысла, который является здесь главным источником пищи. И если на юге Австралии, даже в хорошо орошаемых областях, плотность населения не поднималась выше одного человека на 5 кв. км, то на морском побережье она была значительно выше. Это объясняется относительным обилием пищи у жителей побережья [578, с. 301-304; 435]. Так же коррелированы условия среды и относительная определенность общинных и племенных границ.

Собственность на землю имеет порою иерархический характер, и над общинными территориями возвышается собственность на землю всего племени как совокупности общин. В таких случаях вся территория племени со всем разнообразием ее природных ландшафтов и продовольственных ресурсов осваивается его отдельными общинами как их общая кормовая область.

Основой общинной организации остается территориальность при всем многообразии форм ее реализации. В более продуктивных и соответственно плотнее населенных областях континента общинная территориальность выражена в более определенных и жестких формах, чем там, где естественные ресурсы скудны, а плотность населения низка. Указанная закономерность и другие отмеченные выше явления имеют вполне традиционный для австралийского охотничье-собирательского общества характер. Нормы первобытного общества не остаются незыблемыми, они дают возможность обществу приспосабливаться к меняющейся ситуации, закрепляя затем нововведения как новые нормы. И это было свойственно первобытному обществу всегда - иначе его развитие прекратилось бы. Более того, оно попросту не смогло бы выжить. Например, хозяйственный цикл гидйингали организован таким образом, чтобы дать возможность отдельным общинам этого племени в зависимости от времени года заниматься морским промыслом на побережье или охотиться в глубине материка. Следовательно, хозяйство гидйингали имеет комплексный характер, оно тяготеет то к побережью, то к глубинным районам полуострова. Этому сложному, экологически обусловленному типу хозяйственной деятельности соответствует и весь образ жизни гидйингали, ему подчинена и система территориальности общин. Эта система не довлеет над их жизнью и экономикой, а приспосабливается к ним.

Жизнь большинства охотников и собирателей настолько пронизана активным приспособлением к смене времен года, к разным видам добываемой при этом пищи, а образ жизни и занятия, оружие, орудия и утварь одной и той же группы в эти периоды порою настолько различны, что посторонний человек, наблюдая ее в разное время года, может подумать, что перед ним разные группы. Так, аборигены, живущие у истоков реки Ливерпул, в период дождей сооружали большие хижины, предназначенные для оседлой жизни на плоскогорье, но в сухое время года покидали их и бродили, охотясь в долине [606, с. 59].

Межобщинные связи по браку образуют в Австралии сеть устойчивых отношений, дающих возможность общинам и отдельным семьям добывать пищу, находить помощь и убежище на землях соседей [611]. Общины обмениваются продовольственными ресурсами, предоставляя свои земли для охоты и собирательства другим общинам. Эта форма распределенного во времени взаимообмена имеет не только экономическое, но и социальное содержание.

Обмен продуктами охоты, рыболовства и собирательства внутри общины и между общинами осуществляется согласно закрепленным традицией нормам. Одним из первых распределение охотничьей добычи описал А. Хауитт [270, с. 261-264; 342, с. 756-770]. До сих пор еще, как свидетельствуют Ф. Роуз и Д. Томсон, охотничья добыча распределяется согласно строгим правилам [494, с. 151, 170, 181; 569, с. 247-249]. В Центральной Австралии такое распределение сравнительно недавно наблюдал Р. Гоулд [300, с. 16-18; 297]. Мясная пища делится среди различных категорий родственников. При этом родственники (тести и зятья), принадлежащие к другой общине, которая связана с охотником отношениями свойства, получают лучшую часть добычи, и это еще раз подчеркивает значение семьи, связей по браку. Процесс распределения наполнен глубоким социальным содержанием и призван укреплять традиционные связи между двумя общинами. Распределение охотничьей добычи - по существу, форма обмена, так как то, что охотник отдает другим сегодня, он получит от них завтра.

В то время как охотничья добыча мужчин распределяется не только среди членов общины, но нередко и среди кровных родственников и свойственников, живущих в других общинах, растительная пища, собираемая женщинами, распределяется главным образом внутри семьи. Известны, впрочем, факты, когда растительная пища поступала и за пределы семьи [342, с. 765; 570, с. 21]. На о-ве Грут-Айленд растительная пища, собранная женщинами, распределялась между всеми мужчинами группы, причем преимущество имели 35-55-летние мужчины - опытные охотники, находящиеся в расцвете физических сил [609,с.245- 247]. Эта возрастная группа мужчин пользуется преимуществом при распределении пищи и в других местах Австралии. Однако в Кимберли за пределы семьи поступают только излишки растительной пищи, притом распределяются они не согласно правилам, а по усмотрению женщин [357, с. 33]. В целом в поддержании и укреплении межобщинных связей пища, добываемая мужчинами-охотниками, имеет большее значение, чем пища, добываемая женщинами-собирательницами.

При изучении обычаев, связанных с распределением пищи у аборигенов Австралии, обращает на себя внимание то, что при всем многообразии этих обычаев они подчиняются строгим нормам, предусматривающим, кому, когда и сколько пищи должно достаться, как делить тушу животного, кому предназначается та или иная часть. Распределение пищи не является уравнительным в прямом смысле слова. Обычаи, связанные с распределением пищи, в целом отражают три типа явлений: во-первых, степень участия, место и роль человека в добывании пищи (так, охотник, убивший животное, распределяет его мясо между остальными участниками охоты, причем ему самому достается порою отнюдь не лучшая часть, а то и вовсе ничего не достается; распределение может зависеть также от затраченного труда и от того, в чьей собственности находятся орудия производства); во-вторых, характер внутриобщинных отношений (подросткам, не прошедшим или проходящим инициацию, женщинам в период беременности и кормления детей грудью запрещается есть определенные виды пищи, явными преимуществами при распределении пищи обладают старшие мужчины, главы группы, шаманы и врачеватели); в-третьих, характер межобщинных отношений (часть добычи предназначается для родителей жены и других свойственников, живущих в другой общине, причем узаконенное обычаем распределение пищи между родственниками по браку способствует укреплению традиционных связей между общинами). У аранда, например, распределение мяса кенгуру зависело от того, убил животное женатый или неженатый охотник. В обоих случаях распределение убитого животного отражало два разных типа отношений - внутриобщинных и межобщинных, две категории норм, обязательных для вступивших в брак охотников и холостяков [549, с. 4, 12].

Дата добавления: 2015-07-02