Охотники и собиратели Юго-Восточной и Южной Азии 2 страница

Кочевые кубу Суматры изучены полнее других охотников, собирателей и рыболовов Индонезии. Сведения о них, рассеянные в многочисленных источниках, обобщены М. О. Косвеном, а позднее Ю. В. Маретиным [80; 96, с. 91-107]. Кубу обитают на обширной территории в глубине джунглей Восточной Суматры.

С конца прошлого века они делятся на три группы: перешедшие или переходящие к оседлости; находящиеся в контакте с окружающим малайским населением; не соприкасающиеся с более развитыми соседями, почти изолированные охотники и собиратели [274, с. 121-133; 253]. О третьей группе и пойдет речь. Ее изолированность, отсталость, непрерывные поиски пищи связаны с условиями обитания в тропическом лесу, которые с полным основанием можно назвать экстремальными. В антропологическом облике кубу сохраняются отчетливые веддоидные черты. Веддоидность сближает кубу с древнейшим населением Юго-Восточной Азии - протоавстралоидами. По-видимому, кубу являются реликтом древнейшего, домалайского населения архипелага. В 1978 г. численность всех кубу составляла 30 тыс. [37, с. 873], из них охотников и собирателей, вероятно, около 6 тыс. [96, с. 93]. Языковая ассимиляция малайским населением выражена у кочевых кубу в меньшей степени, чем у оседлых и полуоседлых кубу.

Основа существования кочевых кубу - разнообразная растительная пища, насекомые, пресмыкающиеся, птичьи яйца, т. е. все то, что можно добыть в лесу. Неудивительно, что собирательством занимаются как женщины, так и мужчины. Охота на мелкую дичь и рыболовство играют второстепенную роль. Единственные оригинальные орудия труда - палка-копалка и бамбуковое копье; лук и стрелы, распространенная на Суматре стрелометательная труба кубу неизвестны. Лишь в последние десятилетия у них появились металлические ножи и копья с металлическими наконечниками, получаемые у малайцев посредством немого обмена. Огонь кубу добывают трением или высеканием.

Постоянных жилищ и поселений кочевые кубу не имеют. На ночь они строят навесы, шалаши, иногда устраиваются на ночлег на ветвях или в дуплах деревьев. Лишь изредка кочевые кубу задерживаются на одном месте на продолжительный срок - от нескольких дней до нескольких недель, три-пять легких шалашей образуют небольшое поселение. Такой образ жизни - постоянные передвижения в поисках пищи без определенного направления, регулярности переходов и возвращения на базовую стоянку - обусловлен отсутствием четко выраженной сезонности, характерной для экваториального климата Суматры.

Живут кубу небольшими родственными группами. Последние, как это свойственно многим охотникам и собирателям, периодически распадаются, а затем собираются вновь. Молодые люди, вступающие в брак, могут основать новую группу. Количество членов группы определяется главным образом экологическим барьером: ресурсы тропического леса скудны, и даже на обширной территории поддержать свое существование может очень незначительное количество людей. Так, одна из групп кочевых кубу, встреченных В. Фольцем, состояла из пяти человек: двух братьев, двух сестер и их матери; Т. Адам видел группу из трех мужчин, четырех женщин и семи детей [136; 596; 156, с. 292]. Во главе группы стоит наиболее опытный мужчина. Связь между отдельными группами очень слаба.

Обычный состав коллектива людей, совместно кочующих и добывающих пищу, - от 5 до 20 человек [96, с. 99]. Не всегда ясно, что это за коллективы - сравнительно устойчивые общины или временные, нестабильные хозяйственные группы, нередко состоящие из членов лишь одной семьи. В литературе о кубу их обычно не различают. Видимо, в источниках речь идет и о тех, и о других. Именно наличие внутриобщинных связей, пусть даже слабых, позволило голландцам для удобства управления разделить кочевых кубу на марга (малайское слово, означающее роды) [316, с. 17-27]. Марга не являются родами в этнографическом значении, это административные единицы, за которыми, очевидно, стоят общины как сравнительно стабильные территориальные общности.

Собственно родовых связей в обществе кочевых кубу не обнаружено. Для них, как и для многих охотников и собирателей, характерна билатеральность. Впрочем, при подобной атомизации общества отсутствуют условия для появления родовой организации.

Границы общинных территорий приблизительны; несмотря на это, члены общины привязаны к своей территории, поэтому можно говорить о существовании у кубу территориальности. При истощении источников пищи на своей территории допускается переход на чужую землю, конфликтов это не вызывает, но кубу избегают дольше, чем необходимо, оставаться на территории другой общины. Люди этой общины и их земля - источник потенциальной опасности.

Условия жизни заставляют даже небольшую группу дробиться на простые семьи, ведущие самостоятельное существование в течение нескольких недель или даже месяцев. То же самое происходит у австралийцев, обитающих в осложненной (а иногда и не осложненной) экологической среде. Брак у кубу либо амбилокален (чаще семья присоединяется к группе мужа, реже - к группе жены), либо неолокален (муж и жена основывают новую социальную ячейку). Некоторые мужчины имеют по две-три жены. Простая семья - относительно устойчивая и наиболее заметная социальная форма; впрочем, устойчивость семьи отмечена и в других охотничье-собирательских обществах. Необходимо подчеркнуть гибкость социальной организации кубу, типичную для всех охотников и собирателей: в зависимости от экологических условий и хозяйственных потребностей общины то распадаются на отдельные семьи, то вновь объединяются в более крупные коллективы. Пульсация социального организма - наиболее характерная черта общественной жизни кубу и других охотников и собирателей.

В целом культура кубу представляется настолько примитивной, что некоторые авторы даже говорят об их культурной деградации, «вторичной дикости». Никаких убедительных доказательств, подтверждающих эту точку зрения, однако, не приводится. Все, кто имел возможность наблюдать кочевых кубу, пишут об их поразительной приспособленности к жизни в тропическом лесу, а это свидетельствует о том, что как бродячие охотники и собиратели они существуют в труднейших условиях на протяжении жизни многих поколений. Об этом же говорит и полное отсутствие в культуре кубу каких-либо следов прежнего, более высокого уровня развития. По мнению М. О. Косвена и Ю. В. Маретина, кубу - осколок первобытного человечества. К такому же выводу пришел и В. Фольц, непосредственно изучавший кубу. Но даже если допустить, что кочевые кубу и находились когда-то на более высоком уровне культурного развития, их нынешнее общественное устройство, гибкое, хорошо приспособленное к условиям жизни, к охотничье-собирательскому быту, является одним из типичных примеров общественного строя охотников и собирателей зоны тропических лесов. Сам по себе факт возрождения охотничье-собирательской общинной структуры не лишает последнюю некоторых типичных свойств, важных для сравнительного анализа.

Особое место среди прочих охотников, рыболовов и собирателей Юго-Восточной Азии занимают семанги. Своеобразие культурно-исторического типа, который они представляют, состоит в том, что это первый, самый ранний этап проникновения производящего хозяйства в культуру и быт народа, жизнь которого основана на присваивающем хозяйстве, и полностью или почти полностью сохраняется вся связанная с последним социально-экономическая структура. В этом отношении к семангам близки их соседи - сенои (которых прежде называли сакаи), а также аэта о-ва Лусон (Филиппины). Однако у тех и других элементы производящего хозяйства в виде раннего, подсечно-огневого земледелия получили дальнейшее развитие и в значительной степени определяют их образ жизни. Между тем у семангов наблюдается лишь начало этого процесса, у них еще преобладает социальная структура, свойственная доземледельческой стадии. Поэтому, а также в целях более полного сравнения с другими первобытными охотниками и собирателями Юго-Восточной и Южной Азии мы рассматриваем общину семангов здесь, а не в главе VII, посвященной анализу явлений, которые протекают в обществах, переходящих от присваивающей экономики к производящей.

Семанги, как и сенои, живут в глубине тропических лесов п-ова Малакка. По данным за 1965 г., численность семангов в Малайзии достигала 3 тыс., в Южном Таиланде - около 1 тыс. [105, с. 18-19]. В 1978 г. тех и других было 5 тыс. человек [37, с. 877]. Семангов относят к негритосскому типу негро-австралоидной большой расы. По своему происхождению они восходят к протоавстралоидным аборигенам Малакки и наряду с сеноями являются древнейшими жителями полуострова. До нашего времени они сохранили наиболее архаичные мон-кхмер-ские языки [105, с. 43]. Малайцы называют их оранг-утан (лесные люди). Многие группы семангов до сих пор еще ведут кочевой образ жизни охотников, рыболовов и собирателей. Их основные орудия – бамбуковые копья, лук и стрелы (с наконечниками из железа, полученного у малайцев), стрелометательная труба - сумпитан, острога для рыбной ловли, палка-копалка. Кроме наконечников другим железным орудием еще недавно был малайский нож. Железные наконечники для стрел семанги обрабатывают на костре в отличие, например, от андаманцев, которым известна лишь холодная ковка железа. Вероятно, эта техника заимствована семангами у сеноев, в целом в культурном отношении более развитых. Традиционный способ добывания огня у семангов - выпиливание с помощью огневой пилы. Питаются семанги преимущественно растительной пищей (собирательством занимаются главным образом женщины, но мужчины часто помогают им), а кроме того, мясом различных мелких животных и обезьян. Охотятся семанги и на оленей, антилоп, диких свиней, буйволов, тапиров и других крупных животных, изредка даже на малайских медведей; есть сведения, что в прошлом им случалось охотиться на слонов. Охота на крупных и опасных животных требует объединения нескольких охотников; в настоящее время, однако, для семангов типична одиночная охота (с сумпитаном и отравленными стрелами). Женщины в охоте участия не принимают. Рыбной ловлей занимаются как мужчины, так и женщины, но всегда раздельно, и при этом орудия рыболовства употребляют различные. Женщины, кроме того, собирают моллюсков.

Традиционное жилище семангов - навес или шалаш из пальмовых листьев. Иногда они находят временное убежище в пещерах. Некоторые группы, очевидно под влиянием соседних сеноев, возводят хижины на сваях, а также на деревьях. В каждой живет одна простая семья.

Племена семангов говорят на разных наречиях. Однако никакой племенной организации у семангов не существует. Племя - это лишь объединение общин, говорящих на одном языке, имеющих одинаковые обычаи, общую или весьма близкую духовную культуру. Названия этих племен, их расселение зафиксировал в своих работах П. Шебеста [506, т. 2, ч. 1, с. 217].

Основа социальной организации семангов - община, состоящая из 5-12 простых семей, которые обычно связаны узами кровного родства; общины насчитывают в среднем около 40 человек. Современные исследования показывают, что простые семьи (муж, жена и их дети) и общины как объединения нескольких семей являются единственными реальными, устойчивыми социальными и экономическими общностями, причем семьи нередко ведут самостоятельное существование. Никаких признаков того, что эта социальная структура образовалась вследствие разложения более древней структуры, не имеется [262; 612; 176]. Такой она была и в 20-х годах XX в., когда семангов начал изучать П. Шебеста, и во времена его предшественников [544; 424; 530]. Нельзя, правда, исключать такого факта, как депопуляция из-за болезней, принесенных европейцами в ранние годы колонизации, но размеры и последствия ее неизвестны.

Община семангов живет в отдельном стойбище, или временном поселении. Для семангов типичен круговой или эллиптический план поселений. Шалаши индивидуальных семей обращены открытой передней стороной к внутреннему пространству поселения, так что жизнь в них проходит на глазах у всех. Такой план поселений характерен и для андаманцев. Стойбища разбросаны в лесу, на территории племени. П. Шебеста пишет, что в одном было 12 семейных навесов, расположенных по эллипсу вокруг центральной площадки; в стороне находилась высокая конусообразная обрядовая хижина. В другом стойбище было пять хижин, стоящих в круг на береговом откосе, в третьем - 10 хижин, тоже расположенных в круг, в четвертом - 11 хижин, в пятом - 9, причем Шебеста насчитал в последнем 32 обитателя, следовательно, по 3-4 человека на одно жилище [505; 145, с. 9-10, 14, 17, 34]. В шестом стойбище оказалось 17 шалашей и в них 45 жителей, но здесь сошлись четыре общины, причем все они держались особняком и шалаши каждой общины были соединены крытыми переходами друг с другом [145, с. 28]. В самом большом стойбище было 27 шалашей, однако состав его неизвестен [506, т. 2, ч. 1, с. 17]. В некоторых стойбищах у семангов, как и у андаманцев, холостые мужчины и незамужние женщины занимают отдельные хижины.

Величина общины у семангов, как и у других охотников и собирателей, зависит от количества продовольствия, которое можно добыть в лесу. Хозяйственными потребностями определяется и мобильность общины. Сезонность передвижений в литературе не отмечена, это связано, вероятно, с тем, что семанги, подобно кубу, живут в экваториальном климате. Выше указывалось, что для последних сезонность кочевании тоже нехарактерна. Семанги покидают стойбище и после смерти кого-либо из членов общины. Так же поступают андаманцы, ведды и кубу. Меняют люди стойбище и в том случае, если опасаются нападения тигра. Чаще всего, однако, продолжительность пребывания семангов на одном месте зависит от наличия продовольственных ресурсов. Общины, живущие исключительно охотой и собирательством, меняют стойбища в среднем каждые две-три недели [506, т. 2, ч. 1, с. 18]. В жаркое время года они остаются на месте обычно не более недели, но в холодное время и осенью, когда созревают плоды на деревьях, они задерживаются до тех пор пока не съедят весь урожай.

Общине принадлежит определенная наследственная территория с хорошо известными границами, это часть племенной территории, которую она осваивает как единое хозяйственное целое. Чтобы найти пропитание, пишет П. Шебеста, семанги разбредаются по лесу маленькими группами, но затем снова собираются всей общиной.

Семанги редко выходят за пределы своей территории. Если необходимо, они могут кочевать по территории всего племени, добывая пищу на землях родственных общин, но всегда стремятся вернуться на землю своей общины. Так же поступают и кубу. Название общины происходит либо от названия принадлежащей ей местности, либо от имени человека, который ею руководит.

Структурная основа каждой общины, по словам Шебесты, - большая семья, под которой он понимает объединение нескольких простых семей, связанных кровнородственными узами. Это - ядро общины. К большой семье иногда примыкают отдельные простые семьи, не связанные с нею кровнородственными отношениями. Община может состоять и из нескольких больших семей. Общины семангов автономны во всех общественных и хозяйственных делах. Две общины, связанные брачными отношениями, могут некоторое время жить и добывать пищу совместно, как одна община, однако каждая из них сохраняет при этом самостоятельность под руководством своего главы. Если отношения кровного родства или свойства вообще отсутствуют, общины остаются чужими друг другу [506, т. 2, ч. 1, с. 219-222]. Родственные связи выходят и за границы племени, что позволяет общинам соседних племен иногда жить вместе.

По данным П. Шебесты, общины семангов объединяют людей, связанных как по отцовской, так и по материнской линии, но отцовские связи преобладают. Шебеста называет общину семангов Sippe, Sippengemeinschaft, но это не род, хотя бы потому, что речь идет об общности, состоящей из семей, и не родовая община, ибо никаких признаков родовой организации у семангов не наблюдается. По-видимому, им свойственна характерная и для многих других охотников и собирателей билатеральность с тенденцией к патрилатеральности. Видимо, родовая организация здесь еще не сложилась, если только семанги ее не утратили, чему, однако, нет никаких доказательств. Шебеста отмечает, что общины семангов очень напоминают общины пигмеев бамбути - охотников и собирателей Центральной Африки, - с той лишь разницей, что последние всегда вири-локальны и поэтому имеют более прочную общинную структуру (это выражается в организации охотничьих групп, имеющих у бамбути большое значение). Коллективистские начала в хозяйстве семангов в отличие от пигмеев бамбути, в особенности в охоте, проявляются в более ослабленной форме [506, т. 2, ч. 1, с. 228].

Задача общины у семангов - обеспечение продовольствием и защита всех ее членов, всех входящих в нее родственных семей. Права и обязанности членов общины в основном равны, хотя и существуют некоторые различия в этой сфере, проистекающие лишь из разницы возраста, пола, а иногда способностей [506, т. 2, ч. 1, с. 229]. То же самое в целом характерно и для других охотников и собирателей.

Каждый семанг делит добытую им пищу с членами своей семьи и всей общины. Каких-либо строгих правил распределения охотничьей добычи, видимо, не существует - во всяком случае, они не засвидетельствованы. Все женщины общины с детьми ежедневно уходят на собирание растительной пищи. Вернувшись в стойбище, они обмениваются добычей друг с другом и с теми женщинами, которые не смогли пойти с ними в лес [506, т. 2, ч. 1, с. 93-95]. Этот обмен, происходящий даже в тех случаях, когда собранная женщинами пища одинакова, - своеобразный ритуал, в котором находят отражение принципы взаимопомощи, свойственные членам общины. Но если при распределении продуктов охоты или собирательства присутствуют люди из других общин, они в дележе не участвуют и ничего не получают. Альтруизм семангов, по словам Шебесты, ограничивается своей общиной [506, т. 2, ч. 1, с. 223, 231]. Принцип равнообеспечивающего распределения не выходит за ее пределы.

Община семангов, как правило, экзогамна. Из данных, приводимых Шебестой, может сложиться впечатление, что община экзогамна лишь постольку, поскольку в основе ее лежит одна большая семья. Партнеры по браку, пишет он, принадлежат к различным большим семьям, и такую экзогамию не следует отождествлять с локальной (иначе говоря, общинной) экзогамией, хотя часто они совпадают [506, т. 2, ч. 1, с. 239]. Группы, вступающие в брак, поясняет Шебеста, находятся в родственных отношениях и часто, но не всегда живут вместе. Общинная экзогамия, очевидно, является все же ведущей тенденцией. Преобладает вирилокальность брака, хотя известна и уксорилокальность. Супруги свободны избрать любой тип брачного поселения. Брак основан на полном равноправии мужа и жены. Многоженство встречается очень редко [506, т. 2, ч. 1, с. 226, 255]. Во главе общины обычно стоит один из старших мужчин. Но иногда общинами руководят и молодые. Важно, чтобы человек, возглавляющий общину, пользовался всеобщим уважением. Становясь руководителем только благодаря своим личным качествам, он не обладает никакими привилегиями и принимает участие в хозяйственной деятельности наравне со всеми [506, т. 2, ч. 1, с. 225-227]. В обществе семангов выделяется благодаря способностям и призванию еще одна группа лиц - знахари, шаманы и руководители обрядов. Иногда их функции выполняет одно лицо. Такого человека семанги называют хала (жрец-врачеватель). Шебеста предлагает различать шаманов и знахарей, ибо они в своей деятельности прибегают к различным, специфичным для каждой из этих двух категорий приемам [506, т. 2, ч. 2, с. 120-156].

Отношения собственности характеризуются сочетанием общинных и семейных начал, что в той или иной форме характерно и для некоторых других охотничье-собирательских обществ. На территориях, принадлежащих общинам семангов, произрастают деревья (дурьян, дающий плоды, и ипо, из которого приготовляют яд для стрел), находящиеся в собственности простых семей. По словам П. Шебесты, каждый взрослый мужчина, глава семьи, владеет одним или несколькими деревьями, и право пользования ими принадлежит исключительно их владельцу [145, с. 22, 62; 506, т. 2, ч. 1, с. 230]. Известно, что первобытному обществу вообще свойственна личная или семейная собственность на все, во что вложен индивидуальный труд или труд индивидуальной семьи, та «собственность, добытая своим трудом», о которой в связи с североамериканскими индейцами говорит Ф. Энгельс [7, с. 159]. Дурьян и ипо, правда, не выращиваются искусственно, но индивидуальный и семейный труд вкладывается в сбор плодов и добывание яда. Характерно, что плоды, упавшие на землю, принадлежат каждому, кто их поднимет. Следовательно, право собственности распространяется скорее на плоды, притом растущие на дереве, сбор которых требует труда, усилий. Ничего противоречащего нормам первобытного общества в такой семейной или индивидуальной собственности на деревья нет.

В собственности простых семей находятся и небольшие плантации ямса, маниоки и других клубневых растений, а также сахарного тростника, которые семанги устраивают на расчищенных среди леса участках. К этой примитивной форме земледелия, характерной для зоны тропических лесов, семанги начали переходить отдельными общинами лишь с 20-х годов XX в. Приемам земледелия они научились у сеноев. И хотя, по словам Шебесты, существенного значения как источник пищи эти плантации не имеют, в 50-х годах их завели уже многие группы семангов. Сохраняется, однако, еще немало общин, которым совершенно неизвестно искусственное выращивание растений. Но и те общины, которые имеют обрабатываемые участки, в основном ведут традиционный образ жизни охотников и собирателей. Обычно при участке остаются одна или две семьи, чтобы ухаживать за ним, охранять от слонов и других животных, а все остальные члены общины кочуют по своей территории, занимаясь собирательством диких растений, охотой или рыбной ловлей. На протяжении многих столетий жизнь семангов протекала в сравнительно благоприятной природной среде, разнообразных растительных и животных продуктов было в изобилии. В этих условиях сформировалась их общественная структура, сложился традиционный образ жизни. Урожай, получаемый на плантации, лишь позволяет разнообразить пищу, но потребность в нем не настолько велика, чтобы коренным образом изменить жизненные устои семангов. И все же в отдельных общинах обрабатываемые участки становятся неким центром притяжения, жизнь этих общин все более подчиняется потребностям земледелия даже в такой примитивной форме [506, т. 2, ч. 1, с. 90-93]. Здесь мы имеем редкую возможность наблюдать сам процесс перехода к земледелию. И хотя обработкой участков занимаются, как отмечалось выше, лишь отдельные общины, для них характерно то, что переход к производящей экономике совершается внутри и на основе охотничье-собирательской общины.

Внимание исследователей издавна привлекал небольшой, загадочный и неуловимый народ бродячих охотников и собирателей, оставлявших после себя на брошенных стоянках в лесу только груды пожелтевших листьев. Местное население называло их «духи желтых листьев». Так же озаглавлена книга Г. Бернатцика, первая работа, посвященная этой этнической группе [177]. В литературе она фигурирует под разными названиями: мрабри, юмбри, пи-тонг-луанг, кхон-па и др. К началу 80-х годов XX в. насчитывалось около 200 мрабри в таиландских провинциях Нан и Прае; по некоторым сведениям, несколько сот человек живут также в Лаосе и Бирме. В прошлом мрабри были более многочисленны. Еще в начале XX в. их встречали и в тех районах Таиланда, откуда они позднее исчезли; в настоящее время эти этнические группы скрываются в труднодоступных горных джунглях. Почти никто из тех немногих ученых, которые имели возможность изучать их, не сомневается в том, что мрабри являются автохтонами обширного региона, населяемого ими, и обитали в лесах материковой Юго-Восточной Азии в течение многих столетий. Антропологический тип мрабри все еще недостаточно ясен, хотя обычно их называют протомонголоидами или палеомонголоидами. Дж. Фрайер, изучавший их в 70-х годах XX в., пришел к заключению, что генетически и культурно они имеют много общего с негро-австралоидами Малакки - семангами. Наряду с палеомонголоидными мрабри обладают также многими австралоидными признаками [280, с. 291-293]. Это - одна из сохранившихся групп древнего, когда-то многочисленного протоавстралоидного населения Юго-Восточной Азии, испытавшая воздействие палеомонголоидов. Потомки древних австралоидов кроме Малайзии и Таиланда все еще живут в Индии, Бирме, Лаосе и Кампучии. Язык мрабри - мон-кхмерский с заимствованиями из тайского, лаосского и некоторых других языков.

Согласно ранним источникам, к началу нашего столетия все орудия, оружие и утварь мрабри делали только из дерева и бамбука, и это сближало их с другими охотниками и собирателями Юго-Восточной Азии. Да и в целом в культуре мрабри мало общего с культурой более развитых соседей. Только в последние шестьдесят лет у них появились железные наконечники копий и орудий для выкапывания корней. Железо, заимствованное у соседей, они научились обрабатывать холодной ковкой. У мрабри нет ни лука и стрел, ни стрелометательной трубы. Вплоть до недавнего времени они, подобно многим другим охотникам этой части света, смазывали копья ядом. На крутых горных склонах, покрытых густыми бамбуковыми зарослями, мрабри возводят легкие ветровые заслоны, и под каждым на листьях или кусках коры устраивается на ночлег одна простая семья - муж, жена и дети; неженатые юноши спят отдельно. К. Вельдер описывает стойбище, где обитало шесть простых семей, в каждой от трех до восьми человек, всего 45 человек [593, с. 185-188].

Влажный тропический лес, в котором живут мрабри, изобилует многообразной фауной и съедобными растениями. Пищей им служат дичь и различные растения, в том числе разнообразные фрукты; мужчины собирают древесный мед. Искусственное выращивание растений совершенно чуждо мрабри, и еще недавно у них существовало поверье, что такое занятие наказывается духами. Это может указывать на исконность отсутствия земледелия. Полуприрученные собаки, напоминающие австралийских динго, помогают людям на охоте. Мужчины и юноши покидают стоянку на два-три дня, отправляясь на охоту или поиски меда, женщины, дети и старики собирают пищу в окрестностях стоянки, посвящая этому не более половины дня. Стоянку меняют обычно каждые четыре-десять дней.

Образ жизни мрабри характеризуется сезонной адаптацией, свойственной большинству других охотников и собирателей, хотя в зависимости от местных условий и различно реализуемой. Так, для мрабри сезон дождей связан с оскудением лесных даров, в это время они рассеиваются по своей территории в поисках пищи отдельными семьями. С наступлением сухого сезона семьи вновь объединяются в общины. Г. Бернатцик описывает группы мрабри, наблюдаемые им в сезон дождей: каждая из них насчитывала от трех до одиннадцати человек, пищу они добывали самостоятельно и меняли стоянки каждые три-четыре дня. По словам К. Вельдера, многочисленные группы, например группа из 45 человек, упомянутая выше, характерны только для сухого сезона; в остальное время мрабри кочуют группами из девяти - пятнадцати человек. Однако, по сообщению других авторов, в период дождей можно наблюдать сравнительно многочисленные и относительно оседлые группы [374, с. 172-173]. Очевидно, сезонная адаптация мрабри, вследствие того что они разбросаны на обширной территории, выражена различно; возможно также, что здесь действуют помимо экологических и иные факторы.

В среднем община мрабри состоит из трех-пяти простых семей и насчитывает от 12 до 30 человек. По своему составу она напоминает сложную семью, состоящую из родителей, их детей, жен и мужей последних, внуков, а иногда и друзей. Периодически община делится на группы меньшего размера. Браки преимущественно вирилокальны; статус женщин, по словам исследователей, ниже статуса мужчин. Наиболее высок статус мужчин в возрасте от 30 до 45 лет, когда они в расцвете сил, но уже обладают большим жизненным опытом. Они возглавляют наиболее многочисленные семьи и обычно руководят повседневной жизнью общины, а также обрядами. Контакты мрабри с окружающим населением очень незначительны; в прошлом практиковалась немая торговля с соседями [450; 594].

Дж. Фрайер отмечает неустойчивость состава общин мрабри, связанную с переходами простых семей из одной общины в другую. А. Маркес-Гедес даже рассматривает постоянную смену состава и численности отдельных групп мрабри как характерную черту охотников и собирателей всего Центрального Индокитая. По его мнению, постоянное движение людей из одной общины в другую вообще свойственно большинству охотников и собирателей [416]. И в этом он не одинок - такой точки зрения придерживаются и некоторые другие исследователи. Маркес-Гедес полагает, что явление это направлено главным образом на смягчение социального напряжения в группах, устранение конфликтов, укрепление связей между сиблингами. За этими обобщениями, однако, стоит недостаточное знание исследователями (что признают иногда и они сами) структуры и функций охотничье-собирательской общины, смешение ими общины как относительно стабильной территориальной общности и хозяйственных групп - временных, неустойчивых, меняющих состав и численность объединений отдельных семей, входящих в общину. Хозяйственные группы могут преследовать как непосредственно экономические, так и иные общественные цели, тесно связанные в первобытном обществе с экономическими, в том числе и те, о которых пишет Маркес-Гедес.

Палийан - один из многочисленных австралоидных народов Индии, восходящих к древним протоавстралоидам, автохтонам Индостана. Некоторые из них, как и палийан, еще сравнительно недавно занимались исключительно охотой и собирательством и лишь в последнее время начали переходить к земледелию. Особенно полно элементы древней культуры сохранили австралоиды Южной Индии, жившие более изолированно. Палийан - типичные представители этой группы малых народов Индии [284, с. 153-171; 285, с. 404-447].

Дата добавления: 2015-07-02