Часть вторая осень 9 страница

– Я знаю, – безучастно выговорила Проказница. Она сама не знала, что было хуже: когда он молчал – или когда пытался что-то сказать. По приказу капитана они каждый день проводили вместе по часу утром и вечером. Проказница не могла бы ответить, чего ради Кайл вынуждал сына к сближению с ней. Ждал ли он, чтобы между ними чудесным образом развилась некая связь?… Нет, не настолько он глуп. Не настолько, чтобы надеяться, будто сможет заставить мальчика ее полюбить. Но она была семейным судном Вестритов, а Уинтроу – Вестритом по матери, и связь между ними не образоваться попросту не могла. Проказница часто вспоминала тот долгий вечер в середине лета – теперь ей казалось, это было очень, очень давно, – тот вечер и ту первую ночь, что Уинтроу провел у нее на борту. Как же хорошо у них все начиналось!… И, если бы им никто не мешал…

Но не имело никакого смысла горевать о несбывшемся. И Альтию вспоминать было столь же бессмысленно. Хотя как было бы славно, если бы Альтия сейчас здесь оказалась!… И до чего ж плохо было без нее! А еще хуже – постоянно гадать о том, что же с нею сталось…

Проказница вздохнула.

– Не горюй, – успокоил ее Уинтроу, но сам ощутил, как глупо это прозвучало. И тоже вздохнул. Потом добавил: – Ты, полагаю, себя чувствуешь так же скверно, как я…

Проказница могла бы очень многое на это сказать – и потому промолчала. Вода журчала, распадаясь перед форштевнем, ровный ветер наполнял паруса. Рулевой – она это чувствовала в каждом его прикосновении – был знающим и опытным моряком. Еще бы ему не быть! Лично нанятый капитаном Вестритом, он прослужил на судах без малого двадцать лет. Так что лучшей руки на своем штурвале Проказница и пожелать не могла. Стоял дивный вечер, она держала курс из холода и мрака зимы к солнечному теплу…

Тем острей и пронзительней ощущалась их общая с Уинтроу беда.

За последние несколько дней он много чего успел ей наговорить в пылу гнева, разочарования и бессилия. Какой-то частью сознания Проказница понимала: он клял вовсе не ее, а злую судьбу… Но полностью отрешиться от обиды не удавалось, злые слова засели в памяти и царапали, как острые крючки. Особенно он ее обидел вчера утром, после очень тяжелой ночной вахты. Сказал ей, что вовсе не Са дал ей жизнь, и, значит, в ней не было искры Его божественной силы, а всего лишь подобие духа и жизни. Ее, сказал он, создали смертные люди для удовлетворения своей жадности… Проказница была потрясена, она пришла в ужас. Но худшее началось, когда сзади к Уинтроу подошел Кайл, и затрещина разгневанного капитана швырнула мальчика на палубу – в наказание за то, что обидел корабль. После этого даже самые доброжелательные матросы начали с осуждением отзываться об Уинтроу: они считали, что из-за его невоздержанности от них непременно должна была отвернуться удача. Что до Кайла – он, кажется, так и не понял, что она ощутила его удар не менее остро, чем Уинтроу. И, уж конечно, ему и в голову не пришло, что такие вот колотушки – далеко не лучший способ заставить сына полюбить свой корабль. Нет, он лишь велел поднявшемуся Уинтроу живо идти вниз – и там заняться кое-какими делами, которые тот более всего ненавидел. А Проказница осталась одна – размышлять над ранившими ее словами мальчика и гадать, а не были ли они, в конце концов, истинной правдой…

Да, Уинтроу определенно заставлял ее думать. Причем о таких вещах, о которых не задумывался ни один Вестрит, ходивший под ее парусами. Уинтроу, в частности, посвящал едва ли не половину своего времени раздумьям о своем месте в мире, о том, как его жизнь вписывалась в жизнь окружающих. Что касается Са, Проказница и ранее слыхала о Нем: Вестриты были приверженцами этого Бога, хотя к рьяным поклонникам не относились. Никто из них не задумывался о природе божественного и о том, какое выражение находило оно в повседневности. Никто из них так не носился с мыслью о благодати и чести, изначально заложенных в душу каждого человека, с идеей предназначения, исполняемого всяким живым существом. Уинтроу же считал, что каждая жизнь приходила в этот мир, дабы удовлетворить некоторой нужде – но не абы как, а лишь путем достойного и праведного жития…

А посему никто из прежних Вестритов не разочаровывался так горько в своих ближних при каждодневном общении с ними…

– Думаю, палец придется отрезать.

Уинтроу проговорил эти слова тихо и неуверенно, так, словно произнести их вслух значило сделать неотвратимым то, чего он боялся.

Проказница затаила дыхание… Со времени несчастья он, кажется, ни разу не обращался к ней первым, не вызывал на разговор. Только тут до нее внезапно дошло, какой страх он носил в себе все эти дни – и прятал за резкими словами, обращенными к ней. «Говори, Уинтроу, говори! Поделись со мной, если можешь, а я выслушаю…»

– Он, похоже, не просто сломан… Суставы раздроблены. – Простые слова, но Проказница ощущала таившийся в глубине его души холод тоскливого страха. Вот он собрался с духом и наконец выговорил то, в чем не желал самому себе признаваться: – Я, наверное, с самого начала знал, что там не просто кость треснула. Знал, но на что-то надеялся… Но сегодня утром распухла уже вся кисть. И под повязкой мокнет… – Уинтроу сглотнул. – Вот ведь незадача. Я же раньше ухаживал за покалеченными, не как целитель, конечно, но вычистить рану и повязку переменить сумею. Но чтобы моя собственная рука… Знаешь, со вчерашнего вечера я так и не набрался мужества ее осмотреть… Он помолчал, справляясь с собой.

– Ну не странно ли? – продолжал он напряженным, срывающимся голосом. – Я ведь присутствовал, когда Са’Гарит отнимал ногу одному человеку. Это было необходимо для спасения жизни, и все мы отчетливо понимали, что ногу уже не спасти, но тот человек знай повторял: «Нет, нет, давайте еще чуток подождем, авось полегчает…» – притом что мы-то воочию видели: ему час от часу только делалось хуже. Хорошо, жена наконец уговорила его позволить нам совершить то, что мы предлагали… И я еще себя спрашивал, ну зачем он оттягивал и оттягивал, ведь, кажется, лучше было бы покончить с таким делом как можно скорей?… Откуда подобная боязнь расстаться с гниющим куском плоти? Просто оттого, что некогда это была полезная и здоровая конечность?…

Он вдруг замолк и как-то очень беспомощно наклонился вперед, баюкая руку, и Проказница ощутила горячечное биение боли, которым изуродованная кисть отзывалась на каждый удар сердца.

– Теперь мне кажется, – продолжал Уинтроу, – что раньше я совсем не приглядывался к своим рукам и очень мало думал о них. Руки жреца… люди так любят упоминать о них. Мне при рождении достались отменные руки. Десять пальцев, и все такие ловкие, работящие… Я ведь мастерил витражи из цветного стекла. Ты не знала, Проказница?… Я садился за верстак и с головой погружался в работу… так, что руки двигались словно сами собой… И вот теперь…

Он вновь потерянно замолчал, и Проказница дерзнула подать голос:

– Моряки нередко теряют пальцы. И даже руку или ногу. Но все равно эти моряки…

– Я не моряк. Я жрец. Я должен был стать жрецом! Я готовился и учился, пока отец не приговорил меня… к этому. Он разрушает меня. Он намеренно хочет уничтожить меня. Он и его люди издеваются над моей верой, а когда я пытаюсь отстаивать мои идеалы – обращают их против меня. Я больше не могу это выдерживать. То, что он со мной делает… то, что все они со мной… Они убивают…

– Но все равно, – перебила Проказница, – эти моряки остаются сами собой. С пальцами или без пальцев. Что тебе в пальце, Уинтроу? Ты не палец, ты человек. Ты ведь обрезаешь ногти и волосы – но остаешься все тем же человеком по имени Уинтроу. А коли ты жрец, то и о девяти пальцах останешься таковым. Если жизнь так распорядилась, что ты должен утратить палец, значит, ты утратишь его. Но только не усматривай в том предлога прекратить быть собою самим! – Она помолчала, почти наслаждаясь изумленным молчанием своего собеседника. Потом продолжала: – Мне не так много известно о твоем Са, Уинтроу. Зато я многое знаю о Вестритах. Ты станешь тем, кем тебе предназначено стать, будь то мореплаватель или священник. Ну так берись за дело – и становись им! Не позволяй им ничего сделать с тобой. Делай себя сам! Будь тем, кто ты есть, и всем остальным со времени придется с этим смириться, хотят они того или нет. И если ты хочешь вылепить себя по образу и подобию Са – валяй, лепи! И не хнычь!

– Кораблик мой… – Уинтроу произнес это совсем тихо, но прозвучало как благословение. Он прижал здоровую ладонь к ее доскам… А потом, чуть-чуть помедлив, – положил и больную. Впервые с тех пор, как ушла в свой неведомый путь Альтия, Проказница ощутила, как кто-то из родни потянулся к ней, испрашивая толику ее силы. Она сомневалась, что Уинтроу сделал это сознательно. Быть может – когда он склонил голову и зашептал про себя, он думал, что молится своему Са. Но к кому бы он ни обращался – ответить ему суждено было именно ей.

– Уинтроу, – негромко позвала она, когда он кончил шептать. – Иди без промедления к отцу и расскажи ему, что следует сделать. Да потребуй, чтобы все произошло здесь, возле меня. Потребуй от моего имени, если твоего желания уважить не захотят!

Она боялась, как бы его вновь не одолели сомнения. Но нет – он сразу поднялся, ловким, сильным движением. И, никому ничего не говоря, направился прямо к капитанской каюте. Вот он решительно стукнул в дверь здоровой рукой…

– Кто там, входи, – откликнулся изнутри Кайл.

Проказница не имела возможности видеть всего, что происходило у нее внутри. Скорее она провидела это посредством чувства, для которого у людей не имелось даже названия, ибо оно не было им присуще. Она в полной мере ощущала, как громыхало о ребра сердце Уинтроу, стоявшего навытяжку перед отцом. И победный трепет, пронизавший его, когда Кайл оторвался от документов на груз, которые изучал, и едва ли не вздрогнул при виде сына, так отважно решившегося его потревожить.

– Что тебе понадобилось? – бросил Кайл резко. – Ты здесь юнга, не более. Я твое нытье выслушивать не собираюсь!

Уинтроу спокойно дослушал его до конца. А потом ровным голосом произнес:

– Мне нужно отнять палец, господин капитан. Его раздавило, он воспалился и я знаю, что воспаление не пройдет. – Едва заметно перевел дух и добавил: – Я хотел бы сделать это прямо сейчас, пока можно обойтись только пальцем и спасти кисть.

Кайл ответил не сразу… Когда же ответил, его голос странно охрип и был полон неуверенности:

– Ты… это тебе старпом сказал? Он тут у нас на борту врачеванием занимается…

– Необязательно быть лекарем, чтобы понять, что к чему, – пожал плечами Уинтроу. – Вот, сам посмотри. – И с ужасающим спокойствием, в котором – Проказница была уверена – он сам себе отчета не отдавал, Уинтроу принялся разматывать слипшуюся повязку. Его отец чуть слышно кашлянул. А Уинтроу все тем же ровным голосом заметил: – Ну вот, уже и запах пошел. Так что чем быстрее мы его отрежем, тем лучше.

Ножки стула скрипнули по палубе – его отец поднялся.

– Присядь, сынок… Я сейчас помощника позову.

– Лучше было бы тебе самому это сделать, господин капитан. Если тебе не трудно, конечно. И – непременно на палубе, возле носового изваяния. – Проказница ощутила, как Уинтроу обвел каюту нарочито внимательным взглядом: – Незачем здесь кровью все пачкать.

– Я не… Я никогда…

– А я покажу, где и как резать, господин капитан. Это на самом деле не сложнее, чем курицу разделать для супа. Надо просто сразу попасть в сустав, вот и все. Меня в монастыре этому обучили. Лекарское дело иногда вправду очень напоминает готовку. Надо знать нужные травы и устроение… плоти. И, конечно, разбираться в ножах…

«Да он же ему вызов бросает!» – сообразила Проказница. Она не осознавала всего происходившего в капитанской каюте и весьма сомневалась, что Уинтроу осознавал. Она попробовала осмыслить… Если Кайл откажется резать воспаленный палец на руке сына, он некоторым образом проиграет. Как проиграет и что?… Проказница ни в чем не могла быть уверена, но дело было как-то связано с тем, кто из них в действительности распоряжался жизнью Уинтроу и направлял ее. А может, Уинтроу пытался заставить отца в полной мере понять ту жизнь, на которую он обрек его, – так сказать, явить ему всю полноту ее жестокости и неприглядности. А еще присутствовало вполне дурацкое стремление рискнуть и пострадать – то, от чего он так решительно отказывался в городе Крессе. За тот поступок ему навесили ярлык труса и сочли неженкой, боящимся боли. Так вот, сейчас он всем им покажет…

По телу Проказницы даже озноб пробежал от гордости за него. Поистине, он был очень несхож с прочими Вестритами, когда-либо ступавшими на ее палубу!

– Я старпома позову, – повторил Кайл Хэвен.

– У него не получится, – тихо сказал Уинтроу. Кайл пропустил его слова мимо ушей. Распахнул дверь, высунулся наружу и проревел:

– ГЕНТРИ! – после чего уже спокойнее обратился к сыну: – Я капитан этого корабля. И я знаю, у кого что получится, а что нет. Резать будет тот, кого я назначу. Врачеванием у нас занимается старпом!

– А я-то думал, мой отец никому этого не доверит, – вполголоса заметил Уинтроу. – Но ты, похоже, боишься. Ладно, я пойду на палубу и подожду там старпома.

– Ничего я не боюсь! – взвился Кайл, и Проказница поняла, что сделал Уинтроу. Это больше не был конфликт капитана и юнги: друг против друга стояли сын и отец.

– Тогда хотя бы приди посмотреть… папа. Добавь мне мужества, – попросил Уинтроу. Не взмолился, просто попросил. И вышел из каюты, не дожидаясь, пока капитан ему позволит уйти, не дожидаясь даже, пока он ответит. Не успел он уйти, как в дверях появился подоспевший Гентри. Кайл велел ему взять хирургические принадлежности и идти немедля на бак. Уинтроу уже шел туда – ровным, размеренным шагом.

– Сейчас придут, – невозмутимо сообщил он Проказнице. – Мой отец со старпомом. Палец мне резать. Надеюсь, я буду не очень громко орать…

– Силы воли у тебя хватит, – подбодрила его Проказница. – Когда дойдет до дела – положи руку ладонью на палубу, и я буду с тобой.

Мальчик ничего не ответил. Легкий ветер, наполнявший паруса, доносил Проказнице запах его пота… и страха. Он терпеливо ждал лекаря, сидя на палубе и отколупывая с больной руки прилипшие нитки.

– Нет, – произнес он затем тоном окончательного приговора. – Тут в самом деле уже спасать нечего. Уж лучше расстаться с ним, пока он все мое тело не отравил…

И Проказница ощутила, как он отпустил свой палец. Отстранился от него. Отъединил от умозрительного образа своего тела…

Мысленно он его уже отсек.

– Идут, – тихо сказала Проказница.

– Ага, – он нервно хихикнул. Получилось жутковато. – Я их чувствую… через тебя.

В самый первый раз он сознался в чем-то подобном! До чего хотелось бы Проказнице, чтобы это произошло в другое время и при других обстоятельствах – повеселее теперешних. Они смогли бы спокойно все обсудить. Или просто помолчать вдвоем, переживая свое единение и в полной мере им наслаждаясь. Но двое мужчин уже подходили к ним по носовой палубе, и Уинтроу неосознанным движением вскочил на ноги, поворачиваясь им навстречу. Больная рука лежала на ладони здоровой, как подношение. Кайл дернул подбородком в сторону сына:

– Юнга вот думает, что ему необходимо палец отнять. А ты как считаешь?

Сердце Уинтроу приостановилось в груди. Потом вновь застучало. Он молча протянул руку старпому. Гентри глянул один раз и даже зубы оскалил – зрелище было не из приятных.

– Юнга прав, надо резать. – Он обращался к капитану, не к Уинтроу. Крепко взял мальчика за запястье и повертел так и этак, разглядывая несчастный палец со всех сторон. Коротко буркнул от отвращения… – Обязательно кое о чем с Торком переговорю. Надо было мне раньше на этот палец взглянуть! Если даже мы его сразу оттяпаем, придется парню денька два полежать. И так уже, по-моему, отрава всю кисть захватывать начала!

– Торк свое дело знает, – проворчал Кайл. – Никому не дано предусмотреть все!

Гентри прямо посмотрел на своего капитана. Он не спорил с ним, он просто сказал ему:

– У Торка внутри подлянки хватает. И когда у него под началом оказывается кто-то, как сам он считает, более умный и благородный по нраву или по праву рождения… эта подлянка так и лезет наружу. Поэтому мы и Брэшена потеряли. Отличный моряк, но Торк без конца его изводил. Торк, он ведь как? Выберет человека и давай скипидарить, и не чувствует, когда уже давно пора прекратить наезжать. Это я, кэп, – чувствовалось, как осторожно и тщательно Гентри подбирал каждое слово, – не потому говорю, что решил за мальчонку вступиться. Не бойся, он мне не любимчик, и плевать я хотел, кэп, как там его имя-фамилия. Он просто ходит с нами на корабле, а корабль, он ведь всего лучше идет когда? Когда все матросы здоровы и работоспособны. – Он чуть помедлил. – Так я все же переговорю с Торком, кэп. – На сей раз Кайл не стал возражать, он вообще ничего не сказал, и Гентри повернулся к Уинтроу: – Так ты, значит, готов.

Это был не вопрос, просто подтверждение правоты юнги.

– Да.

Голос Уинтроу прозвучал по-взрослому низко. Он опустился на одно колено – ни дать ни взять приносил кому-то клятву верности. Вот он положил изувеченную руку на палубу… Проказница закрыла глаза. Она сосредоточилась на этом прикосновении, на распластанных пальцах, прижимавшихся к диводреву ее носовой палубы. Какое счастье, что весь ее бак был из диводрева!… Во дни постройки это выглядело расточительством, но сегодня все то, что задолжали Дождевым Чащобам Вестриты, должно было окупиться до последнего грошика. Палуба была частью ее тела, и она держала руку Уинтроу изо всех сил, добавляя свою волю к его, помогая не двинуться с места…

Старпом опустился на корточки подле него и уже разворачивал холщовую сумку с инструментами. Ножи и зонды сидели каждый в отдельном кармашке. Иголки для сшивания тела были просто воткнуты в ткань. У некоторых из ушек уже тянулись тонкие нитки, сделанные из рыбьих кишок. Вот Гентри полностью развернул сумку: в последних кармашках обнаружились пилы. С крупными и мелкими зубьями. Уинтроу посмотрел на них и сглотнул… Гентри разложил полоски льняной ткани и корпию* [Корпия – ныне вышедший из употребления перевязочный материал, нитки, нащипанные вручную из хлопчатобумажной или льняной ветоши. Это слово часто встречается в старинных приключенческих произведениях, например, у Жюля Верна. Современные авторы остросюжетных книг о минувших веках обычно обходятся просто «тряпицами для повязок».] для перевязки.

– Тебе бренди понадобится, – бросил он хрипло. Проказница ощутила в нем глубоко загнанную сердечную дрожь и обрадовалась: старпом был к происходившему не вполне безразличен.

Уинтроу ответил еле слышно:

– Нет.

– Позже понадобится, быть может, – подала голос Проказница. Уинтроу не стал спорить.

– Пойду принесу, – сказал Кайл.

– Нет! – хором выговорили Проказница и Уинтроу.

– Я хочу, чтобы ты остался, – уже мягче проговорила Проказница. Таково было ее право, но на случай, если Кайл не вполне понимал, она объяснила вслух: – Когда будут резать Уинтроу, я стану кровоточить… в некотором смысле. – И продолжала, справляясь с собственным страхом: – А потому у меня есть право требовать, чтобы ты оставался здесь, рядом со мной, во всех случаях, когда на моей палубе происходит нечто столь же выводящее из равновесия!

– Мы можем забрать юнгу вниз… – буркнул Кайл.

– Нет, – решительно запретила она. – Если в самом деле необходимо лишить его пальца, я хочу, чтобы это сделали здесь, где я могу в полной мере присутствовать! – Она не собиралась ему сообщать, что присутствует всюду, в любом уголке своего тела. Если он пребывал на сей счет в невежестве – пускай пребывает и дальше. – Пошли за бренди кого-нибудь другого!

Кайл обернулся посмотреть, куда указывает ее взгляд, и чуть не подпрыгнул. Слух, оказывается, очень быстро распространился. И все матросы, которые не были напрямую заняты, разными правдами и неправдами собрались как можно ближе к месту события. Капитан указал на Майлда, стоявшего с синюшно-белым лицом:

– Ты! Живо тащи бренди и стакан! Шевелись!

Майлд, как говорится, едва не выскочил из собственной кожи – лишь босые пятки прошлепали по палубе, стремительно удаляясь. Больше ни один не пошевелился. Кайл притворился, будто не обратил внимания на собравшуюся толпу.

Уинтроу набрал полную грудь воздуха… Если он и заметил матросов, сошедшихся на него поглазеть, то ничем этого не показал. Он обращался лишь к Гентри. Потом поднес левую руку к правой и начал осторожно прикасаться, показывая:

– Вот здесь, на костяшке, нужное место. Режь здесь. Приставь кончик ножа и нажимай вглубь… только старайся чувствовать, что под ножом. Если ты пощупаешь свою собственную руку, то поймешь, о чем я говорю. Если сделать все правильно, в ране не останется осколков костей. Когда отрежешь, натяни, пожалуйста, кожу на рану. И зашей… – Он прокашлялся и добавил: – Не старайся быстро закончить, лучше сделай все тщательно. Режь медленно, не руби…

Он делал паузы между фразами, каждую сопровождал вздох. Уинтроу силился сохранять спокойствие. И он преуспел: дрожи не было ни в его голосе, ни в руке, указывавшей на костяшку того, что не так давно было его пальцем, гибким и ловким. Пальцем, на котором когда-нибудь должен был оказаться жреческий перстень… если бы пальцу суждено было уцелеть. «О Са, будь милосерден ко мне, пускай я не закричу. Сделай так, чтобы я не потерял сознания и не отвернулся. А если придется умереть, пусть моя смерть будет достойной…»

Как же велико было напряжение его духа!… Проказница слилась с Уинтроу воедино… Вот он в последний раз набрал полную грудь воздуха, а Гентри выбрал нож и изготовился резать. Нож был хорош – блестящий, чистый и острый. Уинтроу медленно кивнул головой… Вблизи прошлепали босые ноги, и голос Майлда сказал:

– Вот бренди, господин кэп.

…Но все эти звуки доносились уже из дальнего далека – едва различимые и бессмысленные, точно крики морских птиц, и ошеломленная Проказница поняла: Уинтроу что-то делал с собой. С каждым вздохом расслаблялись мускулы его тела. Его сознание как бы съеживалось, уходило внутрь, таяло… Это было подозрительно похоже на умирание. «Да он сейчас в обморок хлопнется!» – с жалостью решила Проказница.

Но нет. В следующий миг Уинтроу совершил нечто такое, чего она уже вовсе не поняла. Он покинул себя. Нет, не то чтобы его дух расстался с телом, он просто обособился от страдающей плоти. Для Проказницы это выглядело так, как если бы он совсем слился с ней воедино и уже ее глазами смотрел на худенькую фигурку, недвижно коленопреклоненную посреди носовой палубы. Его волосы выбились из матросской косички. Несколько прядей упали на лоб, и ими играл ветер, остальные слиплись от пота. Но взгляд черных глаз оставался спокойным. Уинтроу смотрел на блестящее лезвие, приближавшееся к его руке, и даже губы не вздрагивали.

Вот где-то вовне взорвалась безумная боль, но Уинтроу и Проказница с прежним спокойствием наблюдали, как старпом Гентри налегает на рукоять, вгоняя острие в руку мальчишки. Вот на палубу обильно хлынула кровь… «Кровь чистая, -отстраненно, вчуже, издалека подумал Уинтроу. – И цвет хороший: темно-красный…» Вслух, однако, он ничего не сказал. Гентри, трудясь, громко сглотнул, и это прозвучало почти столь же громко, как и судорожный вздох Кайла, наблюдавшего, как нож уходит в руку его сына глубже и глубже. Гентри не промахнулся – тонкое лезвие вошло точно туда, где разъединялся сустав. Уинтроу слышал, вернее, ощущал звук, с которым нож рассекал его тело. Звук был добела раскаленной болью, которая устремилась из его кисти в руку и по ней в самый позвоночник. «Отстранись!» – заново приказал он себе, собирая в единый кулак всю свою власть над собственным телом. Усилием воли, равного которому Проказница ни разу еще не переживала, он удержал в расслаблении мышцы руки. Не позволил себе ни дернуться прочь, ни даже вздрогнуть. Лишь мертвой хваткой держал запястье правой руки пальцами левой, сжимая так, словно это могло остановить истечение боли. Кровь текла и текла, собираясь в лужицу между его большим пальцем и средним. Проказница осязала ее тепло на своих палубных досках. Кровь впитывалась в диводрево, и Проказница втягивала ее как можно глубже, благословляя это слияние, этот медный вкус, эту соленость…

Старпом все сделал так, как пожелал Уинтроу. Раздался негромкий хруст, и под лезвием лопнул последний хрящ. Очень аккуратно Гентри провел ножом поперек, разрезая оставшийся лоскуток кожи. И палец остался лежать на палубе отдельно от тела – никому не нужный кусок мертвой плоти. Уинтроу потянулся к нему левой рукой, взял и отложил в сторонку. Потом щепотью все той же левой руки стянул кожу, окружавшею рану.

– Сшивай, чтобы закрылось, – спокойно попросил он старпома, глядя, как вспухают изнутри и падают на палубу кровавые капли. – Не очень туго, просто чтобы кожа держалась и нитки ее не прорезали. Возьми самую тонкую иголку и нитку…

Отец Уинтроу кашлянул и отвернулся. На негнущихся ногах отошел к фальшборту и стал смотреть на проплывавшие мимо острова: видно, они вдруг приковали к себе его внимание и сделались необычайно интересны. Уинтроу, кажется, ничего не заметил, но Гентри исхитрился бросить вслед капитану один-единственный быстрый взгляд. Потом он поджал губы, в очередной раз громко сглотнул – и взялся за иголку. Мальчишка придерживал свою собственную плоть, дожидаясь, пока старпом сошьет вместе кожу и завяжет нитку узлом. Потом оперся о палубу здоровой рукой, а Гентри наложил на больное место повязку.

Пока длилась операция, Уинтроу ни единого раза ничем – ни словом, ни вздохом – не показал, что вообще испытывает какую-либо боль. «Как будто они тут паруса шили», – подумалось Проказнице. Хотя нет! Он, конечно же, чувствовал. По крайней мере, чувствовало его тело: пот катился с него градом, рубашка на спине промокла насквозь. Но разум Уинтроу существовал сам по себе. Тело просто-напросто подавало ему знак: «Мне плохо! Я не в порядке!» – знак точно такой же, как голод или жажда. Знак, на который при необходимости вполне можно внимания не обращать.

«Вот как! Теперь я поняла…» До полного понимания ей было, конечно же, далеко, но сопереживание глубоко ее тронуло. Когда с перевязкой было покончено, Уинтроу приподнялся на корточки, но не стал сразу вставать. Незачем зря испытывать судьбу. Он зашел слишком далеко, чтобы именно теперь все испортить, потеряв сознание… И Уинтроу принял у Майлда стакан бренди, который тот налил ему трясущимися руками. Принял и выпил, сделав три неторопливых глотка: так пьют воду, когда утоляют очень сильную жажду… И передал Майлду опустевший стакан. На стекле остались кровавые отпечатки.

Уинтроу огляделся кругом… и стал медленно возвращаться к полному восприятию своего тела. Из руки сразу ударила такая боль, что он стиснул зубы. Перед глазами замелькали черные точки… Он сморгнул их и на какое-то время сосредоточил взгляд на двух кровавых пятернях, отпечатавшихся на палубе Проказницы. Его кровь глубоко вошла в диводрево, и они оба с ней понимали: сколько ни драй палубу, эти опечатки не сотрутся уже никогда. Уинтроу поднял глаза… Гентри оттирал нож тряпочкой. На его лбу залегли морщины, но он улыбнулся юнге. И даже едва заметно кивнул. Майлд, все еще очень бледный, таращил глаза. Кайл все так же разглядывал острова…

– Я не трус. – Уинтроу говорил очень тихо, но его голос некоторым образом разносился. Его отец обернулся, почувствовав вызов, – Я не трус! – повторил Уинтроу громче. – Да, я мал ростом. Да, я далеко не силач. Но я не слабак и не трус. Я умею принимать боль. Когда это необходимо!

Странный огонек зажегся у Кайла в глазах, в уголках рта возник некий намек на улыбку. Со спокойной гордостью он произнес:

– А ты вправду Хэвен.

Уинтроу прямо встретил его взгляд. В его голосе не было ни дерзости, ни желания насолить, просто он выговорил очень четко:

– Нет. Я – Вестрит. – Он посмотрел на кровавые отпечатки ладоней, на отрезанный палец, все еще валявшийся под ногами, – И это ты меня сделал Вестритом, – Уинтроу улыбнулся, но улыбка получилась безрадостная. – Что там бабушка, помнится, говорила? «Кровь заявит о себе», так, кажется? – Он нагнулся и поднял отрезанный палец. Внимательно рассмотрел – и протянул отцу. Он сказал: – На этот палец никогда не будет надет жреческий перстень… – Кому другому могло показаться, что он попросту пьян, но Проказница расслышала, как его голос дрогнул от скорби. – Может, возьмешь его, господин капитан? Как знак своей победы, а?

Темная краска ярости бросилась в лицо капитану. Проказница заподозрила, что в этот миг он был близок к настоящей ненависти к своему отпрыску. Уинтроу легким шагом приближался к нему, и его глаза очень странно блестели. Проказница все старалась понять, что происходило с мальчишкой. Что-то менялось в нем, словно распрямлялась пружина, сжатая до предела. Он прямо смотрел в глаза отцу, и в его голосе не было ни гнева, ни даже боли. Вот он подошел достаточно близко для того, чтобы Кайл мог ударить его…

Или обнять…

Но Кайл Хэвен просто не сделал никакого движения. И в этой его неподвижности был отказ – отказ от сына и от всего, что тот собой представлял, от всего, что тот делал. В этот миг Уинтроу понял, что никогда не заслужит отцовских похвал. Даже более того: Кайл с самого начала и не стремился, чтобы сын был ему в радость. Он просто хотел подчинить его. А теперь понял – ничего не получится.

– Значит, нет, господин капитан? Ну что ж… – И с небрежностью, разыграть которую было бы превыше человеческих сил, Уинтроу прошел на самый нос корабля. Еще раз присмотрелся к пальцу, который держал в руке: ноготь, почерневший и обломанный от работы… раздробленные кости, сплющенные сухожилия… а потом выкинул палец за борт. Так, словно этот отмерший кусочек вовсе не имел к нему никакого отношения. И сам остался стоять у фальшборта – не опираясь на него, просто выпрямившись рядом с изваянием Проказницы. И смотрел вперед, на убегающий горизонт. Смотрел в новый день, который был ему когда-то обещан, а теперь казался таким далеким – гораздо более далеким, чем время или расстояние могли сделать его… Уинтроу пошатывался, но лишь еле заметно. Больше никто на палубе не двигался и не говорил. Даже капитан помалкивал, только глядел на сына до того пристально, как если бы взгляд действительно мог пронзать! Напряженные мышцы веревками выделялись на шее… Первым подал голос Гентри.

Дата добавления: 2015-07-02