Презрение 3 страница

Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. Итак и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня быласлабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит,например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, непродаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения.- Ты не знаешь девчонок,- сказал он. - Они ябеды от рождения. Вотпосмотришь, выдаст с потрохами.Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Изнашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошелсильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский домМы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно ипритаились, ожидая, что же будет.У Ерманских завхоз пробыл недолго.Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом,особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливозашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету.- У-у, гад! - выругался Виталька. - Сколько на нем пацанов погорело...Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил.Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успелисварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец онпришел очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманилменя пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулсяна меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью.- Дело дрянь,- сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождябревно. - Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя и меня. Вызывалимилицию, написали акт.- Но ведь они нашли замазку...- Дело не в замазке, хотя и это тоже... Дело в стенгазете.- При чем тут стенгазета? - удивился я.- Оказывается, их нельзя срывать. Их сдают в архив.Виталька был очень расстроен. Он считал, что его должны исключить изшколы, а меня не принять.Да, это были очень плохие новости. Представляю, как воспримет ихотец... Остался только один выход - бежать. Бежать завтра же!Мы долго молчали.- Мать плачет,- сказал вдруг Виталька. - Но не в этом дело. Отецузнает- убьет. Он меня один раз за то, что стащил в физкабинете батарейку,три дня бил.- Мне тоже достанется.- Есть только один выход...- Какой?- Сказать, что нас послал Комендант. А Коменданту что они сделают? Изшколы он все равно исключен. Я покачал головой.- Нет. Так нельзя.- Он даже и не узнает. К нему никто и не пойдет.- Все равно. Так нечестно.- Честно... нечестно... Завтра с утра нас в школу вызывают...Узнаешь...Весь день Виталька Ерманский уговаривал меня свалить все на Коменданта.Он приводил всевозможные, довольно хитроумные доводы. Например, он сравнивалКоменданта с камнем. Дескать, нес ты глечик с молоком, засмотрелся накрасивую девчонку и упал. Если расскажешь все, как было, здорово влетит: незасматривайся, сопляк, мал еще. Если же сказать, что ты споткнулся о камень,то влетит меньше, а может, и совсем не влетит- с каждым может случиться. Тыне наказан, а камень - ему что? - лежит себе да лежит.Пример с камнем меня не убедил. Тогда Виталька переключился на примерыиз истории войн, на так называемые военные хитрости. Знал он их множество.Особенно он нажимал на троянского коня. Приволокли деревянного коня в город,а в животе садят вражеские воины. Честно? Не очень. Но цель достигнута.Но и троянский конь не убедил меня. Виталька выругался, махнул рукой, иушел домой обиженный.Время тянулось ужасно медленно. Вад продолжал дуться, и я один сидел.на завалинке. Я думал про все эти беды, которые вдруг свалились на меня.Особенно была неприятна история с замазкой.У соседей скрипнула калитка. На улицу вышла Клара Семеновна с тазом вруках. Увидев меня, она улыбнулась,- Добрый вечер, Витечка.- Здравствуйте, Клара Семеновна.- Ты не поможешь мне донести белье? Мой лоботряс опять куда-то залился.Я взял таз с бельем за один край, а Клара Семеновна взялась за другой.Я оглянулся, не видит ли Вад, чем я занимаюсь, но Вада не было. Зато язаметил в окне Витальку Ерманского... Странно...- Как настроение? - спросила Клара Семеновна.Я сказал, что настроение у меня отличное, но сказал, видно, не оченьубедительно, потому что Клара Семеновна вздохнула. Затем она спросила,нравится ли мне Утиное, и я ответил, что нет. Она немного поспорила со мной,доказывая, что здесь хороший воздух и нет шума.- И хороший пруд, - добавила она, когда мы взошли на плотину.- Речка лучше,- не согласился я.- Конечно,- засмеялась она. - А море еще лучше.Сказав про море, она немного загрустила.- Ты был, Витечка, на море?- спросила она.- Я видел его в кино.Она рассмеялась и начала мне рассказывать про море. Она рассказывалапро штормы, цветущие каштаны, фиолетовые вечера, молодое вино, котороепродают в киосках, как газировку, красивых девушек, стройных моряков сзолотыми нашивками на рукавах и длинных белых кораблях. Она говорила, чтоона тогда была молодой и красивой и за ней ухаживали мужчины, и она каждыйвечер каталась на машине по горам, и у нее кружилась голова, потому чтоповороты были крутые. И иногда ей хотелось упасть в пропасть.- Может быть, это было бы к лучшему. Хорошо умереть молодой и красивойи остаться такой навсегда в памяти людей. А когда вдруг замечаешь в волосахседину, а на лице морщины и не можешь помешать этому, не хочется жить.Я сказал, что она еще молодая и красивая. Она улыбнулась и, мнепоказалось, немного повеселела, во всяком случае больше не говорила осмерти.- Из тебя вырастет большой донжуан,- сказала она лукаво. - Давайискупаемся, пока не село солнце.Она скинула платье и оказалась в нарядном купальнике. Я сразудогадался, что это немецкий купальник, потому что у русалки, которая вышитасбоку, было лицо, как у женщин на трофейных открытках.Я снял штаны и вдруг увидел на себе безобразные, длинные, черные трусы.У всех мальчишек были такие трусы, и я как-то не задумывался, что они такиеуродливые, криво сшитые, мешковатые, как юбки. Я поспешил надеть брюки.- Ты чего это?- Не хочется что-то. Холодно...- Надо закаляться.Она осторожно вошла в воду, с тихим ойканьем присела по горло и вдругпоплыла быстро и красиво.- Ух, хорошо! Дай мне руку!Я подал ей руку, и она легко вышла из воды.- Спасибо.Клара Семеновна быстро и ловко вытерлась толстым, мохнатым, тоже,видно, немецким полотенцем.- А теперь отвернись.Я покорно отвернулся.За моей спиной слышалось журчание воды из выжимаемого купальника.- Вот... А теперь можно и постирать. Ты посидишь со мной? А то однойскучно. Все одна да одна.Я вспомнил про то утро, когда я заглянул в окно, и мне захотелосьсострить по поводу ее одиночества - зло, едко, как я очень хорошо умею. Такзахотелось, что я даже прикусил губу, чтобы не сострить.Я сидел сзади нее, наблюдал, как умело она стирает и как изящноизгибается ее спина,- как у кошки, когда та умывается, и думал о том, чтобудь у меня такая мать, жизнь превратилась бы для меня в оплошную пытку,потому что я бы не смог перечить ей ни в чем...- Так как же вы влетели с этой дурацкой замазкой?- спросила она вдругтак добро и сочувственно, что я никогда бы не подумал, что так можноговорить о неприятных вещах, например о воровстве.- Да так... Виталька рассказывал, небось...Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, апросто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходитпо квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда нишло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, чтоона учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее онасказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения...- Какие? - удивился я. - Он-то тут при чем?- Ну как же... ты уже не маленький... должен понимать... он ведь...- Он партизан.- Разумеется, - поспешно согласилась она. - Но я слышала, ему не далидо сих пор паспорта... Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебятак воспитал...Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову.- Он воевал во Франции. У него награды есть... даже благодарностьфранцузского правительства. Я сам видел.- Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали.- Что же вы посоветуете?Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды...- Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал... - сказала она,не оборачиваясь.Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил,как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого... в белойрубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня.- Нет! - сказал я. - Это подлость!Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Онасогласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучиистольких людей... В конце концов можно сделать механический подсчет: одинчеловек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Онапостарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой...Бедный Комендант... Он и не знает, что вокруг него вдруг столькосплелось...- И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган.- Нет, нет... Комендант не такой...- Ну сделай это ради меня,- сказала она совсем как девочка и заплакала.- Сделай...Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрыеволосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее...- Ну хорошо...Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда Тевирп! - Я видел, как ты нес таз,- сказал Вад.-- Видел так видел.- Это она тебя попросила'- Да.Разговор зашел в тупик, и мы стали смотреть в окно. Ваду, видно, многоехотелось сказать мне, но он сдерживал себя,- Завтра надо бежать - сказал я.Вад подумал.Почему?- Так... надо... Вдруг отец вернется раньше.При слове "отец" Вад вздрогнул.- Может быть, он сопьется.- Он не сопьется. Он был во Франции, там сколько вина, и то не спился.-- Тогда, может быть, он влюбится... Видел, какая Виталькина матькрасивая. Не то что у нас.Вад оживился. Ему очень понравилась эта мысль.- Вот здорово было бы! Ха-ха-ха! Виталька Ерманский... Вот быпокрутился, ложкой по лбу - р-раз!Я представил себе Витальку под пятой Диктатора, и мне тоже сталосмешно. Смеясь, я машинально продолжал смотреть в окно. Кто-то подошел кнашей калитке и стал открывать ее. Калитка открылась, и я увидел дядю Авесасобственной персоной, тащившего чемоданы. Пока мы таращили на него глаза,дядя Авес пересек двор и поднялся на крыльцо. Я посмотрел на Вада, Вадпосмотрел на меня.В это время дверь распахнулась и на пороге появился дядя. У него былочень сердитый вид. Авес Чивонави поставил на пол чемодан. Это был нашпропавший чемодан.- Д-з-з-з, - сказал дядя Авес.Я глянул дяде в рот и обомлел: рот был полон лошадиных железных зубов,в которых отражались наши окна.Дядюшка продолжал сердиться и что-то говорить, но ого челюсти издавалилишь скрежет, как забуксовавший трактор. Пробуксовав с минуту, Авес всердцах плюнул и стал вытаскивать изо рта металлические челюсти. Челюсти невытаскивались. Дядя злился. Я догадался принести нож, и дядя Авес, осторожнопостукивая ручкой себе по зубам, освободился от челюстей. Без челюстейдядюшка шипел как гусь, но все-таки его можно было понять.- Тевирп! - сказал дядя сердито. - Река Хунцы. До самого Новороссийскаискал вас по всему поезду, чертовы трюфели! Жрать нечего, денег нет, в рукахчемодан с порохом. Избавиться от меня хотели? Диверсантом сделать? Гдеродители? Я им все выскажу!Узнав, что родители уехали за козой и мы тут хозяева, Авес Чивонависразу пришел в хорошее расположение духа.- Ну ладно,- прошипел он.- Тащите шаматье, а там видно будет, рекаХунцы.Во дворе, моя чугун, мы стали с Вадом совещаться. Вопрос обсуждалсястарый: кто дядя Авес? Материн ли он брат или какой-то проходимец? Вад стоялза брата, я - за проходимца.- Все-таки ведь он приехал, - говорил Вад. - И чемодан притащил.- В чемодане все и дело. Сначала он его спер, а потом увидел, что тампорох, и решил вернуться.- Зачем?- А что, ему плохо у нас было? Ел, спал, ничего не делал. Может быть,дядя Авес - особая разновидность бандита. Так сказать, бандит на пенсии. Силуж нет, здоровье шалит. Вот он и удалился от дел, ездит, выискиваетдоверчивые семьи, прикидывается каким-нибудь родственником. Помнишь, отецговорил? А заметил, рожа какая подранная. А зу5ы куда делись?Мы еще немного поспорили о дяде Авесе и решили на всякий случайпроверить у него документы. Побег мы отложили до выяснения дядиной личности.Обед прошел в молчании, так как дядя Авес мог есть, только вставивчелюсти. Пообедав, дядя Авес Чивонави вынул челюсти, разобрал их,прополоскал в воде и поставил сушиться на печку.- У меня плохое здоровье,- сказал дядя.- Мне давно пора поправляться.На ужин сварите мне тройку яиц, только всмятку. Я люблю всмятку. А наутрозарубите курицу.Я охотно объяснил дяде Авесу, что курицы у нас нет. Нет даже петушка. Ияиц нет. Осталось лишь немного постного масла (дядя Авес поморщился: он нелюбил постное масло), пшена и сала ("Сало - это хорошо", - заметил дядюшка),и то все это отец добыл с большим трудом, так как в Утином голод. Сообщение,что в Утином голод, произвело на дядю Авеса плохое впечатление.- Зачем же вы сюда приехали - спросил он и добавил, немного подумав: -Черт бы вас побрал.Впрочем, вскоре он успокоился - у дяди плохое настроение долго незадерживалось - и принялся нам рассказывать о своих железнодорожныхприключениях.- Привязался, река Хунцы, какой-то тип в поезде. Давай, говорит, тебезубы вставлю. Я ему отвечаю: "Отвяжись. Я своими зубами доволен", а он неотстает. Сначала сотню требовал, а потом так себя разгорячил, что самзаплатить готов, лишь бы вставить. Люблю, говорит, когда мой товар украшаетчеловека. До самого Новороссийска, гад, приставал, а в Новороссийске затащилк себе, напоил, выбил мне зубы и вставил железные, шкура такая. Видите, явесь поцарапанный?История была неправдоподобной, но Авес Чивонави рассказывал ее сувлечением. Кончив рассказывать, дядя Авес сладко потянулся и сказал, чтоему хочется спать, так как он очень устал. Затем дядя взобрался народительскую кровать, даже не сняв сваи галифе, и тут же захрапел, правда,успев перед этим пробормотать:- Но я все равно вас не брошу, река Хунцы.Подождав, пока дядюшкин храп станет устойчивее мы принялись обыскиватьего пальто и гимнастерку. Там никаких документов не было.- Может быть, они в галифе? - прошептал Вад.В это время Авес Чивонави храпанул особенно сильно и перевернулся набок. Из брюк галифе высунулось дуло пистолета.

Тевирп! (продолжение)

Первой моей мыслью было кинуться на дядю и обезоружить его, но потом япросто-напросто испугался. Мне показалось, что Авес Чивонави вовсе не спит,а сладит за нами прищуренными глазами, и достаточно мне сделать движение,как он спокойно сунет руку в карман и наставит на меня пистолет.Я сделал безразличное лицо и вышел из дому. Вад выскочил следом. Накрыльце мы уставились друг на друга.- Ты думаешь, он спит? - спросил я тихо- Да... - неуверенно ответил брат.- Мне показалось, он следил, когда мы проверяли карманы.- Ерунда! - сказал Вад. Он посмотрел на небо. - А сегодня теплая ночьбудет. Давай спать в сарае.- Давай,- охотно согласился я.Ночь оказалась холодной, и мы дрожали, как цуцики. Только под утро,крепко прижавшись друг к другу, мы заснули.- Тевирп! - вдруг раздалось над ухом.Я вскочил и увидел прямо перед собой улыбающуюся скроенную из кусочковфизиономию своего дяди. В руках дядя держал челюсти и полировал их суконкой.- Вы что ж это, трюфели, от меня удрали. Дверь не заперта, по домучужие люди разгуливают.За спиной Авеса я увидел Витальку Ерманского.- Пора идти, - сказал он мрачно. - Мать уже ушла.- Куда идти? Куда идти? - забеспокоился дядя. - А завтрак кто будетготовить? Уже девятый час, а печка не растоплена. Мне врачи прописалирегулярное питание. Иди топи печку. Я тебя никуда не пускаю.Мы двинулись к калитке.- Стой! - крикнул дядюшка. - Стой!Я думал, он добавит: "Стрелять буду!" - но он не добавил.Он лишь вставил в рот челюсти, и сердито щелкнул ими.За околицей нас догнал Вад.- И я с вами!Мне было жалко брата: не очень приятно оставаться один на один свооруженным человекам.- Иди и следа за ним в оба,- сказал я.- Не хочу!Это был уже прямой вызов. Такого за братом никогда не замечалось.- Иди,- сказал я. '- Мне очень сегодня некогда...Вад повернулся и ушел. Я побеждаю завхоза Я думал, что нами будет заниматься завхоз. Даст нахлобучку, можетбыть, даже трепанет за ухо, а потом поведет в кабинет директора. Директорстанет долго укоризненно молчать или, наоборот, сразу же начнет кричать итопать ногами, в зависимости от характера, но потом, услышав имя Коменданта,еще немного помучает и отпустит домой.Однако все получилось иначе. В школе было много людей. Шел ремонт,кругом все было залито известкой, но люди отважно, не боясь запачкаться,сновали взад-вперед по проложенным доскам.Сначала мне и в голову не пришло, что они собрались сюда ради нас, нопотом я догадался по взглядам, которые они бросали на меня с Виталькой, чтоэто педсовет.М1ы ждали довольно долго и нудно под дверью. Наконец хождениепрекратилось. Педсовет заперся в комнате и принялся галдеть. Мне совсемнадоело ждать, но тут двери раскрылись и какой-то шустрый молодой человекпоманил нас пальцем.Посреди комнаты стоял длинный стол, накрытый красной скатертью, вокругкоторого сидело человек двадцать, мужчины - все в черных костюмах вполосочку (наверно, это первая послевоенная партия, завезенная в раймаг).Виталькина мать была в красивом белом платье, отороченном черными кружевами.Она выглядела очень огорченной. Я хотел ей потихоньку подмигнуть дляободрения, но сделать это не было никакой возможности, так как все, кактолько мы вошли, уставились на нас. Мне сразу бросились в глаза лежащие настоле вещественные доказательства: ком замазки и половина стенгазеты.- Ну-с? - сказал завхоз очень серьезным, почти безнадежным голосом, и ясразу понял, что он будет главным обвинителем. - Зачем вы сорвали газету сПервомаем?Я знал, что такой вопрос будет задан одним из первых, и поэтому давнозаготовил на него контрвопрос.- А что, замазку голую, что ли, нести?Завхоз немного растерялся. Очевидно, он думал, что мы будем упорномолчать или сразу же начнем просить прощения.- Тэ-эк, - сказал он нехорошим голосом и нервно дернулся из костюма вполосочку, видно, он надел его в первый раз и еще не успел привыкнуть. -Тэ-эк...- Нас послал Комендант, - поспешил заполнить зловещую паузу Виталька.Но завхоз пропустил эту важную для следствия улику мимо ушей. По егопотному красному лицу и шевелящимся ушам было видно, что он готовил подвох.- Рядом висело несколько газет: 1 "а", 3 "г", 5 "а" и плакат. Почему высорвали именно с Пермаем?- В темноте не было видно. Мы сорвали то, что подвернулось под руку,-спокойно ответил я.- Значит, вам все равно, что обычная газета, что с Пермаем? - сказалзавхоз торопливо с видом человека, схватившего за руку вора, и посмотрел напедсовет.- Тогда нам было все равно,- подтвердил я.- Все равно?- Все равно.- Что с Пермаем, что просто?- Да.Наступило молчание.- Нас послал Комендант,- опять заныл Ерманский.В это время заворочался толстяк в центре стола. По всем признакам этобыл директор.- Но позвольте... это несколько другой вопрос... Первоначально же ониободрали замазку. Зачем вы ободрали замазку?- У нас окна не замазанные, - сказал я тоскливым голосом. Я умел, когданадо, говорить тоскливым голосом.- Зима придет, дуть начнет, а у насмаленький мальчик... (слышал бы Вад).- Но ведь это нехорошо... Это называется воровством- Мы больше не будем...- Это все Комендант,- упорно гнул свое Виталька.- На первый раз ограничимся...- начал директор с явным облегчением, нозавхоз перебил его.- Почему вы сорвали именно с Пермаем?Завхоз осторожно, словно это была хрупкая, бесцветная вещь, поднялобрывки стенгазеты.- Мы толчем воду в ступе.- Меня начал злить этот завхоз.- В темноте, даеще в спешке, трудно, даже если очень захочешь, найти именно газету,посвященную Первому мая.Наступила тишина. Очевидно, никто не ожидал такой длинной и красивойфразы. Потом все разом недовольно задвигались.Они и раньше обращались только ко мне, но после этой фразы ВиталькаЕрманский совсем отошел в тень. Их вдруг заинтересовала моя биография, годрождения, место рождения, отношение к пионерской организации, есть ли у менясудимые или заграничные родственники, не участвовал ли дедушка с бабушкой вбелой армии и т. д. Особенно их интересовал отец.Я почувствовал, что сразу вырос в их глазах, и даже завхоз сталобращаться ко мне на "вы". Речь о замазке как-то теперь не шла, и дажедиректор, попытавшись несколько раз вспомнить о ней, замолчал и больше невмешивался в ход заседания. Роль следователя окончательно перешла к завхозу.Он задавал вопросы путанно и бес-толково, но я чувствовал, куда он гнет. Он пытался установить связьмежду пленом отца и сорванной стенгазетой. Это было так неожиданно, что я впервый момент, когда понял скрытый смысл его вопросов, растерялся, но потомуспокоился, потому что такой связи никогда и никому установить не удастся.Но завхоз все кружил около, неумело ставил ловушки, которые были видны закилометр и в которые он сам же иногда попадался. Он не обличал меня, ничегоне говорил прямо, он просто задавал вопросы. Он все гнул их, гнул к линии:"плен - стенгазета".За столом давно уже стояла тишина. На лицах у всех было какое-то новоевыражение: смесь уважения и страха передо мной. А шустрый молодой человек,который оказался учителем истории, таращил на меня глаза с откровеннымужасом. На уроках он говорил о врагах, но настоящего, живого видел первыйраз в жизниИногда мне казалось, что я действительно шел в школу специально сорватьстенгазету, так нелепо не соответствовала наша цель - набрать замазки - иконечный результат - стол с красной скатертью и двадцать взрослых людей,ради меня прервавших свой летний отдыхИ чем удачнее я отбивал атаки завхоза, тем, я чувствовал, более шаткимстановилось мое положение, потому что ребенок не может перехитрить взрослогочеловека, и как-то сама собой из-за моей спины вырастала фигура отца, иполучалось так, что завхоз вроде бы спорит не со мной, а с отцом, и ничегонет удивительного, что человек, прошедший огни и воды, хитер и коварен.Когда я окончательно его запутал, завхоз замолчал и долго с откровеннойненавистью смотрел на меня, дергаясь в костюме и шевеля ушами, и мне насекунду стало страшно за свое будущее. Даже если все уладится и я будуучиться в этой школе, он все равно найдет предлог расправиться со мной.Все молчали, не зная, что делать дальше. Собственно говоря, ничегодоказано не было. Завхоз лишь выпятил два факта: плен отца и срыв его сыномстенгазеты. Связи между этими событиями не было. И, кроме того, я еще неподавал в их школу документы. Может быть, я вообще не собираюсь их подавать,поэтому что со мной можно делать - неизвестно. Другое дело- ВиталькаЕрманский, на нем-то можно отыграться. Я с тревогой посмотрел на Витальку.Он стоял, до неприличия раскрыв рот, очевидно пораженный всем происходящим.- Можете идти...- сказал директор и, немного подумав, добавил: - Пустьпридет отец, когда вернется.Я пошел к двери. Виталька двинулся было за мной, но его остановилиЗакрывая дверь, я слышал, как ему сказали.- А ты чего с ним связался? А еще сын учительницы."Сын учительницы" было сказано с особым ударениемЯ вышел па крыльцо и немного постоял глядя, как во дворе замешивалираствор женщины в заляпанных платьях. Потом я посидел на старой ободраннойпарте. Из школы никто не выходил: ни Виталька, ни Клара Семеновна. И вдруг японял, что никакой победы я не одержал, а даже наоборот - все тольконачалось и неизвестно, чем кончится. Только зря продали Коменданта.

Первая любовь (окончание)

Мне очень хотелось знать, что они потом говорили Витальке, и я,решилдождаться его.Виталька вышел из школы вместе с матерью. Они о чем-то разговаривали.Виталька нес ее блестящий яркий плащ. Когда они проходили мимо, я выдвинулсяиз-за угла.- Здорово влетело? - спросил я.Виталька вздрогнул и оглянулся. Клара Семеновна тоже вздрогнула иоглянулась.- Ты что здесь делаешь?- Жду вас. Домой пойдем?Они замялись. Я сразу понял, что они не хотят, чтобы нас видели вместе.- Ты иди... у нас тут еще дела есть...Никаких дел у них не было. Не успел я выйти из райцентра, как меняобогнала школьная полуторка. Клара Семеновна сидела в кабинке, а Виталькавесело прыгал, как орангутанг, в кузове. День был безветренный, и ониздорово напылили. Мне долго пришлось брести, словно в густом тумане. Итолько стало можно дышать, как полуторка промчалась назад.Домой я пришел грязный и усталый. Они сидели я на скамейке под окнами игрызли семечки.- Га-га-га! - заржал Виталька, показывая на меня пальцем. - Трубочист.Она всплеснула руками:- Где же ты так?Я хотел пройти, но они загородили мне дорогу, охая и смеясь.Виталька был особенно веселым- Ты знаешь! Мне ничего не было! Даже не ругали! Сказали только, чтобыне дружил с тобой. Так что в райцентр давай ходить не вместе. А здесь,конечно, можно, здесь никто не увидит!- Увидеть кому надо и здесь могут, - сказала Клара Семеновна - Вы лучшедома играйте. Пойдемте пить чай, мальчики.Она положила мне руку на плечо. Она была очень красивая в своем беломплатье с черными кружевами. Я не нашел в себе силы отказаться. Я пил чай,смотрел на нее, как она ходит по комнате, ощущал на своей головеприкосновение ее руки всякий раз, когда она проходила мимо, и все-таки мнебыло больше и больше жаль, что ради нее я продал Коменданта. Дядя Авес продолжает удивлять Я думал, что Вад и дядя Авес волнуются из-за моего ДОЛГОГО ОТСУТСТВИЯ,НО, открыв дверь, понял, что они и думать забыли про меня. Дяде и брату былострашно некогда. Они устроили на столе тараканьи бега. Они кричали,ссорились, трясли банками с тараканами и шумно праздновали победу; Вадвизжал и скакал по полу, а дядя доставал из галифе пистолет и стрелял впотолок. В комнате нечем было дышать из-за порохового дыма. Ставкой в этойазартной игре было сало. Победитель отрезал кусок и тут же съедал с кашей икартошкой.Сначала они не обращали на меня никакого внимания, но потом Вадвеликодушно сунул мне свою банку:- Хватай вон того, серого. Знаешь как бегает!- Пусть он сам наловит! Это нечестно! - запротестовал Авес Чивонави.- А вообще, правда, - согласился Вад. - Иди лови,за печкой, там ихтьма.Игра возобновилась с новой силой. Они быстро прикончили салоЯ сбегал в погреб. Там было пусто. Они съели всю картошку, пшено, амасла оставалось стакан, не большеЯ ворвался в комнату. Они как раз спорили, чей таракан пришел первым,причем дядя размахивал перед носом Вада пистолетом- Вы что наделали! - закричал я. - Сожрали все.Игроки уставились на меня.- Ну и что?- недовольно спросил Авес.- А то! Теперь зубы на полку? Еще взрослый человек! Летчик! Два разагорел!- Три раза,- поправил дядя.Я схватил банки с тараканами и выбросил в окно. Я был очень разозлен.Воцарилось молчание.- Полегче на поворотах,- сказал дядя Авес.- Пойди и собери тараканов.- Ха!- Я соберу! - поспешил вмешаться Вад.Когда я вышел во двор, брат возился под окном.- Откуда у него пистолет?- Он раскопал фрица. У него и нож, и "Даймон" есть, и немецкий планшет.- Значит, он был в Нижнеозерске?- Да. Он думал, что мы вернулись и ждем его дома.- Ну и нахал!- удивился я.- Ничего не нахал. Свой парень.- За сутки этот "свой парень" истребил все запасы. А нам жить ещесколько дней.- Он больной.- Посмотрим, как ты завтра запоешь.Вечером я серьезно поговорил с дядюшкой о нашем положении. Я спросил,есть ли у дяди Авеса деньги. Денег, как я и думал, не оказалось.- А зачем они нужны? Без них легче жить!- беспечно махнул рукой дядяАвес. - Все равно пива здесь нет.- Что же завтра будем есть?Дядя задумался.- В самом деле...- пробормотал он. - Мне врачи приказали хорошопитаться...Но потом дядино лицо просияло.- Знаешь что, река Хунцы? Сходи к председателю! Скажи, мол, ко мне дядяприехал, фронтовик, летчик. Три раза, мол, горел, ему врачи сказали хорошопитаться. Попроси у него яичек, масла, сала, муки. Смотри, яички толькосвежие бери, а то они так и норовят сбыть залежалый товар. Понял? Тыопределять умеешь? Надо одно разбить и понюхать. Если тухлым воняет, значит,они все тухлые.- Ясно. Большое спасибо, дядя Сева.Но дядя был чужд чувства юмора. Мою благодарность он принял за чистуюмонету, и, видно, она ему польстила, потому что Авес Чивонави впал всамовосхваление.- Держись меня, - разглагольствовал он. - Со мной не пропадешь. Я трираза горел, да не сгорел. - И так далееДо пистолета мы добрались только поздно вечером. Я посоветовал сдатьего в милицию.или в крайнем случае бросить в пруд, потому что дело этопахнет плохо. Услышав про пистолет, дядя стал неразговорчивым.- Пригодится, - лишь буркнул он. - Будем ворон стрелять.Я пытался настаивать, но Авес Чивонави достал с печки сушившиесячелюсти и намертво замкнулся. Они с Вадом ловили тараканов до поздней ночи,готовясь к завтрашнему сражению, и страшно мешали мне спать.Утром к нам пришел мыть чугун Иван. Выглядел он еще более худым ижелтым, чем всегда.- Какой ты толстый, - с завистью вздохнул Иван, разглядывая меня.- Все, - сказал я - Кончилась сытая жизнь. Чугун больше мыть нетребуется.Иван очень огорчился. Очевидно, он запланировал мытье чугуна, и теперьв его бюджете образовалась дыра.- Хиба ш так едять!-сказал он.- Надо было нэ кашу варить, а похлебку. Итрошки крупы идэ и вкуснее. А сало надо было поменять на отрубя. Якой дуракист сало?Все это было абсолютно верно, но и абсолютно бесполезно. Я сказал обэтом Ивану. Самый сильный человек в Утином грустно покачал головой.- Придэ батько - вам здорово влетит. Продукты извели, огород невскопан. Уси в деревне давно вскопали. Кизяков не наделали. Чем же вы будетезимой топить? Траву вы тоже не рвитэ. Приведет батька козу - ни клочка сенанэма.Я удивился этому прокурорскому тону. Раньше Иван разговаривал не так.Очевидно, немытый чугун держал его в должной почтительности.- Ты нас еще не знаешь, - оборвал я нахала. - Мы отцу можем такую сдачудать - закачается.Я не думал, что мои слова произведут на Ивана такое большоевпечатление.- Отцу?! Сдачи?! - выпучил он глаза.- А ты думал что? Мы уже не раз всыпали ему, когда он нас не слушался.Наверно, самый сильный человек в Утином ни разу не слышал такихстрашных речей. Он замахал на меня руками.- Окстись! Окстись! - забормотал он непонятное слово. Потом он ушел,смешно на меня оглядываясь.Из дому вышел, зевая и почесывая грудь, дядя Авес. Его разноцветноетело переливалось всеми цветами радуги. Дядя, прищурившись, посмотрел насолнце.- Тевирп, - приветствовал он меня на птичьем языке. - Лыб уялетадесдерп?- Говорите по-нормальному, - попросил я.- Был у председателя? - перевел дядюшка добродушно.- И не собирался.- Почему? - удивился Авес. - Река Хунцы.- Потому что в деревне голод.- Ну и что? У них всегда есть НЗ. Фронтовику они должны дать. А будутупрямиться - ты тех припугни маршалом Чухрадзеновским. Я с ним лично знаком.- Вот сами идите и путайте.Мои слова не понравились дяде.- Ты стал очень упрямым, - сказал он. - Ты же знаешь, что мне нельзятаскать тяжести.- Вы уверены, что вам придется их таскать?Дядя Авес нахмурился, но потом передумал и подмигнул мне.- Не будем ссориться. Ты ведь любишь своего дядюшку и не дашь емупомереть с голоду.Вслед за Авесом, тоже зевая и почесываясь, показался Вад. Он такжеосведомился, не был ли я у председателя и, получив отрицательный ответ,что-то недовольно буркнул. Затем они вступили с дядюшкой в оживленную беседуна тему: что бы поесть. В каком бы направлении они ни думали, их путинеизменно сходились на подсолнечном масле. Вопрос был лишь, с чем его есть.Наконец дядюшка придумал поджарить на нем сохранившиеся по счастливойслучайности, а вернее по нашей лености, картофельные очистки. Придя к такомурешению, они стали немедленно воплощать его в жизнь. Дядюшка с неожиданнымдля него проворством принялся чистить сковороду, распушив над ней своегалифе, а брат побежал в погреб за маслом, но я перехватил его на полпути.- Стой! А чем лебеду приправлять будем?- Видно будет, - ответил Вад беспечным голосом.- Нет. Масла вы не получите. Хватит с вас крупы и сала. Живите теперь,как верблюды. Верблюд один раз нажрется, а потом ему не хочется есть целуюнеделю.- Но мне очень хочется, - возразил Вад.- Надо было это предусмотреть вчера. Это логично.Презрев законы логики, брат юркнул мне под мышку и припустил к погребу.Я еле догнал его.- Нет!- Да!- Нет!- Дядя Авес! Он не дает масла!Итак, Вад вышел из повиновения. Во время тараканьих бегов они здоровоспелись с Авесом.- Иду!Дядя Авес спешил на помощь, издавая своими галифе хлопающие звуки.- Что здесь происходит?Я вежливо объяснил, что происходит экономия масла. Дядя принялся горячоубеждать меня дать ему масла, так как уже десять часов, а он еще незавтракал, а врачи прописали ему принимать пищу в строго определенное время.Видя, что этот довод не действует, Авес Чивонави попытался соблазнить меняописанием румяных, шипящих на сковородке картофельных очисток, но я, хоть иглотал слюни, все же устоял. Тогда дядюшка надумал применить физическуюсилу. Вроде бы в шутку, подмигивая и сыпля разными шуточками, он попыталсяотодвинуть меня от двери погреба, но тоже безуспешно. Я лишь слегка толкнулего плечом, и дядюшка отлетел и закачался как камыш. Все-таки он былдействительно больным человеком Авес постоял немного, держась за бок иморщась, а потом рассмеялся.- А если мы вот гак, река Хунцы?Он вытащил из галифе пистолет и, продолжая смеяться, стал целиться вменя дрожащей рукой.Не знаю, чем бы кончилась дядина шуточка, но в этот момент калитказаскрипела и во двор ввалилась толпа во главе с Иваном. Очевидно, это былаего "мала куча", потому что все они очень походили на Ивана: такие жекостлявые и длинные. "Мала куча" несла ведра, солому и дырявые решета.- Мы тово...- сказал Иван смущаясь. - Покажем, як кизяки делать... А топозамерзаетэ без топки.Дядя Авес бросил пистолет в карман своих необъятных галифе.- Тевирп! - приветствовал он Ивана. - Идохдоп адюс.Иван остолбенел.- Чиво?Дядюшка был доволен произведенным впечатлением.- Отк ыт?У дядюшки был просто талант выкручивать слова шиворот-навыворот.Иван растерянно моргал белыми ресницами. Вся его "мала куча" делала тоже самое.- Он спрашивает, кто ты есть, - перевел Вад с птичьего языка начеловеческий. - Не бойся. Это наш дядя.Иван нерешительно продвинулся в сторону Авеса.. Мелюзга повалиласледом, как цыплята за наседкой.- У сав ястусен ырук?- У вас несутся куры?- Нет,- отрицательно замотал головой Иван, пяля глаза на дядюшку. - Унас нет курей...- А олас? - Авес выкручивал слова почти мгновенно.- Есть ли сало? - Ваду очень нравилась роль переводчика, хотя идавалась она ему с трудом.- Нэма...- А что есть?- забывшись, нетерпеливо спросил дядя.- Мука... трошки...Авес оживился.- Это хорошо... это очень хорошо... Напечем оладьев.... с маслом.Иван замялся.- Но у нас трошки. На каждый день по пригоршни...- Иди. Иди, - поддержал Авеса Вад. - Чугун лизал?Иван беспомощно посмотрел на меня. Я вступился за него.- Они сами с голоду пухнут. Надо и совесть знать.- Река Хунцы, - сказал дядюшка Авес и удалился, хлопая галифе. Подороге он вставил челюсти и жутко, по-волчьи, оглянулся на меня.До обеда мы делали кизяки. Из окон нашего дома несся хохот: дядя и Вадгоняли тараканов.БутербродЯ сидел на завалинке. У меня невыносимо ныла спина. Вся площадь возледома и двор были устланы кизяками,На улицу вышел Виталька Ерманский, жуя бутерброд с сыром. Сегодня импринесли большую посылку.- Хочешь? - спросил он- Нет. Я наелся.Виталька почему-то обиделся. Он доел бутерброд. Корку от сыра он бросилв пыль. Потом Ерманский ушел, а я остался один на один с коркой. Она лежалаот меня в трех шагах и отчаянно пахла. Она могла пропахнуть под нашимиокнами весь вечер и ночь. Я раздавил ее пяткой. Пятка Они не спали и разговаривали про еду. Они разговаривали про нее, хотявсе-таки взяли из погреба масло и поджарили на нем очистки.- Я в своем самолете, - шипел дядя Авес, - возил живую курицу. Онанеслась каждый день. Потом в самолет попал снаряд, и курица изжарилась. Я еевзял с собой. Летел на парашюте и ел... Проклятый дом. Не уснешь. Пахнеткаким-то сыром. Река Хунцы.Это пахла моя пятка, несмотря на то, что перед сном я вымыл ноги Полпуда ржи Я не мог заснуть из-за разговора про курицу, которая неслась всамолете, и из-за пятки, пахнущей сыром. Я оделся и пошел к председателю.Несмотря на поздний час, в правлении было много людей. Ониразговаривали и крутили самокрутки. Как я понял, шло совещание об уборкесоломы.Мой приход не прервал совещания. Сидевший за обшарпанным столомпредседатель, у которого все было по одному: одна нога, одна рука, один глаз- и иссеченное осколками лицо, лишь посмотрел на меня и продолжал обсуждатьсоломенный вопрос.Я назвал свою фамилию и сказал, зачем пришел.Все сразу замолчали и стали смотреть на меня.- Я же только что дал вам пшена, сала и масла, - удивился председатель.Мне было очень неловко.- К нам приехал дядя - летчик... Он три раза горел в самолете... У негоочень плохое здоровье...Я боялся, что они, не дослушав меня, скажут "нет". В деревне ведьголод. Но они не торопились. Они стали припоминать все, что знали обо мне.- Эт кузнецов сын?- Который школу обворовал?- С Ерманским дружит?- Собака не сдохла еще? Какую псину загубили, чертенята. Ее на отарубы.Они знали все и даже немножко больше.- Тетка Мотря ест лебеду, а у ней трое роблят в колхозе. Нехай небалуется, тут ему не город.Но меня взял под защиту председатель Он сказал, что у нас долго не былоотца, поэтому мы подраспустилисъ, что отец скоро приедет и возьмет нас вежовые рукавицы. А отец у нас хороший парень. Он пришел с войны весь целый ибудет ковать немецких лошадей, которые должны скоро поступить.Отца многие знали, и правление, немного поспорив, вынесло резолюцию:"Хрен с ним, полпуда ему ржи и двести граммов сала, но пусть завтра выходитна солому, нечего дурака валять. И пусть летчика своего берет. Он, хоть ираненый, но трос на быках таскать сможет. Тут все раненые".Кладовщик пошел в амбар и по всем правилам отвесил мне теплого,пыльного пахнущего зерна из огромного, до самого потолка, закрома. Зернабыло на донышке, и кладовщику пришлось делать кросс с препятствиями. Потомон отрезал мне кусок сала.Я пошел домой. Мешок с рожью шевелился у меня на спине, живой и теплый. Гражданская война Когда я вошел, они еще не спали. У дяди Авеса заклинило челюсти, и Вадосторожно расшатывал их ножом. Дядюшка сердился и хлопал ногами в галифе.Я положил мешок в изголовье и стал делать из него подушку, сало я ещена улице закопал в зерно. Я боялся, что они, увидев у меня продукты, опятьстанут приставать, но они слишком были увлечены своим делом. Я уже началбыло засыпать, как вдруг дядя Авес шумно втянул воздух, и у него сами собойвыпали челюсти,- Река Хунцы, что за проклятым дом, - выругался он - Теперь саломпахнет.Вад тоже, видно, учуял запах. Он пробормотал.- Да... Свинина...Затем до них дошел запах ржи. Дядя тут же откликнулся:- Странно. Очень странно. Я чувствую муку.- И я.Они задумались, и постепенно им стала открыватьсяистина.- Он ходил к председателю! - воскликнул вдругАвес. - Принес сала и муки!Они повскакивали со своих коек.- Да, я ходил к председателю, - сказал я - И принес сало и рожь.- Здорово! Молодец!Авес Чивонави соскочил с кровати и принялся чистить сковороду.- Сейчас мы напечем оладьев на сале. Знаешь, как вкусно! Ты молодец,что послушался меня. Всегда слушайся меняЧтобы немного наказать его за наглость, я позволил почистить сковородкуи развести в печке огонь, а потом выступил со своей программной речью.Я сказал, что отныне завтраки и ужины отменяются, остается только обед.В обед мы будем есть ржаную кашу, приправленную салом, в очень ограниченномколичестве. Но даже и это будет возможно при условии, если дядя Авес пойдетсо мной завтра на солому, а Вад перестанет валять дурака, а приметсязаготавливать лебеду. И я вкратце рассказал о моем посещении правления.Моя программная речь была выслушана очень несерьезно: дядя продолжалнаращивать в печке огонь, а Вад мурлыкал песенку. Кончив шуровать дрова,Авес подошел к моей кровати и бесцеремонно ухватился за мешок.- Ну давай, - сказал он миролюбиво - Сейчас; такой пир устроим, рекаХунцы.Я оторвал дядюшкину цепкую руку и с силой отшвырнул ее прочь. Дядюшкаотлетел в угол. Он еще раз попробовал вцепиться в мешок и еще раз отлетел.Потом он сел на кровать брата, и они стали шептаться.- Пойди сюда, - сказал Вад. - Мы открыли съезд "Братьев свободы".- Мне некогда заниматься глупостями. Завтра рано вставать. И вам, СеваИванович, тоже советую отдохнуть перед скирдовкой соломы.Но они все-таки открыли съезд. С докладом выступил Вад. Он сказал, чтоя предал партию "Братьев свободы", стал маленьким диктатором. Я делаю всепо-своему. Я захватил власть и не позволяю распоряжаться общественнымизапасами, применяю к "Братьям свободы" физическую силу.Вад разгорячился и стал выкрикивать против диктатуры разные лозунги.Потом они приступили к голосованию и единогласно избрали Авеса ЧивонавиСтаршим братом. После этого дядя подтянул галифе и уже на законном основаниипотребовал выдачи ему запасов продовольствияМне страшно хотелось спать. Поэтому, чтобы разом покончить со всемиэтими дебатами, я довольно грубо сказал им, что не согласен с решениемсъезда и официально объявляю себя Диктатором. Кто против - может покинутьпределы государства: я намекал на дядю, шутки которого мне порядком надоели.С этими словами я потушил лампу и лег на кровать, Крепко взявшись за мешок срожью.Я думал, что они будут протестовать, но они лишь немного пошептались итоже легли.Проснулся я от ужаса. Кровать моя была объята желтым пламенем. Яспрыгнул на пол, но под ногами у меня тоже был огонь, Горела облитаякеросином солома.Вад устроил на меня покушение, как устраивал когда-то на отца. Теперь японял, что чувствует в таких случаях человек. Он чувствует ненависть ибесстрашие. Я рванулся напрямик к Вадовой кровати, но там Вада не было, апод одеялом стояло ведро с водой, которое опрокинулось мне под ноги, когда ярванул одеяло.- Ах, сопляк!- крикнул я. - Значит, так?Наверно, они спрятались на Авесовой кровати. Я побежал туда и получилвторично холодный душ. Тогда я остановился, чтобы собраться с мыслями.Конечно, они сидят в печке.Я шагнул к печке, и тотчас же мимо моего уха просвистело что-тотяжелое. Итак, они были там. Предстоял нелегкий штурм.Так началась гражданская война. Штурм печки - Вылазьте! Хватит валять дурака! - крикнул я. - Мне некогда с вамииграться. Я хочу спать.- Рожь и сало!Железная кружка ударила меня в грудь.- Ну, держитесь тогда!Я метнул кружку обратно.Послышался лязг. Они закрылись печной заслонкой. Я понял, что крепостьнеприступна.Я собрал с их кроватей одеяла и навалил на свою кровать. Сверху еще яположил их пальто. Потом я залез в этот блиндаж и притворился спящим.Сначала они исправно бомбардировали меня всякой всячиной, но делали хужелишь своим пальто. Потом им надоело.Я все-таки заснул. Проснулся я от того, что кто-то осторожно тащил уменя из-под головы мешок. Это был дядя Авес. Терять нельзя было ни секунды.Я кинулся на Старшего Брата и быстро вытащил из его кармана пистолет. Потомя с победным воплем пошел на штурм печки. Вад только один раз успел огретьменя скалкой, но тут же был захвачен в плен. Печка пала. Враг был разбит."БС" перестала существовать. Воцарилась Разумная Революционная Диктатура.Это произошло в 3 часа ночи 15 августа. Дядя Авес сидел на своей мокройкровати и тихо всхлипывал.- Река Хунцы, ты погнул мне ребро. Отдай мой пистолет.Сильный, вооруженный до зубов, я залез в печку и закрылся заслонкой. Где протекает река Хунцы! Сильный, вооруженный до зубов, я вышел во двор. Мир вокруг неизменился. Так же трещали в мокрых кустах сирени птицы, так же ткало неяркоекрасное солнце узоры на ковре из подорожника, заваленном седой росой.Изменился я сам. Я вышел в этот мир уверенным и властным. Я никогда недумал, что иметь власть так приятно. На ветках сирени трепыхался воробей. Ямог вытащить из приятно тяжелого кармана пистолет и сразить его наповал. Амог и даровать ему жизнь.Из дому вышли разбитые остатки "БС".- Дай сальца, - сказал Старший брат, грустно разглядывая свои вынутыечелюсти.- Я же сказал: будем есть только один раз - в обед.Мои слова прозвучали весомо и убедительно. Дядя Авес, видно, это тожепонял. Он лишь шмыгнул носом и подтянул галифе.- Вот гад, - буркнул Вад с ненавистью. Но его слова ничуть не обиделименя, даже наоборот - польстили. Какая же это диктатура без ненависти?- Итак, Сева Иванович, я вас жду,Это было сказано очень солидно.- Зачем? - спросил дядя Авес. - Завтракать?- Будете возить на волах трос.- Я не умею возить трос, - поспешно сказал Старший брат. - И я боюсьэтих самых... Они бодаются.- Привыкнете.- У меня вот тут болит, и тут, и тут.- На волах не трудно. Сиди себе да сиди.- У меня и там болит.Вад выступил вперед.- Дядюшка больной, ему нельзя работать.- Но ему можно есть, а для этого надо работать.- Подавись своим салом!Вад повернулся и ушел.- Пять мешков травы на сегодня! - крикнул я ему вдогонку. - Или отдеруремнем!- Я лучше буду рвать траву, - торопливо вставил дядя Авес.Великодушие - неизменный спутник диктатуры.- Хорошо, - сказал я. - Только без этих штучек. "Братья свободы"распущены. Не вздумайте уходить в подполье и устраивать на меня покушение.Это ни к чему хорошему не приведет. Выделяю вам продукты - приготовьте обед.При слове "обед" дядя Авес оживился.- Я сделаю галеты. Это очень вкусно. Ты никогда в жизни не ел галет. Ноза это ты должен отдать мне пистолет.Он, видно, несмотря на последние события, продолжал считать меняребенком.- Да? - спросил я.- Да, - прошамкал дядюшка.- Да? - переспросил я и вытащил пистолет.- Да... - повторил дядюшка не столь уверенно.Я навел пистолет на кусты, в которых возился воробей. Эта птицараздражала меня своей суетней. Она должна стать первой жертвой диктатуры,ибо диктатуре нужны жертвы, чтобы поддерживать уважение к себе.Я начал уже нажимать курок, как из кустов вылез школьный завхоз. Колении локти его были измазаны глиной. Завхоз отряхнулся, вытянул руки по швам.Воцарилось молчание.- М-да, - сказал дядюшка Авес, - река Хунцы.- Какая река? - машинально спросил завхоз.- Хунцы, - машинально ответил дядя.- Хунцы... В какой это части полушария?- Вообще...Собеседники помолчали.- Ну, ладно, я пошел, - сказал завхоз. - Я здесь случайно. Шел мимо,дай, думаю, зайду, проведаю Виктора. Ты что-то не показываешься. Зашел быкак-нибудь, чайку попили. До свиданья!- До свиданья, - сказал дядюшка Авес и задумчиво вставил в рот челюсть.- До свиданья, - сказал я, машинально ведя за завхозом, который,пятясь, продвигался к калитке, дуло пистолета Завхоз задом открыл калитку,задом дошел до угла нашего дома и пропал, Курок сам собой нажался, апистолет страшно бабахнул. Из-за дома послышался топот. Я опустился на травуи первый раз в жизни заплакал. Теперь-то уж конец. Восстание - Теперь тебя посадят, - сказал дядюшка радостно, вынимая челюсти. -Три года колонии. А может, и пять.Авес Чивонави страшно воодушевился и принялся пугать меня. Оказывается,он очень хорошо знал жизнь колонии. Старший брат так долго, красочно пугалменя, что в конце концов и сам испугался.- А ведь.... тово... ты, трюфель, наверно, скажешь, что это я привезего, - пробормотал он вдруг.- Продаст, - ответил за меня Вад. - Он такой.- Незаконное хранение оружия... Река Хунцы... Надо его сдать к черту.Пока этот тип заявит... Надо обогнать его к черту.Дядюшка подтянул галифе, взял валявшийся на траве пистолет и сталсобираться в райцентр. Вад вызвался его проводить.Весь день я скирдовал солому. Работа была не очень трудная (сидетьверхом на быке, который тащил на скирду кучу соломы), но пыльная иоднообразная. К вечеру я едва держался на ногах. Перед глазами темнокачалась земля и над ней плыл странный, как заклинание, клич: "цоб-цобе".Раза два приезжал председатель и, хотя ничего не сказал, но, кажется,остался мной доволен. Председатель взобрался на скирду и долго ругался тамсо скирдоправами-шабашниками, моряками в рваных тельняшках. Ветер трепал унего пустые штанину и рукав, как у чучела. Моряки скирдовали зло, и мнечасто перепадало за то, что я не успевал подавать наверх им солому. Состороны казалось, что они идут в психическую атаку: рты перекошены, вилы вруках ходят, как штыки. Они только что выписались из госпиталя и, видно,здорово соскучились по работе.Я ничего сдуру не взял с собой поесть, и, если бы не моряки, которыедали мне кусок хлеба, посыпанный крупной солью, и помидор, мне пришлось бытуго.Моряки выпили самогонки и долго предавались воспоминаниям о катерах,линкорах, подводных лодках, безымянных высотах, которые им приходилосьбрать. Потом они пели хриплыми голосами матросские песни. Потом спали,положив на глаза бескозырки. Потом учили меня жизни.- Иди на жизнь в штыки, - говорил один.- Но сначала подползи к ней, - добавлял другой,- как в атаке. Сначалаподползи, а потом бросайся.- И люби физическую работу. Все остальные работы - мутота. Языкомбрехать - это не работа. Языком брехать - себя не уважать, потому чточеловек всегда под ветер брешет: на ветер-то ничего не слышно.Они были очень высокого мнения о физической работе, главным образом ониценили ее за то, что она дает независимость. Не понравился начальник -плюнул и ушел к другому. Руки везде нужны.За лето скирдоправы меняли уже третий колхоз. Наш председатель имнравился, хотя и ругались они с ним крепко.- Свой, фронтовик, - коротко говорили они о нем. Это у них былонаивысшей похвалой.Пока я отогнал волов на баз, пока сходил в правление за нарядом, совсемуже стемнело. Я едва доплелся домой. Ноги мои почти не чувствовали земли.Вид нашего дома очень удивил меня. Окна его были ярко освещены, изтрубы валил густой, хорошо пахнущий дым. Я поспешно взошел на крыльцо,открыл дверь и остолбенел. Дядя Авес и мой младший брат сидели на кроватиобнявшись и, раскачиваясь из стороны в сторону, пели "По диким степямЗабайкалья". Прямо на столе лежало самое настоящее вареное мясо, картошка вмундирах, валялись полуобгрызанные помидоры, огурцы, стояла бутылкасамогонки.- Река Хунцы!- закричал дядюшка, увидев меня - Диктатор явился!- Слава диктатору! - подхватил Вад.- Вечная слава!- Вечная память!- Упокой его душу!- Аминь!От них несло самогонкой- Ешь! Мы не жмоты, как некоторые! - Старший брат махнул рукой, но нерассчитал своих сил, и жест свалил его на кровать.- Пусть он сначала с-де-ла-ет трид-ца-тридцать кизяков!Шутка показалась им страшно остроумной, и они так и покатились сосмеху.- Где вы взяли продукты? - спросил я.- 3-за-работали в колхозе.- Ха-ха-ха-ха!- Га-га-га-га!- Гы-ы-ы-ы-ы-ы!- Я вас серьезно спрашиваю: где вы взяли продукты?- Держись за нас, диктатор! Не пропадешь!Неожиданная мысль пришла мне в голову: дядя Авес продал пистолет. Яподошел к дядюшке и тронул его за рукав- Сева Иванович, вы сдали пистолет?- Стоп! Полный назад! Поворот тридцать градусов! Квадрат сорок два!Прицел 86-21! Беглым!Дядюшка выхватил из кармана пистолет и приставил его к моей груди.Пистолет ходил в его руке ходуном.- Руки вверх! - скомандовал он.Я поднял руки.- Именем народно-револю... ционного и так далее - к высшей мере... но,учитывая сопливость... марш в сарай... Теперь там будешь жить. Понял?Я попятился к дверям.- Пшел... быстрей... а то рассержусь... ишь, щенок... обнаглел... мы нетаких п-пф-пуф!На улице уже прочно установилась холодная ночь. Трава была мокрой отросы. Над ерманским домом всходила едва заметная, как брошенное в водустекло от очков, луна.Вдруг зарычал Рекс. Я вспомнил про Рекса и обрадовался. Если прижатьсяк нему, можно чудесно провести ночьЯ посмотрел в сторону Рекса и не увидел его. В лунном свете холодноблестела цепь. Рекс не мог зарычать. Рекса не было. Я схватил цепь ипочувствовал что-то липкое. Я поднес руку близко к глазам. Это была кровь...Теперь мне стало ясно, откуда у нас продукты: они продали Рекса самомутолстому человеку в Утином....Если бы он вышел сразу, я не знаю, что бы я сделал. Но он вышел несразу: я долго стучал в ворота. Наконец он вышел, и морда у него лосниласьСвет от лампы падал ему сзади. Он сразу узнал меня, глаза у него забегали.- Где он? - спросил я.- Кто он? Ты о ком говоришь, мальчик?- Вы его уже съели?- Я что-то тебя не понимаю.Он машинально вытер ладонью рот.- Вы не человек! - крикнул я.- Что тебе надо, мальчик?От него пахло псиной. Он остался спокойным, видно, ему приходилосьслышать и не такое, и он привык, но мои слова все-таки, наверно, задели его,Он пошел проводить меня до ворот.- Ты не знаешь, что такое смерть, мальчик,- сказал он грустно, - Ты ниразу не видел ее глаза. Когда ты будешь умирать, ты вспомнишь мои слова,мальчик Жаль только, тебе не скоро умиратьИз помойной ямы в упор лунным взглядом смотрела на меня голова Рекса. Я считаю до семи Лампа мигала и чадила. Дядя Авес метался на кровати, бормочаругательства и вскрикивая. На полу валялся пистолет. Я поднял его и положилв карман. Затем я потряс дядюшку за плечо. Авес Чивонави открыл безумныйглаз.- Пить, - прохрипел он.Я подал ему кружку с водой. Дядюшка выпил ее всю, и у него открылсявторой глаз.- Река Хунцы, - хрипло сказал он, и повернулся на бок, но я сновапотряс его.- Вставайте, Сева Иванович.- Чего тебе надо? - вскипел дядюшка. - Уйди, а то застрелю.- Вставайте, Сева Иванович.Дядюшка полез в карман галифе, потом пошарил под подушкой. Пистолета небыло, и это озадачило дядюшку.- Куда же он делся, река Хунцы? - пробормотал дядя Авес и сполз на пол.- Собирайте свои вещи, Сева Иванович, - сказал я.Я вытащил из-под кровати дядюшкин облезлый чемодан и стал кидать тудаего рубашки и всякую всячину. Он следил за мной с удивлением, а потомпопытался отобрать чемодан, но я наставил на него пистолет.- Придется вам уехать, Сева Иванович. Я уже больше не могу. Я васбоюсь.- Не бойся меня, трюфель, я же твой дядя, река Хунцы!.- Может быть, но сейчас вам лучше уйти. Придет отец - тогда пусть онразбирается.- Я твой дядя.1 - закричал Авес. - Ты должен меня слушаться!- Я решил твердо. В крайнем случае я буду стрелять, Сева Иванович. Я незнаю, кто вы и что вам здесь надо.Дядя Авес сел на кровать и заплакал.- Я всегда был такой... Я со странностями... Я и в детстве был такой...- Буду считать до десяти, Сева Иванович.Когда я сказал "семь", дядюшка Авес встал с кровати и стал собиратьсвои вещи.- Ты жестокий, безжалостный мальчишка. Прогнать своего родного дядю!Вад так и не проснулся. Перед уходом Авес Чивонави погладил его поголове.- Брат у тебя - нормальный ребенок. А ты - ненормальный ребенок. Тырано состарился.- До свиданья, Сева Иванович! - сказал я.- До свиданья, Виктор Анатольевич, - дядя Авес хотел меня уязвить.Я помог донести ему до калитки чемодан. Чемодан был тяжелый. Когда дядяАвес взял его, то согнулся в три погибели.Я вернулся в дом, но заснуть уже больше не мог. Вся комната пропахлапьяным дядей Авесом, везде валялся его хлам: какие-то пузырьки из-подвонючих лекарств, рваные носки.Я стал убирать в комнате и случайно наткнулся на маску от противогаза.Она была точь-в-точь, как у того нищего...Я кинулся к двери, задвинул тяжелый засов, потом закрыл ставни,придвинул к двери сундук, потушил свет. Сделав все это, я сжал рукояткупистолета и стал ждать. Я не сомневался, что дядя Авес не ушел, а ждет водворе подходящего момента. Меня била противная дрожь.Я прождал до самого восхода солнца. И только когда за мной пришел одиниз моряков, я решился открыть дверь.Дядя Авес не появился ни завтра, ни послезавтра, и ни завтра, нипослезавтра я не ходил сдавать пистолет.

Вторая любовь (окончание)

Самыми неприятными для меня теперь стали обеденные перерывы. Когданичего не оставалось делать, как лежать на скирде и смотреть на дорогу. Снекоторых пор я стал бояться пустой дороги.Однажды в один из таких перерывов я увидел, что из поселка кто-то идет.Это мог быть и просто прохожий, а мог и отец, дядя Авес, милиционер,Комендант...Но вскоре стало ясно, что идущий человек - девчонка. И девчонка непростая, а Лора.Она тоже узнала меня и остановилась внизу.- Вить, а Вить... Слезь на минутку.Я слез со скирды.- Чего тебе?- Ты почему не приходишь?- Мне некогда. Я изучаю древнегреческий язык.У нее был очень красивый бант. Огромный черный бант в светлых волосах.И платье у нее было очень красивое.- Я не хотела рассказывать про вас... Я случайно... Я устала... Такдолго шла.Она стояла передо мной, опустив руки, и слезы катились по ее оченькрасивым щекам. На них не было пыли. И ноги у нее не были пыльными.Она немного поплакала, а потом вытерла слезы маленьким розовымплаточком и спросила:- Ты еще ни с кем не дружишь?- Дружу.Она помолчала.- Красивая?- Очень.- Давай с тобой снова дружить.- А как же моя девчонка?- Брось ее...- Она красивее тебя.- Неправда. Красивее меня не бывает.- Скромно сказано.- Ты все врешь. Никого у тебя нет. Давай дружить по-настоящему?- Как это по-настоящему?- Познакомь меня с родителями. Я буду приходить к вам в гости... Ятолько боюсь твоего отца...- Почему?- У него есть пистолет.- Откуда ты знаешь?- Мне папа рассказывал.- У нас есть еще и пулемет. В огороде закопан.- Да? - Ее глаза округлились. - Как интересно! И ты мне покажешь?- Разумеется. А сейчас отец знаешь за чем поехал? За немецкоймелкокалиберной пушкой. Мы, когда ехали сюда, приметили ее в одном овраге.Она вдруг заторопилась.- Собственно, я лишь проведать тебя забежала. Я приду завтра илипослезавтра. А то мне далеко идти. Так договорились дружить?- Договорились.Она поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меня в щеку.- Смотри, чтоб сегодня же бросил свою девчонку!Я долго стоял, прислушиваясь, пока не услышал, что ожидал услышать -тарахтение полуторки.

"Ишь, хотел подлизаться..."

Отношения с Вадом у нас совсем испортились. Брат не хотел ни делатькизяки, ни рвать траву, ни копать огород. Этот фанатик считал, что я предал"Братьев свободы", и решил мне мстить. Фантазия его была неистощима. Онсыпал мне в пищу пригоршнями соль, сжигал под кроватью солому, опрокидывална меня холодную воду, грубил.Мне все это здорово надоело, но я сдерживал себя. Моя мягкая тактикаеще больше злила брата.Я сдержал себя даже тогда, когда он с фанатичными выкриками сжег накостре мою единственную фотографию,Я сдержал себя и в другом, более серьезном случае, когда он сжег книгуписателя Александра Дюма "Три мушкетера", выменянную мною в Нижнеозерске занастоящее сиденье с подбитого танка, который я первым обнаружил в лесу.Он сжег книгу писателя Дюма, нагло, прямо на моих глазах, полив еекеросином, а потом раскидал по двору палкой обгорелые куски. Он ожидал, чтоя кинусь на него и буду терзать, как бульдог куропатку, а он будет стоять,скрестив руки на груди, с улыбкой на устах, но я, скрипнув зубами, прошелмимо, словно это горела не книга писателя Александра Дюма, за одно прочтениекоторой многие согласны были отдать трофейный тесак или еще что.- Эй! - закричал вслед Вад. - Смотри! Сжег твоего Дюму!Я достал платок, высморкался и небрежно засвистел.Праздник сожжения был испорчен. Вад бросил палку и пошел вслед за мной.- Я все сожгу, - грозил он. - И книги, и тетради, даже твои штаны. Ядумал, что ты хороший человек, а ты Диктатор. Зачем ты прогнал дядю Авеса?Мне не с кем играть. Тебя подкупил Он. Я знаю, ты ждешь Его. Я слышал, тыпроболтался во сне. Ты стал девчатником. Я ненавижу тебя!Вад поднял камень и швырнул мне в спину. Я второй раз достал платок,второй раз высморкался и второй раз засвистел.- Бей меня! Почему ты не бьешь? - крикнул Вад.- Я сжег Дюму!Я ускорил шаг, продолжая свистеть.- Ну хорошо! Я устрою тебе сеанс! - сказал мрачно Вад и повернул назад.Вечером, возвратившись с работы, я принял все меры предосторожностипротив покушения. Прежде чем войти в дом, я привязал веревку к ручке двери,спрятался за угол и дернул. Дверь распахнулась. Ничего не произошло. Я вошелв сени.- Вад! - крикнул я. - Брось свои штучки! Хуже будет!Я надел на голову ведро, защитил грудь цинковым корытом и вдвинулся вкомнату. В комнате никого не было.Неужели Вад отмочил номер - удрал в Нижнеозерск? Вещи вроде бы все наместе. Я снял с головы ведро и опустил корыто. Это была ошибка. В то жемгновение острая боль пронзила мое правое плечо. В нем дрожала ираскачивалась камышовая стрела. Я усмехнулся, выдернул стрелу и бросил ее вугол. Теплая струйка крови потекла вниз.В тумане скрылась милая Одесса, -запел я.Из темного зева печи вылетела вторая стрела и закачалась в моей груди.Золотые огоньки,продолжал я, выдергивая стрелу.- Шут гадов! - крикнул Вад, и выпустил третью стрелу. Третья стрелавонзилась мне в голень.Не грустите, ненаглядные невесты... В сине море вышли моряки...Вад вылез из печки. В его руках были лук и пачка стрел.- Я тебя прикончу, - сказал он.- Валяй.- Нет. Я тебе сделаю хуже. Я выбью тебе глаз.Вад поднял лук. Я не пошевелился. Вад отбросил лук. Лицо его задрожало.- Я ненавижу тебя! - закричал он. - Слышишь, предатель! Ты гадючийпредатель! Ты продал меня и дядю Авеса! Ты за это поплатишься!- Прекрати истерику, - спокойно сказал я. - Ты не сопливая девчонка.Будь мужчиной. Пора быть мужчиной. У тебя слишком затянулось детство. Такназываемая инфантильность.Потом я много думал об этом нашем разговоре. Наверно, зря я тогдасказал про инфантильность. Вад вообще не любил иностранных слов, а этого оннаверняка не знал и вполне возможно, что принял за страшное оскорбление.Вполне может быть, что не скажи я про инфантильность, ничего бы и не было.Но я сказал про инфантильность. Вад посмотрел на меня ненавидящим взглядом,закусил губу и выбежал из комнаты.Я промыл свои раны водой, залил йодом, потом убрал на место ведро икорыто, а Вада все не было. Я все-таки волновался, с него станется удрать вНижнеозерск, и поэтому подавил свою гордость и отправился на поиски брата.Во дворе Вада не было. Я осмотрел все закоулки. И вдруг из палисадникадонесся стон. Я бросился туда. Вад лежал в траве, уткнувшись лицом в землю.Его тело было неестественно изогнуто. Я схватил голову брата и повернуллицом к себе. Лицо у Вада было как стена.- Что с тобой?.. Кто это тебя?.. Вад, ты слышишь?Вад чуть шевельнул синими губами:- Сам... спрыгнул с дома... Теперь уж тебе не выкрутиться... Теперьтебе здорово влетит от Него... Не помогут ни кизяки, ни волы... Ишь... хотелподлизаться...Брат закрыл глаза и улыбнулся бледной кривой улыбкой...Было уже утро, когда я с моряками вернулся в Утиное. Мы не доехали добольницы. Вад умер на полпути и мы привезли его назад...На крыльце, придавленное камнем, лежало письмо. В Синюцкий район,село Утиное Виктору Анатольевичу Бородину (сыну кузнеца, что встал на постой вкрайней хате)в собственные руки. На обратной стороне был неумело нарисован летящий голубь с письмом вклюве, под которым стояло: "Лети быстрей к моим деточкам"Я осторожно отклеил марку и развернул треугольник из синей плотнойбумаги."Дорогие мои сыночки!Как вы там без нас? Не голодаете? Все думаю о вас каждую минуту. Молоков рот не идет, когда вы там сидите голодные, на одной каше.Козу мы купили очень хорошую, - ласковая, со звездочкой и молока даетмного, а ест совсем мало. По дороге делаю сыр из творога... Очень вкусный.Принесем домой много сыру.Сейчас мы идем днем и ночью, так хочется увидеть вас. Отец и тососкучился. Хмурится, ворчит на вас, какие вы проказники, а сам молокосовсем не пьет, чтобы вам больше сыру досталось. Места здесь глухие, идтиочень страшно. Овраги одни, деревень совсем мало и люди встречаются редко. Яуж отцу говорю, давай ночью не идти, а он больно уж спешит. Очень бы намРекс пригодился, но пусть лучше вас охраняет. Не злите его и не забывайтеподливать в миску водички.Дорогие мои сыночки! Осталось уже совсем немножко. Скоро обниму вас инапою молочком. Смотрите, ведите себя хорошо, а самое главное - не уходитедалеко от дома, вы такие еще маленькие.Сейчас сижу, пишу вам письмо на почте, а отец стоит рядом и торопит.Обнимаю вас крепко, дорогие мои, не голодайте, одевайтесь потеплее, дни ужестали прохладные".Я стоял на пороге пустого и холодного дома и читал письмо. Утреннеесолнце грело мою влажную после ночного дождя фуфайку, и она тревожно пахламокрой соломой.Дорога была пуста до самого горизонта, но в каждый момент там моглипоказаться родители с бегущей сзади козой. И мне придется отчитаться за все.Я тогда еще не знал, что мои родители никогда не придут и мне не перед кемотвечать.Я ждал их всю осень и зиму, а потом еще года два ходил по тем деревням,куда они ездили за козой, но так ничего и не узнал. Люди говорили, что тогдамного было пришлого народу: шли в родные места или искали лучшего края, имногие пропадали бесследно. Такое уж тогда было время. После миллионовсмертей дешево ценилась простая человеческая жизнь.- С козой шли? - спрашивала какая-нибудь старушка. - Убили небось,Могли... тогда могли за козу... * * * С тех пор прошло немало лет. У меня самого уже сын, который скоропойдет в школу. Все реже снятся родители, и я уже почти не помню их лиц.Полные приключений годы детства кажутся теперь прочитанными в какой-токниге. Лишь осталось от всего этого тревожное чувство перед пустыннойдорогой. Так и чудится, что вдали покажутся двое с козой, и мне придетсядержать ответ за все, что делал не так... 1968 г.

Дата добавления: 2015-06-27