Дианетики

К ТЕБЕ ОСНОВНОЙ ПРОЦЕДУРЫ

ЧТО ОЩУЩАЕШЬ ПРИ ПРИМЕНЕНИИ

Ну, походил я на курсы, а обстановка в доме накаляется всё больше и больше. Книгу-то я уже прочёл, и уже знаю, что стоит мне прийти домой и увидеть сына жены, как все эти инграммы запускаются, и не жизнь начинается, а ад. И тогда я не выдержал и взмолился: «Одитинг хочу!» А мне: «Курсы надо закончить!» А я: «Ну, мочи нет, как надо! Помираю прям!» И еле-еле доказал необходимость и пошёл.

Читатель, сейчас начнётся самое интересное. Пришёл я. По команде закрыл глаза. Сам всё чувствую, всё воспринимаю. И одитор мне говорит: «Сейчас попадёте в самую первую инграмму, связанную с болью». И я вдруг, сначала смутно, а потом всё явственней и явственней, ощущаю себя сперматозоидом, который внедряется в яйцеклетку, а она такая круглая, большая и жёлтая. Да, я внедряюсь и начинаю в ней как-то раскручиваться, но при этом я слышу разговор моей матери с моим отцом.

Читатель, ты можешь относиться к моим словам так, как тебе заблагорассудится. Но я-то ИСПЫТАЛ это САМ, ЛИЧНО!

Разговор, который я слышу, происходит у родителей после полового акта; они ещё не знают, что произошло зачатие. Мама очень боится забеременеть из-за зрения, у неё минус 18 – это сильнейшая близорукость, при ней рожать нельзя, так как можно ослепнуть из-за того, что может отойти сетчатка. Так вот, мама говорит отцу, что она боится, а он ей отвечает: «Не бойся, ничего не будет». Когда произносится фраза о том, что мама боится, я весь, вместе с яйцеклеткой (я – в смысле сперматозоид), как бы заливаюсь чёрным густым киселем – это волна страха. При этом я сижу с закрытыми глазами, ощущаю под собой кресло, в руках у меня очки, которые я снял, я слышу всё, что мне говорит одитор. Затем папа говорит маме: «Не бойся, ничего не будет». И при этих словах меня, сперматозоида, как будто кувалдой по голове бабахнут! Натурально – боль такая отдаленно-туповатая, и глобальная мысль – МЕНЯ НЕ БУДЕТ!

И всё это я рассказываю одитору. Он мне говорит: «Повторите ещё раз». Я опять: «Дорогой, я боюсь» – «Не бойся, ничего не будет». Тут уже страх поменьше, кисель не такой густой и не чёрный, а серый, и кувалдой уже как-то не так ошеломительно. «Повторите ещё раз». Повторяю. Ещё прозрачней, ещё тише. «Ещё раз». Ну, и так, ну, не знаю, минут 10, а может 20 – глаза-то закрыты. Пока совсем кисель не исчез, и боль тоже. При всех этих повторах я жутко зевал, каждый раз извиняясь. Потом оказалось, что зевота – это хорошо, это значит, что как раз и происходит то, ради чего всё и затевалось – происходит перезапись в память, и эта картинка больше не влияет на мое поведение. В первый раз всё так интересно, так классно! Необычно. Потом привыкаешь, и это воспринимается просто как работа: находишь момент, рассказываешь, зеваешь, повторяешь, зеваешь, повторяешь, зеваешь, повторяешь, зеваешь и т.д.

Ну, есть свои особенности, например, когда я вспоминал самоубийство моего лучшего друга – это было десять лет назад – я два часа рыдал, причём содрогался, точно как десять лет назад, – мучительно, жутко, больно и обидно. Причем всё вспоминалось само. А когда мама была у гинеколога, и тот ей сказал: «Вы беременны, вам нельзя рожать, может произойти отслоение сетчатки, и вы можете ослепнуть», – у меня – бац! – к глазам сзади такие маленькие чёрные шарики прилепились и тянут глаза назад. А по мере того, как я проговариваю эту фразу, эти камни превращаются в последовательность чёрных каменных букв, скрученных в шары, и буквы эти составляют эту фразу – «Вы беременны, вам нельзя рожать, может произойти отслоение сетчатки, и вы можете ослепнуть», и чем больше проговариваю, тем буквы менее монолитные, потом они как бы из проволоки – такие каркасы букв, а потом эта проволока быстро ржавеет и осыпается, и вот уже не буквы, а две кучки песка, и по мере проговаривания он куда-то там за глаза высыпается, и вот уже ничего нет, и глаза чистые, круглые, очень им комфортно и приятно.

Когда закончилась эта сессия (т.е. этот раз, когда мы работаем с одитором), и я одел очки, а они у меня на единичку меньше, поскольку ну никак за полгода в столице нашей Родины не мог я найти нужные стекла большого диаметра в американскую оправу, то оказалось, что я вижу лучше. Я ничего не понял, говорю: «Мне кажется, я стал лучше видеть. Это может быть или мне кажется?» И одитор отвечает: «После одитинга может быть всё, что угодно». Ну, я думаю: «Наверное, кажется», а когда ухожу и спускаюсь в метро – батюшки святы! – если раньше я с середины зала время не видел, мне нужно было идти к табло и, щурясь, смотреть, то теперь я время-то вижу! Короче, за две недели близорукость с минус 4 улучшилась до минус 2. Вот так.

Но главное, конечно, не в этом. По мере прохождения инграмм у меня как бы что-то падало с души, я внутренне освобождался, во мне росла внутренняя сила. Я стал ко многому совсем по-другому относиться, и, прежде всего, – к себе. И если раньше в бизнесе меня партнеры кидали, то теперь я чувствую – этого больше не будет, если я снова займусь бизнесом. Я почувствовал себя внутренне свободным, уверенным в себе, сильным, спокойным, смелым. Читатель, какое это упоение! Ты уже не следствие событий жизни, ты уже их причина!

Я уж не говорю, как много интересного узнаёшь о себе, о родителях. Я разобрался в причинах своего отношения к брату, к покойному отцу, к маме.

Когда отец умирал – это было в другом городе – я не понимал своего поведения. Да, я пахал день и ночь, у меня на носу были разборки по четырем сделкам, напряг был жуткий, но где-то глубоко я чувствовал, что это – самооправдание. Я не понимал, почему я всё не брошу и лично не поеду за ним ухаживать. Нет, я договаривался с друзьями, с сиделками, даже с бывшей женой. И только во время одитинга, испытав на себе, что значит инграммная команда «ничего не будет», восприняв её буквально (а, прочитав «Дианетику», ты, читатель, поймешь, что иначе не бывает, что ВСЁ воспринимается только буквально), так вот, восприняв её буквально, я всю жизнь относился к отцу, как к человеку, который хочет, чтобы меня не было. «Бред какой-то!» – скажешь ты. Правильно, бред. Именно этот бред, или механизм, который есть в каждом, который, слава Богу, уже детально изучен и понятен, именно этот механизм, этот бред и портит нашу жизнь, делает её несчастной.

Эх, читатель! Да что тебе сказать. Эта процедура нужна КАЖ-ДО-МУ! Каждому! Такие вещи происходят. Я, например, опаздывал, сколько себя помню. Оказалось, у меня инграмма ещё с детского садика. Стёрли – я перестал всюду опаздывать.

Причём, ну это вообще – предел. Мне одитор говорит: «Александр, за всё время вы не опоздали только один раз. Вот, прочитайте!» – и даёт мне инструктивное письмо. А там чёрным по белому: «Опоздал, время пошло, твои бабки погорели». (Это мой вольный пересказ – говорю на всякий случай. Ты-то, читатель поймёшь, а кто-то – нет). «Я, – говорит одитор, – ваш час вычёркиваю; или к администратору по этике, или давайте что-то делайте». Я говорю: «Ну, раз опоздал – понятно, бабки погорели, всё справедливо, а насчет опозданий – я постараюсь». Я всегда, когда ругают за опоздание, так говорю. И тут он мне: «Ладно, попробуем по-другому. Закройте глаза. Сейчас я сосчитаю до пяти, и вы вернётесь в самый первый инцидент вашей жизни, связанный с опозданием».

Я ещё думаю: «Ну, что он мне такое говорит?», – и тут я оказываюсь в своём детском садике, который на улице Галины Никитиной, в столовой, у нас обед, и Саша Куранов, наш местный хулиган, бросает мне в тарелку с супом (суп гречаный, сверху плавает лук, который я тогда на дух не переносил), да, бросает мне в тарелку кусок хлеба – одну мякоть. Я аккуратненько ложечкой беру хлеб и аккуратненько опускаю ему в тарелку. Он тоже ложкой его поддевает и уже неаккуратно шмякает его в тарелку мне. Летят брызги супа, парочка брызг попадает мне на левую щеку. Я беру хлеб ложкой и тоже шмякаю ему в тарелку. И тут острая жуткая боль пронизывает всего меня. Это наша директриса, Галина Николаевна (надо же, думаю, вспомнил!), схватила меня за ухо и с воплем: «Это же хлеб!!!» потянула меня вверх. Вообще-то, за ухо тянуть больно, если взять его сверху. А если взять его за мочку, то это просто кранты. Кошмар. Ужас. И вот она меня поставила и говорит: «Ты что это делаешь?» Я говорю: «Он первый», а Саша Куранов: «Нет, он первый!» Я возмущенно что-то пытаюсь вякнуть – ухо-то у неё в руке! – но она говорит: «В 4.15, после мёртвого часа, оба ко мне. Я вас выгоняю из садика».

И я так перепугался! Садик-то от папиной работы! «Значит, он узнает!» – думаю я по-детски, как будто если бы садик был не от папиной работы, то он бы не узнал. И вот мёртвый час, я не сплю, ворочаюсь, думаю: «Надо что-то делать! Надо что-то делать! О! Надо опоздать, тогда, может, и не выгонят!», – и я складываю свою раскладушку, подхожу к воспитательнице и прошусь в туалет. Иду, сижу, тужусь, ничего не получается, я пью воду, уже лопну скоро, время тянется, я стою около двери туалета, наконец, иду, поднимаюсь на второй этаж, подхожу к двери директрисы и слышу какие-то голоса. Приоткрываю дверь – у неё совещание. Справа сидят поварихи в белых халатах и колпаках, слева – наш сторож дядя Коля, она у окна, напротив двери, смотрит на меня и говорит: «Тебе чего?» Я так робко: «Вы сказали прийти». Она смотрит и явно не врубается, думает, думает, не может вспомнить, и потом машет рукой – иди, мол, отсюда. Я так обрадовался! Аккуратно прикрыл дверь, и скользящей такой походочкой, как будто передвижение в стойке санчин (термин из китайской гимнастики ушу), заскользил по коридору, ликуя и приговаривая про себя: «Опоздал – не выгнали! Опоздал – не выгнали!».

И с тех пор…

Да, читатель, ты прав: с тех пор я всю жизнь опаздываю. Я опаздывал в школу – мне вечно писали в дневник замечания дежурные, я опаздывал в институт и регулярно брал тачку и ровно за 52 копейки подъезжал к самому-самому звонку, я опаздывал на работу, пока не ввели автоматизированную проходную, чтобы можно было прийти в течение 3-х часов, с 7 до 10 утра, и я всё равно умудрялся опаздывать, и распечатку вывешивали в коридоре, и меня все подкалывали. Я пошёл в бизнес, и там то же самое. Да что говорить, если я опоздал на встречу, в организации которой принимал участие как посредник между членом тогдашнего Президентского совета академиком С. Шаталиным и представителем крупнейшего американского банка «Фёрст Интерстейт Бэнк Гэй Гомез» по поводу долгов других стран Советскому Союзу, а их было больше, чем на 100 млрд. долларов! Про свою свадьбу я вообще молчу. О-хо-хох! Да, так вот, стёрли мы эту инграмму, то бишь перезаписали в память, и я перестал опаздывать. Я! Перестал!! Опаздывать!!!

Читатель! Ещё раз! У тебя что, не болеют дети? Не болеешь ты сам? Не нервничаешь? Не ругаешься? Не делаешь поступки, которые лучше б не делал? Всё так, читатель, всё так, всё это можно убрать. Но...

Но вот я сейчас пишу и чувствую, главное – ощущение полной внутренней свободы. Ощущение полного овладевания жизнью. Это такой кайф! Это такая радость! Это полная ответственность за свои поступки. Это полёт. Это счастье.

Дата добавления: 2015-06-27