Моя мама

У неё тоже была одна идея на все случаи жизни. И одно выражение лица: страх за близких. Она умудрилась всю свою жизнь сузить до мизерной булавочной головки. Забота о ком-то из близких, доходящая до сумасшествия. Никакой своей жизни она не представляла. Подумать хоть на миг о себе не приходило ей в голову. Если кто-то из близких вдруг нечаянно выпадал из поля её заботы о нем, она тут же бросалась его искать, доставать и водружать на место. Иначе ее жизнь теряла всякий смысл. Она упорно упаковывала всю свою жизнь в один большой чемодан с невидимой для других глаз надписью «Мои Близкие». Ее в этом чемодане никогда не было. Она так и не научилась заботиться о себе и жить для себя. Так и вижу одну из картин последних лет жизни мамы. Моя пятилетняя дочь Настя, я и мама собираемся на городской пляж. Мама усиленно упаковывает бесконечные пакеты и пакетики, мешочки со всякой едой, наливает в сосуды чаи и напитки, пледы и масла от солнца, кремы от укусов. Приезжаем. Мама, взяв для нас всё и больше, чем всё, забывает для себя купальник и сидит в розовом атласном лифчике и голубых панталонах. Она сидит, и я вдруг вижу, как она становится несчастной. Она не может просто сидеть без дела, жариться на солнце, болтать языком, расслабляться. Это не из ее жизни. Ей не о ком заботиться в данную секунду, и она страдает. Весь интерес к жизни разом пропадает. Но вот Настя пошла купаться, и мама ожила. Она стала бегать по берегу и кричать: «Не снимай панаму! Не заходи далеко! Оставь мячик на берегу! Не визжи, а то сорвешь голос! Выходи, а то утонешь! Двигайся, а то замерзнешь!». Она кричала, не переставая, пока Настя не вернулась на берег. И снова стала несчастной до тех пор, пока Настя не улеглась загорать. Тогда мама стала сначала тщательно обтирать ее («Ух ты, моя крошечка, как уморилась!»), потом закрывать от солнца («Солнышко напекло нам плечики, солнышко напекло нам ножки, ручки и так т.д.»), перечислялось все, что можно было перечислить, потом делала ей массаж («Ах, какая у нас кожица гладенькая, нежненькая»), тут же подсовывала всякие кусочки лакомства («Ну, открой ротик маленькая», «Ну, проглоти еще кусочек!», «Ну, выпей водички, водичка сладенькая»). Задачей мамы было – впихнуть в рот бедной Насти как можно больше плодов всех ее стараний. При этом она бормотала всякую чушь, какую обычно бормочут сдвинутые на чём-то люди. Помнится, когда я была маленькой, все это проделывалось со мной, с братом, с папой, который со временем так раздобрел, что походил при своем большом росте на огромную гору, без конца заглатывающую в себя то одно, то другое блюдо, доставляя маме то удовольствие, ради которого она жила.

(После паузы). Мама умерла сразу же, как только из ее поля зрения исчезли все мы, объекты ее заботы. Сначала мы с братом уехали в другие города. Я – в Москву ловить мечту детства. Брат – на Север – заработать на дорогую машину. Потом умер папа. От ожирения. Вскормленный мамой, он не выдержал того объема пищи, который увеличил его втрое. Мама умерла в этот же день душевно, а через два месяца физически. Она приказала себе не жить, если жить не для кого! Это стало ее девизом: «Не жить, если жить не для кого!»

Последнее время мне приходит на ум одна и та же мысль: если бы я осталась тогда сама или хотя бы оставила ей на время дочь, она была бы еще жива. Но я потащила Настю с собой, боясь осуждения со стороны, дескать, бросила дитя ради своей прихоти. Я таскала дочку по съемным дешевым грязным квартирам, кормила бог знает чем, почти не видела из-за занятости. А мама в это время тихо умирала от того, что теряла смысл жизни. И умерла. Значит, я убила свою маму? Получается так. Это прозрение меня мучает, иногда просто терзает.

Последнее время меня многое терзает. Вот недавно позвонила из Парижа бывшая однокурсница, Тайка Глебова. Начала говорить взахлеб, да так долго, так быстро, как умела говорить только Глебова. Столько лет не звонила и как будто ничего не изменилось, такая же трещетка! Но меня все время не покидал вопрос: зачем она звонит?

Дата добавления: 2015-06-27