Часть вторая 9 страница

У рейхсфюрера СС Гиммлера предполагалось совещание по специальныммероприятиям, проводимым Главным имперским управлением безопасности.Совещанию придавалось особое значение, оно связывалось с поездкой Гиммлерав полевую Ставку вождя. Штурмбанфюрер Лисс получил распоряжение из Берлина доложить о ходестроительства специального объекта, расположенного вблизи лагерногоуправления. Прежде чем приступить к осмотру объекта. Лисс должен был поехать намеханические заводы фирмы Фосс и на химическую фабрику, выполнявшую заказыУправления безопасности. Затем Лиссу предлагалось доложить в Берлине оположении дел оберштурмбанфюреру СС Эйхману, ответственному за подготовкусовещания. Командировка обрадовала Лисса, его тяготила лагерная обстановка,постоянное общение с грубыми, примитивными людьми. Садясь в машину, он вспомнил о Мостовском. Вероятно, старик, сидя в изоляторе, день и ночь старается разгадать, скакой целью вызывал его Лисс, напряженно ждет. Всего лишь потребность проверить кое-какие мысли да вот желаниенаписать работу "Идеология врага и ее лидеры". Какой интересный характер! Действительно, когда влезаешь в ядро атома,на тебя начинают действовать не только силы отталкивания, но и силыпритяжения. Автомобиль выехал за ворота лагеря, и Лисс забыл о Мостовском. На следующий день рано утром Лисс приехал на заводы Фосса. Позавтракав, Лисс разговаривал в кабинете Фосса с конструктором Прашке,затем он разговаривал с инженерами, руководившими производством; в конторекоммерческий директор ознакомил его с калькуляцией стоимости заказанныхагрегатов. Он провел несколько часов в заводских цехах, путешествовал средигрохота металла и к концу дня очень устал. Завод Фосса выполнял важную часть заказа Управления безопасности, иЛисс остался доволен, - руководители предприятия вдумчиво отнеслись кделу, технические условия выполнялись точно, инженеры-механикиусовершенствовали конструкцию транспортеров, теплотехники разработалинаиболее экономичную схему работы печей. После тяжелого дня на заводе вечер в семье Фосса показался особенноприятным. Посещение химической фабрики разочаровало Лисса: в производствеоказалось лишь немногим больше сорока процентов запланированного химиката. Люди на фабрике раздражали Лисса своими многочисленными жалобами:производство сложно и капризно; во время воздушного налета испортиласьвентиляция, и в цехе произошло массовое отравление рабочих; кизельгур,которым пропитывается стабилизованная продукция, поступает нерегулярно;герметическая тара задерживается на железной дороге... Однако в дирекции химического общества ясно представляли себе значениезаказа Управления безопасности. Главный химик акционерного общества,доктор Кирхгартен, сказал Лиссу, что заказ Управления безопасности будетвыполнен в срок. Правление пошло на то, чтобы притормозить выполнениезаданий министерства боеприпасов, - случай беспрецедентный начиная ссентября 1939 года. Лисс отказался присутствовать на ответственном испытании в лабораториихимического объединения, но просмотрел протоколы, подписанные физиологами,химиками и биохимиками. В этот же день Лисс встретился с научными работниками, проводившимииспытания, - это были молодые ученые, две женщины - физиолог и биохимик,врач-патологоанатом, химик - специалист по органическим соединениям снизкой температурой кипения, руководитель группы - токсиколог, профессорФишер. Участники совещания произвели на Лисса прекрасное впечатление. Хотя все они были заинтересованы в том, чтобы разработанная имиметодика была одобрена, они не скрыли от Лисса слабые стороны своей работыи свои сомнения. На третий день Лисс на самолете вместе с инженерами монтажной фирмыОбершгайна вылетел на стройку. Он чувствовал себя хорошо, поездкаразвлекла его. Впереди предстояло самое приятное, - после осмотрастроительства он должен был вместе с техническими руководителями стройкивыехать в Берлин - доложить в Главном управлении безопасности о положениидел. Погода была скверная, лил холодный ноябрьский дождь. Самолет с трудомприземлился на центральном лагерном аэродроме, - на небольшой высотеначиналось обледенение крыльев, над землей стлался туман. На рассвете шеяснег, и кое-где на комьях глины лежали серые, не смытые дождем, осклизлыепятна снега. Поля фетровых шляп у инженеров поникли, пропитавшись ртутно тяжелымдождем. К строительной площадке были проложены железнодорожные пути, - онисвязывались непосредственно с главной магистралью. Вблизи железной дороги располагались складские помещения. С них началсяинспекторский осмотр. Под навесом происходила сортировка грузов, - деталиразличных механизмов, рештаки и разобранные части роликовых конвейерныхустройств, трубы разного диаметра, воздуходувные и вентиляционныеустройства, костеизмельчающие шаровые мельницы, газоизмерительная иэлектроизмерительная контрольная аппаратура, еще не вмонтированная напульты, мотки кабеля, цемент, самоопрокидывающиеся вагонетки, горырельсов, конторская мебель. В особых, охраняемых чинами СС помещениях с множеством вытяжныхустройств и низко гудящими вентиляторами находился склад начавшейпоступать продукции химического объединения, - баллоны с краснымивентилями и пятнадцатикилограммовые банки с красно-синими наклейками,издали похожие на банки с болгарским джемом. Выходя из этого наполовину вдавленного в землю помещения, Лисс и егоспутники встретились с только что прибывшим поездом из Берлина главнымпроектировщиком комбината профессором Штальгангом и с начальником работинженером фон Рейнеке, огромным мужчиной в желтой кожаной куртке. Штальганг хрипло дышал, сырой воздух вызвал у него приступ астмы.Окружившие Штальганга инженеры стали укорять его, что он не бережется; всеони знали, что альбом работ Штальганга находится в личной библиотекеГитлера. Площадка строительства ничем не отличалась от обычных для серединыдвадцатого века циклопических строек. Вокруг котлованов слышались свистки часовых, скрежет экскаваторов,движение кранов, птичий крик паровозиков. Лисс и его спутники подошли к прямоугольному серому, без окон зданию.Весь ансамбль промышленных зданий, печей из красного кирпича, широкожерлыхтруб, диспетчерских башенок и башен охраны со стеклянными колпаками, - всетянулось к этому серому, слепому, безлобому зданию. Рабочие-дорожники заканчивали асфальтирование дорожки - из-под катковшел серый горячий дым, смешивался с серым холодным туманом. Рейнеке сказал Лиссу, что при проверке объекта N_1 на герметичностьрезультаты оказались неудовлетворительными. Штальганг возбужденным сиплымголосом, забывая о своей астме, разъяснял Лиссу архитектурную идею новогосооружения. При кажущейся простоте и малых габаритах обычная промышленнаягидротурбина является средоточием огромных сил, масс и скоростей, - в еевитках геологическая мощь воды преобразуется в работу. По принципу турбины построено и это сооружение. Оно превращает жизнь ивсе виды связанной с ней энергии в неорганическую материю. В турбиненового типа нужно преодолеть силу психической, нервной, дыхательной,сердечной, мышечной, кроветворной энергии. В новом сооружении соединеныпринципы турбины, скотобойни, мусоросжигательного агрегата. Все этиособенности надо было объединить в простом архитектурном решении. - Наш дорогой Гитлер, - сказал Штальганг, - как известно, при осмотресамых прозаических промышленных объектов не забывает об архитектурнойформе. Он понизил голос так, чтобы его слышал один лишь Лисс. - Вы ведь знаете, что увлечение мистической стороной архитектурногооформления лагерей под Варшавой принесло большие неприятности рейхсфюреру.Все это необходимо было учесть. Внутреннее устройство бетонной камеры соответствовало эпохепромышленности больших масс и скоростей. Втекая в подводящие каналы, жизнь, подобно воде, уже не могла ниостановиться, ни потечь обратно, - скорость ее движения по бетонномукоридору определялась формулами, подобными формуле Стокса о движениижидкости в трубе, зависящем от плотности, удельного веса, вязкости,трения, температуры. Электрические лампы были вделаны в потолок и защищенытолстым мутно-прозрачным стеклом. Чем дальше, тем свет становился ярче, и у входа в камеру,прегражденного полированной стальной дверью, слепил своей сухой белизной. У двери царило то особое возбуждение, которое всегда возникает устроителей и монтажников перед пуском нового агрегата. Чернорабочие мылишлангами пол. Пожилой химик в белом халате производил у закрытой дверизамеры давлений" Рейнеке приказал открыть дверь камеры. Войдя в просторныйзал с низко нависшим бетонным небом, некоторые инженеры сняли шляпы. Полкамеры был составлен из тяжелых раздвижных плит, оправленных вметаллические рамы и плотно сходившихся одна с другой. При действиимеханизма, управляемого из диспетчерской, плиты, составлявшие пол,становились вертикально и содержимое камеры уходило в подземные помещения.Там органическое вещество подвергалось обработке бригадами стоматологов,они извлекали ценные металлы, используемые для протезирования. После этогоприводилась в действие лента транспортера, ведущего к кремационным печам,где потерявшее мышление и чувствительность органическое вещество поддействием тепловой энергии терпело дальнейшее разрушение - превращалось вфосфорные туки, известь и золу, аммиак, углекислый и сернистый газы. К Лиссу подошел офицер связи, протянул ему телеграмму. Все увидели, какстало угрюмо лицо штурмбанфюрера, прочитавшего телеграмму. Телеграмма извещала Лисса о том, что оберштурмбанфюрер СС Эйхманвстретится с ним на строительстве сегодня ночью, он выехал машиной помюнхенской автостраде. Рухнула поездка Лисса в Берлин. А он рассчитывал будущую ночь провестиу себя на даче, где жила больная, тоскующая по нему жена. Перед сном он быпосидел в кресле, надев на ноги мягкие туфли, и на час-два в тепле и уютезабыл бы о суровом времени. Как приятно ночью в постели на загородной дачеприслушиваться к далекому гулу зенитных орудий берлинской ПВО. А вечером в Берлине, после доклада на Принц-Альбертштрассе и передотъездом за город, в тихий час, когда не бывает воздушных тревог иналетов, он собирался навестить молодую референтку Института философии, -она одна знала, как тяжело ему живется, какая смута в его душе. У негобыли уложены в портфель для этой встречи бутылка коньяка и коробкашоколада. Теперь все это рухнуло. Инженеры, химики, архитекторы смотрели на него, - какие тревогизаставляют хмуриться инспектора Главного управления безопасности? Кто изних мог знать это? Людям мгновениями казалось, что камера уже не подчиняется своимсоздателям, а ожила, живет своей бетонной волей, бетонной жадностью,начнет выделять токсины, жеванет стальной дверной челюстью, станетпищеварить. Штальганг подмигнул Рейнеке и шепотом сказал: - Вероятно, Лисс получил сообщение, что оберштурмбанфюрер примет егодоклад здесь, я-то об этом знал еще утром. А у него лопнул отдых в семьеи, вероятно, встреча с какой-нибудь милой дамой. Лисс встретился с Эйхманом ночью. Эйхману было лет тридцать пять. Перчатки, фуражка, сапоги, - трипредмета, воплотившие в себя поэзию, надменность и превосходствогерманского оружия, походили на те, что носил рейхсфюрер СС Гиммлер. Лисс знал семью Эйхманов с довоенных лет, они были земляками. Лисс,учась в Берлинском университете, работая в газете, потом в философскомжурнале, изредка навещал родной город, узнавал о своих гимназическихсверстниках. Одни поднимались на общественной волне, затем волна уходила,и успех исчезал, и тогда другим улыбались известность, материальные удачи.А молодой Эйхман неизменно жил тускло и однообразно. Орудия, бившие подВерденом, и вот-вот, казалось, рождавшаяся победа, поражение и инфляция,политическая борьба в Рейхстаге, вихрь левых, сверхлевых направлений вживописи, театре, музыке, новые моды и крушения новых мод, - ничто неменяло его однообразного бытия. Он работал агентом провинциальной фирмы. В семье и в своих отношениях клюдям он бывал в меру добр и равнодушен, груб и внимателен. Все большиедороги в жизни были забиты шумной, жестикулирующей, враждебной ему толпой.Всюду он видел отталкивающих его быстрых, юрких людей с блестящими темнымиглазами, ловких и опытных, снисходительно усмехавшихся в его сторону... В Берлине, после окончания гимназии, ему не удалось устроиться.Директора контор и владельцы столичных фирм говорили ему, что, ксожалению, вакансия закрыта, а Эйхман стороной узнавал, что вместо негопринят какой-то гнилой человечек неясной национальности, не то поляк, нето итальянец. Он пробовал поступить в университет, но несправедливость,царившая там, помешала ему. Он видел, что экзаменаторы, глядя на егосветлоглазое полное лицо, светлый ежик волос, на короткий прямой нос,становились скучными. Казалось, их тянуло к длинномордым, темноглазым,сутулым и узкоплечим, к дегенератам. Не он один был отброшен обратно впровинцию. Это была судьба многих. Порода людей, царившая в Берлине,встречалась на всех этажах общества. Но больше всего эта порода плодиласьв потерявшей национальные черты космополитической интеллигенции, неделающей разницы между немцем и итальянцем, немцем и поляком. Это была особая порода, странная раса, подавлявшая всех, кто пыталсясоревноваться с ней, - умом, образованностью, насмешливым безразличием.Ужасно было безысходное ощущение живой и не агрессивной умственной мощи,исходившей от этой породы, - эта мощь проявлялась в странных вкусах этихлюдей, в их быте, в котором соблюдение моды соединялось с неряшливостью ис безразличием к моде, в их любви к животным, соединенной с их совершенногородским образом жизни, в их способности к абстрактному мышлению,соединенной со страстью к грубому в искусстве и быту... Эти люди двигалигерманскую химию красок и синтеза азота, исследования жестких лучей,производство качественной стали. Ради них приезжали в Германию иностранныеученые и художники, философы и инженеры. Но именно эти люди меньше всегопоходили на немцев, они болтались по всему свету, их дружеские связи былисовсем не немецкими, их немецкое происхождение неясно. Где уж тут было служащему провинциальной фирмы пытаться пробиться клучшей жизни, хорошо, что он не голодал. И вот он выходит из своего кабинета, закрыв в сейфе бумаги, о которыхзнают в мире три человека, - Гитлер, Гиммлер, Кальтенбруннер. Черныйбольшой автомобиль ждет его у подъезда. Часовые приветствуют его, адъютантраспахивает дверцу машины, - оберштурмбанфюрер СС Эйхман уезжает. Шофердает с места полный газ, и мощный гестаповский "хорх", почтительноприветствуемый городской полицией, поспешно включающей зеленые светофоры,поколесив по берлинским улицам, вырывается на автостраду. Дождь, туман,сигнальные знаки, плавные виражи автострады... В Смолевичах среди садов стоят тихие домики, и трава растет натротуарах. На улицах бердичевских Яток в пыли бегают грязные куры сжелтыми кадмиевыми ногами, меченные фиолетовыми и красными чернилами. НаПодоле и на Васильковской в Киеве, в многоэтажных домах с немытыми окнамиступени лестниц истерты миллионами детских ботинок, стариковскимишлепанцами. В Одессе во дворе стоит пестротелый платан, сохнет цветное белье,рубашки и кальсоны, дымятся на мангалах тазы с кизиловым вареньем, кричатв люльках новорожденные со смуглой кожей, еще ни разу не видевшей солнца. В Варшаве, в костлявом, узкоплечем шестиэтажном доме, живут швеи,переплетчики, домашние учителя, певицы из ночных кабаре, студенты,часовщики. В Сталиндорфе вечером зажигается огонь в избах, ветер тянет со стороныПерекопа, пахнет солью, теплой пылью, мычат, мотая тяжелыми головами,коровы... В Будапеште, в Фастове, в Вене, в Мелитополе и в Амстердаме, вособняках с зеркальными окнами, в домах, стоящих в фабричном дыму, жилилюди еврейской нации. Лагерная проволока, стены газовни, глина противотанкового рваобъединили миллионы людей разных возрастов и профессий, языков, житейскихи духовных интересов, фанатически верующих и фанатиков-атеистов, рабочих,тунеядцев, врачей и торговцев, мудрецов и идиотов, воров, идеалистов,созерцателей, добросердечных, святых и хапуг. Всех их ждала казнь. Гестаповский "хорх" бежал, кружил по осенним автострадам. Они встретились ночью. Эйхман прошел прямо в кабинет, задавая на ходубыстрые вопросы, сел в кресло. - У меня мало времени, не позже завтрашнего дня я должен быть вВаршаве. Он уже побывал у коменданта лагеря, беседовал с начальникомстроительства. - Как работают заводы, какие у вас впечатления от личности Фосса, навысоте ли, по-вашему, химики? - быстро спрашивал он. Большие белые пальцы с большими розовыми ногтями перекладывали бумагина столе, время от времени оберштурмбанфюрер делал пометки автоматическойручкой, и Лиссу казалось, что Эйхман не различает особенности дела,вызывающего тайный холодок ужаса даже в каменных сердцах. Лисс много пил все эти дни. Усилилась одышка, и по ночам он чувствовалсвое сердце. Но ему казалось, что для здоровья зло от алкоголя меньше, чемзло от нервного напряжения, в котором он все время находился. Он мечтал вернуться к изучению выдающихся деятелей, враждебныхнационал-социализму, решать жестокие и сложные, но бескровные задачи.Тогда он перестанет пить, будет выкуривать за день не больше двух-трехлегких сигарет. Вот недавно он вызвал к себе ночью старого русскогобольшевика, разыграл с ним партию политических шахмат и, вернувшись домой,спал без снотворного, проснулся в десятом часу утра. Оберштурмбанфюреру и Лиссу при ночном осмотре газовой камеры былустроен маленький сюрприз. Посреди камеры строители установили столик свином и закусками, и Рейнеке пригласил Эйхмана и Лисса выпить бокал вина. Эйхман рассмеялся милой выдумке и сказал: - Я с удовольствием закушу. Он передал фуражку своему охраннику и сел к столу. Его большое лицовдруг стало добродушно-озабоченным, таким, каким оно становится у всехмиллионов любящих покушать мужчин, когда они садятся за накрытый стол. Рейнеке стоя разлил вино, и все взялись за бокалы, ожидая тост Эйхмана. В этой бетонной тишине, в этих налитых бокалах было такое напряжение,что Лиссу казалось, - сердце не выдержит его. Хотелось, чтобы громкий тостза немецкий идеал разрядил напряжение. Но напряжение не проходило, аросло, - оберштурмбанфюрер жевал бутерброд. - Что ж вы, господа? - спросил Эйхман. - Прекрасная ветчина. - Мы ждем хозяйского тоста, - сказал Лисс. Оберштурмбанфюрер поднял бокал. - За дальнейшие служебные успехи, которые, мне кажется, достойны бытьотмечены. Он один почти ничего не пил и много ел. Утром Эйхман делал в трусиках гимнастику перед открытым настежь окном.В тумане вырисовывались ровные ряды лагерных бараков, доносилисьпаровозные гудки. Лисс не завидовал Эйхману. У Лисса было высокое положение без высокихдолжностей, - он считался умным человеком в Имперском управлениибезопасности. Гиммлер любил беседовать с ним. Высокопоставленные люди в большинстве случаев старались не показыватьему своего служебного превосходства. Он привык к тому, что его уважали нетолько в полиции безопасности. Имперское управление безопасности дышало ижило всюду, - и в университете, и в подписи директора детского санатория,и на приемных пробах молодых певцов в опере, и в решении жюри, отбиравшегокартины для весенней выставки, и в списке кандидатов при выборах вРейхстаг. Здесь был стержень жизни. Основой вечной правоты партии, победы еелогики либо нелогичности над всякой логикой, ее философии над всякойдругой философией была работа государственной тайной полиции. Это былаволшебная палочка! Стоило уронить ее, и волшебство исчезало, - великийоратор превращался в болтуна, корифей науки в популяризатора чужих идей.Эту волшебную палочку нельзя было выпускать из рук. Поглядывая на Эйхмана, Лисс в это утро впервые в жизни почувствовалшевеление завистливой тревоги. За несколько минут до отъезда Эйхман задумчиво сказал: - А ведь мы с вами земляки, Лисс. Они стали перечислять приятные им названия городских улиц, ресторанов,кино. - Кое-где, конечно, я не бывал, - сказал Эйхман и назвал клуб, вкоторый сына владельца мастерской не пускали. Лисс спросил, меняя предмет разговора: - Скажите, можно примерно иметь представление, о каком количествеевреев идет речь? Он знал, что задал сверхвопрос, может быть, три человека в мире, кромеГиммлера и вождя, могли ответить на него. Но именно после воспоминания о тяжелых молодых годах Эйхмана в порудемократии и космополитизма следовало спросить его о том, чего Лисс незнал, - признаться в своем незнании. Эйхман ответил. Лисс, пораженный, спросил: - Миллионов? Эйхман пожал плечами. Некоторое время они молчали. - Я очень жалею, что мы не встретились с вами в пору студенчества, -сказал Лисс, - в годы учения, как сказано у Гете. - Я не был берлинским студентом, я учился в провинции, не жалейте, -сказал Эйхман и добавил: - Цифру эту, земляк, я впервые произношу вслух.Если считать Берхтесгаден, Рейхсканцеляй и ведомство нашего рейхсфюрера,она была названа семь или восемь раз. - Я понимаю, завтра мы не прочтем ее в газете. - Я имею в виду именно газету, - сказал Эйхман. Он с усмешкой поглядел на Лисса, и тот почувствовал тревогу отощущения, что собеседник умней его. А Эйхман проговорил: - Помимо того, что тихий наш городок весь утопает в зелени, была ещеодна причина, по которой я назвал вам эту цифру. Мне хочется, чтобы онасвязывала нас для дальнейшей совместной работы. - Благодарю, - сказал Лисс, - надо подумать, дело очень серьезное. - Конечно. Предложение исходит не только от меня, - Эйхман поднял палецвертикально вверх. - Если вы разделите со мной труд, а Гитлер проиграет,мы будем висеть вместе - вы и я. - Перспектива прекрасная, стоит подумать, - проговорил Лисс. - Представляете, через два года мы вновь сядем в этой камере за уютныйстолик и скажем: "За двадцать месяцев мы решили вопрос, которыйчеловечество не решило за двадцать веков!" Они простились. Лисс глядел вслед машине. У него имелся свой взгляд на человеческие отношения в государстве.Жизнь в национал-социалистическом государстве не могла развиватьсясвободно, - каждым ее шагом нужно было управлять. Для того чтобы руководить дыханием людей, материнским чувством, кругомчтения, заводами, пением, армией, летними экскурсиями, - нужны быливожаки. Жизнь ведь потеряла право расти, как трава, волноваться, как море.Вожаки, казалось Лиссу, тяготели к четырем типам характеров. Первый характер - цельные натуры, обычно лишенные остроты ума испособности к анализу. Эти люди ловили лозунги, формулы из газет ижурналов, цитаты из речей Гитлера и статей Геббельса, из книг Франка иРозенберга. Они терялись, не чувствуя подпорок. Они не задумывались освязи явлений, проявляли жестокость и нетерпимость по любому поводу. Онивсе принимали всерьез: и философию, и национал-социалистическую науку, итуманные откровения, и достижения нового театра, и новую музыку, икампанию по выборам в Рейхстаг. Они, как школяры, зубрили в кружках "MeinKampf", конспектировали доклады и брошюры. Обычно они были скромны вличной жизни, иногда испытывали нужду, чаще остальных категорий попадали впартийные мобилизации, отрывавшие их от семей. Именно к этой категории, казалось сперва Лиссу, принадлежал и Эйхман. Второй тип характеров: умные циники. Эти знали о существованииволшебной палочки. В проверенном кругу друзей они посмеивались над многим,- над невежеством новых докторов и магистров, над ошибками и нравамиляйтеров и гауляйтеров. Они не смеялись только над вождем и над высокимиидеалами. Эти люди обычно жили широко, много пили. На высших ступеняхпартийной иерархии эти характеры встречались чаще, чем на низших. Внизуцарствовали характеры первого типа. На самом верху, казалось Лиссу, царил третий характер, - там умещалосьвосемь-девять человек и бывали допускаемы еще пятнадцать-двадцать, тамсуществовал мир, лишенный догм, там свободно судили обо всем. Там не былоидеалов, одна лишь математика, веселые, не ведающие жалости высокиемастера. Иногда Лиссу казалось, что все в Германии происходит ради них и ихблага. Лисс заметил, что появление на вершине ограниченных людей всегдазнаменовало начало зловещих событий. Мастера социальной механики возвышалидогматиков, чтобы поручить им особо кровавые дела. Простаки временноупивались высшей властью, но обычно, закончив дела, исчезали, а иногдаразделяли судьбу своих жертв. Наверху вновь оставались веселые мастера. В простаках, характерах первого типа, имелось чрезвычайно ценноесвойство, - они были народны. Они не только цитировали классиковнационал-социализма, но и говорили языком народа. Их грубость казаласьнародной, крестьянской. Их шутки вызывали смех на рабочих собраниях. Четвертый тип характеров: исполнители, полностью равнодушные к догме,идеям, философии, но также чуждые и аналитических способностей.Национал-социализм платил им, и они служили ему. Их единственной, высшейстрастью были сервизы, костюмы, дачи, драгоценности, мебель, легковыемашины, холодильники. Деньги они не очень любили, не верили в ихпрочность. Лисс тяготел к высшим руководителям, мечтал об их обществе и о близостис ними, - там, в царстве насмешливого ума, щегольской логики, ончувствовал себя легко, естественно, хорошо. Но Лисс видел, что в страшной высоте, над высшими руководителями, надстратосферой был мир туманный, непонятный, неясный, мучающий своейалогичностью, - в этом высшем мире существовал вождь Адольф Гитлер. В Гитлере, и это страшило Лисса, непонятным образом соединялосьнесоединимое, - он был главой мастеров - сверхмехаником, шеф-монтером,обер-мастером, обладавшим высшей логикой, высшим цинизмом, высшейматематической жестокостью, даже по сравнению со всеми своими ближайшимипомощниками, вместе взятыми. И в то же время в нем была догматическаяисступленность, фанатическая вера и слепота веры, бычья нелогичность,которые Лисс встречал лишь на самых низких, полуподвальных этажахпартийного руководства. Он, создатель волшебной палочки, первосвященник,был одновременно и темным, исступленным верующим. И вот сейчас, глядя вслед уходившей машине, Лисс ощутил, что Эйхманнеожиданно вызвал в нем то пугающее и влекущее, неясное чувство, котороевызывал в нем лишь один человек в мире - вождь немецкого народа АдольфГитлер. Антисемитизм проявляется разнообразно - он в насмешливом, брезгливомдоброжелательстве и в истребительных погромах. Разнообразны виды антисемитизма - идейный, внутренний, скрытый,исторический, бытовой, физиологический; разнообразны формы его -индивидуальный, общественный, государственный. Антисемитизм встретишь и на базаре, и на заседании Президиума Академиинаук, в душе глубокого старика и в детских играх во дворе. Антисемитизмбез ущерба для себя перекочевал из поры лучины, парусных кораблей и ручныхпрялок в эпоху реактивных двигателей, атомных реакторов и электронныхмашин. Антисемитизм никогда не является целью, антисемитизм всегда лишьсредство, он мерило противоречий, не имеющих выхода. Антисемитизм есть зеркало собственных недостатков отдельных людей,общественных устройств и государственных систем. Скажи мне, в чем тыобвиняешь евреев, и я скажу, в чем ты сам виноват. Ненависть к отечественному крепостному праву, даже в сознании борца засвободу, шлиссельбургского арестанта, крестьянина Олейничука, выражаласькак ненависть к ляхам и жидам. И даже гениальный Достоевский увидел жидаростовщика там, где должен был различить безжалостные глаза русскогоподрядчика, крепостника и заводчика. Национал-социализм, одарив вымышленное им мировое еврейство чертамирасизма, жаждой власти над миром, космополитическим безразличием кнемецкой родине, навязал евреям свои собственные черты. Но это лишь однаиз сторон антисемитизма. Антисемитизм есть выражение бездарности, неспособности победить вравноправной жизненной борьбе, всюду - в науке, в торговле, в ремесле, вживописи. Антисемитизм - мера человеческой бездарности. Государства ищутобъяснения своей неудачливости в происках мирового еврейства. Но это однаиз сторон антисемитизма. Антисемитизм есть выражение несознательности народных масс, неспособныхразобраться в причинах своих бедствий и страданий. В евреях, а не вгосударственном и общественном устройстве видят невежественные людипричины своих бедствий. Но и это массовое проявление антисемитизма - однаиз сторон его. Антисемитизм - мерило религиозных предрассудков, тлеющих в низахобщества. Но и это лишь одна из сторон антисемитизма. Отвращение к внешности еврея, его речи, к его пище не есть, конечно,истинная причина физиологического антисемитизма. Ведь человек, сотвращением говорящий о курчавых волосах еврея, о его жестикуляции,восхищается черными, курчавыми волосами детей на картинах Мурильо,безразличен к гортанному говору, жестикуляции армян, дружелюбнопоглядывает на синегубого негра. Антисемитизм - явление особое в ряду преследований, которымподвергаются национальные меньшинства. Это явление особое, потому чтоисторическая судьба евреев складывалась своеобразно, особо. Подобно тому как тень человека дает представление о его фигуре, так иантисемитизм дает представление об исторической судьбе и пути евреев.История еврейства сплелась и соединилась со многими вопросами мировойполитической и религиозной жизни. Это первая особенность еврейскогонационального меньшинства. Евреи живут почти во всех странах мира. Такоенеобычайно широкое распространение национального меньшинства в обоихполушариях Земли представляет вторую особенность евреев. В пору расцвета торгового капитала появились евреи торговцы иростовщики. В пору расцвета промышленности многие евреи проявили себя втехнике и промышленности. В атомную эру немало талантливых евреев работаетпо атомной физике. В пору революционной борьбы немало евреев проявили себя как выдающиесядеятели революции. Они - то национальное меньшинство, которое неотбрасывается на общественную, географическую периферию, а стремитсяпроявить себя на направлении главного движения в развитии идеологических ипроизводительных сил. В этом третья особенность еврейского национальногоменьшинства. Часть еврейского меньшинства ассимилируется, растворяется в коренномнаселении страны, а народная, широкая основа еврейства сохраняетнациональное в языке, религии, быте. Антисемитизм сделал своим правиломизобличать ассимилированную часть еврейства в тайных национальных ирелигиозных устремлениях, а органическую часть еврейства, занимающуюсяремеслами, физическим трудом, делать ответственной за тех, кто участвует вреволюции, управлении промышленностью, создании атомных реакторов,акционерных обществ и банков. Названные особенности бывают присущи порознь тому или другомунациональному меньшинству, но, кажется, одни лишь евреи объединили в себевсе эти особенности. Антисемитизм тоже отразил на себе эти особенности, он тоже слился сглавными вопросами мировой политической, экономической, идеологической,религиозной жизни. В этом зловещая особенность антисемитизма. Пламя егокостров освещает самые ужасные времена истории. Когда Возрождение вторглось в пустыню католического средневековья, миртьмы зажег костры инквизиции. Их огонь осветил не только силу зла, но икартину гибели его. В двадцатом веке обреченный гибели старый национальный уклад физическиотсталых и неудачливых государств зажег костры Освенцима, люблинских итреблинкских крематориев. Их пламя осветило не только краткое фашистскоеторжество, это пламя предсказало миру, что фашизм обречен. К антисемитизмуприбегают перед неминуемым свершением судьбы и всемирно-историческиеэпохи, и правительства реакционных, неудачливых государств, и отдельныелюди, стремящиеся выправить свою неудачную жизнь. Были ли случаи на протяжении двух тысячелетий, когда свобода,человечность пользовались антисемитизмом как средством своей борьбы? Можетбыть, и были, но я не знаю таких. Бытовой антисемитизм - бескровный антисемитизм. Он свидетельствует, чтов мире существуют завистливые дураки и неудачники. В демократических странах может возникнуть общественный антисемитизм, -он проявляется в прессе, представляющей те или иные реакционные группы, вдействиях этих реакционных групп, например, в бойкоте еврейского трудалибо еврейских товаров, в религии и идеологии реакционеров. В тоталитарных странах, где общество отсутствует, антисемитизм можетбыть лишь государственным. Государственный антисемитизм - свидетельство того, что государствопытается опереться на дураков, реакционеров, неудачников, на тьмусуеверных и злобу голодных. Такой антисемитизм бывает на первой стадиидискриминационным, - государство ограничивает евреев в выбореместожительства, профессии, праве занимать высшие должности, в правепоступать в учебные заведения и получать научные звания, степени и т.д. Затем государственный антисемитизм становится истребительным. В эпохи, когда всемирная реакция вступает в гибельный для себя бой ссилами свободы, антисемитизм становится для нее государственной, партийнойидеей; так случилось в двадцатом веке, в эпоху фашизма.

Дата добавления: 2015-06-28