ДИКАЯ ПЕСНЯ 18 страница

только начинался. А до отхода поезда была еще чертова пропасть

времени. И они решили погулять по площади и потоптаться около вокзалов.

А то, еще когда потом в Москву нагрянешь? Может уже… никогда?

В двух шагах от них гнул барочный свой купол павильон метро «Комсомольская

», а подле – вокзал Ленинградский. Старинный корпус из

николаевских времен, с высокою, строгой башней и часиками наверху.

Впритык к нему новый корпус с белым бюстом Ленина на высоченном

постаменте, у подножия которого хоть и лежали за цепями ограждения

букеты живых цветов, но рядом торговцы предлагали свежую прессу c

голыми тетками на обложках и «Тайны китайского секса», а также бумажные

стаканы с «кока-колой с трубочкой» и «xачапури горячие», как было

писано на ценниках.

За акведуком, по которому пролетал сейчас бело-сине-красный, обтекаемый,

как авиалайнер, суперпоезд «Сокол», высилась и упиралась в голубое

утреннее небо позолоченным, ветвистым гербом краснвато-песочная

громада гостиницы «Ленинградская». Сбоку нагло пер коробчатым

фасадом и гордился дубизмом широченного крыльца универмаг «Московский

».

Гуляя без цели, они набрели на лавчонку, в самом дальнем закутке,

на второй галерее нового корпуса Ленинградского вокзала. Левее дверей

ресторана «Медный всадник» – шикарного места в корабельных канатах,

якорях и моделях старых парусных судов, куда зашли закусить на дорожку.

Плотно забитая между табачных киосков и ларьков с курительными трубками

и ножиками грозного, бандитского железа, кружками и фляжками со

значками разных войск, с шутовскими погонами и аксельбантами, игральными

картами с нагими девушками, шариковыми ручками, грошовыми

будильниками, дрянными радиоприемниками и китайскими часами... рядом

с магазином рыболовных принадлежностей – ЛАВКА БУКИНИСТА.

Они вошли под этот желтоватый, мутный свет такой привычной, не

энергосберегающей, лампы, мимо кассы, за которой читала Стендаля ры

жая, веснушатая, субтильная девица с металлическими круглыми очками

на носу, между тем, не забывая приглядывать за покупателями и за сохранностью

товара.

Вошли и зарылись в развалы и побежали пальцами по стеллажам с

книгами.

– Ищите что-нибудь в дорогу, господа? – подскочила девица. – Не

стесняйтесь, выбирайте. У нас есть все, и по доступным ценам… Все известные

поэты, на самый изысканный вкус. Сейчас такое, в общем-то,

редкость. Люди предпочитают электронные книги, чтобы не занимать

лишнее место ни в доме, ни в офисе. Иногда даже и… читают, – девица

смущенно поправила сползшие на кончик носика круглые очечки, которые

делали ее похожей на певца Джона Леннона. – Вот Ахматова, вот Цветаева,

это – Блок… – стала предлагать она свой товар, доставая из развала

толстенный черный, или бирюзовый, а то ярко-красный томик. – Берите,

– чуть не плача, говорила девушка в очках. – Теперь народ вообще мало

стал читать. Потому классиков никто не печатает. Говорят – нет спроса на

товар. А экономика у нас в Союзе рыночная. Рынок спрос определяет…

– Все понятно… – глубокомысленно сказал Сафронов. – А Максима

Горького товарищ Берия никогда не называл «таким махровым человечищем

»?

– Ой, называл! – подтвердила она. – А откуда вы знаете?

– Просто Михаил Юсуфович, как и я, учился на ИФЛИ когда-то… – загадочно

произнесла Марыся.

– Ой, неужели? – обрадовалась девушка. – Так вы и товарища Солженицына,

наверняка, знали!.. – она смущенно сникла, понимая, что сморозила

большую глупость – явное несоответствие по возрасту не мог понять

разве что полный идиот.

– А стихи? – замялась она лишь на мгновение, но тут же что-то

вспомнила и выпалила, рискнув показать интеллект. – А стихи – это

«бомба и знамя», как сказал Владимир Маяковский. Так про него сам

товарищ Берия писал… Только мне он не особо нравится. Может, я и

набитая дура, но эти, по-моему, лучше… Блок, и Марина Цветаева, и

Ахматова.

– А вот этих поэтов вам дают читать по филологии? – спросила девушку

Марыся.

– Немного дают. А дальше, кто хочет… Спасибо за покупку, господа!

– широко заулыбалась рыжая и защелкала наманикюренными пальчиками

по клавишам кассового аппарата. Аппарат громко хрюкнул, принимая купюры

с Лениным и Берия, и выдавил, не торопясь, товарный чек.

ДОРОГА БЕЗ КОНЦА

От коробчатого уродства «Московского» – мимо грозно открытых

дверей под светящейся вывеской «ОПОРНЫЙ ПУНКТ МИЛИЦИИ –

03», у которых стояли двое в серой форме с тарахтящими черненькими

рациями – равнодушных, тупомордых, гладкобритых бультерьеров

нового порядка, пахнущих одеколоном «Шипр». Прошмыгнули мимо

этих молодцов испуганными мышками. И… слава тебе, Господи!.. Мимо

грозно блестящих, жадных стальных наручников, мимо черных ремней,

портупей и кобур (c пистолетами Тэ-Тэ внутри, конечно), тяжелых резиновых

палок со свинцовыми сердцевинами внутри, не раз ходивших по

хребтам и ребрам…

Мимо попрошаек – древних старух и несчастных бородатых стариков

при медалях, мимо человеческих орд... И были окружены табором,

или… как там они называются. Толпа грудастых и приземистых цыганок

в длинных пестрых юбках. C завораживающими глазами – с синеватыми

белками и воистину бездонными зрачками, с этими бесстыдными кораллами

губ, из которых может литься и невиданная лесть, а через секунду

вылететь в след грязный матюк и страшное проклятие. Таинственные и

грозные амазонки старой Москвы... Следом за цыганками бежали черявенькие,

босоногие дети.

– Барин, барин, господин! Дай, я тебе погадаю! Всю правду расскажу!

Счастье тебе будет! И богатым будешь, барин-господин! Деньги будут!

Счастье будет и любовь! Ждет тебя, мой барин, раскрасавица такая – ой,

ой, ой!.. Позолоти, барин, ручку! Дай копеечку!.. – потянула за рукав майора

ВВС США одна молодая, бойкая.

– Уйди, тетка! А то сейчас сдам тебя в казенный дом! – отогнал ее

Сафронов.

Молодуха махнула цветастой юбкой и, уперев кулачки в бока (как в

опере Бизе изображают страстную Кармен), завизжала, что есть мочи:

«Ах ты б… художник ты моржовый! Сволочь этакая! Чтоб ты не доехал,

говно…! Да провались ты!» – орала дикая таборная дочь, скаля золотые

зубы. Смачно плюнула на перрон и, метя широкой юбкой землю «образцового,

коммунистического», побежала догонять своих шустрых товарок.

Счастливо отвернули от разеселой компании «дембелей», пьяных

вдрызг, которые только слезли с поезда и не спешили в город. Обнявшись,

словно братья, эти трое в голубых тельняшках и в страшнейших наколках

на могучих плечах – с черепами и крыльями – радостно шатались по платформе,

подставляя светилу простые и не злые, в общем-то, лица.

Шли по серому, нечистому перонному асфальту мимо угрюмых, маленьких

и смуглых дворников-таджиков с метлами, опускающих очи долу,

этих подлинных московских муравьев в ярко-оранжевых желетах. Так вот

и прошли они среди толпы до самого вагона. Меж клеенчатыми баулами

гастарбайтеров и гремучими железными тележками вокзальных носильщиков.

Прошли незамеченными, неузнанными, непризнанными… И слава

тебе, Господи…

Новенький вагон фирменного поезда «Северные Зори» приветливо отворил

двери перед четверкой. Они вошли в него… и оторвали последние,

хлипкие нитки. Оборвали концы со столицей. Не пройдет и минуты, как

вся их нелепая московская жизнь растает, останется на разогретом, как

сковорода, перроне Ярославского вокзала, в этом сумасшедшем и прекрасном,

уродливом и безобразном городе – Москве. Поезд легонечко

дернулся и … пошел.

Мимо длинных платформ и частокола из бетонных столбиков, соседнего

состава с белыми эмальками «Москва-Ярославль» и окон с пассажирами

за ними. Проплыла пузатенькая водонапорная башня, и потянулись

серые стены из железобетонных плит с рельефами звезды, серпа и молота.

Потом бесконечный глухой металлический забор с колючей проволокой и

прожекторами по верху. Красный пакгауз с аршинными: «НЕ КУРИТЬ!

ОГНЕОПАСНО! ПРИ ПОЖАРЕ – ЗВОНИТЬ 01!» и «ВЕРНЫМ КУРСОМ

ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ! – ЛАВРЕНТИЙ ПАВЛОВИЧ БЕРИЯ»… Нефтеналивные

цистерны и открытые платформы с какой-то техникой, укрытой

брезентом. Застекленная будка станционных диспетчеров и крики по

громкой связи: «Эй, вы, на третьем пути! Вы что там, все офонарели?!..».

Мимо стареньких вагонов (такие Михаил Юсуфович видал в прежних

фильмах про Гражданскую войну) и… стоянки огромнейших паровозов

– на носу каждого такого мастодонта пласталась облезлою медузой широченная

кровавая звезда.

Мимо угольных куч и тарахтящих экскаваторов. Мимо старых женщин

в оранжевых жилетах – с молотками – на путях и молодого мужика с добротным

портфелем рядом с ними. И потянулись мимо сплошной стенки

угрюмых частных гаражей, отделенных от насыпи грязной канавой, полной

болотной водой и бытовым и строительным мусором. Замелькали-запестрели

за грязной канавой яркие растяжки – «JACQUES LEMANS»–

«WITT INTERNATIONAL» – «КАГАНОВИЧ-БАНК» – МЕГАФОН – БУДУЩЕЕ

ЗАВИСИТ ОТ ТЕБЯ»…

Вынеслись из плена стен, и замелькали за промытым, радостным стеклом

металлические фермы моста. Грохот-грохот-грохот… Поезд идет

над речушкой…

Вот зачастили за окном деревья. И мерно потянулись столбы, и…

вновь столбы… Промелькнул безликими пластинами огромных зданий

современный район, уставившийся в мир чередами балконов и окон. И

сиротские панельки «в шашечку»… Вот на торце одного из домин – два

знакомых профиля – Ленин и Берия…

* * *

И тут из вагонного радио загрохал рэп. Исполнялся он, как и положено

такому роду творений, на английском языке… Услышав развязанные голоса,

старый Джон Картер сначала крепился, стараясь не вникать в слова

похабной песенки. Просто сидел за столом, сжав от ярости бледные губы.

Но его терпению пришел конец. Он резко поднялся с уютного дивана и

выключил динамик у себя в плацкартной секции. Но, похабная песня гремела

из динамиков соседних пассажирских секций. А там…

Мне нет нужды пердеть,

Потому что мой пердеж

Пахнет лучше тебя,

Даже мое дерьмо лучше тебя.

Да, я тощий чувак,

Но не обольщайся, жирдяй:

Так тебя отпинаю,

Что психушка покажется раем,

Ведь ты явный псих,

Что явился сюда –

Пернул разок

И замолк навсегда.

Сидел бы дома

Да маялся дурочкой,

А то стоишь тут, пыхтишь,

Потеешь, как хрен…

Частил металлический, неестественно высокий голос.

Вместо рта у тебя ж…а,

Оттого и пердеть ты умеешь неплохо.

Но закрой свою, нахрен, помойку,

Хоть твою вонь переношу я стойко.

Ведь я утилизатор, мусоровоз.

Это не жир, а вес, ты – х…c.

От моего апперкота

не увернешься,

Своими яйцами ты поперхнешься.

Будешь знать,

Как на бруклинских гнать.

Когда кончу тебе прямо в зад,

Даже мамочке будешь не рад.

А твоя мама – известная сука,

И для ублюдка

В том будет наука…

Вторил тяжелый, низкий, но такой же гадкий голосок.

Там ехали русские люди, которые, в своем большинстве, ни слова не

понимали, потому как не знали английского.

– У меня ощущение, что мне сейчас эти негодяи плюнули в лицо…

Это омерзительно! Надо сообщить начальнику поезда! Дикость! – возму

щался Джон. – Уж попадись мне эти молодцы в армии, я бы им живо дурь

из башки повыбил… Да стань я президентом США – первым бы делом

окружил эти крысятники – Гарлемы – частями национальной гвардии и

заставил бы их выходить оттуда по одному. И все оружие сдать строго

на блокпосту… Только позорят Америку! Позорят свою страну, которая

таких бездельников кормит задарма, давая им пособия, и даже болванов

пытается в школе чему-то учить… Банды тунеядцев, преступников и наркоманов…

Нет, это не моя Америка…

Сегодня мне так горько и стыдно. Стыдно то, что я – американец! И

мой президент меня совсем не защищает. Сегодня президент, похоже, идет

на поводу у таких ребят! Видимо, позор нашего проигрыша во Вьетнаме

ничему не научил? Перед тем нашу нацию умело разлагали. Свободная

любовь и свободные наркотики. Рок-энд-ролл, и экстази, и, конечно же, эти

«марши мира», за которые платили КаГэБэ в Москве. Несчастная, несчастная

Америка!.. – стонал старый Картер, а поезд летел и летел по России.

* * *

За промытым вагонным стеклом багрово загоралась и гасла зорька

глубокого июньского вечера. И туманы кружевной пеленой стелились над

широкими полями. Неяркие огни дальних деревень и сияющая подсветка

крупных железнодорожных станций. Частые болотца и домики жалких,

полузаброшенных дач. Высоченные формы линий электропередач. Деревья.

Лес, лес, лес…

– Какая удивительная страна, – заметил Джон Картер, – наверное, великое

счастье жить на такой огромной земле?

– У всех по-разному, дорогой Джон… – уклончиво ответил Михаил

Юсуфович. – Ведь недаром же говорится: «Что русскому здорово, то немцу

– смерть…».

Но старый Картер явно не понял товарища и продолжал начатый разговор.

– Страна у вас не просто велика географически. У вас – великая страна...

Однако, – продолжил он, смущаясь, – у меня не идут из головы слова

Ивана…

– Какие такие слова? – спросил, еще не понимая, Михаил.

– Да слова про «погибшую страну». Знаешь, чем пристальнее я смотрю

на все, что происходит тут, в Союзе, тем более кажется, что наш пьяный

гид был в чем-то главном прав! Погибшая, погибшая страна… Не

обижайся, Михаил, но это действительно так.

– Нет. Она не погибла окончательно, – отвечал Сафронов, помолчав.

– Пока еще не погибла. Но Россия гибнет, утягивая за собой в пучину

весь Союз нерушимый. И только в этом наш Иван был прав. Знаем ли

мы способы лечения России? Вряд ли… Давным-давно, в девятнадцатом

веке, русский «несогласный» той поры, Александр Иванович Герцен, писал:

«Мы не врачи, мы – боль…». Тогда спасение России многие русские

видели в революции. «Вот придет революция, – говорили они, – вот тогда

народ избавится от деспотизма царя и дворян и сам построит новую,

светлую жизнь…» А потом грянула революция, а за ней пришел в страну

хаос… Тогда и захватили власть в России коммунисты-большевики, во

главе с Владимиром Лениным… Ленин правил в России недолго, но успел

заложить главные основы деспотизма, доведенного до кровавого абсурда

в годы правления Сталина. Потом (В ДАННОЙ ВЕРСИИ ИСТОРИИ), в

результате внутренних интриг в Кремле, к вершине власти взобрался наш

знакомый – товарищ Лаврентий Берия, понимавший всю бесперспективность

милитаризированной экономики, с блеском до того построенной

Иосифом на рабстве миллионов. Однако появление достаточного количества

у противоборствующих сторон в послевоенной «холодной войне»

ядерного оружия навсегда положило конец этим планам безумной экспансии…

Короче, это самое оружие и поставило крест…

– Конечно, – заворчал себе под нос Джон Картер. – Да, оно (В ПРЕДЫДУЩЕЙ

ВЕРСИИ ИСТОРИИ) едва вообще не «поставило крест»... И

на цивилизации людей, и на самой биологии. Так что, есть чем гордиться.

Но Михаил Юсуфович слов Джона не слыхал и продолжал разглагольствовать...

– Высвободившиеся от военных нужд ресурсы были направлены в

сферу гражданского производства, которое в дальнейшем использовало их

технологические наработки. Плюс СССР отказался от политики экспансии

своей идеологической модели на Земле, что привело к политике «разрядки

» и способствовало привлечению в страну новейших западных до

стижений. Например, в пятидесятые в автостроение пришли американцы.

Фирма «Форд» и дочернее немецкое отделение «Опель» многое сделали

для развития автомобильной отрасли в Союзе… Иделогически товарищ

Берия решил плюнуть на всякий там «социализм» и «коммунизм», как на

глобальную идею, оставив эти слова как некие идеологические фетиши,

служащие для обозначения хорошей жизни, справедливости и всеобщего

счастья. Да, капиталистический способ производственных отношений

при весьма небольших социальных гарантиях позволяет поддерживать

сейчас Союз ССР на экономическом плаву. Однако… все больше и больше

видно отставание страны от развитых стран мира. Конечно, «железный

порядок», запрет на забастовки и независимую профсоюзную активность,

плюс наличие неплохо подготовленных, дешевых кадров и огромные базы

сырья, а также наличие внутри страны немалых рынков сбыта готовой

продукции привлекают инвесторов из-за рубежа. Но… гнетущий морально-

этический климат внутри страны препятствует появлению новых партнеров

на рынке…. Что это кончится, рано или поздно, такой же катастрофой,

как и в семнадцатом году, уж точно. Политическая система, не

имеющая двухсторонних связей c народом, начинает гнить и разлагаться

изнутри. Буйно расцветает самый крайний, выдающийся бюрократизм.

Воровство, коррупция властей и произвол милиции. Навязываемый телевидением

культ денег привел уже к массовому воровству и всякого рода

мошенничеству. Полнейшее моральное разложение, отсутствие идеалов и

четких жизненных планов у людей. Распад, разлад, раздрай – все это разорвет

СССР. Кстати, никакая полицейщина Союз не спасет… Впрочем, так

уже было… – кисловато усмехнулся он.

– Так что же, неужели многое и вправду… предопределено? Исторически

необходимо? Кажется, так иногда говорит Ли Мань, вспоминая

Карла Маркса? Впрочем, это все – чертовски сложно. Мне всегда больше

нравились деревенские домики, ну, совсем, как у деда в Висконсине. А

еще – поля пшеницы, фермы и зеленые луга, на которых пасутся коровы.

Единственное грандиозное сооружение, что мне по душе, пожалуй, Капитолий

в Вашингтоне, да еще линкольновский известный «карандаш»…

Это очень важно – любить… Мне кажется, что Россию просто… мало

любят! Да, она и болеет оттого, что ее давным-давно никто не любит. «Народ

без души и без веры». И «общество без чести», – кажется, так говорил

нам Иван? И он – прав. Глубоко прав!.. В Россию пришла экономика, а

жизнь ушла. И Россия перестала быть Россией… Да, она становится, все

более и более, мертвым «чучелом» прежней страны. Точно так же, как

чучело медведя за стеклянною витриной музея – не есть медведь. Лишь

иллюстрация и фетиш.

– Тебе легко болтать… – недовольничал Сафронов, кладя голову на

жесткую вагонную подушку. – Любить Россию… А как ее «любить»?

«Люби траву в стогу, а барина – в гробу», – так, кажется, говорили в России

лет этак двести назад? И сегодня скажут!.. Наша Россия – не просто эти

деревья, холмы и реки. Россия – это люди, их дела. А дела эти – гнусные…

Вот, живет на свете русский человек, – продолжал он полемику с Джоном. –

И что он хорошего видит? Работа у него – собачья, и денег платят мало. Да,

на прилавках нынче изобилие, а вот денег в кошельке – «наплакал кот»…

Историей гордиться? – Снова нет. История кровавая и страшная, история

позора и беды. А еще и друзья му… чудаки. И начальство – последние сволочи.

Дети непослушные, сварливая жена, злая теща и противный тесть. И

машина вновь в починке. По телевизору – вранье, а то чушь и гадость несусветная.

Сходить за водкой в магазин, а он уже закрыт. Ликероводочный

работает лишь до семи вечера, как и табачный киоск. Придешь пораньше

отовариться, а цены в «КАГАНОВИЧЕ» снова взлетели. – «Почему так?

За что напасть такая?» – спросит такой гражданин. Отвечают ему: «Указ

Верховного Совета Союза ССР – «О мерах по борьбе с пьянством и табакокурением

в СССР»… В кабак – нет денег. Книжку почитать – и книжки

в продаже нет! – «Почему?» – «Нет спроса… У нас чисто рыночная экономика

»… А еще, – продолжал Михаил, – чтобы выжить простому русскому,

приходится врать и изворачиваться. И спасаться – от армейского призыва,

от жестокой милиции, от произвола судебных приставов или каких-нибудь

чинуш. А еще – давать взятки. Устраиваться на хорошую работу – подлизываться

к начальству. Немного напрягает? Ничего! Вот, именно такая жизнь

при «Великой Бериевской эпохе»! А когда было по-другому? При Ленине?

При Сталине? Или, может, при каком царе? Мы ВСЕГДА так жили! При

царях. И при коммунистах. И ныне, и присно, и во веки веков.

– Человеку не под силу жить так… одному, – отвечал негромко Джон.

– Одному ни жить, ни бороться невозможно. А со Христом – возможно.

Посуди ты сам, – продолжал он говорить под стук колес. – Один, к приме

ру, откажется смотреть «ти-ви». Потом второй, и третий, и сотый, тысячный…

Или откажется врать, воровать и подлизываться к дикой и жестокой

власти… Я знаю, что это звучит… наивно. Но, кроме нравственного сопротивления,

никто ничего пока не предложил. Любое грубое и эгоистичное

насилие порождало лишь еще более жестокое насилие. Всегда! История

не знает исключений! Значит, ничего, кроме самостояния порядочных

людей, я не могу предложить. Только такая «виртуальная сеть» может сработать.

Нравственное сопротивление и ненасильственные методы борьбы!..

Демократия, идущая снизу – есть самая прочная социально-общественная

форма… А еще – гражданская и национальная солидарность…

Надо только стараться, по возможности, действовать в рамках законов,

чтобы не дать властям повода к законным репрессиям. Очень тяжко, но

возможно отстаивать свои права в суде и обращаться к международному

общественному мнению. Главное тут – не бояться. У страха – «глаза велики

»… Пусть духовно свободных и смелых становится больше, и тогда они

сумеют перетянуть на свою сторону здоровую общественную часть, тогда

и спасется Россия, а за ней и весь проблемный мир… – так говорил Джон

Картер, и ему так сейчас хотелось верить.

Дробно стучали по звонким рельсам колеса новенького электропоезда.

И бежали мимо окон бело-сине-красного вагона леса и перелески, и

стелились под его колеса гулкие железные мосты, брошенные через глади

величественных русских рек, властно разрезающих просторные земли.

ГОРЬКИЙ ХЛЕБ

После того странного разговора Джона Картера и Михаила у Марыси

тревожно щемило сердце. И дух ее тосковал… К тому же пристала

бессонница… Она и раньше не умела спать в поезде. Хорошо Ли Маню.

Дрыхнет себе... А мы? А мы – русские, в своей стране, как беглецы. Или,

вернее, беженцы… Беженцы…

«Беженцы – беженцы – беженцы», – стучали в такт вагонные колеса.

«Беженцы… Беженцы… – с горечью думала Марыся. – Тяжелый хлеб

изгнания. Горькая, горькая доля…»

«Мы не в изгнании, мы в послании…» – вдруг вспомнила Марыся с

ужасом.

Белая армия, белая кость.

Русские буквы. Французский погост…

– А кто это написал? Кто написал?.. Ах ты, Господи-Боже… Хоть стреляй

меня сейчас, не скажу. Вот не знаю, и все тут… Вон, за окнами – целая

страна. И вроде бы Россия, а как бы и не…

Хоть похоже на Россию,

Только все же – не Россия…

Выплыли из дальних закоулков памяти слова стародавней песни. Ее

когда-то под гитару пел отец. А мама ему подпевала. И была молода, и

платьице цветастое. И тогда был эСэСэСэР…

Вдруг холодным ветерком потянуло по длинному проходу из незапертой

вагонной, тамбурной двери. То ли привиделось, припомнилось утро

давнее, страшное...

Огромное белое здание в центре. И безжалостные танки. Танки, танки…

Вот они с ревом въезжают на широченный Арбатский мост над мутно-

серой рекой и, неспешно громыхая тяжелыми траками, чадя клубами

отработанной соляры, разворачиваясь круглыми головками башен, занимают

огневую позицию…

Серые ряды милиции и бесчисленные ОМОНовцы с прозрачными щитами

и черными палками сурово смотрят на жалкую гражданскую толпу.

Грозным строем, цепью в пять непреодолимых для безоружных людей рядов

протянулись они между танками и зеваками на том мосту. И она, такая

маленькая... Неожиданно страшно грохнуло, и… сразу же заложило уши.

Дрогнул, передернувшись на мосту, первый танк. А за ним второй и третий.

И еще, еще, еще. И… толпа взрывается аплодисментами! Слышны и

одобрительные крики, и радостные возгласы.

– Бей фашистов! Так им, гадам!.. – голосит какой-то мужичонка.

– Так и надо этим депутатам! Будут знать, как идти против нашего Бориса

Николаевича! – восторгается солидная дама в роговых очках. И по-

учительски внушительно вещает ошеломленной и растерянной публике:

«Засели там, в Белом Доме… Руцкой, Хасбулатов и…».

И снова грохот, грохот, грохот. И едкая, сизая пороховая гарь над толпой.

Над мостом. Над Москвой… И черными прогарами по его белизне

дымится страшное черное пятно. Растет и ширится, как раковая метастаза…

Из этой червоточины вырывается желто-красный огненный язык…

Почуяв дрожь, откинула назад голову и долго, тупо глядела в окно.

Глядела и не видела. Так вот и сидела, вжавшись в синий синтетический

диван. Протянула руку к столику и взялась за дребезжащий подстаканник.

Поднесла стакан к сухим губам и c трудом отхлебнула.

«Совсем как в детстве. До того самого года, после которого мы уже не

ездили в Крым», – пришла мысль и растворилась так же легко… как железнодорожный

сахар, высыпаемый в стакан с желтоватым подстаканником.

Неожиданно обильный дождь застучал в вагонное окно. Заструился,

побежал потоками по стеклам. Забарабанил по железной гулкой крыше.

Горизонт затянуло тяжелой рогожей, и в вагоне сразу стало сумрачно, почти

темно.

И хотя проводники включили свет, настроение было мрачноватое.

– Едем… А куда мы едем? О том и Бог не знает… – стонал на верхней

полке старый Картер, которому уже надоел и этот поезд, и бесцельность

нудных разговоров. «Они – из России, и как-нибудь пристроятся в своей

стране. Ну, а мы – пропадем…» – со звериной тоской думал он, безнадежно

глядя на размытый до абскракции пейзаж среднерусской равнины.

* * *

Присела отдохнуть и немного отошедшая от поездных забот Марыся.

Вспомнила про купленные накануне на Ленинградском книжечки. Вытащила,

Дата добавления: 2015-06-28