КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
ДИКАЯ ПЕСНЯ 19 страница. бросила на столик три томика – красненький, черненький и бирюзовыйбросила на столик три томика – красненький, черненький и бирюзовый. Забралась с ногами на пронзительную синтетическую синь. Над изголовьем вспыхнула мертвенно-белая, пронзительная галогенка.
«В наше время лампы были желтыми. Их свет ласкал, теплился и звал к себе. А этот – только режет, и режет, и режет… – с раздражением
подумала она, и снова накатило... – А какое это «наше время»? Где оно – «наше»? И какое – «не наше»?
– Наше – не наше – наше – не наше – наше – не наше – наше – не наше, – стучали по рельсам быстрые, злые колеса. И катили длиннейший состав все вперед и вперед.
Устала вглядываться в безнадежно размытую заоконную акварель и протянула руку к томикам. И распахнула наугад. Вгляделась в черное по белому и отпрянула, больно обожглась. Потом вчиталась вновь...
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики тихо
Работают. Время не ждет!
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
«Точно как написано. Про нас – четырех странников, да не в какой- то там Вселенной, а вот тут, на Земле… «Ибо будете пришельцами и странниками на Земле…» – всплыли в памяти когда-то слышанные строки давней церковной литургии. А глаза все бежали по строчкам.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке,
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна…
Прочла: «Пятое августа сорокового»… Минуту смотрела на дождевые заокрнные разводы. И взяла бирюзовую.
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю.
Из сырости – и свай,
Из сырости – и серости,
Покамест день не встал,
И не вмешался стрелочник.
Туман еще щадит,
Еще в холсты запахнутый,
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных…
За мутными завесами водяных струй, злобно лупящих в гулкое вагонное железо, простирались мокрые поля. Убегая из ада городов, мимо сиротливых деревень, поезд мчался к северным, не в конец еще убитым рекам, и к поредевшим дальним лесам.
Из сырости – и свай…
Еще вестями талыми
Лжет вороная сталь,
Еще Москва за шпалами!
«Ну и черт с ней, с Москвой-то… – подумала она. – Все равно, туда нет хода. А тут еще целая страна. Может, и сами спасемся, и… Безумие? А что не безумие для нас сегодня?..»
Так под упорством глаз –
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия в три полотнища!
И – шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами.
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей).
Так, посредине шпал,
Где даль шлакбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости – и сирости,
Покамест день не встал,
С его страстями стравленными –
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
Без низости, без лжи:
Даль – да две рельсы синие…
Эй, вот она! – Держи!
По линиям, по линиям…
Дочитала до конца: «Двенадцатое октября тысяча девятьсот двадцать второго...» – и долго-долго, погасив ночник, смотрела на бегущие по стеклу дождевые капли.
* * *
Вагонные разговоры за чайком – нехитрая забава и немудреное средство от противнейшей дорожной скуки. Вот и снова они неспешно нача
лись. Ибо времени и в самом деле было, извините за плоский юмор – «вагон ». Пустая болтовня и зряшное сотрясение застоялого, словно запертого в металлическую банку, уже запоганенного запахами воздуха.
– Вот раньше тут… – забулькал словами старый Джон, – говорили: «Коммунизм – победит!». Так и писали на заборах – от Вильнюса и до Владивостока. Победит де коммунизм, и точка. Вернее, восклицательный знак!.. И знаете, друзья… – вздохнул он тяжело, – чем дольше я смотрю на человечество, тем больше кажется, что такая хрень, в конце концов, и победит. Вы и сами помните тех наших дикарей… Ну, чьи потомки адаптировались по окончании всемирной атомной войны? Какое там – по Марксу-Энгельсу – устройство завелось меж ними? А ну, Ли Мань, знаток марксизма, отвечай? – шутливо подмигнул он лейтенанту и уже отвечал на свой вопрос. – Коммунизм! То есть, самое примитивное и дикое устройство, из всех бывших на нашей планете!
– Это не совсем так, дорогой Джон, – мягко парировал Ли Мань. – У них на том этапе явственно был виден переход к феодализму. А вот наш друг Михаил и того больше для них постарался. Вначале напугал бедняг карабином, потом объявил себя «пророком» и заставил их искать артефакты погибшей культуры… Потом зачем-то ввел единобожие, разыграв перед несчастыми пародию на крещение Владимиром Руси.
– Завел там церковь и даже построил монастырь. И научил иных бедняг читать-писать и даже чистить зубы! Кипятить воду перед тем, как пить, и прочее, и прочее… – со смехом поддержал игру Сафронов. – Эх, хороши были те дикари! Их мир был наивен и так молод. И сам я был тогда… молод. Хоть и немного времени прошло, – добавил он с усмешкой, – такой вот пространственно-временной парадокс… Дикари, говорите?.. Ну, нет! Вот из кого мог выйти прок… cо временем!.. Не то, что... – осторожно кивнул в строну двух патлатых парней в черных прикидах, разливавших за столиком «Столичную» в немытые стаканы.
– Жалеешь, значит, дикарей? – усмехнулся Джон Картер. – Неужели тут такие, что даже ФээСБэ Российской Федерации уже не по зубам?.. Ну- ну… – подначивал он Михаила.
– Да, мы живем среди новых дикарей! – горячился Сафронов в ответ. – Бывали в истории вот такие цивилизационные провалы. Темное средневековье, когда на целое тысячелетие Европа забыла о достижениях периода античности. Тогда многие попы, монахи… даже короли не умели ни
читать, ни писать, ни считать. Цивилизация упала в бездну войн и невежества. Но и тогда находились герои… Томазо Кампанелла, Томас Мор, Николай Коперник, Галилео Галилей... вывели мир из спячки. А дальше Мартин Лютер, Кальвин и Ян Гус…
– Ну да, да… Сперва Калигула… еще Нерон… Потом царь Грозный Иван Васильевич, со своим Малютой-Оком Государевым. После Генрих Четвертый… Ну, немного сбоку – Макиавелли. И кардинал Решелье. Опять же Оливер Кромвель… Робеспьер Максимилиан, упокой Господь его душеньку!.. И – коммунисты… И большевики: матрос Дыбенко с Александрой Коллонтай… – отвечал усмешливо Картер.
– Перестаньте… – взмолилась Марыся. – Лучше, вот, послушайте, – и прочла из красной книжки...
Девушка пела в церковном хоре
О всех погибших в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко у Царских врат
Причастный к тайне, плакал ребенок,
О том, что никто не придет назад.
Она отвернулась, уставившись в размытый дождем пейзаж за вагонным стеклом. А потом, немного помолчав, заговорила, обращаясь даже не к притихшим друзьям, а как бы в бесконечность...
– Давным-давно я жила в большом, уродливом доме, стоявшем недалеко от железной дороги. Дом был старый, панельный. Весь в таких бело-синих шахматных квадратиках. А на глухом его торце, где была мусорка, напротив бедного детского скверика с ржавыми качелями и кривой деревянной горкой, красовался портрет Ленина с цифрами – «тысяча восемьсот семьдесят – тысяча девятьсот семьдесят». А еще серп, и молот, и звезда. Вернее, даже не звезда, а просто звездочка, какую носили тогда октябрята. Я еше не была октябренком, но видела такую у старшей сестры… И у нас под окнами все время грохотали – грохотали – грохотали – поезда.
СКАЗАНИЕ О МОСТЕ
– Дом наш был недалеко от железнодорожной станции, я так хорошо это помню… Надрывные гудки локомотивов и матерня диспетчеров из хриплых рупорков. Грохот и скрежет вагонных составов. Стук сцепок. И сцепщики-обходчики – усталые небритые мужички в пронзительно-оранжевых жилетах, шагавшие вдоль «железки» c молотками и какими-то металлическими ящиками. Стук по рельсам и свистки. Свистки, свистки…
Я-то жила у железной дороги. А школа, где я проучилась десять лет, на другой строне, и через линию был перекинут старый, угловато-грубый металлический мост. И все десять лет я ходила по этому страшному мосту... Высоченный такой. В детстве он казался особенно большим… – улыбнулась она. – Вот, этот мост казался мне огромнейшим творением. Вернее даже, тварью… Короче, для меня мост был, как будто бы, живой. Словно это дракон, динозавр или кит. Кит, меж решетками-ребрами которого, по деревянным доскам, брошенным над бездной, ходят люди. Ну, а я была тогда маленькая-маленькая. И, как все большое, непонятное и грозное, он сильно занимал мое воображение. Мне даже казалось, что мост, он, как бы, был всегда. Словно не сооружен людьми, а это – дар природы или что-то в этом роде…
Дважды в день я ходила над бездной. По скрипучему мосту с чуть прогибавшимися, истертыми досками. И смотрела себе под ноги, чтобы не запнуться. А еще там было скользко зимой. На этих широких лестницах с полустершимися ступенями, обитыми железом по краям. Надо было очень аккуратно спускаться с моста, держась за высокие железные перила. И не смотреть при этом вниз.
Идешь, а над головою – ребра рыжих от старости ферм. А по бокам – высоченные железные листы с ободранной непогодой рекламой: «Продаю… Покупаю… Потерялась собака… Концерт… Выступление экстрасенса… Цирк»… Эти железные листы специально прибили, чтобы вниз ничего не бросали – ни окурков, ни бутылок… ничего другого. Вот народ и приспособился – объявления расклеивать.
Идешь, и вдруг доска, истончившаяся наполовину, под ногою неверно заскрипит. Вмиг опустишь глаза и видишь в щель крышу пассажирского
зеленого вагона – одного, другого, третьего, несущихся длинной чередой. Или чернеющую угольную кучу на открытой платформе... Или грязно-белую цистерну. Или бревна – штабелями.
Поднимешь глаза над страшной лестницей, и такая ширь – станция и пакгаузы. И путаница блестких стальных путей. Огни семафоров и глазки у стрелок. Череда зеленых или красных вагонов и белых цистерн. Над всем – лес из столбов, с паутиной проводов и тарелками электроизоляторов. И крики по громкой связи, словно грай неведомых птиц, в этом причудливом железном лесу.
Вечерами, когда все сиренево и зыбко, и семафорные огни светятся кровавыми рубинами или зеленоватыми изумрудами, белый мертвый свет прожекторов заливает колоссальное пространство... Перевалочный пункт – в Преисподнюю? И хочется полететь с этого страшенного моста. Мимо огромных окон ремонтных цехов, с их грохотом, звоном и брызгами электросварки. Взмыть под небеса и подняться выше. Выше. Выше полосатых труб тепло-электроцентрали. Выше ее серовато-белого дымка, такого безобидного, на первый только взгляд, но копотно-удушливого, едкого, в те дни, когда он падал на город.
Хотелось, как хотелось мне тогда летать… – продолжала говорить она с таинственной улыбкой, словно пребывая в забытье. – А глянешь с моста вниз, и жутковато так. Кругом железо, грязное и ржавое. И камни, прокопченные, промаслянные камни внизу. Истертое серое дерево, нервно скрипнувшее под ногой.
Порою кажется, что весь наш мир – такой же ржавый, старый и истертый ногами мост. Мост, переброшенный над бездной, c которого многие хотели бы взлететь. Вот они и прыгают с моста. Летят всего секунду и… разбиваются о камни.
В детстве у меня была удивительная книжка про Алису, которая провалилась в норку кролика и угодила в Страну Чудес… Там было много- много диковин – Сумасшедший Шляпник и Чеширский Кот, чем-то мне напоминающий сейчас товарища Берия… – заулыбалась она, вспоминая того и другого. – А еще я прочла чудное правило – чтобы всегда оставаться на одном месте, надо очень быстро бежать…
– Интересное правило… – заметил Михаил Юсуфович. – И не только с точки зрения теории Эйнштейна… Вот, бежит история России, да и
всего мира. Та, настоящая, в которой мы родились. И – эта… – указал он пальцем за вагонное стекло. – История бежит, бежит, а результат – один и тот же. Я уже говорил, что в квантовой физике, получившей начало от Альберта Эйнштейна, считается допустимым, что частица одновременно движется по всем возможным траекториям, но с разной степенью вероятности… Удивительно, но это работает и в сфере экономической и социальной практики.
– Видимо, надо бежать еще быстрей, и быстрей, и быстрей. Тогда, может, хоть что-то переменится. И тут, и там – везде… – сказала Марыся со вздохом и взглянула на печально притихших друзей. – Только мы пока так еще не умеем…
ВСЕМУ КОНЕЦ
Скрежет. И тяжело заваливающийся на бок бело-сине-красный новенький вагон. Один, второй и следующий...
Удар… грохот и… толчок. Все перевернулось, полетело вверх ногами… Ударило больно в висок. И… погасло.
Вагоны, словно фишки домино, и электровоз, зарывшийся носом в болото.
А потом надрывный вой сирен и фургоны «скорой помощи». Марлевые маски на склоненных лицах, пропитанные дождевою влагой. И матерящиеся усталые cанитары в плащах-дождевиках, густо замаранных кровью, копотью и рыжей глиной. «Тут еще… Несите четыре мешка! И скорей!» – говорит спокойно в рацию кто-то в «сером» и оформляет «Визу на транспортировку тел погибших»…
– А уцелевшие где?.. Где раненые?.. – орет черненькая трубка у него на поясе. – Отвечайте, мать-мать-мать!..
– Не волнуйтесь, все в порядке, товарищ генерал… – сняв ее с ремня, отвечает, вытянувшись в струнку. – Изолированы. Уже изолированы. Наш Шестой Отдел сейчас на месте транспортной аварии… Работает оперативно… Всех живых уже забрали… Сначала – в «травму». Потом все будут помещены в клинику Института судебной психиатрии имени
Сербского, где им вколют это… тьфу ты, черт… забыл… – бормочет он себе под нос. А после бодренько выпаливает... – Ну, для прочистки памяти. Чтоб не помнили об «этом» и другим не рассказали. А кто выживет – тот и выживет… – усмехается он кривовато и охотно поддакивает... – Да, погибших рассуем по моргам. По Москве, области… Иногородние пойдут, как «без вести пропавшие», а москвичи, как жертвы ДТП…
Дымящиеся крайние вагоны. Усталые брандмейстеры в прорезиненных робах, заливающие почерневший остов хлопьями густой пены. Санитары с носилками. Обгоревшие трупы по краю насыпи. И окровавленная, вывернутая девичья рука из-под мокрой простыни… И дождь. Дождь. Бесконечный, противный дождь, лупящий по желтой глине. Все скорее, все быстрей. Шибче, шибче… Пузыри вздуваются в рытвинах разъезженной проселочной дороги.
– Небо плачет… – говорит молоденький санитар и, присев на корточки над рыжей лужей, отмывает руки от крови и копоти. Встает и смачно сплевывает в воду. И снова принимается за дело…
…Вот первый, второй, вот третий труп, и… Только не надо смотреть на них, и ни о чем не думать. Навсегда – в крематорий, в печь. Серовато- белый, а уж после черно-копотный дымок. Забросили людей, как в дальний Космос. Пропали без вести, и точка. Ни сообщений в прессе, ни весточки родным…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА, ИЛИ ЭПИТАФИЯ
– Ну, вот мы и дома, – сказал с улыбкой Джон Картер и ласково похлопал по плечу Ли Маня. – И кто, в конце концов, оказался прав?
– И ничего такого… – отозвался Сафронов. – Обыкновенное пространственно- временное искривление и парадокс, вызванный образованием антиматерии, произошедший в результате ускорения элементарных частиц… – начал он теоретизировать. – Так, cогласно Теории Относительности Альберта Эйнштейна… – добавил он глубокомысленно, но неожиданно осекся. Посмотрел на всех очень пристально. И замолчал.
И все молчали... И смотрели с изумлением – без порезов, без царапин.
– Чудо… Это чудо… – говорили и не верили. И не видели метин недавней беды. Они – вмеcте?.. И они – живы?.. Только... не достать стакана со столика. Не взять листа бумаги… И еще – легко-легко. Так легко, что хочется взлететь, и…
Вот и Ли, и старый Джон, Сафронов и Марыся. Перед ними, словно за стеклом иллюминатора, как когда-то в бездонной космической мгле, проплывала голубая, и коричневатая, и снежно-белая атмосферная толщь и твердь земная. Цепи темных гор и зелень амазонской сельвы. Вот ниточки и ленты рек. Блики солнца в озерах и заливах. Спиралями закрученные облачные вихри, гигантскими улитками распластавшиеся над Землей...
Антон ТЮКИН
ДИКАЯ ПЕСНЯ
(фантастическая повесть)
Литературный редактор и корректор Нина Писарчик
Подписано в печать............2012 г. Формат 60х84/16.
Усл. п. л... Тираж экз. Заказ №
Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 332; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |