Зубы навылет. 4 страница

— Да ну? А ты сразу бабам и поверил…

— Ходит к ней один по ночам, — сурово оборвал меня Прохор. — По дням чётным, сам в чёрном, тощий да длинный, в плаще малиновом, лицом бледный, волосья блестящие да глаза горящие!

— Что, вот прямо такой и есть? — безнадёжно вздохнул я, чувствуя, как колет левую пятку.

Мой денщик уверенно кивнул. Сам он его, конечно, не видел, но народ так уж детально врать не станет. А посему, стало быть, следовало бы этой же ночью устроить засаду в поместье графа Воронцова и попытаться подкараулить эту глисту в чёрном, ежели он (она) и впрямь полезет в окошко к молодой барышне. Но не убивать, а, связав, доставить на допрос к Василию Дмитриевичу как весомое доказательство неблагонадёжности его будущей супруги. Наш генерал сразу опомнится, устыдится и ни о какой женитьбе на молоденькой стрекозе впредь думать не станет. Делов-то…

— План сам придумал?

— А то! На тебя, хлопчик, надежды нет, ты у нас сам влюблённый. Ну так как, поможешь мне али нет?

Вопрос был даже не риторическим и уж тем более не провокационным. Так, спросил для поддержания разговора, не более. В том, что я с ним пойду, никто не сомневался — ни он, ни я. Родного дядю в любом случае спасать надо! Особенно если он сам категорически против…

До села топали пешими, лошадей Прохор оставил на конюшне. За околицей, недалече от палаток нашего полка, разместился и временный госпиталь. По указанию Фёдора Наумовича всех казаков с характерными жёлтыми пятнами согнали под наскоро сколоченный навес и уложили на охапках сена. Не уверен, что это поможет остановить распространение заразы, но здоровым людям всегда спокойнее знать, что больных держат на карантине. Хлопцам оставили бадью с водичкой и мешок сухарей — общепризнанную солдатскую диету: если уж и она не сломает, значит, будут жить!

В самом Калаче на Дону особой паники в связи с внезапной «заразою» не было. Во-первых, никто ничего не знал толком, а во-вторых, для сельского жителя по большому счёту страшен лишь мор скотины. Вот корова заболела и пала, а за ней полстада — это да, это трагедия. Ну а люди заболели… Да что там пять, десять, двадцать больных, небось бабы ещё нарожают! К тому же, в-третьих, жёлтые пятна пока были замечены только у казаков, а наших ребят калачинцам и подавно не жалко. От квартирующего полка только первую неделю прибыль да польза, покуда в карманах хоть какая деньга есть. Тогда и кабаки полны, и девки довольны, и на базаре за всё свою копеечку честно платят, но мы здесь уже второй месяц квартируем.

Если кто не понял, намекаю — деньги давно кончились, а жить хоть как-то надо. Ну и это… приворовывали хлопцы по садам, в кабаке сначала в долг брали, потом… кто ж тебе откажет, ежели ты попросишь рюмочку? Вежливо попросишь, с низким поклоном и двуствольным пистолетом. Никто не откажет, дело-то житейское… Хотя, конечно, укреплению добрососедских отношений способствует не очень. То есть совсем никак. Короче, слава те господи и царь наш батюшка, что война! А то засиделись мы здесь, пора бы и честь знать. Прохор всегда говорил, что нигде нельзя гостить дольше девяти месяцев, ибо быть всем папой может только глава Римско-католической церкви. А мы люди скромные, когда треть села нас папами называет, мы стесняемся.

— К Василию Дмитревичу с докладом заглянем или сразу к лекарю?

— Давай сначала к Фёдору Наумычу, — подумав, определился я. — Дело к вечеру, чем наших лечить, мне объяснили. Но вот лекарство добыть — штука непростая…

— Дорогих денег стоит? — хмыкнул в усы Прохор, а я смолчал.

Чумчарскую кровь мне и ранее не раз проливать приходилось, не стоит она ни гроша. Но в эту ночь нам на чумчар охотиться идти, а любая охота — это опасность да риск. Случись что, кровь моего денщика никаким золотом не измеришь.

По счастливому стечению обстоятельств в лазарете нашего полкового врача не оказалось, но мы перехватили его у нас на конюшне. Вроде как проходил мимо, да и решил зайти. Мой доклад выслушал очень внимательно, хотя сам выглядел нездорово, сгорбясь, сидел на чурбачке, кутался в солдатскую шинель и даже надел перчатки.

— Палёная водка-с. Не обращайте внимания, хорунжий. Итак, кровь ваших так называемых чумчар-с вы намерены раздобыть этой же ночью. Но где, позвольте-с полюбопытствовать?

— Так они везде шарятся. — Я начал загибать пальцы (не гнуть, а именно загибать!). — На старом кладбище встречаются частенько. В рощице, у излучины Дона. За лесом, где поместье и заброшенный барский дом. Пару раз бывало, даже в село забегали, мы с дядей стреляли их на раз!

— Звучит успокаивающе. — Неуверенно поправив пенсне, мой тощий собеседник многозначительно кивнул Прохору. — Полагаю, вы пойдёте-с с молодым человеком?

— Ясное дело, одного не отпущу.

— Ну и куда направитесь? На кладбище, за Дон, в лес, на болото или околицу села патрулировать будете-с? Как узнать, где и в какой момент появятся эти чумчары-с?!

— Ну я же говорил…

— А надо знать! Знать точно-с! — Фёдор Наумович резко встал, выпрямившись, как колодезный журавль. — Если, по вашим же словам, через три дня у этой заразы наступает рецидив, то полк в серьёзной опасности! У меня уже восемь человек на карантине-с! Мне надо знать точно, где, как, когда и на какое количество лекарства я могу рассчитывать, понимаете?!

Я виновато опустил голову. Понимать-то понимаю, да только сделать ничего не могу. Чумчары, почти как и любая нечисть, способны надевать личины. Я сквозь них вижу, мне ведьма в глаз плюнула, а остальные нет. Значит, даже если мы весь полк в полной боевой готовности вкруг села поставим, так казаки этих чумчар сквозь личины нипочём не углядят. Нечисть и курицей обернуться может, и чёрной кошкой, и пёстрой собакой, и бабой, и дитятей невинным, а то и вовсе сухим кустом репейника. Стало быть, как ни верти, а охотиться на них должен только сам. Но одного меня и впрямь везде да на всё никак не хватит. Разве что…

— Моня и Шлёма, — тихо прошептал я на ухо Прохору, когда Фёдор Наумович соизволил откланяться.

— Упыри? — скуксился он.

— Патриоты! — напомнил я.

— Рискуешь ты, хлопчик… но правильно, в общем. Пусть нечистая сила роет могилы своим же братьям, друзьям да сватьям. С помощью божьей мы им в этом поможем!

На такой оптимистично-зарифмованной ноте мы с денщиком пожали друг другу руки и направились к дяде. Надеюсь, он уже вернулся с обеда у губернатора Воронцова и готов побеседовать со мной относительно своего таинственного соперника в амурных делах. Уж больно мне не понравилось описание этого типа. Хотя, пока своими глазами не увижу, какие-либо предположения строить рано.

— Нету Василь Дмитревича, не возвернулся ещё, — дал нам от ворот поворот рыжий ординарец, уже почти наполовину без бинтов, но отчаянно хромающий на обе ноги. — Когда будет, не сказывал. А что вам-то за дело?

— Тебя не спросили, — разворачивая меня за плечи, огрызнулся Прохор. — Мы у околицы его погодим. Ты, твоё благородие, главное, сразу в атаку не кидайся. Поговори с ним по-родственному, с почтением, мягко да ласково. Глядишь, и прислушается…

— Пока его ординарец к нам прислушивается, — заметил я, и мы перешли на шёпот. — Разумеется, мне и в голову не взбредёт повышать голос на собственного дядю.

— А в иных ситуациях стоило бы!

— Прохор, да ты с чего, вообще, на него взъелся? Ну, увлёкся старый мерин молодой кобылкой, тебе-то оно каким боком поперёк горла встало? Его жизнь, его право, да и дядюшка, если по совести, так ещё мужчина в самом соку!

— Друг он мне давнишний, — сурово сдвинув брови, процедил мой денщик. — Не хочу позора на его седины. Так что либо ты его от женитьбы отговоришь, либо с хахалем тайным Маргаритиным разберёшься.

— Это приказ?

— Это просьба. — Он поднёс к моему носу тяжёлый кулак. — Уж не откажи, сделай милость.

Когда тебя так вежливо просят, выделываться уже вроде и неудобно. Не то чтоб я его испугался (в конце концов, он мой подчинённый, а не я его), но в умении убеждать старому казаку тоже не откажешь. Да по большому счёту этот таинственный воздыхатель младшей воронцовской дочки мне и самому очень интересен. Уж больно левую пятку колет при каждом его упоминании. Однако вот прямо сейчас важна другая задача — спасение наших станичников…

— Прохор, мне Моня и Шлёма нужны.

— Дык а я их где возьму?

— На кладбище.

— Это как? — обернулся он. — Ты, хлопчик, лесом-бором не ходи, себе под нос не гунди. А поставить приказ, я и выполню на раз! Всё кладбище взрою, но упырей построю!

— Смотри, надо сгонять за лесок, туда, где могила почтальона, помнишь? Ну вот, откроешь люк и сбрось туда письмецо. Они после твоего визита изнутри решётку выставили, но конверт не застрянет. Я сейчас быстренько накорябаю. Моня и Шлёма — парни известные, если что, бесы-охранники им всенепременно наш конвертик передадут.

— И каковую задачку я твоим упырям поставить должон?

— Ночью пусть бродят дозором вкруг села. Увидят чумчару, ловят, заламывают руки, сдают тебе.

— На развес?

— Практически, — не очень уверенно ответил я. — Нам ведь только кровь нужна. Мясо — это их честная доля.

Старый казак стиснул зубы, но спорить не стал, понимал, что в определённых ситуациях и с чёртом подружишься, ежели шибко прижмёт. У меня же появились новые сомнения…

С одной стороны, без этих двух кровопийц-патриотов мне одному нипочём не получится целое село охранять. Но с другой — ребята только у себя в Оборотном под красивые личины прятаться любят. А здесь, наверху, предпочитают так и оставаться лысыми упырями, в рванине, с красными глазками, оттопыренными ушами, клыками наружу и грязнючими когтями на руках и ногах. Такими не только детишек пугать, ими и взрослых мужиков до непроизвольного мокрого дела довести — одной минуточки хватит. Да и собаки деревенские к ним давно неровно дышат. Как быть? Одни вопросы…

На конюшню вернулись молча. Пока сидел, ждал ужина, солнышко катилось к закату, окрашивая далёкий горизонт в красный и оранжевый. Длинные малиновые облака горели золотым окоёмом, знать, завтра ветреный день будет. Прохор принёс котелок с кашей на двоих. Есть не хотелось, но он, невзирая на мои протесты, заставил-таки проглотить ложек пять-шесть. Потом я обжёг язык и, уже на правах пострадавшего, улёгся на сеновале, сочиняя короткое, но ёмкое письмо упырям.

Надо же было как-то заинтересовать обоих, убедить прийти, рискуя головой, да ещё всю ночь простоять на посту, охраняя от возможного нападения чумчар мирный сон крестьян и казаков нашего полка. Любимую ими награду (человеческое мясо) я, естественно, предоставить не мог. Да они бы и не поверили после того, как я их жестоко с царским курьером кинул. Вот пойманных чумчар мог предложить смело! Да только кто их, молдаван, знает, придут они сюда ночью или нет? Это ж нечисть безумная, беззаконная, по плану не действующая и никому не подчиняющаяся. Может, к полуночи толпой набегут, а может, до зимы и носу в эти края не сунут. Проблема, однако-с…

«Моня и Шлёма!» — после долгих размышлений вывел я. Никаких объяснений, никаких обещаний, ничего двусмысленного. Только имена. Теперь они точно прибегут, любопытство — наипервейший двигатель прогресса! Где меня искать, парни знают, не в первый раз в наших краях.

Я торжественно передал записку Прохору, ещё раз уточнил ему маршрут и задачу, напомнив, чтоб в сам люк больше не совался, застрянет ещё, а кто его второй раз из трубы вытягивать будет? Старый казак покраснел, вырвал у меня бумажку и пошёл седлать своего гнедого. Туда — сюда, если даже рысью, дело недолгое, за часок обернётся. А мне, пожалуй, придётся снова прогуляться до дядиной хаты. Не может же он в преддверии боевых действий слишком долго засиживаться в гостях у хорошенькой барышни?

Слава те господи, на закате наш батька атаман соизволил прибыть. Рыжий ординарец как раз рассёдлывал его тяжёлого жеребца во дворе. Рослый донец с широкой грудью и таким крупом, что на нём хоть шахматную доску раскладывай, отличался мягким и даже заботливым нравом. Героического генерала носил на своей спине так, словно чувствовал все его старые раны, перепады настроения, сопливость или усталость. Слушался малейшего касания колен или поводьев, не рвал с места, не ставил «свечку» и не задирался с другими лошадьми. На фоне несомненных достоинств этого коня добрейший Василий Дмитриевич напрочь забыл про капризного араба, позволив мне считать белого красавца своей полной собственностью. Что лично меня вполне устраивало. Да, кстати, араба тоже…

— Его сиятельство отдыхают, — строго прикрикнул рыжий. — Утром приходи.

— Утром поздно будет — лопну, — попытался подоходчивей объяснить я. — Имею срочный доклад до нашего генерала. Удалось выяснить значение новомодного слова «стриптиз»! Представляешь, как это повысит боеспособность всего полка в целом? Ить поляки-то и не знают, а мы знаем! Сдавайся, Варшава, виват победе русского оружия, а мы до дому до хаты!

— И что сие слово значит?

— Не скажу. Военная тайна, — значимо понизив голос, подмигнул я, и дядин хромающий ординарец неохотно уступил дорогу. А куда бы он делся? «Военная тайна» — это как заклинание, открывающее двери и затыкающее рты. Да и вообще, подавляющее большинство военных — люди простые, доверчивые, живущие по уставу и мыслящие по субординации. Легко с ними…

— А, Иловайский! Молодец, что зашёл к старику.

Я и пикнуть не успел, как был обнят, прижат, приподнят над полом и расцелован в обе щеки.

— Дядя, какая корова вас укусила? Что за телячьи нежности?

— Да ведь люблю же я тебя, дурака, по-отечески, — вновь сжимая меня до хруста в рёбрах, разулыбался он. — Сердце теплом переполняется, дождался и я весны под седые кудри. Эх, Илюшка, глупая голова, какую девушку проворонил… Ну да ничего, не стала она тебе милой женой, так, может, ещё доброй тётушкой станет, а? А?!

— Я тоже вас люблю. Не хрустите мною больше, пожалуйста. Лучше в угол поставьте, если чем не угодил…

— Всем угодил, всем! — Дядюшка даже не подумал разжать руки, кружа меня по горнице в ритме вальса. — Как Маргарита Афанасьевна на фортепьянах играет! Пальчики тонкие так и порхают, и прядочка кудрявая на виске вздрагивает музыкально! Гляжу на неё, и налюбоваться нет сил. Веришь ли, племянничек?

— Верю-у…

— Да ты хрипишь! Не заболел ли?

Я даже не ответил, просто не мог произнести ни слова. Из меня выдавили весь воздух, и если дядина эйфория продолжится ещё минут пять, то поперёд свадьбы будут похороны. К счастью, могучие объятия моего родственника разжались, и его заботливые руки нежно плюхнули меня на жёсткую лавку.

— А как она на меня смотрит, когда мы с её батюшкой о войне да о политике под кларет рассуждаем… Вот веришь ли, очи её голубые так и горят! И жилка на шейке пульсирует, и грудь её махонькая вздымается эдак сочувственно, и губки алые ровно лепечут чего неслышимое… Ась? Ты сказал чего вроде?

— Так… полепетал неслышимое, — с трудом отдышался я, надеясь, что дядюшка не распознал мат по губам. Других слов для выражения моего эмоционального состояния просто не было. А этот старый мерин продолжал распускать хвост…

— Уже когда отъезжал, она в оконце возникла да из комнатки своей ручкой эдак невиннейшее помахала. У меня сердце-то и замерло враз… А она за занавескою тонкой личико смешливое спрятала, только очи хитрющие видны, и заливается себе серебряным колокольчиком! Вот за что мне на зрелых годах такое небесное счастие, а?

— Разрешите доложить? — Я кое-как встал с лавки.

Дядюшка скучно зевнул и покосился на меня с неодобрением:

— Я ему о душевном полёте, а он мне про службу… Пёс с тобой, Иловайский, докладывай.

Яркую и образную речь по поводу того, что я думаю об этом губернском романе, о таинственном ночном воздыхателе наивной Маргариты Афанасьевны и тайной болезни, напавшей на наш полк, мне удалось уложить в три минуты. Может, даже меньше. Потому что по её окончании мне пришлось рыбкой прыгать в распахнутое окно, а вслед летел яростный рёв обиженного в самую печень дяди:

— Арестовать охальника! Под замок! В кандалы! На бессрочную каторгу за такие слова! Рубль даю тому, кто эту заразу неуважительную ко мне притащит.

Ну, вообще-то не буду врать, что весь полк так и ломанулся в погоню. Даже рыжий ординарец, при всей собачьей преданности, проявил достаточно ума, чтоб не нарываться к своим бинтам на дополнительные неприятности. Меня ловить — себе дороже, это все давно уяснили, а дураки в казаках надолго не приживаются.

Логично рассудив, что искать меня будут (дядя по-любому скоро не успокоится) у Прохора на конюшне, я сделал финт ушами, попросту покинув село. Вышел за околицу и спрятался в лопухах. Двум-трём брехливым собачонкам показал зубы, они поджали хвосты, а мне оставалось только думать и ждать. Причём ждать пришлось недолго. К моему немалому удивлению, из ближней чахлой рощицы вышла под лунный свет сутулая фигура с характерно блеснувшей лысиной. Не узнать столичного «жандармского чина» было просто невозможно. Минуту спустя к нему присоединилась хромая сгорбленная старуха. Ага, вот, значит, и бабка Фрося пожаловала. Они что-то быстро обсудили, до меня долетали лишь обрывки фраз, но догадаться, о чём речь, было нетрудно.

«…вайский… ука… длец… бломал!» То есть что бы там ни было, а крайний, как всегда, я. Лысый передал старухе какой-то пакет, она ему два раза поклонилась, попыталась чмокнуть в щёчку (чиновник не позволил), и они оба ушли в разные стороны, скрывшись в темноте.

— Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд, бодро ляжками блестят, если снизу посмотреть, растуды мою в картечь… — пробормотал я забытый Прохоров стишок — воспоминание о Париже. Можно, конечно, было бы попробовать упасть кому-нибудь из них на хвост, но смысл? Фальшивый жандарм, как я уже понял, имеет свои тайные ходы-выходы из прошлого в будущее, а там его ищи-свищи. Гоняться по ночному лесу за опытной кровопийцей и людоедкой Ефросиньей мало того что небезопасно, так ещё и глупо. Ну, допустим, поймаю я её, и что дальше? Упрётся бабка рогом, и никакими пытками из неё правду не вытянешь. А я, если честно, и пытать-то не умею. Не учат этому грязному делу в казачьих станицах, христианская душа чужим мукам не радуется…

Да и что-то внутри говорило мне, что будет лучше тут подождать, мало ли что ещё интересное увижу. И ведь как будто в воду глядел — именно мало! То есть практически ничего. Только двое грустных упырей в традиционных лохмотьях, виновато вышедшие из кустов и переминающиеся с ноги на ногу.

— Вот, пришли мы, хорунжий. Начинай.

— Чего? — не понял я.

— Казнь египетскую, противоестественную, — кротко объяснил Моня, и они оба опустились на четвереньки.

— Чего?! — окончательно затупил я, силясь понять, что за казнь, почему противоестественная и почему именно мне надо во всём этом участвовать…

— Бесы-охранники в кабаке нас нашли, — скорбно всхлипнул тот же Моня. — Отец Григорий письмецо твоё нам прочёл и… и…

— Чего — и?!!

— А ты чего чегокаешь? — не выдержав, взорвался Шлёма. — Батюшка сказал, что в письме два имени — моё да Монькино. Стало быть, нам за всё ответ держать. Исповедал нас, соборовал по башке, лохмотья грязные выдал, предупредил, чтоб громко не орали, ибо мученикам оно не к лицу. Чё тянешь сибирского кота за пушисты шарики? Казни давай!

На мгновение у меня перехватило горло от обиды и возмущения — такой оголтелой смеси глупости и самоотречения я от них ни разу не видал. Что они там себе внизу навоображали? Кого они из меня строят? Да их за одну такую мысль просто убить мало! Я опомнился, лишь когда понял, что держу в ладони шашку отца Григория и она сама ведёт мою руку на склонённую шею Мони…

— Тьфу, вот же нечистая сила, — бросив клинок в ножны, перекрестился я. — Бывает же такое наваждение… Подъём, братцы.

— Чё, казни не будет, чё ли? — приоткрыл один глаз Шлёма, тыкая братца локтем.

— Уж простите, Христа ради, если напугал зря. Какие там казни египетские? Мне от вас совет да помощь нужны, для того и звал.

— Не будешь рубить?

— Нет.

— А противоестественное?

— Тем более нет.

— Ах ты ж гад… — Шлёма в порыве праведного гнева накинулся на меня с кулаками, но Моня повис у него на плечах. — Пусти, пусти, Монька, я ему хоть разок перед смертью врежу! Напугал аж до… Мы сюда пришли, а он казнить отказывается, мерзавец! Убью!

Я дал ему побушевать минутку-другую, огляделся по сторонам, не слышит ли кто нашу перебранку, и только тогда дал ему в ухо. Довольный Шлёма отлетел шага на три и поднялся уже с полным удовлетворением:

— Ну вот, теперь всё честно, хоть не зря страхом мучились… Дык ты чё хотел-то, хорунжий?

— Чумчару поймать.

Оба упыря заговорщицки переглянулись и придвинулись поближе.

— Иловайский, уточни, пожалуйста, речь идёт об охоте на какого-то отдельно взятого чумчару или любой подойдёт?

— Любой, — решил я. — Но лучше двух-трёх.

— В полку мясо кончилось?

Я молча показал Шлёме кулак, Моня оттолкнул друга и вновь задал вопрос по существу:

— Будем ждать его в засаде или же попробуем выяснить, где их стойбище, и совершим набег?

— Для набега у нас силёнок маловато. — Я задумчиво поскрёб подбородок. — А жаль… Но пока попробуем отловить кого-нибудь прямо в окрестностях Калача. Они ведь часто сюда забегают?

— Дык когда как, — развели руками оба. — Чумчарам закон не писан. Ежели разделимся да по околице встанем, глядишь, и заметим кого. Один на один с чумчарой справиться несложно, вот ежели их больше трёх-четырёх…

— Очень надо, — попросил я. — Делиться по-честному станем — скольких бы ни завалили, кровь мне, мясо вам.

— И куды те столько крови?

— Дядюшка ванны принимать будет омолаживающие, по примеру венгерской графини Эржбеты Батори. Хочет для своей крали на семнадцать лет выглядеть. Ну и потенция опять же…

Моня со Шлёмой вытаращились на меня, но спорить не стали. В конце концов, мяса всегда больше, чем крови, а значит, их доля выгоднее. Договорились общаться уханьем совы. Один «ух» — вижу чумчару. Два «уха» — их много, идите на помощь! Три «уха» — их слишком много, и идите вы со своей помощью… На чём мы пожали друг другу руки, и упыри-патриоты бесшумно исчезли с глаз моих, один направо, другой налево.

Я соответственно остался на прежнем месте, за что и был вознаграждён визитом незваных гостей. Нет, увы, не чумчар. Из того же лесочку вышла странная парочка — давно знакомая мне бабка Фрося и стройный, высокий тип в чёрном плаще с белой манишкой. Сердце ёкнуло одновременно с уколом в левую пятку: а не тот ли это злодей, что у моего дорогого дядюшки юную невесту отбивает? Надвинув папаху на лоб и придерживая ножны кавказской шашки, я быстро пополз вдоль плетня в надежде хоть что-то подслушать из их оживлённой беседы. И не успел я хоть как-то пристроиться, как мужчина вспрыгнул бабе Фросе на спину, и она бодрой рысью унесла его в степь за горизонт. Теперь её только на арабском жеребце и догонишь, а мне далеко от села уходить нельзя, я на чумчар охочусь…

Ладно, в другой раз поймаю эту бодрую старушку, уж больно мне интересно, кому же она теперь служит, чью сторону держит и за какой интерес? Ответа на этот животрепещущий вопрос я получить не успел, так как банально отвлёкся на почёсывание левой пятки — колола, зараза, словно десять иголок сразу! Мне как раз удалось выпростать ногу из сапога, почесать, завернуть в портянку и сунуть назад, как…

— Извиняусь, хорунжий, ничегоу личного, просто бизнес. И ничегоу большегоу… — прошипел кто-то сзади, цепко хватая мою шею и начиная душить без малейшего стыда и совести.

Нет, ну что же такое сегодня творится-то? Мы не договаривались, что меня будут сразу убивать…

— Не сопротивляйтесь, это будет не больноу. Вы словноу уснёте…

Ага, разбежался! Миль пардон, но только у меня сна ни в одном глазу, уж простите великодушно. Левой рукой удерживая локоть нападающего (чтоб горло не сломал), правую руку мне удалось опустить вниз и поймать злодея за… Как это писал в своё время бессмертный поэт Александр Пушкин? «…Впился ему в то место роковое, излишнее почти во всяком бое…» Нападающий взвыл фальцетом и разом ослабил стальной захват.

— Мы же не сделаем друг другу больно, правда? — спросил я, не оборачиваясь, и ещё крепче сжимая хватку.

— Не надоу-у…

— Почему-у? — невольно переходя на его акцент, уточнил я.

— Больноу… сук… гад… скотин… у-у-у! — выразительно расставил все точки над «і» нападавший, и я одним прохоровским финтом перебросил его через спину кривым носом в ближайшие лопухи. Он бодро вскочил на ноги и кинулся было на меня, пылая местью. Однако сверкнувшая в лунном свете полоса кавказской шашки оказалась хорошим аргументом против скоропалительных действий. Шашка вообще лихо охлаждает горячие головы. Особенно если при излишней горячности они рискуют не усидеть на плечах.

— Ты кто, вампир в пальто?

— Я-у? Я потомоук самого Цепеша румынскогоу! Меня боится весь цивилизоуванный мир, мои клыуки внушают страх, мой вид — благогоувение, мой взгляуд — трепет! Ты почемоу не трепещешь?

— Так я казак. Видать, недостаточно цивилизован, — пришлось честно повиниться мне. — Вот тока непонятно, на кой ляд ты сюда из самой Румынии припёрся? Мы тебя звали?

— Кто звал, кто плаутил — не твоёу дело. — Вампир, облизываясь, попримеривался обойти меня справа-слева, но кинуться не рискнул. — Покуда живи, мы ещёу встретимся…

Свистнула шашка, он отпрыгнул, потеряв половину своей роскошной манишки.

— В следующий раз голову снесу! — жёстко предупредил я. — А узнаю, что вокруг Маргариты Афанасьевны вился, так нагайкой отважу, что до родных Карпат будешь лететь, свистеть и радоваться!

— Свидиумся, казак…

Вампир попытался плюнуть в мою сторону, но не попал, топнул ногой, и словно из-под земли выскочила взмыленная бабка Фрося. Глянула на меня тоскливым взглядом, молча подставила кровососу спину и вроде бы даже всплакнула, галопом уносясь прочь… Что ж за интриги такие? Может, зря я на неё плохо думал, может, бабка не по своей воле, а её заставили? Уже и сам не знаю, чему да во что верить…

Отдышался, огляделся по сторонам: никто ничего не слышал, на шум драки не набежал, тишь и божья благодать. Небо усыпано звёздами так, как только в степи и бывает — от края до края, словно кто на тёмно-синий бархат горсть разноцветных алмазов щедрой рукой выпростал. И ведь не скажешь, что одна звезда на другую похожа, у каждой свой свет, своя цветная искорка и даже настроение своё. Иногда кажется, вот век бы так стоял на широкой ладони степи, задрав голову, да смотрел, как серебряное течение тихого Дона отражается в плавном разливе Млечного Пути. И бог с ними, со всеми земными хлопотами, когда там, наверху, такое безмятежное великолепие…

В размышлениях о высоком и вечном я так и побрёл себе ночным дозором вокруг всего села. Калач на Дону мирно спал, судя по редкому и ленивому гавканью собак, даже они давно разлеглись по будкам, спрятали морду под хвост, свернувшись калачиком, и смотрели свои собачьи сны. Дул легчайший ветерок, доносивший прохладу с реки, воздух пах ночной свежестью, полынью, душным запахом впитывающейся в землю крови… Что?!

— Мать вашу за ногу! — взвыл я, бросаясь в дальние кусты, где оба моих упыря, сыто отрыгивая, догрызали последние жёлтые косточки. — Мы же договорились, оглоеды!

— А? Чё?! Когда? — заюлил Шлёма, а Моня, раскинув руки крестом, упал передо мной на колени. — Не губи, Иловайский! Увлеклись мы, перебрали, Шлёмка, когда голодный, себя не контролирует! А чумчара совсем маленький был, один раз куснуть…

— Да хоть один раз нюхнуть, кровь-то вы почему мне не сохранили?!

— Ты чем слушал, хорунжий? Монька же ясно сказал, увлеклись мы, — ковыряя щепочкой в зубах, бросил Шлёма, и этого я уже спустить не мог. За шашку не хватался, а вот с нагайкой отвёл душу!

Два упыря-патриота бегали от меня как наскипидаренные, но я не отставал…

— Ай! Мама! Больно! Чё сразу драться-то?! Вона Моньку бей, он интеллигент, от них все беды-ы! Илюшенька, не надо, не по голове, а впрочем, у него там всё равно мозгов нет. Чё ты сказал, лысый?! От лысого слышу!

В общем, последовавшая за этим дежурная драка между упырями меня не удивила. Я отдышался, сунул плеть за голенище, плюнул в сторону этих двух умников и не спеша обошёл по кругу всё село. Увы, в левую пятку ни разу не кольнуло, а следовательно, никакой опасности впереди не ожидалось. Чем ближе рассвет, тем меньше шансов поймать ещё хоть одного чумчару.

Зато родилась здравая мысль побеседовать с Фёдором Наумовичем. В самом деле, если зараза распространяется через слюну чумчар, то жутко интересно: кто же это нашим казакам пальцы лизал, да так, что они этого не заметили? Может, собака какая бездомная, или корова языком, или ещё кто не особо затейливый. Пусть бы доктор всех больных порасспрашивал на эту тему, надо бы найти первого заражённого и…

Ну, собственно, найдём мы его — и что? Всё равно зараза уже пошла по рукам, а единственного чумчару за сегодня схарчили мои же, чёрт побери, приятели! Поняв, что больше мне тут нечего ловить, я строевым шагом отправился на конюшню, где по идее меня должен был ждать заботливый денщик. Увы, увы, Прохора на его тулупе почему-то не оказалось, зато меня у ворот взяли под белы рученьки четыре плечистых казака.

— Извиняй, хорунжий, но то по приказу атамана. Сам пойдёшь али локти заломить?

— Сам пойду, — взвесив все «за» и «против», решил я.

Не хватало ещё из-за дядиных капризов со своими же станичниками из полка отношения портить. Тем более что не факт, удастся ли мне раскидать всех четверых. А если и раскидал, дальше-то что? В бега подаваться? Нет уж, здесь родился, здесь живу, здесь и помирать буду! Только желательно попозже, не сейчас, пока не до старухи с косой — других дел полно…

Дата добавления: 2015-07-13