Твою же дивизию. 6 страница

— Не спеши, хорунжий, мы тя не торопим, — напутствовали меня. — Попробуй там всё, а мы тута молча позавидуем…

У-у-у! Узнаю, кто сказал, вернусь и сдам болтуна хоть той же бабке Фросе, нехай она его за филей в воспитательных целях укусит! Или вообще нажалуюсь главному полковому кашевару, и он его на неделю котлы отмывать поставит. Я мысленно содрогнулся от осознания собственной жестокости: посудомойство — зверство ещё то, с этим я перегнул, пожалуй…

Только шагнул на порог дома, как навстречу мне вальяжно вышли шестеро сытых псов. Морды довольные, набитое пузо висит, до своего загона дотопали сами и в тот же миг на боковую, жир завязывать. Понятненько, стало быть, внутри уже безопасно. Внутри и впрямь был бардак-кавардак, но злодеев не нашлось ни одного. Так, пара сапог неизвестной мне немецкой марки, погрызенное новомодное ружьецо со смятым дулом и странной рогулькой внизу, да ещё обслюнявленная шапка с козырьком и надписью «СПЕЦНАЗ». Что сие обозначало, объяснить не могу, а спросить уже и не у кого. Толерантный гад Жарковский в хате тоже не обнаружился, подозреваю, что…

Мои глупые мысли прервал скрип шагов над головою. Крыша! Что ж я ни разу туда-то заглянуть не догадывался?! Я бросился на кухню — так и есть, маленькая стремянка стояла в углу, а на потолке виднелся раскрытый люк. Подставить лестницу да влезть на крышу было делом двух минут, но я опоздал. Прямо на моих глазах захлопнулась дверца небольшого летательного аппарата, вроде того, что рисовал бессмертный итальянец да Винчи, и винтокрылая машина почти бесшумно поднялась вверх. А говорят, врут сказки… Кой чёрт врут?! Вот они небось каковы, драконы да Змеи Горынычи!

— Илья-а-а! — В оконце мелькнуло и исчезло перепуганное Катенькино личико.

Ох, а вот это зря… вот это было совсем уж зря… Не надо красть у донского казака его суженую. Есть много более простых и быстрых способов расстаться с жизнью, ей-богу, не вру… А невест у нас воровать и врагу бы не посоветовал.

— Стоять, Иловайский! — Передо мной, как чёртик из табакерки, возник прятавшийся за трубой Жарковский всё в том же женском платье. В его руке подрагивал тяжёлый чёрный пистолет неизвестной мне модели. — Это «магнум», оружие будущего, одно касание спускового крючка, и…

Одним движением я надел ему его же шляпу на глаза, наступил на подол и толкнул плечом в грудь. Выстрел «магнума» ушёл неизвестно куда, а скатывающегося по крыше негодяя я поймал за шиворот уже на самом карнизе.

— Где Катенька?

— Я вместо неё, не хочешь? — безумно рассмеялся он. — Нет больше Катьки, завралась, заигралась, уволена с работы без права продолжения научной деятельности.

— Куда её увезли?

— Туда, где тебе не достать… — Бывший оратор попытался в меня плюнуть, но добился лишь того, что я разжал пальцы. Негодяй рухнул с приличной высоты на мостовую, но не расшибся, а так, ногу подвернул.

— Эй, честной народ! — громко крикнул я, вставая на крыше в полный рост. — Меняю вон то невразумительное тело на хорошую метлу, выезженную, свежую, без сучков и чтоб десять вёрст давала на одном дыхании. Есть желающие?

Нечисть повыползала из углов и щелей, поняв, что плеваться огнём больше не будут, и в какую-то минуту мне к ногам набросали целую кучу мётел. Прикинув, я выбрал три, связал их вместе своим поясом и огляделся по сторонам. Козырнул нашим, глянул на облизывающихся ведьм, ласково раздевающих бледного Жарковского, подумал, что надо бы попросить не есть его, дурака, но… так же легко передумал. Поскольку достал уже!

Воздухолёт, похитивший Катеньку, шёл на низкой высоте, едва не касаясь колёсами высоких шпилей Оборотного города.

— В погоню, — прошептал я, вспрыгивая на мётлы и давая шпоры.

Связка дёрнулась, как тройка, ещё не привыкшая ходить в одной упряжке, потом определилась коренная и, выдвинувшись на дюйм выше пристяжных, резво повела всех на взлёт. У казачков едва папахи не попадали, когда я сделал над крепостной стеной первый крутой вираж, а потом галопом метнулся за ускользающим врагом. Ну, теперь держись нечисто-учёная братия!

Там, в летающей машине, люди тоже неслабо приобалдели при виде обходящего их всадника на трёх мётлах сразу. Пользуясь манёвренностью, я вышел им наперерез и вдарил из турецкого пистолета с обоих стволов в большущее стекло! Трещины пошли вмиг от края до края, а сами летуны дёрнулись, словно корова от укуса слепня. Ага, теперича не сделаете вид, будто б я для вас букашка малая, незаметная. Теперь на равных биться будем!

Изнутри открыли скользящую по боку дверцу да и высунулись с каким-то короткоствольным орудием. Пальбы я разумно дожидаться не стал, винтом скрутился вниз, спрятался у той же летучей машины под брюхом, без спешки перезарядил пистолет. Ну что, воры-похитители, повторим, а?

— Я вас научу невест красть!

Второй залп расколошматил боковое стекло, и оттуда кто-то, яростно матюкаясь, требовал объяснить, какого бабуина тут происходит?! Я был готов ответить, но злодеи резко взмыли вверх, мои мётлы за ними, а там уж и глазом не успел никто моргнуть, как мы неслись в синем небе над тихим Доном. Вот тут уж потеха пошла не по-детски! Стопорись, братцы, отныне вы на моей территории и нет вам прощения!

— Посторонись, зашибу-у! — взревел я, изо всех сил изображая из себя полного психа в эпилептическом припадке. Что в принципе было нетрудно, мне сразу поверили. Да и кто б сомневался в умственных способностях дико орущего типа, мчащегося лоб в лоб на превосходящую его размерами чудесную летательную машину? Капитан винтокрылой лодки едва успел уйти вверх, чудом не завалившись набок. А это только начало, я с вас, козлов перелётных, живых не слезу! Отдавайте мне взад разлюбезную свет-Катеньку-у, а не то хуже буде-э-эт!

Летуны пытались скрыться, оторваться от меня, отвалить в сторону, но не тут-то было. Дам я ему уйти, как же… Чёрные мётлы несли меня с утроенной ретивостью донских жеребцов, вертясь вокруг похитителей, как юркая щучка вокруг неповоротливого сома. До Калача не дотянуть, но вот загнать бы эту тушу к кладбищу да заставить приспуститься пониже, а там и…

До того как я заставил воздушную колесницу свернуть к кладбищу, они у меня немало крови попортили, а уж порох и вовсе весь сожгли. Сам летательный объект был мною исстрелян до последней возможности, раз двенадцать почитай пальнул. Они, конечно, по мне тоже стреляли будь здоров, но подбить живого казака на метле — это вам не комара у тёщи на шее оглоблей пришибить! Да и то какая ещё тёща попадётся, иная как потом оборотится, да и сдачи даст…

Плохо только, что уже на подлёте к кладбищу мётлы сдавать начали, ровно конь заезженный, в мыле. Ну и то верно, гонял я их и в хвост и в гриву. Так ведь они, поди, не своей волей полётами занимаются, их воля ведьмовская, заклятия страшные на весу удерживают. Я, увы, таковых не знаю, посему из последних сил и волокся над самой землёю на честном слове и на одном крыле. Однако дотянул же…

— Целься! Пли! — раздался снизу голос моего денщика, и шесть выстрелов грянули одновременно. — Гаси, хлопцы, тварину немецкую, ишь разлетался, как у себя дома…

Вслед за первым залпом, меньше чем через минуту грянул второй, а казаки уже приготовлялись встречать заваливающееся набок чудовище на длинные пики, когда вдруг… Железная дверца скользнула в сторону, и прямо мне на голову прыгнула отчаянно визжащая Катенька:

— Лови меня-а-а!

Мы столкнулись в воздухе саженей за пять до земли. В результате моё благородие отшвырнуло в сторону, спиной на чью-то могилу, а моя ненаглядная всей тяжестью рухнула в заботливые руки Прохора. Нет чтоб меня спасти?! Верный денщик называется, всё дяде расскажу! Хотя это я вроде уже не раз обещал…

— Хорунжий, вставай! Жив ли? — кинулись ко мне хлопцы, помогая кое-как встать на ноги. Ох, матерь божья, как же я об этот холмик безымянный всем хребтом приложился, а?

— Жить буду. Не весь, неполноценно и недолго, но буду, — не очень убедительно даже для самого себя промычал я. В глазах упрямо мелькало аж двенадцать казачков, хотя память столь же упорно твердила, что изначально их было пятеро, и по-любому двоиться-троиться-четвериться желательно бы в геометрической прогрессии, а не так, что было пять, стало двенадцать. Длинные предложения всегда утомляют, я и в мозгу-то их с трудом могу сформулировать, а уж чтобы ещё и с числами сообразно произнести…

— Глянь-кась, ребяты, а Прохор живую девку поймал! И, главно дело, держит так, словно любушку к груди прижимает! Ох, я б с такой кралей са… — Договорить нахал не успел, потому что я сунул ему рукоять нагайки меж зубов. Зарвались прям-таки на глазах! Ох уж мне эти молодые хлопцы — чуть вожжи отпустишь, и понеслась нелёгкая.

— Так, парни, либо всем цыц, либо я за себя не отвечаю, — неожиданно чётко и ясно приказала бывшая Хозяйка Оборотного города, и её, в отличие от меня, сразу послушались.

— Дядя Прохор, спусти меня на землю, я не маленькая.

— Дак ты ж не…

— И ноги у меня есть. Погнутые, но есть.

— Да я ж хотел, как…

— Ничего не знаю. Как вы хотели — ваши проблемы. А как я хотела, так только с Иловайским! У матросов нет вопросов?

Казаки нервно переглянулись, мало что поняв, но интуитивно вычленив главное.

— Дак мы ж то, шутковали тока. Коли она девка характерника нашего, дак и ради бога, мы ж не в претензиях. Нехай им оно буде!

Летучая косокрылая машина ушла за горизонт подбитым вороном, и там вроде даже громыхнуло. Наши подбросили вверх папахи от радости, а у меня в левой пятке отозвались привычные иголочки…

— Прохор, по коням! Айда до села, Василий Дмитревич в беде.

В один миг наш маленький отряд уже сидел на конях.

— Куда все-то? Поеду я, Прохор да Катя. А вам ждать здесь возвращения наших ребят из-под земли. До утра не вернутся, шлите ко мне нарочного. Но думаю, их выведут. Уверен даже…

Кто-то повиновался безропотно, кто-то дерзнул чирикнуть, что, дескать, мы себе интересные походы выбираем, а им, как молодым, одни подвиги рутинные. Поскольку мне такие вещи решать не по чину, мой многоопытный денщик самолично нараздавал кому надо подзатыльников и быстренько навёл порядок. Хлопцы подсобрались, убедились, что дело серьёзное и манёвры всегда важней войны, спешились, сгуртовали коней и сели в кружочек у могилы, спиной к спине.

— Езжай вперёд, хорунжий, — напутствовал меня Прохор. — А свет твой Катерина, распрекрасная картина, со мной поскачет, ей оно к удаче. У тебя-то жеребец пылкий, как уронит, шибанёт да затылком! А мой коняга ровный, повезёт, как зимою дровни. Ну ты понял, в общем? Гуляй себе, хлопче…

У меня на единый миг горло перехватило от обиды. Но Катенька подвигала вверх-вниз чудесные брови свои и подняла большой палец.

— Двигай к дяде, Илюха! Чую, нам сегодня вся артиллерия понадобится. Там у вас случайно на полковом складу ядерной бомбы не завалялось? Хотела уронить одному гаду на голову. Да ты его знаешь, ходит такой, в женском платье…

Я знал. Я прекрасно понимал, о ком она говорит, но почему-то не хотел признаваться, что господин учёный Жарковский на данный момент тусуется в Оборотном городе в компании оголтело-озабоченно-нетрезвых ведьм и, что они с ним могут сделать, мне даже фантазировать было завидно. Или боязно. Хотя он заслужил. Кто бы спорил — нарывался, как мог!

Бывшая грозная Хозяйка, в плотно облегающей синей блузе со странным зверем — смурфиком на грудях да в чёрных штанах в облипочку, кое-как угнездилась на крупе позади Прохора и тряхнула густыми кудрями:

— Врубай первую, жми на газ, вдарим автопробегом по… чему-то там вроде раздолбайства!

Могучий донской жеребец легко понёс двойную ношу.

— Будьте в селе до заката, — на прощанье крикнул я им и дал шпоры арабу. Аккуратно, без боли, он меня и так слушается не в пример некоторым тут…

Белый конь вспомнил, что в детстве его мама рассказывала ему о крылатых Пегасах, и буквально полетел вперёд. Я спешил: в определённых ситуациях дядю лучше предупреждать о том, что у нас гости. А то выйдет на порог встречать без орденов, в домашних тапках, небритый, как кактус, и ароматно дышащий на посетителей смесью кофе и самогонки.

Хотя… с чего это я на него так наезжаю? Большинству женщин такое амбре только нравится. Не, всё, хватит, пора взрослеть и не доставать родного дядю подростковыми шалостями. Соль в кофе более не сыплю! Я придумаю, чего туда поинтереснее насыпать…

До села домчался минуты за три. У ворот хромающий рыжий ординарец принял моего разгорячённого коня, на всякий случай честно предупредив:

— Гневается его сиятельство.

— Ну дак не на меня же.

— Откуда знаешь?

— Я у него вечная иголка в заднице, ко мне за столько времени уже попривыкнуть можно, да и скучно ему без меня — сиди, старей… — подробно объяснил я. — А раз гневается, так скорее сам на себя, на обстоятельства, на войну, на весь белый свет. Короче, не чмокнула его Маргарита Афанасьевна!

— Как в воду глядишь, хорунжий, — поморщился рыжий казак и даже сплюнул с досады. — Водит она его, ровно телка на верёвочке, играет почём зря сердцем генеральским. А что ей смешочки, то ему боль в груди…

— Разберусь, — пообещал я, взбегая на крыльцо дядиной хаты. Потом резко обернулся назад, задумался, взглянул на небушко, не предвещающее грозы, и попросил: — Сейчас Прохор с моей невестою подъедет. Так ты проследи, чтоб они ворота заперли, а сам поставь у забора с полсотни казаков.

— Да где ж я те их возьму, когда Василий Дмитревич весь полк на манёвры отправил?!

— Куда?!

— За Дон, — разгорячился ординарец. — Как ты уехал, так и часу не прошло, прибыл нарочный из штаба. Передал секретное донесение: всему полку лёгкой формой, без сбору и фуража, отбыть на левую сторону Дона, отойти от переправы на три версты и ждать дальнейших указаний!

— …?!! — бессильно затрясся я, не зная, кого в первую очередь душить — дядю за доверчивость или этого рыжего, потому что он ближе. Как они могли поверить и кому?!

— А главное, самому генералу с полком идти не велено, приказано тут дожидаться. За-ради какого-то военного эксперименту! Ну как ежели вдруг погиб атаман, как полк без него боевую задачу выполнит?

— Оружие есть? — в лоб перебил я.

— Сабля да два пистолета.

— Ружьё есть?

— Одно, охотничье… — смутился он. — Вчерась начистил Василию Дмитревичу, уток бить.

— Приедет Прохор — все в хату, двери на запор, любое оружие с собой, глядишь, и продержимся до рассвета.

— А что не так-то, характерник?!

Поздно. И объяснять некогда, и смысла ноль. На реванш они пошли, всем гуртом объединились и хотят нас разом прихлопнуть. Катеньку увезти не удалось, а увезли бы, куда б я побёг? К дяде, известное дело! А при дяде один ординарец, да у меня один денщик. Так нас вчетвером в одной хате и похоронят! Кто? Хороший вопрос… Можно подумать, что желающих мало!

— Разрешите потревожить, ваше сиятельство! — Я бесцеремонно вломился в горницу и замер. — А это ещё что за два кренделя?

Двое дородных купчин, в приличном платье, не меньше чем третьей гильдии, испуганно обернулись на мой голос.

— Иловайский, — неодобрительно прогудел мой дядя, при полном мундире и орденах, — что ж ты с порога глотку дерёшь? Подойди, поздоровайся с уважаемыми людьми.

— С кем? — вспылил я, прожигая взглядом Моню и Шлёму. — Да это же не люди, это кровопийцы поган…

— Не всякий купец кровопийца!

— Ну, насчёт купцов я бы поспорил, — подал голос Моня, старательно поддерживая личину. — Средь них всякого сброда хватает, но мы-то с братиком честные негоцианты.

— И вообще, Иловайский, ты чё пристал?! — полез следом и Шлёмка. — Мы ж вроде договаривались.

— Да, но… не время сейчас! Война у нас!

— Так мы поэтому и пришли! Это ж вам война, а нам-то скорее гастроном!

— Так вы уже знакомы, что ли? — простодушно удивился мой дядюшка.

Мы переглянулись и кивнули. Я взглядом попросил парней не снимать личины. Моня понял, Шлёма покочевряжился, но тоже кивнул.

— Ну… и? — напомнил о себе дядюшка.

— Я всё объясню, — пообещал я, коленом подпихивая старательно упирающихся купцов к выходу. — Они утром зайдут, у них не срочно. А вы покуда кофею хлебните, хоть упейтесь, хоть вымойтесь в нём, разрешаю, а мы…

В этот момент двери без стука распахнулись, и в горницу впорхнула кареокая властительница Оборотного города.

— Илюха-а! Езда на лошади — это круто! Все байкеры нервно курят в закоулке, дыша сизым дымом себе же в подмышку, под косухи! А дядя Прохор научит меня так кататься?

— Старина Прохор никогда плохому не научит. — Дядя одним движением плеча отодвинул и меня, и обоих упырей в сторону, широко распахивая отеческие объятия. — А со мной поздороваться не хочешь, доченька?

— А-а-а, Василий Дмитревич! — Катенька с места прыгнула ему на шею, счастливо болтая ногами. — Как же я рада вас видеть! И ещё меня с работы уволили. И похитили, и на вертолёте угнали, а потом ваш племянник в меня стрелял, клёво, да?!

— Э-э… клёво?

— Да я вообще тащусь от казаков! Иловайский (это уже мне), иди сюда, дай поцелую!

— Да она… трезва ли? — всё ещё прижимая мою любимую к орденоносной груди, вопросил его сиятельство.

— Трезва. Просто находится в таком состоянии, когда до неуправляемой истерики меньше шага. То есть вот только этого нам ещё и не хватало до кучи…

— О, Монька со Шлёмкой! А чего у нас тут упыри делают? Гоните их, Василь Дмитревич, кто только не пытается примазаться к казакам, фигею я с лысых ряженых…

Слава тебе господи, что дядя отвлёкся на входящего Прохора. Да и вообще, кто может рассуждать здраво, когда обнимает такую красавицу…

— Низкий поклон всей честной компании, — широко улыбнулся мой денщик. — А что ж, ваше сиятельство, ординарец ваш по двору бегает, ровно кот наскипидаренный? Всё оружие в сени тащит, ружьё заряжает, саблю точит. Нешто военный конфликт с Польшею прямо на наш двор плавно перетёк?

— И небушко эдак помутнело… — добавили упыри, глянув в оконце.

Начинается, подумал я. На левую ногу уже и наступить больно было. С минуты на минуту грянет, хоть бы дверь успеть запереть…

— Запереть двери! Занять круговую оборону! Без команды не палить! Врукопашную не лезть! Нам бы только до зари продержаться…

— Да ты о чём, Иловайский? — в едином порыве вопросили все. Ну, быть может, кроме рыжего ординарца, ввалившегося в горницу с криком:

— Сполох! Вражьё во дворе, батька-атаман! Видать, недаром полк-то за реку отправили?!

О! А я о чём говорил? Не верили мне… Ну конечно, я ж кто, я балабол характерный, воинским долгом пренебрегающий, чего меня слушать? Ладно, не боись, Бог не без милости, казак не без счастья…

— А чего стоим-то? — искренне не понял я.

— Да, мать вашу, чего стоим-то?! — львиным рыком разразился мой грозный дядюшка, вспомнив, кто у нас тут, собственно, генерал и герой всех войн. — Купцы-молодцы, вам спинами дверь держать! Я с ординарцем у одного окна, Иловайский с денщиком у другого! Катенька, доченька, гостья милая, а ты на оттоманку садись, пряничка покуда откушай. К бою, братцы!

Мы все, как один, кинулись исполнять приказ. Кто на нас напал, гадать не приходилось, двор генеральской хаты быстро заполнялся горбоносыми солдатами в пёстрых одеяниях, тюрбанах и фесках, с кривыми ятаганами и кинжалами за поясом.

— Турки-придурки? — недоверчиво уточнил Прохор.

— Чумчары в личинах, — мигом поправили упыри, держа нос по ветру.

Ну, кто-кто, а я чумчарскую вонь тоже нипочём ни с чем не спутаю. Только откуда ж их столько-то и все по мою душу?

— Первыми не стрелять, беречь порох!

— Слушаемся, батька, — тихо ответили мы, наблюдая, как эти твари, прячась за заборами да плетнями, подтягивались к нашим окнам всё ближе и ближе. Вот уже с той стороны начали царапать дверь. Потом кто-то влез на крышу, ища вход к нам через печную трубу. Я вспомнил сказку о волке и трёх поросятах. Эх, жаль труба узкая, туда только кошка и пролезет, а то можно было б славно повеселиться, поставив на огонь котелок с вчерашними щами…

— Иловайский, выпить есть?

— Нет, ласточка моя.

— Врёшь ведь.

— Вру, ненаглядная. Но выпить не дам.

— А я у Василия Дмитревича попрошу. Он добрый, он мне не откажет. Я стакан вашего сельского самогону хряпну и отвалюсь на фиг, а вы тогда здесь хоть стреляйте, хоть убивайте, хоть хату героически жгите — мне оно будет фиолетово-параллельно!

— Извиняй, дочка, но я в сём деликатном деле своего племянника послушаю. Не след такой красавице с бодунища тяжёлого мешки под глазами ворочать. Не любо.

— Дядя Прохор?

— Эх, пропадай моя душа, вот уж не думал не гадал, что скажу такое… Дожил до седых волос, а умом недорос. Не услужил красавице, что грудями славится. В её туфли-лодочки не подал водочки, и нет мне прощения за прегрешения, ни дна ни покрышки, а хватил лишку, так за то и покаюсь, в грехах сознаюсь, и…

— Не дадите, короче, — наконец догадалась всё понимающая Катенька. — Первый раз прошу в мужской компании банально выпить, и все в отказ кинулись, словно я их в клуб поклонников шведского секса записываю. Сиди теперь как дура трезвой…

— Гражданин Иловайский, — неожиданно раздался знакомый голос, и из-за забора помахали белым платком. — Не стреляйте. Отпустите нашего научного сотрудника, и мы не причиним вам вреда.

— Звёздочка моя ясная, за тобой пришли. — Я кивком головы указал Кате на рыжую ведьму Фифи и стоящего рядом с ней чиновного чина из Третьего отделения. Сиречь главу ведомственной охраны, уже успевшего отметиться в наших пенатах.

— Никуда я с вами не пойду!

— Боюсь, вы не способны реально оценить сложившуюся ситуацию, — терпеливо продолжил лысый. — То, что происходит в настоящее время, является следствием вашей преступной легкомысленности и ужасающего непрофессионализма. Мы неоднократно просили вас прибыть в деканат и в конце концов были вынуждены применить более жёсткие меры. Но это вам же во благо!

— Слышь, ты, упырь, — прогудел дядя, и Моня со Шлёмой невольно проверили, хорошо ли на них сидят личины. — Сказала тебе девка, что не пойдёт она. Всё. Попробуешь ещё раз свои жёсткие меры применить, я те самолично башку срублю и не поморщусь!

— Я вас предупреждала, — скривила мордочку неубиваемая хромая ведьма. — Это казаки. Упёртый народ. И вашу учёную сотрудницу они не вернут, зуб даю… Нужен штурм.

— Госпожа Зайцева, — строго прошипел глава охраны. — Меня заставили принять вашу помощь из соображений политики и будущего консенсуса. Но не забывайте, что главный здесь я. И я отдаю приказы.

— Ой, боюсь, боюсь…

— К тому же вы ещё должны будете дать спецкомиссии оргкомитета института исчерпывающие показания по произошедшей трагедии на конференции в Санкт-Петербурге.

Я выстрелил без приказа. Навскидку, не целясь. Потому что времени не было ни секунды. Лысый лишь удивлённо вытаращился на кривой ведьмовской нож у своего горла, когда сама мадемуазель Зайцева так же уставилась на дырку в своём запястье. Чёрная кровь заструилась на землю…

— Иловай-ски-и-ий!!!

От её дикого визга прячущиеся чумчары воспрянули и с душераздирающим воем пошли в атаку. Жандармский чин из светлого будущего кинулся бежать. Мы прицелились…

— Спаси и сохрани чада Твоя, Царица Небесная, — проникновенно попросил мой дядя и рявкнул: — Пли!

Первым же залпом уложило пятерых чумчар. Пока перезаряжали, трое или четверо самых шустрых добежали до хаты, пробуя влезть на подоконник. Этих мы просто рубили, не глядя и не извиняясь. Отчаянная пальба, звон железа, крики ярости и боли слились в один надсадный вой, неимоверно долго разрывающий ушные перепонки. Нападающие отхлынули, даже не пытаясь подобрать тела своих павших. Мы отделались одной царапиной на щеке у дядиного оруженосца, щепкой зацепило.

— Перегруппируются и вдругорядь пойдут, — уверенно покачал головой наш седой атаман. — Вот надо ж было мне, дурьей башке, весь полк на манёвры отпустить?!!

— Ништо, Василь Дмитревич, — усмехнулся неунывающий Прохор. — Перекрестимся да отмашемся. И не таких видали, а и тех бивали. Кому кулаком в скулу, кому в лоб стулом, кому в зад без скабрёзности, да и пинка для резвости!

Пока дядя с моим денщиком на этой почве вспоминали дни былой славы в Наполеоновских и Задунайских походах, я поискал глазами Катеньку, нашёл и замер. Потому что она тоже… нашла. Эх, говорил же, нельзя держать французский коньяк прямо в тумбочке да без замка! В карих очах моей возлюбленной уже плескалось изрядное количество жидкого золота арманьяка.

— Илюшенька, меня убьют, да?

— Нет-нет, что ты такое говоришь, зоренька моя ясная?! Да ты глянь, сколько нас вокруг тебя стоит, грудью от пуль защищает. Умрём, а не дадим тебя в обиду!

— Ну, тады ладно… — подумав, икнула она. — Мне, конечно… не то чтоб в радость, если вы все… ик! тоже умрёте… Но раз оно вам так надо?!

— Мы казаки, — попробовал объяснить я.

Катенька почему-то вместо ответа сунула два пальца в рот и провела большим пальцем под горлом, словно показывая, где у неё это слово, потом опять отхлебнула из горлышка и притихла.

А с улицы, наоборот, раздался визгливый вой обезумевшей ведьмы:

— Бейте их! Жрите их! Рвите на части! Берите себе всё, отдайте мне лишь голову Иловайского-о-о!

— Голого Иловайского? — оттопырила ухо Катенька. — Та-а-к… пора кое-кому навешать за такие эротические фантазии. Илюха, дай пистолет! Я эту суку, как это по-вашему, по-казачьи… шмальну!

Ответить я не успел, чумчары вновь пошли в атаку. Моня и Шлёма честно держали спинами дверь, в которую с той стороны били бревном, как тараном. Раза четыре стреляли, но чумчары огнестрельного оружия сами боятся, поэтому упырей не задело. Мы бились, как геройские защитники Азова, прикрывая друг друга у окон, отважно рубясь саблями и кинжалами с многократно превосходящим врагом.

Рыжая ведьма, бездарно руководя штурмом, бросала под наши выстрелы толпы возбуждённых кровью чумчар. Где она их только набрала и как сумела договориться? Сколько помню, эту молдавскую нечисть всегда считали беззаконной и неспособной на объединение в разбойничью шайку больше чем из десятка тварей. Да и там они держались каждый сам за себя, ни лидера, ни вожака. Получается, что у мерзавки были зачатки лидерства…

Вторая атака была куда более яростной и жестокой, чем первая, но закончилась быстрее.

— Все ли живы, станичники? — громко спросил Василий Дмитриевич, раскрасневшийся с бою.

— Все живы, батька! — хором ответили мы.

— А про нас, честных купцов-упырей, стало быть, и спрашивать не надо, — философски пожали плечами Моня и Шлёма.

Я обернулся, показав им кулак. Да живы оба. Побиты, ясное дело, кому в радость бревном-то по хребту, но ведь на ногах ещё держатся! Вот и всё. И нечего тут…

— Иловайский, а это всё из-за тебя или из-за неё?

— На этот раз из-за неё.

— Эх, коли за неё, то и помереть не жалко, — после такого же секундного размышления признали наши.

Я покраснел. Стало быть, за-ради меня им всем помирать неохота, а вот за-ради этой красы с бюстом четвёртого размера в обнимку с уполовиненным коньяком — не жалко?! И ладно бы рыжий ординарец так думал, но ведь и мой родной дядя туда же! Про предателя Прохора вообще молчу! Сдал добрый денщик своего воспитанника со всеми потрохами, поменял на красну девку с чёрными бровями, хоть не для него она и выросла…

— Кажись, нам крышу подпалили, — флегматично принюхиваясь, заметил Прохор.

— Эт-то хорошо, — не в тему откликнулась Катенька. — Я чё-то… это… замёрзла, что ли… Скоро отопление дадут?

Упыри посмотрели на неё, на меня и предупреждающе покрутили пальцами у виска, дескать, не спеши ты жениться, хорунжий.

— Шмальнуть не дал, — обиженно выпятила на меня нижнюю губу всхлипывающая Хозяйка Оборотного города. — Может, она тебе нравится? Может, т-ты её любишь, а? Может, я тебе уже и не нраф… нравли… нравл… юсь, блин, сложно-то как… Хочешь, лифчик покажу?

— Чего? — не понял я.

— Ли-ф-чи-к, — чётко разделяя буквы, пояснила Катя.

— А что это за зверь такой невиданный? — невольно обернулся и дядюшка.

— Эт-то… это такой… такая… на косточках и без пуш-апа! Заметьте! Всё своё ношу с… с… сбой. Тьфу, короче, Илюха, всё равно щас все помрём…

Я едва успел броситься вперёд, останавливая руку Катеньки, уже начинающей стягивать с себя смурфоблузку. Дядя, Прохор и рыжий, покраснев, аки розы с морковками, развернули друг друга к окну. На дворе уже вовсю плясали отблески пламени. Чумчары крались в третью атаку…

— У меня один заряд остался.

— У меня ещё два.

— А я пустой! Ну нехай на взмах сабли подойдут… Иловайский! — обернулся ко мне Прохор. — Хватит миловаться, не женат, не венчан с лучшею из женщин. Целуй разок, не вопрос, но спеши на пост! Нужна твоя шашка, а то всем кондрашка!

— Рифма так себе… — поморщились мы с Катей, но тем не менее я, естественно, рванулся на свою боевую позицию.

Не менее двух десятков чумчар выстроились перед окнами, глаза горят, зубы оскалены, ногами топочут, башибузуки, да и только.

— Убейте всех! У них порох кончился! — откуда-то из-за забора продолжала бесноваться хромая ведьма.

— Что ж ты ей такого сделал, характерник? — зло обернулся дядин ординарец. — Не приласкал, когда баба просила, а мы теперь расхлёбывай…

Чумчары издали победный вой, вздымая над головами ржавые кривые ножи, и в этот момент вдруг за их спинами раздался на удивление знакомый голос:

— Вы чё учудили-то? Кто позволил на селе хаты-от жечь-то? Нехорошо-о оно, не по-соседски…

Из-за забора вышел здоровущий калачинский староста с бородой до пояса, с демонстративно начищенной бляхой и тяжёлой оглоблей в руках. За его спиной мрачно стояли деревенские жители Калача на Дону от мала до велика, кто с топором, кто с вилами, кто с косой, кто с мухобойкой.

Дата добавления: 2015-07-13