Два События, странным образом отменившие Конец Света

Не Дали ли литовской плойкой крутит лукавый ус, а Везувий готовит пьесу «Выдавливание угря»? Иисус за пазуху понапихал медуз, а в трусы для юмора сунул себе угря.

И, конечно, женщины сразу же встали в рост,

а после пытались взобраться каждая на плечо

каждой, фактически этим изображая тост,

звучащий вполне таинственно: «Ну сунул в трусы! И чё?».

«Если тебя не трахали, значит, тобой гребли!» – этот кремлёвский лозунг всегда переходит в спор: перевёл я старуху в доллары, переведя рубли «на зелёный», как того и требовал светофор?

глава первая 17

Не помню, как всё случилось, но стало потом светло. Причиной этого чуда, видимо, был рассвет. Я подошёл к двери и разбил кулаком стекло и только потом заметил, что кулака-то нет.

Чехов за «Ваньку Жукова» подсчитывал барыши, а после подробно думал, как на дежурстве мент: «Боже, как эти дамы с собачками хороши, на этих китайских молниях, ломающихся в момент».

Ельцин горит в аду, в руке у него свеча ректальная, для которой и выдумали пластид, если хоть кто-нибудь запалит её сгоряча – пусть это войдёт в анналы... (Филолог меня простит.)

Коль боже в тебя не верит, молитву ему прочти – может, уснёт. При этом зови его мягко – «Бох». В спичечном коробке моём маковые почти головки сушёных ангелов гремят, как сухой горох.

Это намёк на то, как не повезло Христу: поскольку Он не возлюблен, а попросту знаменит тем, что привязан, как банка, к дьявольскому хвосту, и, где пробежит лукавый, там Сына и загремит.

Сейчас Он – среди заброшенных, горящих во тьме промзон галактики Треугольника (она же – Левиафан), его прикрывает Хиггса мужественный Бозон, одно из пяти имён которого – Иоанн.

Осень. Деревня. Кладбище. Псы на могилы ссут. Ворон клюёт котёнка, и нету его лютей. Ползёт по тропе младенец ростом со «Страшный Суд», сбивая росу и гусениц с храпящих в траве людей.

* * *

Кричи на свет от фонаря,

на бога, спящего в сторонке,

ведь у него во рту земля,

а сквозь неё блестят коронки.

Кричи на кирпичи, на шлак, наваленный котельной сбоку, где Плейшнер с визгом: «Пастор Шлаг!» – коронки выдирает богу.

Кричи на банду мертвецов, освоившую чиркать спички,

18 глава первая

коль сад с фамилией Кравцов седыми птичками напичкан,

коль дождь по отчеству – «Трава и даже тень травы измяты», коль бога видит татарва немного шире, чем буряты.

Кричи на родину в цветах, прикрывших мёртвым подбородки, она лежит под порхи птах с торчащей радугой из глотки.

Кричи, коль глотка коротка, хотя шепнуть намного проще, что паводок без поводка пращой вращается над рощей.

Прощай, песок моей души, ты сам себя скроши у храма, когда я в ящик от души сыграю роль второго плана.

Кричи, как в трениках физрук, что притащил с ночной рыбалки зубных протезов пару штук, застрявших в жареной русалке.

Кричит старик. Кричит малыш. Кричат из-под земли и с крыши. Поскольку, если ты кричишь, чужого крика ты не слышишь.

Бог пасть отверз, сорвав печать, а там подёрнуто огнём всё, но Он не сможет отвечать, пока мы хором не заткнёмся.

Зато и праведник, и лжец кричат по образу подобья, пока молчащий образец их наблюдает исподлобья.

Ты на распятье закричи,

где плоский плотник своевольно

висит без видимых причин,

и – знаешь что? – ему не больно.

ГЛАВА № 2

19

Читающий эту главу в курсе, что, как только обжорам на­доело просто пировать, изобретение чумы стало вопросом времени. После чего само Время стало измеряться присут­ствием или отсутствием чумы.

Дата добавления: 2017-01-13