Я люблю тебя, жизнь

Речь

Родник

Островок безопасности

Апрельский фарш

Кризис миновал – на крышах снега нет,

окна пропотели и уснули.

Положил в карман стеклянный пистолет –

выкатились ледяные пули.

В ручейке пустые лодочки знобит,

грецкие скорлупки, в самом деле, –

раз чихнёшь и однопалубный убит,

остальные треснули на мели.

Продолжается прогулка по граблям,

разбросал которые апрель сам.

Негде спотыкаться только кораблям,

что искрят и прыгают по рельсам.

На базар зайдёшь: цветной кошмар еды,

сразу – сизый-сизый, сладкий-сладкий,

сморщился изюм, как пальцы от воды,

оставляя в горле отпечатки.

Мандарины в коме, в панике хурма,

чернослив, как ноготь от ушиба.

И глядит в упор, безгубая, сама

бычья голова глазами рыбы.

Шпалами с вокзала пахнет колбаса,

мёду бы горчить остановиться.

Если кто не смог ответить за овса –

рис велик остаться без пшеницы.

Вот узбек с наколкой на руке «Колян»,

на подносе специй фортепряно –

вкусно о здоровой пище Микоян

написал для Бедного Демьяна.

Ползёт со стула брошенный пиджак, будильник точит лясы, как наждак, и зеркало никак не обернётся, ему не сглазить доброго пути.

глава семнадцатая 97

Сгоревшей спичкой звёздам посвети, когда ударит лифт о дно колодца. Стальные тросы клацают, не то оторванные хлястики пальто, между собой завязанные грубо. Духовное мочало всех начал, небесный банщик в бозе заскучал, как битый ролик, рухнувший с ютуба. Под кесарем заката как-то сник родных шпинатов поросячий свинг. В сугроб по рукоятку вбитый плотно февраль наказан, больше ни гу-гу: он за враньё засахарен в снегу, на ветках воробьям тепло и шпротно. Церковным хором вечер перепет, машины пристегнули ближний свет. Дудит в дуду пернатый перуанец, совсем зарылся в пончо у метро, и, как бы мы ни щурились хитро, – не улетит на родину, поганец!

Идёт на приступ ровный дым травы, разинув ревень, катится аллюром... Росою брызжут пальцы тетивы в пельмени из панамок физкультуры.

Кричит петух, как пионерский горн. Туман расставил шахматное поле. Табун коней на воле ищет соли, ромашками покусан с трёх сторон –

с четвёртой лес. Вонзает бузина кумач и пепел в очи волчьих ягод. Сухая трескотня сорочьих ябед, в сырых низинах плесени зима...

Заглатывая низки земляник,

в орешнике пасутся пионеры.

Сороконожек гибкие галеры

со ржавой хвои сыплются в родник.

И нет в лесу роднее родника, когда к щеке язык прилип от жажды – в тугих корнях сосны многоэтажной он разрывает мох воротника –

98 глава семнадцатая

гусиным горлом хлопает графин, скрипит стеклом, шипит водой из леса... где губы жжёт брусники парафин, расплавленный сиянием отвесным!

Ни скиф, ни азиат, ни атом, ни матом крытая страна меня заставить смогут братом звать расписного братана.

Не дай мне Бог такой франшизы, чтоб, с другом выйдя покурить, пришлось бы говорить «по жизни» и «по-любому» говорить.

Улётных фраз – как стрел в колчане неоперённых, а пока стираю тряпочкой молчанья труху и накипь с языка.

Из бутылки накапав полвека,

я когда-нибудь буду таков –

на Луне ни следа человека,

только лунки от волчьих клыков.

Солнце жжёт сквозь контактные линзы,

задирают пожарники жесть –

всё равно осмотрюсь с оптимизмом,

потому что диоптрий не счесть.

На планете, надкушенной с краю,

я отныне во веки зрачков

эту жизнь без любви выбираю –

отнимаю у тех дурачков.

Потому что про глупости эти

Марк Бернес на прощание спел –

подходящую девушку встретил,

телефончик спросить не успел.

Дата добавления: 2017-01-13